Текст книги "Черная Скала"

Автор книги: Аманда Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

31

Вильям первым пришел домой. Его мать пошла в больницу навестить Руби и должна была вернуться только к вечеру. Я смутно помнила об этом, что–то такое она говорила сегодня утром. Но теперь я не обратила бы внимания, даже если бы королева Елизавета Вторая вдруг вздумала посетить Лавентиль.

Скорее всего, Вильям услышал меня, еще поднимаясь к дому. Сначала он решил, что это кричит собака или кошка, попавшая в какую–то ловушку, но потом каким–то образом догадался, что это Селия. Перепрыгивая через ступеньки, он влетел в дом. Когда открылась дверь, я испуганно повернула к нему мокрое и опухшее лицо. (Позднее он сказал: «Ты была сама на себя не похожа!») Он решил, что произошло что–то ужасное. «Что это, Селия? Что это?» Я лежала, скорчившись, на полу. Он попробовал приподнять меня, но я была тяжелая, как скала. Все во мне кричало: вниз, вниз, вниз. Вильям выкрикнул мое имя. Это ничего не изменило, я по–прежнему пребывала неизвестно где. До меня не доходили ни свет, ни звуки. Он обнял меня за спину и начал нежно покачивать, как ребенка. Пока, наконец, мое дыхание не начало выравниваться и рыдания перестали идти сплошными волнами. Потом они совсем стихли.

– Поговори со мной, Селия, – сказал Вильям, умоляюще глядя на меня. – Что бы это ни было, ты можешь мне рассказать.

Мы вышли из дома и направились на окраину поселка. Я еще ни разу там не была. Мы проходили мимо бедных, готовых обвалиться лачуг. Некоторые из местных жителей при нашем приближении бросали свои занятия и смотрели на нас. Многие говорили «Добрый день» или просто приветственно махали рукой, и я понимала, что они знакомы с Вильямом. Один мужчина спросил:

– Вильям, ты сегодня играешь на карнавале? Слыхал, сколько народу нынче в Порт–оф–Спейн?

Другой сказал:

– Скажи матери, завтра я занесу ей черный пудинг.

Вильям дал понять, что у него нет времени на разговоры.

И мы пошли дальше. В свете яркого золотистого дня мы шагали по извилистой тропинке, окруженной высохшим диким кустарником, пока не вышли на открытую зацементированную площадку. Здесь валялся всякий хлам: поломанные стулья, рваные матрасы, старая одежда. Впереди виднелась церковь, у основания которой возвышалось тридцатифутовое каменное изваяние Девы Марии Лавентильской. Я никогда не подходила к ней, только несколько раз видела издали, проезжая по шоссе. Но вблизи она выглядела совсем по–другому. Длинное одеяние складками ниспадало к босым ногам. На голове у нее была корона. В выражении ее лица – доброго и серьезного, не было скорби, но глаза казались наполнены сочувствием: сочувствием ко мне, к Вильяму, ко всему миру.

И здесь, на пыльной площадке у ног Девы Марии, я призналась Вильяму, что беременна. Он был ошеломлен. Уставившись на меня так, будто я говорила на иностранном языке, он спросил:

– Давно?

– Не знаю. Может быть, восемь или десять недель. Я не уверена.

– Это кто–то из поместья?

Я покачала головой.

– Кто–то, с кем ты познакомилась в городе?

– Нет.

Вильям выглядел сбитым с толку. Потом я увидела, как до него потихоньку доходит:

– Доктор Родригес?

– Да.

Он замер, глядя на меня расширившимися черными глазами. Он стоял абсолютно неподвижно, словно даже перестал дышать.

– Прости меня, – сказала я.

Повернувшись, Вильям побрел в сторону – туда, где кончался асфальт и где росла высокая трава. Он согнулся, как будто его ударили в живот, и уперся руками в колени. Как долго он может так простоять, подумала я. Он может потерять равновесие и скатиться с холма. На другой стороне площадки какие–то дети играли с палкой и велосипедным колесом. Они нас не замечали. Один из них что–то громко выкрикнул, и Вильям выпрямился. Теперь он обхватил себя руками, как будто ему было холодно.

Потом начались расспросы. Когда это началось? Вскоре после того, как ты получила работу?

– Нет, – сказала я. – Это случилось позже, намного позже.

– И это происходило в доме?

– Да. Иногда мы выбирались куда–нибудь на машине. Она часто сидела у себя в комнате.

Я видела, как он задумался, стараясь что–то вспомнить.

– Вы ходили в сарай для инструментов?

Я кивнула.

Он покачал головой:

– Вот почему там всегда был такой беспорядок. – Он издал странный звук, похожий на смешок. – А я–то винил Джо.

Потом он спросил:

– Ты его любила?

– Да.

Теперь Вильям выглядел почти так, будто впал в транс. Я понимала, что он пытается как–то упорядочить свои мысли. Он прижал пальцы ко лбу.

– А он знает?

– Он не хочет знать ни меня, ни ребенка.

– Ты с ним виделась?

– Да, сегодня, – сказала я. – Я была у него на приеме.

– А миссис Родригес?

– Не знает. И никогда не узнает.

Вильям посмотрел на пляшущие вдали огоньки. Нам видна была уходящая на восток дорога, а сразу за ней – серая гладь моря. Те, кто не любит карнавал, могут на это время уплыть на острова. К ночи праздник в городе поутихнет, участники карнавала разойдутся по домам, чтобы передохнуть. А завтра – еще один день выпивки, уличных танцев, музыки – и на том все кончится.

– Так вот почему она спятила.

– Да, – подтвердила я.

– То же самое, что и с Бриджит.

– Да.

К этому времени солнце уже стояло низко, и золотистое сияние исчезло. Скоро уже стемнеет.

– Ты хочешь ребенка?

– Не знаю, – сказала я. – Вчера не хотела, сегодня – хочу. – Я сама удивилась тому, что сказала. Но продолжала: – Только умоляю тебя, Вильям, ничего не говори своей матери. Я не хочу, чтобы она или Соломон об этом знали. Мне просто нужно какое–то время, чтобы самой во всем разобраться. Он дал мне телефон одного доктора.

– Зачем?

– На случай, если я захочу избавиться. Говорят, что это не страшно.

На краю площадки появились две бродячие собаки, дравшиеся из–за куриной кости. Они были такими исхудавшими, что у них раздуло животы. Одна из собак, зарычав, погналась за другой; я заметила, что у нее только три лапы.

– Смотришь на таких и думаешь: может, лучше бы им обеим сдохнуть, – сказала я. Но Вильяма уже не было рядом. – Куда ты? – закричала я ему вслед.

Не ответив, он скрылся среди тесно посаженных лачуг.

Несколько минут я просидела на траве. Я чувствовала себя такой усталой, что готова была лечь и заснуть прямо тут. Я подняла глаза на статую – сейчас был виден уже только ее силуэт. На мгновение мне представилось, будто она живая, а не высеченная из камня.

32

На следующий день, когда время близилось к полудню и я заканчивала подметать, вдруг появился Вильям. Насколько я поняла, он покинул дом Родригесов, ничего никому не сказав – просто бросил свои инструменты и ушел.

– Почему? – спросила я. – Кто–нибудь что–нибудь сказал?

– Да нет, вообще–то. Ничего особенного. – Он казался немного заторможенным и в то же время озабоченным.

– Ты не можешь сейчас бросить работу. Ты проработал там столько лет. Ничего не изменилось.

– Да все изменилось! – воскликнул он, глядя на меня, как на сумасшедшую.

– Неправда, – возразила я. – Разница только в том, что сегодня ты знаешь то, чего не знал вчера.

Он уселся на расшатанный плетеный стул.

– Я не могу больше работать у доктора Родригеса. Я не могу его видеть. Селия, я хочу тебе помочь.

– Ну, и чем же ты поможешь, если твоя мать станет спрашивать, почему ты вдруг уволился, а ты скажешь, что это из–за меня? И мы вдвоем окажемся у нее на шее.

Снаружи сиял яркий день. Банановые листья сверкали, как будто их чем–то натерли; две большие грозди уже созрели, и их пора было снимать. Вильям встал:

– Мы можем куда–нибудь уехать. Ты родишь ребенка. Если мы будем жить в каком–то другом месте, это не будет иметь значения. Там, где никто не будет нас знать. На Ямайке или на Барбадосе. Даже в Англии. Послушай, сейчас очень многие уезжают в Англию и начинают там новую жизнь. Ведь и твой отец живет в Англии?

– На что, Вильям? – Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. – Мы не можем питаться воздухом. У нас ничего нет. Совсем ничего. Нам не с чем начинать новую жизнь.

Следующие несколько дней Вильям ходил на работу, но ни разу не остался на полный день. Он начинал позже, чем обычно, и уходил около полудня; Соломон поджидал его у ворот, и они куда–то уезжали. Марва спросила у него, не болен ли он, и он ответил: да, болен. Его тошнит от нее, тошнит от всего семейства Родригес. Дома он был тихим и рассеянным. Его мать очень скоро это заметила. Она спросила: «Ты нормально себя чувствуешь?» – и в первый раз за все время я услышала, как он на нее огрызнулся.

– Хватит надо мной трястись! – сказал он. – Все как всегда.

Она посмотрела на меня, я сделала вид, будто ничего не произошло.

Однажды вечером он ушел вместе с Соломоном и вернулся пьяным. Таким я его никогда не видела. Через свое окно я наблюдала, как он, шатаясь, бредет по тропинке, останавливается, пытаясь нащупать ключи, что–то бормочет, непонятно к кому обращаясь. В конце концов, миссис Шамиэль вышла из своей комнаты, она велела ему немедленно ложиться спать. Я заметила также, что Вильям и Соломон уединяются на веранде и допоздна что–то очень оживленно и серьезно обсуждают. Происходило нечто непонятное. Я спросила:

– С каких это пор ты так сблизился с Соломоном?

Повсюду воцарились жара и засуха. Пыль задувалась через окна и ложилась на полки, столы, посуду. Небо оставалось ясным – яркая, чистая синева; земля трескалась от жара. Кискаду целыми днями так громко распевали свои песни, что мне хотелось заорать. В Газете появились сообщения о катастрофических лесных пожарах, распространяющихся в горах.

Прошла неделя. Я стирала во дворе, когда ко мне подошел Вильям. Он прислонился к стене.

– У меня есть план, – заявил он, слегка улыбнувшись.

– Что за план, Вильям? – Я продолжала полоскать, выкручивать и складывать выстиранные вещи в ведро.

– Неважно. Тебе необязательно знать подробности.

– Но в нем участвует Соломон? Если так, то я сразу говорю тебе, что не хочу иметь с ним ничего общего.

– Не беспокойся о Соломоне.

Впервые за эти дни он выглядел спокойным и уверенным. Наклонившись, он закрутил кран. Я почувствовала запах его одеколона.

– Я хочу сделать так, чтобы мы могли быть вместе. Селия, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь. – Его глаза были полны нежности.

– Надеюсь, вы не собираетесь воровать? Вы не собираетесь никого убивать?

– Не говори глупостей, – сказал он. – Я хочу, чтобы мы с тобой могли начать сначала. Я хочу, чтобы у этого ребенка был нормальный дом. Вот и все.

Но почему–то, вместо того чтобы успокоиться, я только еще сильнее заволновалась.

– Помнишь, что ты мне на днях говорила. Нельзя начать новую жизнь, не имея ни гроша. И это правда.

– Да, – сказала я. – Но я не хочу, чтобы из–за меня кто–то попал в беду.

– Селия, никто не собирается попадать в беду.

Вильям вытащил из кармана рекламный буклет.

На обложке была фотография корабля и карта Карибских островов.

– Мы сможем купить билет в Англию. Мы сможем поехать, куда захотим. Агент из бюро путешествий сказал мне, что рейс на Плимут отправляется каждую неделю, – с восторгом рассказывал Вильям.

Я рассматривала брошюру и уже собиралась спросить, сколько стоит билет, когда мы услышали «Добрый день», и в дверях появилась миссис Шамиэль. На ней было форменное платье, серебряные волосы повязаны зеленым шарфом.

– Пропало электричество, поэтому хозяин нас отпустил. Надеюсь, я вас не испугала.

– Да в общем–то, нет, – сказала я, переводя дыхание. – Мы не слышали, как вы пришли.

Вильям взглянул на меня и вошел в дом вслед за матерью, я услышала, как она просит его сходить в магазин за молоком.

– Даже не знаю, как я могла про него забыть. – Она собиралась пока что помыться и переодеться. – Прихвати еще немного чаю, – услышала я ее удаляющийся голос.

Закончив выкручивать белье, я начала развешивать его на веревке. Солнце светило уже не так ярко, подул теплый ветерок. Белье скоро высохнет, и я его поглажу. Закрепляя вещи прищепками, я обдумывала то, что сказал Вильям. Неужели и вправду есть возможность покинуть Тринидад и начать все сначала? И куда нам тогда лучше поехать? И еще я думала, смогу ли я когда–нибудь полюбить Вильяма?

– Так чей это ребенок, Вильяма или Родригеса?

Миссис Шамиэль стояла на ступеньках.

Меня обдало жаром.

– Не пытайся меня обмануть. И можешь не отвечать, твое молчание говорит за тебя.

Я с тоской посмотрела на ворота; чтобы добраться до них, мне надо пройти мимо нее.

– Селия, я тебя предупреждала.

– Вильям хочет быть со мной. Я ничего не могу поделать.

– Тогда пусть он будет с тобой где–нибудь в другом месте. Но не в моем доме. Не под моей крышей. И не когда ты беременна от другого.

Она смотрела на меня с ненавистью.

– Чтобы к концу недели тебя здесь не было. Ты все поняла? – И добавила: – И если ты хоть немного привязана к моему сыну, – эти слова вонзились в меня, как ножи, – не говори ему о нашем разговоре.

Она удрученно покачала головой:

– Похоже, беды так и бегают за тобой. Не знаю, за что тебе такое. Но я не хочу, чтобы из–за этого ломалась жизнь моего сына. – Ее голос дрогнул: – Он – это все, что у меня есть.

Миссис Шамиэль поднялась по ступенькам и вернулась в дом.

Весь вечер она старалась не оставлять нас вдвоем. Вильям, казалось, не замечал ничего необычного, но в какой–то момент он вдруг спросил, пойдет ли она навестить Руби. Миссис Шамиэль ответила: нет, к Руби приехали знакомые из Сан–Фернандо; она же предпочитает остаться дома и закончить кой–какие дела.

На ужин миссис Шамиэль подала суп из кукурузной крупы. В желтой жидкости плавали клецки, кусочки мяса и костей. Варево как–то странно пахло, и мне не захотелось его есть. Я вспомнила рассказы тети Тасси: некоторые люди, чтобы отвадить нежеланных гостей, кладут в суп человеческие кости. Извинившись, я вышла из–за стола, сказав, что поем позже. Вернувшись в свою комнатку, я легла и стала рассматривать потолок. На душе у меня было тревожно, как будто должно было случиться что–то плохое. Было очень жарко и душно. Я встала и постояла у окна, надеясь ощутить хотя бы легкое дуновение. До меня донесся какое–то шипение – я не сомневалась, что это змея. Двор казался наполненным странными черными фигурами.

Немного позже ко мне постучался Вильям. Он принес стакан сока гибискуса.

– У тебя все нормально?

Я села на кровати и сделала несколько глотков.

– Да, – сказала я, подозревая, что его мать нас подслушивает. – Я просто ужасно устала, наверно, от жары.

– Да, эта жара уже всем осточертела.

Он перевел взгляд на мои руки, сложенные на животе.

– Селия, все будет хорошо. Не бойся. Ты не должна хоронить себя на Тринидаде. Твое место где–нибудь в Америке или в Европе. Где–нибудь еще. Там, где есть будущее. И я тебе помогу. – И вдруг: – Я верю, что родился для того, чтобы о тебе заботиться.

Вильям смотрел на меня с такой нежностью, что мне стало стыдно. Я всегда знала, что он очень ко мне привязан, но слова «Я верю, что родился для того, чтобы о тебе заботиться» ошеломили меня и заставили осознать подлинность и глубину его чувств. Мне даже стало не по себе. Как будто ты начинаешь взбираться на гору и идешь все выше, и выше, и выше, а потом оборачиваешься, и земля вдруг уходит из–под ног… В эту минуту я поняла, что никогда не смогу любить его так сильно, как он любит меня. Я любила только доктора Эммануэля Родригеса. Его мать была права, миссис Джеремайя была права.

Внезапно я очень испугалась. Я не должна здесь больше оставаться.

Что делать? Что делать?

33

Я позвонила тете Тасси и сказала ей, что возвращаюсь. Она пришла в восторг:

– Я надеялась, что ты приедешь. У меня было предчувствие. Надо привести дом в порядок; видела бы ты, что у нас творится. С тех пор как не стало Романа, у меня опустились руки. Что тебе приготовить? Я заранее сделаю что–нибудь вкусненькое. Скажи мне точно, в котором часу приходит корабль. Вайолет и Вера будут счастливы, – тараторила она. – Погоди, увидишь, как они выросли.

Судно отправлялось в девять вечера, а значит, на пристани надо было быть в семь. Я радовалась, что поплыву ночью – будет хоть немного прохладнее. Мы вовремя приехали в порт. Пока Вильям бегал в кассу за билетом, я стояла в толпе пассажиров. У пристани как раз швартовался большой пароход из Майами, возле трапа уже стояло несколько американских военных. Мне показалось, что я узнаю одного из них, с загорелым удлиненным лицом. Это был охранник с пропускного пункта в Чагуарамасе. Темнокожая девочка, на вид не старше пятнадцати лет, держала его под руку. Я снова вспомнила песню:

Если янки приедут на Тринидад,

Все девчонки тут же липнут к ним,

Янки так целуют и так говорят,

Что других мы и знать не хотим.

Пассажирам на Скарборо велели выстроиться в очередь. Мы с Вильямом оказались недалеко от женщины, которая торговала чанной[32].

– Хочешь рыбы, Селия?

– Нет, спасибо, я куплю что–нибудь на корабле. – Потом я предложила: – Может, ты уже пойдешь? Все равно мы скоро отправляемся. – С того места, где мы стояли, можно было разглядеть за воротами порта грузовичок Соломона.

– Лучше я еще побуду с тобой. – У Вильяма были затуманенные, грустные глаза. – Никак не могу понять, зачем ты едешь. С чего вдруг такая спешка.

– Мне нужно повидаться с тетей Тасси. Хочу посмотреть на кузин, поплавать в море, – я улыбнулась, как будто страшно радовалась этой возможности.

– Господи, только бы все получилось. Я приеду на Тобаго, как только смогу.

– Вильям, – начала я, глядя ему в глаза, – что бы ты там ни затевал, пожалуйста, не делай этого ради меня. Я ничего не могу тебе обещать. Я сама не знаю, чего теперь хочу. И вообще, лучше всего забудь обо мне. – С этими словами я быстро поцеловала его. – Иди, Вильям. Пожалуйста, будь осторожен.

Он замер с озадаченным видом, но потом улыбнулся, сжал руку в кулак и прижал к сердцу. Я смотрела, как он смешался с толпой и исчез в темноте. Я не чувствовала ни печали, ни страха, я просто оцепенела.

На корабле почти не было свободных мест. Люди возвращались на Тобаго после праздничных выходных. Я нашла тихое местечко на верхней палубе, где дул ветерок и сквозь рейки перил можно было разглядеть остров, который я привыкла считать своим домом. Я смотрела на мигающие огоньки, смотрела на постепенно удаляющийся Порт–оф–Спейн. Я так как следует и не узнала Тринидад. Что я видела – Порт–оф–Спейн, Ариму, Таману, Пуэнт–а–Пьер. А как насчет безлюдной части за американскими лагерями? И красивейшего северного побережья, о котором все столько говорят? И многих других мест? Я размышляла об этом, а тем временем Порт–оф–Спейн вдруг исчез из виду, и не осталось ничего, кроме ночной темноты.

Спустившись вниз, я купила рома с содовой и села на стул возле барной стойки. Почти все вокруг спали. Какие–то дети лежали рядком, прижавшись друг к другу, наверно, это была какая–нибудь школьная экскурсия. Двое сильно подвыпивших пожилых мужчин разговаривали неподалеку от меня. Я побоялась, что они могут со мной заговорить, и вернулась на верхнюю палубу. Там я достала из сумки одеяло, завернулась в него и легла. Судно приятно покачивало. Я слушала мерный шум двигателя. И скоро заснула.

Мне снилась тетя Сула. Она была молодой и беременной. Она сидела в кресле на веранде своего домика в Тамане. Я попыталась заговорить с ней, но она меня не слышала. Она все улыбалась и улыбалась, пока я не поняла, что это только фотография на стене в каком–то чужом доме.

Когда мы подплывали к Тобаго, солнце уже взошло. Я смотрела на знакомую береговую линию и видневшийся вдали город – это мог быть только Скарборо. И по мере того как мы приближались, предметы начали приобретать очертания и уже можно было разглядеть и здания, и деревья, и длинную дорогу вдоль берега, и холм, на вершине которого стояла больница, и опоясывающие этот холм ряды магазинов. Шпиль церкви, возле которой была похоронена моя мать. Баколет и высокое здание отеля на берегу. И к своему собственному удивлению, при виде всего этого я, против ожидания, не испугалась и не пришла в уныние, а почувствовала что–то вроде облегчения. Как когда ты ужасно устанешь и наконец можно положить голову на подушку. Именно так. Поэтому, когда я увидела здание порта и пришло время готовиться к выходу, я сделала это с легким сердцем.

Я поравнялась с тремя женщинами, стоявшими у подножия трапа, и, если бы тетя Тасси не окликнула меня, возможно, так бы и прошла мимо.

Тетя Тасси заметно постарела за то время, что я ее не видела, она сильно поправилась и поседела.

– О мой Бог, Селия!

Она обняла меня и расцеловала в щеки. Вера и Вайолет были одеты в простые ситцевые платья; волосы были заплетены в косы и одинаково заколоты на затылке. Они выглядели ужасно серьезными и старомодными. У них даже были дамские сумочки!

– Сула говорила мне, что ты выросла, но я и представить не могла, что ты такая высокая!

Я подошла к Вере и Вайолет и по очереди обняла их. Они смотрели на меня как на кинозвезду, полуоткрыв рты от восхищения. Меня это не радовало, мне совсем не хотелось, чтобы они меня стеснялись.

– Вы только посмотрите на них! – сказала я. – Держу пари, парни вам проходу не дают.

Вера довольно хихикнула. Сестры разглядывали мои босоножки, прическу, элегантный пояс, который мне когда–то достался от Элен Родригес. Вайолет, не подумав, даже пощупала ткань моей юбки – жесткую, с необычным цветочным узором.

– Какое у тебя красивое платье, – сказала она, наклоняясь. – Такое модное.

Я ответила:

– На Тринидаде много магазинов, где можно купить очень симпатичные вещи, и не так уж дорого.

– А ты поможешь мне выбрать ткань? Меня пригласили на вечеринку, это будет через два месяца.

– Да, конечно.

Тут я наконец заметила, что мы стоим посреди дороги и не даем людям пройти. Тетя Тасси сказала:

– Давайте пойдем к автобусу.

– На сколько ты приехала? – Тетя Тасси с удобством расположилась на сиденье. – Сможешь остаться подольше? Я очень надеюсь. Нам надо многое наверстать.

Я сказала:

– Еще не знаю. Будет видно.

Она погладила меня по руке:

– Селия, мы так рады, что ты снова дома.

Дорога была спокойной и пустой, если не считать нескольких случайных машин. По обочине шли люди с корзинами на головах – по всей вероятности, на рынок, решила я. Босоногий парнишка гнал вниз с холма стадо коз. У него был такой безмятежный вид, словно ему было наплевать на все на свете.

Тетя Тасси сказала, что мне повезло, потому что Вера и Вайолет сегодня отпросились с работы. Они сказали своему начальнику, что им надо встречать кузину с Тринидада. Вся Черная Скала только об этом и говорит.

– Сегодня вечером к нам зайдет миссис Мэйнгот. Она сказала, чтобы ты обязательно зашла к ним повидаться с Джоан. О, видела бы ты ее малыша, такой красавчик!

Я опустила голову на спинку сиденья, внезапно почувствовав, что у меня нет сил.

– Мы уже вот–вот будем дома, – сказала тетя Тасси.

Я закрыла глаза.

Без Романа дом казался гораздо просторнее. Да, он нуждался в покраске, но он был светлее, чем мне помнилось. Может быть, это ветерок, проникавший сквозь жалюзи, подействовал на меня таким образом, что все казалось ярче? На стенах появились новые картинки; оказалось, что Вера любит рисовать. На одной были изображены морской берег и лодка, на другой – два попугая, сидящих на дереве. Когда я сказала ей, что у нее талант, она спросила: «Ты и вправду так думаешь?» Пока все толпились на кухне, я спустилась вниз. Ящики с кока–колой стояли на прежнем месте. Я заглянула под них, надеясь увидеть свои сокровища, завернутые в старую занавеску, но они исчезли. Я села на то же место, где я любила сидеть, наблюдая за Антуаном и Антуанеттой. В наступившей тишине я заставила себя взглянуть на двор, на дерево франжипани, по–прежнему похожее на старую кость, на высокую траву, и дальше – на дорогу, по которой я ходила в школу и где нашла мертвого котенка, и на огромное хлебное дерево на обочине.

Я спросила у Веры, куда делись козы.

– Сначала умерла Антуанетта, а вслед за ней – Антуан. Наверно, его сердце было разбито.

Мне стало жалко бедных козочек.

– А что случилось с лианой? Куда она исчезла? – спросила я, выдвигая стул.

Мы собрались вокруг стола, тетя Тасси подавала ланч. Она приготовила оладьи и жареные пышки с соленой рыбой, а также каллаллу, рис и кристофен. На столе стояли кувшины с имбирным пивом и напитком из гибискуса. Тетя Тасси расстаралась, как могла.

– Видишь ли, за Вайолет ухаживает один молодой человек, который очень хорошо разбирается в деревьях и вообще в растениях.

Вайолет прижала руки к щекам:

– Но он вовсе не мой бойфренд!

– Еще какой бойфренд! – возразила Вера. – А если нет, то он очень хорошо притворяется.

Вера и тетя Тасси рассмеялись. Затем тетя Тасси спросила, есть ли у меня бойфренд.

– Нет, – ответила я. – И если миссис Джеремайя права, я никогда не выйду замуж.

– Миссис Джеремайя сказала тебе это?

– Это и еще многое другое.

– Что другое? – спросила Вера.

– Всякое–разное, – ответила я. – То, о чем лучше забыть.

Тетя Тасси поймала мой взгляд и сказала:

– Миссис Джеремайя умерла в прошлом году, наверно, ты об этом еще не слышала.

– Нет, конечно, – потрясенно пробормотала я.

– Как–то ночью она ловила крабов, и огромная ветка свалилась и пробила ей голову. – Тетя Тасси стукнула себя кулаком по ладони. – Она умерла на месте. Ей устроили подобающие похороны с песнопениями – все, как полагается. Но всем интересно – если она была такой ясновидящей, почему же не предвидела, что ее ждет?

После ланча Вайолет и тетя Тасси готовили для меня кровать, а мы с Верой убирали со стола. Я продолжала думать про миссис Джеремайя – как странно, что она так внезапно умерла. А может быть, подумала я, она знала, что конец близок, но просто никому не говорила? Все произошло мгновенно, без долгих страданий. Бывает гораздо хуже.

Я спросила у Веры про Романа. Мне хотелось точно знать, что с ним произошло. Вера не удивилась, бросив взгляд в коридор и убедившись, что тети Тасси нет поблизости, она села к столу и, понизив голос, заговорила:

– Он пошел к Рут Маккензи. Ты знаешь, он часто к ней заходил. – Вера сделала большие глаза. – Ну вот, ей нужно было сбегать за хлебом, и он сказал, что останется и присмотрит за Кларой.

– А сколько же тогда было Кларе? – Я помнила Клару совсем маленькой девочкой.

– Девять, но выглядела она на все девятнадцать. Дальше, Рут обнаруживает, что забыла кошелек и возвращается домой. Там играла музыка, поэтому они ее не услышали. – Вера опустила глаза. – Она подошла к двери и заглянула в щелку; они и не подозревали, что она там. Папка держал свою штуку наготове, Клара сидела рядом с ним без штанов, и, если верить Рут, все выглядело так, будто папка собирался вставить в нее свою штуку. Рут ворвалась в комнату и набросилась на него с кулаками. Потом схватила вазу и разбила о его голову, здорово его при этом порезав. Он вылетел из дома, кровь заливала ему лицо и глаза. Рут позвонила в полицию, приехала огромная полицейская машина и – бац! – папку арестовали и увезли в Скарборо.

– Ох, Вера, – прошептала я.

– Одно дело – вытворять такое со взрослой женщиной, но совсем другое – с девочкой. Рут сказала, что никогда, никогда не ожидала от него такого. И тут все сказали, чтобы ноги его больше не было в Черной Скале. Так что когда его выпустили под залог, он тихо сидел дома и пил, пил, пил. Было уже совсем поздно, и мама сказала, чтобы он шел спать. Но он вышел на улицу. Ну, а дальше дети нашли его мертвым на песке, и все вокруг было в крови. Кое–кто говорит, что это Эрл подкараулил его и убил. А может, это те бродяги, что живут на берегу, напали на него. В общем, не знаю.

Я подумала, что для сестер, наверно, это было тяжелым испытанием.

– Ас вами он никогда не пытался проделывать ничего такого?

– Нет, никогда. Он всегда хорошо к нам относился. Старался быть хорошим отцом и все такое. Ну, ты знаешь.

Поднявшись, Вера начала протирать стол. Она не спросила, делал ли Роман что–нибудь со мной. И очень хорошо. Еще будет время сказать тете Тасси, если я решу, что хочу этого. Но пока что я не была уверена, что нужно это делать. Тете Тасси и так досталось. Я всегда представляла, как расскажу ей, просто чтобы она знала, почему я сбежала из Черной Скалы. Но сейчас и это уже казалось неважным. Нужно было думать о других вещах.

Я не предполагала, что у тети Тасси тоже могут быть свои секреты.

– Селия, – позвала она меня из своей комнаты, – не хочешь ли прогуляться со мной на речку? Я там так давно не была.

– Конечно, – удивившись, ответила я, быстро надела тапочки и пригладила волосы.

– Нам надо кое о чем поговорить.

Солнце уже начало садиться, и в золотистом свете уходящего дня все казалось мягче и нежнее; мы шагали медленно и в такт – левая, правая, левая, правая. Я слышала, как шелестит платье тети Тасси, где–то рядом пел кукурузник[33].

Тетя Тасси сказала:

– Знаешь, когда ты была маленькой, то вечно задавала вопросы. Я всегда говорила: и откуда только взялась такая любопытная девчонка? Ты спрашивала: и какая у моей мамы была прическа, и какого цвета были ее глаза. А когда я отвечала – черные, то ты опять выпытывала: а какие именно черные? Черные, как дерево, или черные, как осы? И стоило мне решить, что уже все, как ты начинала сначала.

– Может быть, мне казалось, что я так и не получила точного ответа.

– Может быть, и так. Не так–то легко было тебе отвечать.

– Не понимаю почему.

Тетя Тасси как–то странно улыбнулась.

– Давай–ка присядем вон на те камни.

Камни были еще теплыми от солнца. Над водой летала бабочка. Потом я увидела еще одну и еще. Несколько минут мы просидели в молчании. Сквозь прозрачную воду виднелись черные камни. Все было знакомым, словно я никуда и не уезжала.

Тетя Тасси начала:

– Я должна кое–что рассказать тебе, Селия. Это очень нелегко, поэтому, прости, пожалуйста, если я скажу что–то не так.

У меня внутри что–то напряглось.

– Когда ты позвонила, что приезжаешь, я решила, что это знак.

– Знак чего?

– Знак, что ты должна узнать правду.

Тетя Тасси пристально смотрела на меня.

– Что, если я скажу тебе, что тетя Сула – твоя мать?

– Тетя Сула?

– Да, – кивнула она.

Я готова была к тому, что она вот–вот рассмеется над своей шуткой. Но она не смеялась.

– Тетя Сула – моя мать?

И снова она ответила мне: «Да».

Я уставилась на тетю Тасси. Мне казалось, что все это – сон.

– Ты говоришь правду?

– Да, Селия. – Глаза тети Тасси вдруг наполнились слезами.

– Скажи мне еще раз: тетя Сула была моей матерью?

– Тетя Сула была твоей матерью.

Все вокруг вдруг начало кружиться, хорошо, что я сидела, иначе могла бы свалиться в речку, как уже случилось в детстве.

– Почему она мне не сказала?

– Она хотела сказать тебе, когда ты начала приезжать к ней в Таману. Но потом она заболела. И решила, что нет смысла говорить тебе, если она скоро умрет. Ты уже привыкла жить без матери.