Текст книги "Черная Скала"

Автор книги: Аманда Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

10

Родригесам принадлежал просторный дом, построенный в колониальном стиле и выкрашенный в бледно–зеленый цвет. Перила, ставни и лепнина были ярко–белыми. Широкая подъездная аллея, обсаженная казуаринами[14], заворачивала к веранде с двумя симметричными лестницами, ведущими к парадному входу. По обе стороны от двери стояли большие горшки с белыми цветами, с карниза свешивались круглые крепкие побеги папоротников. Перед домом был разбит садик – небольшой, но очень красивый и ухоженный; мне никогда не приходилось такого видеть. Здесь были красные и оранжевые цветы, яркие, как языки пламени; стена бугенвиллей с розовыми и пурпурными цветами.

Все вокруг радовало глаз. Газоны и бордюры из кустарников были аккуратно подстрижены.

Мы с Вильямом собирались обойти дом и войти через заднюю дверь, которой, по его словам, пользовались слуги, когда сверху раздался голос:

– Если хотите, можете войти отсюда. – Доктор Эммануэль Родригес смотрел на нас с веранды. – Не нужно обходить кругом.

Маленький мальчик крутился возле ног доктора.

– Хорошо, сэр, – ответил Вильям.

Доктор Родригес произнес что–то вроде «Добро пожаловать в наш дом». Вильям выглядел очень довольным, я улыбнулась доктору. Потом я улыбнулась мальчику, но он забежал внутрь.

– Это Джо, – пояснил доктор Эммануэль Родригес и, предложив «Заходите», через веранду прошел в столовую, посреди которой, как полагается, стоял огромный обеденный стол красного дерева с ногами в виде львиных лап с медными когтями, окруженный шестью стульями. Мои каблуки громко простучали по паркету. На стене висели картины: на одной были изображены цветы в стеклянной вазе, на другой – белая леди в длинном платье; интересно, кто это, подумала я. С позолоченной люстры, формой напоминавшей перевернутый зонтик, свисали сверкающие, как алмазы, хрустальные капли; на противоположной от картин стене висели два больших медных блюда, между ними стоял высокий шкафчик для напитков. В комнате было темно и прохладно, но доктор все равно включил висевший под потолком вентилятор. Я оглянулась – Вильям уже исчез.

Доктор Родригес провел меня дальше, в гостиную, где стоял современного вида диван, а на полу лежал большой круглый ковер. На полках были расставлены безделушки и фотографии в рамках.

– Садись, Селия, – сказал доктор, и я села.

Сквозь щели в жалюзи была видна часть залитого солнцем большого сада. Доктор спросил, умею ли я читать, и я ответила: «Конечно, сэр». Из нагрудного кармана накрахмаленной рубашки он достал листок бумаги, развернул и протянул мне. От его волос исходил свежий приятный запах одеколона «Бэйрам». На листке был перечень обязанностей – там не было ничего такого, чего я не умела бы делать, и я еще раз сказала: «Да».

– Любишь детей?

– Да, сэр, я всегда возилась с двойняшками, своими кузинами.

– Отлично. Вильям о тебе очень хорошо отзывается. Обычно мы требуем рекомендацию, но, может быть, можно будет что–то предпринять уже после того, как ты устроишься. Полагаю, ты сможешь раздобыть рекомендацию?

Я кивнула.

– Твоя комната внизу. Если хочешь, пойдем, я покажу. – Он вдруг рассмеялся. – Надеюсь, ты согласна? Моя жена уже потеряла терпение. С тех пор как от нас полгода назад ушла Бриджит, мы никак не можем найти ей замену. Ты скоро познакомишься с миссис Родригес, сейчас она купает Консуэлу, нашу младшую.

Комната, где я должна была спать и проводить свободное время («У тебя будет достаточно свободного времени»), находилась в задней части дома. Там были односпальная кровать и шкаф для одежды, а главное, к комнате примыкала отдельная ванная.

– У тебя будет проточная вода. – Доктор Эммануэль Родригес повернул кран, и в маленькую раковину с шипением брызнула вода.

Рядом с кроватью было окно, помимо жалюзи, на нем висели цветастые занавески. Возле кровати стоял комод с несколькими ящиками. Когда доктор выдвинул верхний, я заметила внутри чью–то одежду.

– Думаю, та девушка еще придет за своими вещами, – сказал он. – Пока что мы можем сложить их в коробку и выставить в сарайчик для инструментов. Твоя предшественница собиралась в некоторой спешке.

Другая дверь вела из комнаты в сад, что создавало определенную обособленность от дома. До сих пор у меня никогда не было своей комнаты, не говоря уже о ванной и отдельном входе. А здесь был как будто мой собственный домик.

– Вот здесь Бриджит обычно сидела после полудня, – сказал доктор, указав на деревянную скамейку рядом с дверью. – Думаю, тебе здесь будет удобно.

С этого места открывался вид на весь сад. Я заметила множество разных деревьев: лаймы, апельсины, манго и гуавы. Земля, как в поле, поросла густой травой.

Не знаю, как долго Элен Родригес простояла в дверях кухни, но когда я случайно оглянулась и увидела ее, я опешила. Потом ее заметил и доктор Эммануэль Родригес.

– Элен, – произнес он и, быстро подойдя к ней, забрал у нее из рук ребенка.

До этого момента я не задумывалась, как может выглядеть миссис Родригес. У нее оказались светлые волосы, зачесанные назад и заколотые. Небольшие глаза начинали беспокойно моргать, стоило ей попасть на солнце. Бледная кожа была покрыта веснушками. Она выглядела как существо из другого мира, такие вообще не должны жить в тропиках. Сквозь белый пеньюар я могла разглядеть ее ребра и худенькие бедра. Груди у нее, казалось, вообще не было, я удивилась, как же она смогла выкормить детей.

– Это Селия. Она готова приступить прямо сейчас, так что можешь не волноваться. – Он говорил отрывисто, но в то же время тепло. Затем доктор, подняв ребенка повыше, обратился ко мне: – А это Консуэла. Ей всего один годик, правда, Консуэла?

Девочка была длинненькой, с легкими и мягкими волосиками. Я посмотрела на ее нежное личико и улыбнулась.

Элен Родригес заговорила с сильным английским акцентом:

– Ты привезла вещи, или тебе еще нужно съездить за ними в Лавентиль?

Я вопросительно взглянула на ее мужа.

– Я попрошу Вильяма съездить с ней, чтобы она могла окончательно переселиться сегодня после обеда.

Она ничего не сказала.

– Ты ведь справишься пока что одна? – В тоне доктора появился оттенок нетерпения.

Кивнув, она отступила обратно в кухню, где кто–то невидимый гремел кастрюлями. Я не знала, кто это – в кухне я еще не была. Доктор отдал мне ребенка, и девочка сразу же начала плакать. Я сказала: «Консуэла, это я, Селия», и покачала ее на руках так же, как в Черной Скале женщины обычно укачивали своих детей. К моему удивлению, она почти сразу перестала плакать. Хозяева наблюдали за мной из кухни, и я была рада, что они могли видеть мой успех. Затем они исчезли в глубине дома.

Я унесла ребенка в тень, под козырек крыши возле моей комнаты. Сев на скамейку, я развернула девочку так, чтобы ей тоже был виден сад.

– Консуэла, – начала я, – я буду присматривать за тобой и за твоим братиком. Надеюсь, мы подружимся.

Ко мне подошел Вильям и с удивлением спросил:

– Ты уже начала работать?

В тот же день после обеда я сидела на скамье, потягивая воду из кружки, когда в мою комнату вошла Элен Родригес. Мы с Вильямом только что вернулись из Лавентиля с моими вещами, и я как раз собиралась начать их распаковывать. При виде миссис Родригес я сразу же встала. Она была все в том же белом пеньюаре, и когда она вышла во двор, тени от листьев образовали на нем причудливый рисунок. Сейчас она выглядела не такой блеклой, как утром, как будто наложила косметику.

– Располагайся по своему вкусу. Мы хотим, чтобы ты чувствовала себя как дома. – Она неловко улыбнулась. – Можешь повесить на стены картинки, в общем, все, что захочешь.

Меня удивило, что во время разговора у нее все время бегали глаза. Они были светлые, как вода в реке, где я когда–то чуть не утонула. Я сказала: «Большое спасибо», хотя у меня не было никаких картинок.

– У меня есть радиоприемник, которым ты можешь пользоваться. Мы слушаем всемирную службу Би–Би–Си, и еще здесь есть местный канал, по которому передают религиозную музыку – может быть, тебе понравится.

Она предложила мне свечи с цитронеллой и специальные спиральки, которые надо было поджигать, чтобы отпугивать комаров. Она знала, что я была тяжело больна.

– Мой муж думал, что ты можешь умереть. Он говорит, что когда человек скоро умрет, у него появляется какой–то особый взгляд. Что–то такое в глазах. У тебя не было этого взгляда, но ему казалось, что вот–вот появится. Тебе очень повезло.

Ее слова меня очень удивили. Во–первых, мне казалось, что доктора не должны рассказывать о своих пациентах, а во–вторых, тогда в Лавентиле я ни одной минуты не верила, что могу умереть. Под домом в Черной Скале – да, но не в Лавентиле. Но я только кивнула: «Да, конечно».

Она сказала, что я могу зажигать свечи, в том числе с цитронеллой, потому что это помогает отгонять злых духов и напоминает нам о том огне, из которого все мы вышли. На Тринидаде столько всяких ритуалов, и культов, и жертвоприношений, вот почему она никогда не расстается с четками. Миссис Родригес разжала ладонь и показала мне – там действительно были четки.

– Моя сестра возила их в Рим, где их благословил сам Папа, – сказала она, перебирая маленькие горошины. – Она выслала их из Лондона, и они прибыли как раз накануне того дня, когда родилась Консуэла.

Миссис Родригес очень беспокоится о детях и каждый день молится о них. Она надеется, что я буду им хорошей няней.

– По правде говоря, – призналась она, – когда я увидела, что у тебя на шее, я отбросила всякие сомнения. Муж говорит, что я обращаю чересчур много внимания на такие вещи, но я считаю, что лучше лишний раз перестраховаться. Подвеска просто прелестная.

Я потрогала золотой крестик тети Сулы: «Спасибо».

– Как–то раз Бриджит положила в детскую коляску «ослиный глаз»[15]. Я не потерплю в своем доме подобного рода суеверий. Не говоря уже о том, что Консуэла могла засунуть его в рот и задохнуться.

Я не стала говорить ей, что тоже знаю, что эти круглые гладкие семена часто кладут между пеленками новорожденных, чтобы уберечь их от злых духов, и что на месте Бриджит я, возможно, сделала бы то же самое. И не призналась, что храню под подушкой осколок черной скалы, который мне дала миссис Джеремайя.

Миссис Родригес повела меня наверх, в свою просторную спальню, где было сумрачно и прохладно и где большая кровать красного дерева с противомоскитной сеткой до сих пор стояла незастеленной после ее дневного сна. На стене висела черно–белая фотография Элен Родригес с обнаженными белыми плечами и глазами, как будто говорившими: «О, как я люблю тебя».

– Подарок моему мужу по случаю помолвки, – пояснила она.

Деревянные ставни были закрыты, под потолком медленно вращался вентилятор. На полу валялась разбросанная одежда. В основном это было ее нижнее белье: шелковое, легкое, приятных светлых тонов.

– Меня нельзя назвать образцом аккуратности, – заметила миссис Родригес.

Туалетный столик был уставлен баночками, бутылочками, кисточками, изящный маленький пуфик отодвинут. На центральном зеркале висели четки, правое зеркало, поменьше, было задрапировано шарфом. В открытом ящике трюмо лежали помада, румяна и пудра. Миссис Родригес показала мне большую стеклянную бутылку.

– Два года назад я пригласила священника, чтобы он благословил этот дом. Это сосуд со святой водой, учти, на случай, если нужно будет для детей. – Она произнесла это очень серьезным тоном, а я удивилась: зачем детям может вдруг понадобиться святая вода? – Если что–то случится, ты можешь на них побрызгать. Как в церкви.

В маленькой смежной комнате стояли новенькая кроватка Консуэлы и шкафчик с ее одеждой. Все вещи были аккуратнейшим образом выглажены и сложены. В другом шкафчике были только игрушки. Некоторые показались мне на вид очень дорогими, другие явно были присланы из–за океана. Спальня Джо была в конце коридора. Она была выкрашена в его любимый цвет, светло–голубой, пояснила его мать. Отец соорудил для него большую модель аэроплана и подвесил под потолком. Я сказала Элен Родригес, что самолет выглядит как настоящий, а голубые стены и потолок заменяют небо.

– Если бы ты когда–нибудь летала на настоящем самолете, то никогда бы так не сказала, – усмехнулась она, и я пожалела о том, что не придержала язык. Миссис Родригес продолжала: – У моего мужа золотые руки, которыми он может и строить, и исцелять. Да ты по себе это знаешь.

– Да, мадам.

– Он работает еще и как хирург – делает операции в больнице.

Не знаю, зачем она мне все это рассказывала – может быть, хотела подчеркнуть, какая он важная персона.

В спальне Джо было две кровати. Когда мальчик пугался темноты («У него часто бывают страшные сны»), его мать спала здесь же.

– У Джо сильный характер, – сказала она, – как и у его отца. Ему просто требуется понимание и внимание. Надеюсь, вы поладите.

После того как она приняла ванну и оделась, а я разложила свои вещи, мы вместе отправились на бульвар Сиприани, чтобы забрать Джо из школы. На миссис Родригес было цельнокройное платье с воротником и туфли без задников на невысоком каблуке. Она выглядела привлекательной и изящной, но была похожа на хрупкий цветок, который в любой момент может унести ветром. Шагая рядом с ней и толкая коляску с Консуэлой, я с удовольствием ловила взгляды, которые бросали на нас прохожие. Мы прошли вдоль небольшого парка, где была детская площадка с качелями и каруселями. Некоторые из встречных дружелюбно улыбались и говорили «Добрый день». Когда мы проходили мимо роскошных домов, мне хотелось замедлить шаги, чтобы заглянуть в окна.

Дорога до школы не заняла много времени. Джо уже ждал нас у ворот. Вначале он ничего не сказал; потом мать велела ему поздороваться, и он послушался.

Вечером я заперла дверь в свою комнату. Выключив свет, я легла в постель. Темный силуэт шкафчика напоминал вертикально стоящий гроб. За окном громко переговаривались жабы. Пели сверчки. Во всех уголках этого острова, думала я, сейчас кричат жабы и поют сверчки. И я стала вспоминать о жабах и сверчках в Черной Скале. Потом я решила не думать о Черной Скале и уснула.

На следующий день, когда Элен Родригес предложила, чтобы я надела форменное платье, оставшееся от предыдущей горничной, я обманула ее, сказав, что среди вещей, оставшихся в шкафу, такого платья нет. Я не сказала, что видела платье, похожее на униформу, но оно было таким ветхим и покрытым пятнами, что мне не захотелось его надевать. Миссис Родригес удивила меня, сказав, что раз так, она сейчас же сошьет для меня платье на своей зингеровской швейной машинке.

Разведя руки в стороны, я стояла посреди рабочей комнаты миссис Родригес, глядя, как она ползает на коленках по деревянному полу, снимая мерки и закалывая булавками подол. Если бы месяц назад кто–нибудь сказал мне, что я буду работать в богатом доме в квартале Сент–Клер, Порт–оф–Спейн, Тринидад и что английская леди, хозяйка дома, будет собственноручно шить мне платье, я бы ни за что не поверила. Ткани – очень симпатичной, в мелкую желто–белую клетку – хватало впритык, и поэтому из–за моего высокого роста длина оказалась очень модной, до середины колена. Казалось глупым надевать такое нарядное платье только для работы по дому. Доктор Эммануэль Родригес, вернувшись домой после операции, сказал, что форма выглядит «идеально», как будто для меня сшита. Я сказала, что так оно и есть.

Марва, кухарка, приходила каждый день, кроме воскресенья. Она жила неподалеку, в квартале Сент–Джеймс, поэтому, сказала она, если что–то случалось, как, например, на днях, когда Джо свалился с парадной лестницы и «голова у него чуть не раскололась, как яйцо», а горничная, как обычно, была неизвестно где, хозяева могли позвонить ей. У соседей Марвы был телефон. Иногда, сказала она, мне хочется переехать, чтобы никто не дергал. А еще лучше было бы податься в Нью–Йорк.

– В Нью–Йорке столько народу, что там можно потеряться. Кругом одни толпы. Никто тебя не замечает. Не то что здесь, где все друг друга знают и лезут в чужие дела.

Я не просила, но Марва настояла на том, чтобы дать мне свое расписание. Она приходит в шесть тридцать утра. В семь тридцать – завтрак, затем в оставшиеся от утра часы она готовит ланч. После ланча моет посуду. Чаще всего, если все нормально, в два часа она уходит. Раз в неделю ходит на рынок за овощами и фруктами. Остальные продукты Элен Родригес заказывает по четвергам, и их привозят по субботам. Заказы доставляет Соломон, брат Вильяма.

– Иногда Соломон привозит столько пакетов, что можно подумать, будто миссис Родригес кормит весь Порт–оф–Спейн. Но бывает, что не привозят почти ничего. Как будто у нее все вылетает из головы, как только она снимает телефонную трубку. Можешь себе представить, каково мне приходится.

Марва произнесла это с таким несчастным выражением, что я подумала, почему же она не поищет себе другую работу.

– У меня нет ни времени, ни желания, чтобы влезать во все то, что творится в этом доме, – заявила она в первый же день нашего знакомства. А когда я спросила: «Во что влезать?», Марва сказала: – У меня своих проблем по горло, но об этом же никто не думает.

Она сновала по кухне в ситцевом платье и зеленом фартуке, еще она носила остроконечную зеленую шапочку, похожую на колпак медсестры. Но медсестры должны быть добрыми, а в Марве не было и следа доброты. Вильям сказал, что у Марвы такое выражение лица, будто она целый день сосет лимон.

– Но на самом деле она не вредная. Подожди, она к тебе привыкнет и все наладится.

11

Очень скоро я втянулась в работу. Вставала на рассвете и если не успевала накрыть на стол с вечера, то делала это первым делом с утра. Ставила на стол сок, хлопья, хлеб, джем и сыр. Когда завтрак заканчивался, я очищала тарелки и отдавала Марве. Натирала медные ручки и сметала пыль. Застилала постели и подметала. До ланча надо было успеть протереть пол и второй раз накрыть на стол. Потом я подавала ланч и убирала со стола после его окончания. Нужно было очистить много тарелок и блюд. После ланча в доме воцарялись тишина и спокойствие. Перед возвращением на работу доктор Эммануэль Родригес ложился отдохнуть вместе с женой или шел к себе в кабинет и читал. Иногда я видела, как он что–то читает или пишет, сидя за письменным столом. Если малышка засыпала (она не любила спать днем) и Вильям не приходил посидеть со мной в саду, я шла к себе и ложилась на свою узкую кровать. Во дворе было тихо и очень жарко. Как приятно было закрыть глаза и унестись куда–то вдаль; как будто весь мир плавился от жары и я расплавлялась вместе с ним.

Во второй половине дня, когда Консуэла просыпалась, я одевалась, кормила ее, усаживала в коляску, и мы шли на бульвар Сиприани встречать Джо из школы. Гуляя, мы доходили до Уайтхолла[16] или до Столлмейер–Касла. Уайтхолл и Столлмейер–Касл. Мне нравилось, как звучали эти названия. Мне нравилась Саванна с ее высокими деревьями, пронизанными золотистым вечерним светом, и сидящими под ними на скамейках людьми. На обратном пути мы заходили в кондитерскую, и я покупала Джо фруктовое мороженое на палочке, или стаканчик колотого льда с сиропом, или шоколадный батончик на те шесть центов, которые мне давала его мать. Ужинали в семь. После ужина я поднималась наверх и укладывала детей. Обычно бывало уже довольно поздно, когда я уходила к себе и слушала музыку по старенькому приемнику.

По воскресеньям семья Родригесов ходила к утренней мессе в собор Богоматери в Маравале[17].

Пока их не было, я стирала и развешивала свою одежду. Вытирала пыль и мыла пол в своей комнате. Потом я занималась своими волосами, чистила ногти, отмачивала ноги в воде с лимонным соком и затем соскребывала ороговевшую кожу. Натирала маслом какао локти, руки и колени. После полудня я надевала синее платье и через Саванну шла в Ботанический сад. Каких только деревьев там не было! Огромные и мощные, с толстыми стволами – африканская сосна, и сейба, и баньян – ямайская смоковница с ее густой грустной кроной. Если у меня было настроение, я садилась под одним из них. Но были там и более необычные деревья, например звездное яблоко, и плачущий фикус, и еще одно, названия которого я так никогда и не узнала, с цветами, похожими на пуховки для пудры. Неподалеку, на площадке перед дворцом губернатора духовой оркестр играл мелодии, от которых на душе становилось одновременно и весело, и грустно: «Назад в Джорджию», «Под луной» и «Не покидай меня, любовь моя».

Под вечер я отправлялась в англиканскую церковь на западной стороне Саванны. В церкви всегда было людно; все были нарядно одеты; таких, как я, здесь было много. В углу стояла статуя Иисуса Христа, которая мне очень нравилась. Его одеяние было распахнуто и под ним было видно ярко–алое сердце, от которого исходило сияние. После окончания службы старенький священник становился у выхода и прощался со всеми так, будто каждый из нас что–то для него значил.

Первые недели в доме Родригесов протекали очень гладко, правда, за одним исключением. Джо не позволял мне одевать его в школу. Когда я подавала ему сок, он отталкивал стакан. Если я накладывала ему еду, он отказывался есть. Он отшвыривал тарелку так, что она улетала на другой конец стола, тряс головой и стискивал зубы. Он не разрешал мне отводить его в школу, поэтому отцу приходилось завозить его в школу по дороге на работу, в результате чего Джо появлялся там задолго до всех остальных. Я встречала его у ворот школы – тут у него уже не было выбора, – но он со мной не разговаривал; со своей маленькой сестрой – да, но не со мной. Он наклонялся к коляске Консуэлы, что–то шептал, напевал, агукал. Если не считать этого, наши прогулки проходили в полном молчании. Когда мы заходили в кондитерскую, он молча показывал, что ему купить, и я покупала. Мы не обменивались ни единым словом. Это было очень неприятно.

Он категорически возражал, чтобы я его купала, поэтому его матери приходилось все бросать и подниматься к нему наверх. Вначале она пыталась превратить все в шутку: «Ну перестань, ну что же ты, мой маленький ослик». Она всячески убеждала его, что я очень хорошая и мне можно доверять. Прижимая его к себе, она ласково шептала: «Селия нам помогает. Селия хочет с тобой дружить. Она приехала с Тобаго, а тебе понравилось на Тобаго, когда ты ездил туда со мной и с папочкой». Один раз я слышала, как она говорит: «Селия не такая, как Бриджит, она гораздо лучше Бриджит». Доктор Эммануэль Родригес недоумевал. Не раз и не два он требовал, чтобы Джо «прекратил чудить», и на какое–то время это действовало, но потом все начиналось сначала. Доктор Родригес грозил, что накажет Джо. Однажды он даже снял ремень, собираясь его высечь, но Джо убежал наверх и спрятался. Элен Родригес сказала, что ремень – это не выход. Мне же казалось, что независимо от их слов и поступков Джо уже все для себя решил.

Перемена в его поведении произошла только после одного неприятного происшествия, случившегося, когда я проработала в доме уже больше месяца. Поднявшись наверх, я вошла в ванную, где Джо чистил зубы. С сузившимися в две голубые щелки глазами он вдруг плюнул мне в лицо и прошипел «Черномазая». Не думая о том, что делаю, я крепко ухватила его за короткий темный чубчик, набрала в рот воды из стакана, который был у меня в руках, и выплюнула ему на физиономию. От неожиданности он разинул рот, а потом громко заорал. Я попробовала его утихомирить, но он отбежал на другой конец ванной и прижался спиной к стене. Его наверняка могла слышать вся улица. Тут же примчалась его мать, в одной ночной рубашке, схватила своего сыночка и прижала к себе, как будто ему угрожала опасность. Она со страхом смотрела на меня, ее лицо побелело и заострилось.

Каким–то незнакомым и очень спокойным голосом я проговорила:

– Прежде чем в чем–то упрекать меня, спросите у вашего сына, что он сделал.

Повернувшись, я выбежала в коридор и дальше по лестнице вниз, нырнула в темноту, в сад, и бежала, не разбирая дороги, пока не добралась до самого дальнего его конца и там, прижавшись спиной к стенке сарайчика, замерла, пытаясь понять, что теперь со мной будет.

На следующее утро Вильям пришел очень рано. Все еще спали. Он присел рядом со мной на скамейку, где я сидела, наблюдая за восходом солнца. Ночью я почти не спала. Когда я рассказала Вильяму, что произошло, он покачал головой:

– Нет на свете ничего хуже, чем такой ребенок.

Я сказала:

– В мире есть куда более страшные вещи.

После завтрака доктор Эммануэль Родригес вызвал меня в свой кабинет. Он сидел за своим большим письменным столом, я уселась напротив. Джо рассказал ему о вчерашнем инциденте, сказал доктор.

– Я могу только попросить прощения за его непозволительное поведение. – Он смотрел прямо на меня и говорил очень серьезно. – Это было больше, чем просто невоспитанность. Это было грубо, оскорбительно и больше это не повторится.

Мне очень хотелось узнать, что именно Джо рассказал ему. Наверно, правду. Доктор Эммануэль Родригес надеется, что я приму его извинения и не стану увольняться.

– Пожалуйста, дай нам возможность все исправить. Моя жена очень расстроена. Она просила передать, что очень сожалеет о случившемся.

Когда он закончил, я почувствовала огромное облегчение.

– Ты принимаешь мои извинения, Селия?

– Да, сэр, – сказала я.

– Ты нам вполне подходишь. Мы очень тобой довольны. Я не сомневаюсь, что эти проблемы с Джо остались от Бриджит. – И закончил: – Итак, ты остаешься?

– Да, сэр.

Он встал.

– Вот и отлично.

Именно в этот момент я поняла, что доктор Эммануэль Родригес мне нравится.

У него были зеленовато–карие глаза – цвета травы, которая нуждается в дожде.

В этот же день, положив в карман синего платья доллар из своей первой зарплаты, под жаркими солнечными лучами я отправилась в город, не имея определенной цели, но следуя указаниям Вильяма; он перечислил мне места, которые, по его мнению, я должна была посмотреть.

Довольно скоро я очутилась на какой–то оживленной улице. Было очень жарко, солнце жгло мне голову, и я пожалела, что у меня нет зонтика. Марва всегда ходила с зонтиком. Вокруг меня суетилась толпа; люди заходили и выходили из магазинов – от маленьких лавок до огромных универмагов с сияющими витринами. Я забрела в «Стивенс и Тодд», поднялась в отдел женской одежды, где увидела хорошенькое розовое платье с нижней юбкой. Подойдя к зеркалу, я приложила его к себе. Продавщица смотрела на меня так, будто я вылезла из сточной канавы, поэтому я не решилась его примерить.

На Шарлот–стрит я услышала мелодию калипсо, доносившуюся из открытых дверей углового бара, который назывался «Черная шляпа». Вокруг было много белых. Мне бросилась в глаза блондинка в остроносых туфлях, с острыми грудями, торчащими из лимонно–зеленого платья. Она держала за руки двух белоголовых малышей. Они вошли в туристическое агентство под названием «Истерн Кредит Юнион Трэвел», над которым висел огромный рекламный щит с белым самолетом и надписью: BOAC[18]: Лондон! Нью–Йорк! Мы отвезем вас туда. Я не могла себе представить, что можно вот так просто войти, купить билет и полететь куда угодно.

Но было и другое: возле центрального почтамта на земле, скорчившись, сидела женщина, и там, где должны были быть кисти, свисали лохмотья бледной кожи, похожие на побеги, выросшие из запястий. Она подняла руки, и эти страшные завитки заколыхались, как живые. Почему–то они напомнили мне о мангровых болотах неподалеку от Черной Скалы. Женщина сидела на газете, по которой расползалось желтое пятно – я догадалась, что это ее моча. Женщину нельзя было назвать ни молодой, ни старой. Она как–то странно смотрела на меня, и я поняла, что она ждет милостыни. Люди заходили и выходили, не обращая на нее внимания, как будто ее здесь не было.

– Мисс, подайте, сколько можете. Гляньте на мои руки. Бог благословит вас. – У нее был слабый дребезжащий голос. – Божье благословение всем нужно.

– У меня нет денег, – сказала я.

В телеграмме, которую я отправила в Черную Скалу на имя тети Тасси, говорилось: «Сообщаю, что я жива и здорова. Я не вернусь. Селия».