Текст книги "Заклинатель драконов"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Напрасно тратишь силы.

Я – дух. Я не знаю усталости.

Он резко захохотал, отчего листья затрепетали.

–Тогда мы одинаковы.

–Не смейся так громко, – заметила Ферн, – иначе оборвешь стебель, на котором висишь, и дикая свинья найдет тебя, когда придет сюда рыться в корнях. Или тебя услышит Моргас. Мое заклинание отвлекло ее от этого места, но оно не сделало тебя невидимым и несъедобным. Моргас тоже нуждается в твоей помощи, и она не так терпелива, как я.

Голова не ответила, просто разглядывала Ферн. Девушка с большой неохотой направилась в пещеру.

В месте без времени Ферн вдруг ощутила, что ее Время уходит. Огонь заклинаний показал ей старый дом и глядящее в окно бледное лицо, обрамленное массой волос. Сквозь переплеты оконной рамы видно выражение одиночества и отчаяния на этом лице.

Кто это? – спросила Сисселоур, склонившись над плечом Ферн.

Не знаю. Магия ведет себя, как ей хочется, иногда то, что она показывает, вовсе бессмысленно.

Но она знает…

Теперь, когда фрукт поспел, она боится оставлять его без своей защиты, пускай даже весьма непрочной, а свинья бродит там и бьется о корни Древа, так что фрукт может упасть. Или Моргас обнаружит его в ее отсутствие. Однако она боится и слишком часто бывать там, чтобы не вызвать подозрений, чтобы за ней не стали незаметно следить. Она выходит, когда ведьмы спят, в предрассветных сумерках, собирает грибы и дикие травы, объясняя этим свое отсутствие. Моргас научила ее распознавать растения, да и она сама, собирая свой урожай, многое постигла. Выйдя из пещеры, Ферн каждый раз бредет в другом направлении, однако все ее чувства – и зрение, и слух – обострены, она старается войти в укрытие только тогда, когда абсолютно уверена, что за ней не следят.

Мы скоро должны уйти, – сообщает она голове.

Я никуда не пойду. Я покончил со своей жизнью. Меня ожидают Врата. Кроме того, этот фрукт не может долго существовать в реальном мире. Не больше двух дней.

А нам больше и не потребуется, – отвечает Ферн. – Ты можешь, разумеется, оставаться здесь еще какое–то время, но что потом? Моргас высосет из тебя мозги, как червяк проберется во все твои тайны. Она тоже жаждет завладеть силой дракона.

Чего бы ей ни хотелось, она ничего не добьется. Дар принадлежит только мне одному.

Тебе и твоим потомкам, – напоминает ему Ферн. – Не забывай о Джерролде Лэе.

Выродок. Ты сама это говорила. Никто не мог понять дракона так, как я его понимал. Прикоснуться к духу огня, испытать страсть, любовь – да, любовь – к неопытному, голодному, яростному существу, при этом не обремененному множеством человеческих рассуждений, бессмысленных сомнений… Только самые сильные могут выдержать такие отношения и выжить. Более слабый человек сошел бы с ума.

Возможно, Лэй безумен, – заметила Ферн, – но он теперь вместилище Старого Духа, которому не важно психическое состояние его инструмента.

Черный рот презрительно скривился.

–Именно такой, как этот Лэй, продажный и одержимый, никогда не сможет установить истинную связь с драконом. Они остро ощущают человеческие чувства, чуть ли не в цвете. Ложь они видят тусклой, бесцветной. Они видят все человеческие страсти, мораль, лицемерие, лживость, как неотъемлемые элементы нашей натуры, как бессмысленное поведение, непонятное им. Для того чтобы связаться с драконом, Заклинатель должен преодолеть все барьеры, он должен открыть дракону свое сознание. Они не говорят, как мы, но их мысли приобретают очертания у нас в голове, мы интуитивно понимаем друг друга, происходит соединение двух душ. Как только эта связь образовалась, ты навеки изменяешься. В тебя входит огонь, который будет пылать до твоего смертного часа. – Он пронизывает Ферн голубым острием своего взгляда, но она не отводит глаз. – Этот огонь до сих пор во мне, даже здесь, но это уже тлеющее пламя. Скоро останется лишь пепел.

Если тебе так близки драконы, – неуверенно говорит Ферн, – как же смог ты уничтожить все остальные яйца? Когда ты разграбил гнездо, почему не оставил ни одного?

Ты не понимаешь, – пытается объяснить он, и звук его голоса – острее, чем бритва. – Я не оставил будущих соперников. Я сделал так, как делают драконы…

Ферн молча впитывает этот ответ.

Это открытое сознание, – говорит она наконец, – это соединение двух душ… ты пытался это сделать со мной, когда наши глаза встретились в огне заклинаний?

Нет, – возражает он. – Но возможно, это пыталась сделать ты.

Чуть позже, при дневном свете, Ферн выслеживает Моргас. Надо обязательно найти ведьму, и Ферн заглядывает под каждый листик, в каждую ямку. Скоро Моргас пройдет рядом с лощиной, где действует очень тонкий слой магии и земляной вал прячет черный фрукт. Она может почувствовать границу заклинания и заподозрит что–то неладное. Ферн, сознавая свою неопытность, боится, что какая–нибудь неточность выдаст ее. Мор гас настолько проницательна, что ее нелегко обмануть. Ферн сквозь щель между корнем и землей следит за ведьмой, которая подходит все ближе, с каждым шагом двигаясь все медленнее и медленнее, хотя, увидев впереди лишь тень, она должна бы пройти мимо. Но вот она почти у границы заклинания. Ферн прогоняет панику, напрягает свое сознание, глядя для вдохновения на ветви, расположенные выше. Где–то наверху, как она чувствует, с ветвей свисает комок вещества, издающего ноющий звук – жужжание бьющихся крыльев, предупреждение о появлении стаи. Она мысленно быстро отгоняет прочь сомнения. Очень мягко из нее вылетает сила, слова придают ей нужное направление и смысл. В высоте, может быть на сто футов выше, стая ощущает исходящую снизу угрозу.

Они сваливаются на Моргас могучей стрелой ярости, множеством сознаний с единственной мыслью. Это не пчелы, как представляла себе Ферн – хотя на Древе и нет цветов, ей как–то повстречалась одинокая пчела, – нет, это осы. Жирные черные осы, с пурпурными жалами, накидываются на свою цель, как пикирующие истребители. Застигнутая врасплох Моргас не сразу смогла защититься, но она тут же скомандовала, и ее мучители, поджаренные еще в воздухе, пеплом осыпались на землю. Но все–таки они успели ее ужалить, на щеках и на шее краснеют пятна от укусов. Ферн, поглубже зарывшись в листья, видит, как ведьма повернулась и двинулась назад к пещере. Она, конечно, вернется, желая понять, что же послужило причиной такой атаки, поскольку знает, что никакой причины и быть–то не должно, но также она знает, что те, кто живет на Древе, часто бывают капризны и бесятся – просто от любопытства или от какого–то неясного подозрения. Она вернется очень скоро. Даже здесь Времени не остается.

Когда ведьма уходит, Ферн забирается еще глубже в свое укрытие.

Голова ждет, наблюдает за ней своим соколиным взором, темные губы слегка приоткрыты, и видна полоска зубов. Она приветствует Ферн с вызовом и едкой усмешкой:

Ну, что теперь, колдунья? В какие колдовские игры ты тут играешь?

Я спасала твою шкуру, – отвечает Ферн, обдуманно выбрав именно это существительное. – Моргас была совсем рядом, она знает, что именно здесь что–то потеряла. Мне пришлось призвать осиный рой, чтобы сделать ей больно.

Я их слышал. И слышал ее проклятья. Ты весьма искусна для своих лет.

Недостаточно искусна. Это были не проклятья, а ее команда. Мои осы погибли, сгорев в воздухе. Это была лишь временная мера. Моргас вернется, и очень скоро. Я должна уйти, как только стемнеет. С тобой или без тебя. Выбирай…

И ты оставляешь за мной право выбора? – усмехается Рьювиндра. – Я – яблоко, созревшее для того, чтобы его сорвали – ты или она. Я – деликатес для вашей услады. Могла бы ты предложить мне настоящий выбор? Могла бы ты уничтожить меня своим колдовским огнем, как Моргас уничтожала ос? Могла бы ты сделать меня свободным – освободить от этой формы, от этого наказания, дать свободно пройти сквозь Врата в вечность?

Ферн колеблется, внезапно беспричинно задрожав.

–Ты – больше, чем оса, – наконец выговорила она. – Не уверена – не уверена, что моего огня будет достаточно. Сильный огонь требует большего топлива, чем маленькое заклинание. Полагаю, я смогла бы украсть огненный кристалл… Да, я могла бы это сделать. Если это – именно то, чего ты хочешь.

–Заключим соглашение? Так всегда делают ведьмы. Ничто за ничто.

–Нет. – В словах Ферн чувствуется гордость. – Я так не поступаю. Я предлагаю тебе выбор. Выбирай свободно.

–Очень хорошо. Поверю твоему обещанию. Я выбираю финал своей смерти – я должен легко пройти сквозь Врата вместо того, чтобы застрять там. Не забудь! Но сначала я пойду с тобой, как ты просишь, вернусь в мир Жизни, чтобы опередить Старейшего из Лжецов, Похитителя Душ – если нам это удастся…

Ферн смеется – от ощущения тепла ее духовное тело начинает светиться всеми цветами радуги, хотя она этого не осознает. Вытягивая свой светящийся палец, она поглаживает черные волосы. Темное лицо смягчается.

Я буду суровым, – говорит он, – когда в этой форме вернусь в ту жизнь. Когда я жил, то был таким же, как дракон, я был таким же каждым своим нервом, каждой своей клеточкой. Теперь я – несчастный обрубок, горгулья беспомощная. Плод без семян, голова без тела и конечностей.

Я буду твоими руками и ногами, – заверяет Ферн.

Ее слова звучат очень серьезно, будто клятва, и между ними воцарилось наконец миролюбивое спокойствие.

Ты пытаешься доискаться моего сердца? – неожиданно шутит Рьювиндра. – У меня нет сердца. Древу не нужны столь несущественные детали.

Я буду твоим сердцем…

Глава десятая

В тот день, когда Рэггинбоун возвратился в Йоркшир, Уилл и Гэйнор как раз после завтрака уехали из дома. Они поехали на стареньком «фор–де–фиеста», на котором Уилл изредка ездил в университет или странствовал в поисках красивого пейзажа для своих картин. На заднем сиденье лежали подрамники с холстами и этюдник, все пропахло масляными красками.

–Ферн не ездит на этой машине, – заметил Уилл, – ей она не нравится. Надеюсь, тебе все равно?

Мне вообще все это не важно. – Про себя она подумала, что Ферн не нравилось плохое техническое состояние машины, но вслух она этого не сказала. – А как мы найдем музей? – спросила она.

Найдем как–нибудь, – ответил Уилл, – я достаточно хорошо знаю Йорк. В любом случае всегда можно спросить.

Им пришлось несколько раз спрашивать дорогу, и все равно нашли они музей совершенно случайно. В знакомой атмосфере нежилых помещений с поблескивающими стеклом витринами, хранящими в себе письменные свидетельства истории, Гэйнор почувствовала себя более уверенно. Это было ее нормальное рабочее времяпровождение. Они попали в место, где бывает множество посетителей, где фрагменты прошлого изучают, описывают, пытаясь пролить луч света на темные тайны прошлых веков. Комнаты когда–то тонули в унынии поздневиктори–анской меблировки, их окна были завешены мрачными шторами. Теперь же на окнах не было ни занавесей, ни штор, рамы покрасили в нейтральный цвет, и серый дневной свет создавал фон для всей обстановки. На своем рабочем месте Гэйнор чувствовала присутствие и индивидуальность каждой книги: надменное превосходство бесценных томов, тайны, спрятанные на каждой странице, скрытую мудрость, каждый раз вызывающую волнение. Книги при ее прикосновении будто оживали. Здесь же казалось, что книги покалечены не так древностью, как интеллектуальным пренебрежением к ним, что они всего лишь охраняемые, арестованные, нечитаемые предметы коллекции. Гэйнор почти слышала хруст поврежденных артритом скелетов, скрип иссушенных страниц. Кое–где виднелись цветные пятна, живые, точно краска только что нанесена, но их было мало. Наконец блеск золота на странице вернул Гэйнор к дракону.

Это была именно та книга, которую она видела по телевизору.

«Великий дракон, более великий, чем любой из существующих зверей, опустошающий королевство, истребляющий любого, кто стоит у него на пути. Найден был лишь один храбрый рыцарь, что стал супротив…»

Это похоже на твой сон, – сказала Гэйнор.

Описано кем–то, кто там не был. Значит, и в средние века существовали журналисты, ведь тот, кто там был, не мог выжить, чтобы написать эту историю. Нельзя ли найти здесь смотрителя и попросить у. него разрешения внимательнее изучить книгу?

Смотритель – серьезный молодой человек, которого Гэйнор помнила по телевизионной программе, невероятно разволновался, когда она высказала свой интерес и предъявила документы.

–У нас так мало посетителей, – объяснил он. – Я думал, что после телепередачи… но – нет. Знаете, людям не нужны книги. Они не хотят ничего знать. Они готовы таращить глаза на нож убийцы, драгоценности придворного или на воротничок комнатной собачки. У нас, разумеется, бывают странные американцы, исследующие что–то, иногда писатели, но это скорее чудаки, чем ученые. Нет истинного изучения, а только лишь выдвигаются гипотезы. Обычно больше всего они говорят о том, какие они умные, нежели обследуют экспозицию.

–Мы интересуемся драконами, – немного нервно сказала Гэйнор, опасаясь тоже показаться чудачкой.

Смотритель тем не менее был приятно удивлен.

Драконы, – пробормотал он. – Что ж, это другое дело. Никто не интересуется драконами. Все эти люди верят в тайные общества и магические артефакты, но драконы – это просто истории о крокодилах, которые не стоят их внимания. И все–таки я думаю, что символизм достоин того, чтобы его анализировать. Это именно то, чем вы занимаетесь?

Более или менее, – уклончиво ответил Уилл.

Я – его руководитель, – объяснила Гэйнор, недовольно посмотрев на Уилла. – Он пишет диссертацию, но чрезвычайно чуток ко всему этому. В его идеях нет ничего странного, правда. Он работает над темой «Дракон в британской мифологии».

Строго говоря, – смотритель, похоже, что–то заподозрил, – не существует такой концепции, как «британская мифология».

А как же кельты, скандинавы, греко–романское влияние…

О, да, да, конечно…

Смотритель достал книгу из стеклянной витрины и понес ее наверх, в комнату, где захламленный стол был втиснут между шкафами, прямо под наклонной крышей.

Вы, разумеется, будете очень аккуратны, – деликатно предупредил смотритель. – Эта книга из коллекции доктора Лэя, у нас сейчас есть несколько вещей из нее. Вы можете знать доктора, он здесь – член Совета.

Я видела его в телепередаче, – подтвердила Гэйнор, стараясь, чтобы ее ответ прозвучал как можно более естественно.

Удивительный человек, – заметил смотритель с таким выражением лица, которое Уилл затруднялся определить. Это могло быть признание слабым человеком более сильного или могло быть чем–то совсем другим. Какая–то смесь сдержанности, неуверенности… страх… —Довольно любопытно, что он тоже интересуется – почти до одержимости – драконами. Возможно, вы должны… поговорить с ним.

Гэйнор слегка заколебалась, но не Уилл.

Не думаю, – решительно возразил он. – Я хочу сказать, что не стоит его беспокоить. Его ведь здесь нет?

Сегодня нет.

–Посоветуете ли вы еще какие–нибудь документы, которые нам следовало бы изучить?

–Я поищу для вас что–нибудь интересное.

Смотритель ушел, и Гэйнор обратилась к книге. Ее нервозность улетучилась, как только она занялась делом.

– Это веленевая бумага, – сообщила она Уиллу. – Состояние почти идеальное. Не видела ничего более прекрасного. Эта книга должна быть в одном из главных музеев, а не в таком захолустье. Не трогай! Не трогай! Я сама буду переворачивать страницы.

Книга начиналась с того, как Шайтан, предположительно Дьявол, сделал первых драконов из камня и огня, наполнив их тела голодными духами из нижних уровней ада. «И эти стихии, родившись в великом пекле ада, понесли пламя оттуда в жизнь и выдыхали это отравленное пламя в воздух. От Шайтана им передалась его хитрость, а во взоре их было колдовство. И послал шайтан их по миру, как великое бедствие и тварям, и человекам». Дальше в тексте описывались драконы и их действия, что–то было уже известно, что–то ново или неожиданно изменено. История о святом Георгии почему–то переместилась в Египет, другая история описывала Левиафана, спящего на дне океана, который проснется лишь при конце мира и тогда проглотит Солнце. («Это не дракон, а змея, – уточнил Уилл. – Это Морской Змей Джиорманганд, Нехиидра. Ферн однажды видела его».) Было там несколько деталей, относящихся к сну Уилла. Дракон, который проглотил «то, что наделено великой силой и магией», описывался как огромное существо, погибшее, в конце концов, в своем собственном пламени, а его главное оружие было утеряно «таинственно и загадочно». Вскоре смотритель вернулся с кипой манускриптов и несколькими другими редкими книгами, напечатанными на бумаге и переплетенными в телячью кожу.

Годы понадобятся для того, чтобы все это прочесть, – с некоторым унынием в голосе проговорил Уилл. – Я себе этого даже не представлял…

Это называется – работа, – сказала, усмехнувшись, Гэйнор.

И все–таки я не очень–то верю, что мы найдем здесь что–нибудь полезное.

Этого не узнаешь, пока всего не изучишь.

Около трех часов дня Уилл вышел, чтобы прогулять Лугэрри, хотя окно в машине было оставлено открытым и она прекрасно сама могла выйти погулять. Гэйнор осталась у стола, утонув в этой массе книг и рукописей, листая страницу за страницей и записывая что–то на обрывке бумаги. Привычное занятие прогнало прочь все темное и опасное, притупила чувство тревоги. Чем дальше, тем больше она надеялась, что найдет нечто очень важное: то, что пряталось между слов, в основе текстов. Но даже если это и было, ей не удавалось пока ничего обнаружить. Один манускрипт привлек ее особое внимание. Этот был рассказ о том, как «Укротитель драконов мог говорить с ними, а они должны были ему ответствовать, а пламя, что они изрыгали, не опаляло его, и он относился ко всему их роду хорошо. Предок его почернел от дыхания Адского Отца Драконов и остался жив, а после уже никакое пламя не могло навредить ему, а также и его потомкам». Несколько следующих страниц были утеряны, и оставалось неизвестным, что же делал Укротитель драконов. Гэйнор чувствовала, что это важный рассказ, но не знала, почему ей так кажется, допустив, что уколы интуиции – это просто проявление неудовлетворенного любопытства. Она отодвинула от себя тексты, вспомнив неподвижное лицо Ферн, чувствуя, что пока ничего не добилась.

И вот именно тогда все и случилось. Комната, в которой она сидела – наклонный потолок, узкие простенки, углы шкафов и столов, —¦ казалось, очень легко стала перемещаться, как будто переходила в другое измерение. Только что она чувствовала себя в безопасности, погруженной лишь в свои проблемы, и тут же оказалась будто сплющенной и зажатой между двумя твердыми плоскими поверхностями, помещенной в крошечное пространство, где никто никогда ее не найдет. Она пыталась кричать, но сгустившийся воздух не давал звукам вырваться из горла. Она пыталась встать, но стул упал, стол наклонился, и все, что было на нем, свалилось на пол. И из щели между измерениями – в осколке несуществования, между временем и Временем, откуда–то – за ней следили глаза. Они моргнули и исчезли, когда дверь открылась, и все в комнате вернулось на свои места.

–У вас все в порядке? – спросил смотритель. – Что здесь произошло?

Я, я… Простите, – промямлила Гэйнор. – Должно быть, я задремала.

Ну?.. – спросила она Уилла за стаканом пива в темном углу студенческого паба. – Что дальше будем делать?

Тебе известен ответ. Я думал об этом весь день. Мне это не нравится, но у нас нет альтернативы. Это было ясно уже давно. Ты можешь не ходить, если не хочешь.

Я иду, – прошептала Гэйнор.

Прекрасно, – сказал Уилл, – пойду позвоню приятелю, попрошу его позволить переночевать на диване или на диване и на полу – что ты предпочтешь. Затем мы пойдем как следует поужинаем – закажем что–нибудь французское с итальянским акцентом, – и ты расскажешь мне о своей жизни. Потом – спустя какое–то время – я поцелую тебя. Дело может даже двинуться дальше, хотя и не слишком далеко. Ты не из тех девушек, которых надо торопить, и вообще, торопить – это неправильно. Гэйнор от удивления разинула рот.

Какой ты легкомысленный, – сказала она, растерявшись. – Мы ведь должны помочь Ферн…

И завтра, – продолжал Уилл, – мы позвоним доктору Джерролду Лэю.

Гэйнор пришлось подавить свое возмущение.

Ну да, – согласилась она.

Согласна? – еще раз настойчиво переспросил Уилл, заметив некоторое сомнение на лице девушки. – Я помню, как впервые увидел тебя. Мне было шестнадцать, значит, тебе – около двадцати. Ты заехала вместе с Ферн по дороге на вечеринку в вечер Рождества, это было где–то в пригороде Лондона, и ты была за рулем. Ферн выглядела безукоризненно, как всегда она выглядит, абсолютно совершенно. На ней было красное платье в блестках и туфли на высоких каблуках. На тебе было черное, что тебе не идет, что–то такое со множеством кружев, и ты подвязала волосы сзади, но они выбились из повязки, и еще на тебе были мягкие ботинки без каблуков, для машины. Ты не показалась мне хорошенькой или красавицей, но я подумал, что ты чертовски сексуальна. «Соблазн в платье… – сказал я себе. – Однажды я получу эту девушку». Не знаю, насколько я был серьезен тогда. Но с того вечера я нашел бы твое лицо в любой толпе. В любое время.

На мне не было «что–то такое кружевное», это были очень старинные кружева, – пробормотала Гэйнор.

Какая разница!

А платье Ферн было цвета бургундского вина, а не красное. Я никогда не видела, чтобы она носила красное, для нее это слишком ярко.

Хочешь еще внести поправки? Должен напомнить, что идет речь о моих воспоминаниях. Если я захотел вспомнить красное платье и какие–то кружева, то так и сделал. Полагаю, что ты запомнила меня как неопрятного школьника, который пялился на тебя с лестницы?

Естественно, – ответила Гэйнор, – еще я сказала Ферн, что в ближайшие годы ты доставишь ей массу неприятностей.

Уже доставил, – лукаво улыбнулся Уилл.

Ферн мне говорила.

Он пошел звонить, а она допивала свой напиток. «Я запомню это, – думала она, – на всю свою жизнь». Не тот ужас, не то колдовство – призрак снега и серый палец доктора Лэя, – но именно этот момент, эту полутьму, подвыпивших людей вокруг и ожидание Уилла. На всю жизнь.

…В ней поднялась волна столь сильного чувства, что она вздрогнула от этого вторжения, все смещалось – шок, откровенность, любопытство, счастье и ужас. Она думала о прежних своих ощущениях, о подъемах и спадах чувств в ее шестилетних отношениях с женатым мужчиной, который в конечном счете покинул свою жену, но не ради нее. Легче всего сказать, страшась и надеясь: это – другое. Она не должна позволять себе таких мыслей, ведь Уилл – брат ее лучшей подруги, который ни к чему не относится серьезно, даже к Темным силам. Душа Ферн потерялась, и не известно, что случится завтра, и все, что ей, Гэйнор, дано, это единственный вечер, который она проживет, полностью отдавшись этому чувству, сохранив его в памяти и не ожидая чего–то большего. Но предательскую тоску и неизбежные сомнения не так–то легко было отбросить прочь. Когда Уилл вернулся, он увидел, как она бледна и тиха, что она не сделала ни глотка из своего стакана, а ее ответы односложны.

–Пошли, – только и сказал он. Потом, много позже, Гэйнор поняла, что она не заметила даже названия этого «навсегда сохраненного в памяти» паба.

Ресторан, как и обещал Уилл, предлагал средиземноморскую кухню, карту французских вин и официантов–итальянцев. Ресторан был тесным и шумным, но они этого не замечали. Они были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. В течение следующих двух часов они, отбросив в сторону заботы и переживания последних дней, рассказывали о своих жизнях, обменивались идеями, мыслями, надеждами, наслаждались радостью взаимопонимания. «Это просто игра, – говорила себе Гэйнор, – это всегда просто игра». Но она никогда не следовала правилам этой игры, поэтому всегда ставила на карту слишком многое и в конце концов оставалась в проигрыше… и в одиночестве. Но в этот раз – только на этот короткий миг – игра представилась ей реальностью, она позволила себе поверить в иллюзию совершенных взаимоотношений. Улыбка Уилла дразнила ее, но глаза его были очень серьезными, или ей так казалось… И под взглядом этих глаз сердце ее трепетало.

–Ферн однажды рассказала мне, что ты чрезвычайно славная девушка, которая всегда влюбляется в плохих людей, – сказал Уилл, когда Гэйнор закончила сагу о своем последнем романе.

Рассказала? – Лишь на мгновение в душе Гэйнор вспыхнуло негодование, тут же уступив место спокойствию. – Что ж. А я думала влюбиться в тебя. Можно такое себе представить?

Touche, – сказал Уилл. – Я не то чтобы уж очень плохой человек – я и не черная овца, и не белая. Скорее пестрая. Или белая с черными пятнышками.

Серая? – предложила Гэйнор.

Спасибо. Может быть, расширим спектр? Например, насколько багрово ты себя чувствуешь? Гэйнор…

Погоди! – Она мучительно пыталась сосредоточиться, голову пронзила безумная мысль. – Белый – черный – серый – это напоминает мне – это связано… Секундочку, сейчас пойму… – Она смотрела на Уилла, будто бы только что прозрела. – Слушай. Эту историю я нашла сегодня днем – я была уверена, что это очень важно, только не понимала почему. Там рассказывается о древнем семействе, члены которого могут разговаривать с драконами и, благодаря этому Дару, приручать их. Один из их предков был опален пламенем, которое выдохнул дракон, его кожа навсегда почернела, и на нее не действует огонь, и то же самое отличает кожу его потомков. Предположим… предположим, наследуемое качество со временем несколько ослабело, и кожа из черной превратилась в серую'? Разве Рэггин–боун не говорил чего–то – о такой семье?.. Наш доктор Лэй?..

Мог бы быть Укротителем драконов, – продолжил Уилл. – Черт!

Эта догадка куда–то нас приведет, – уверенно проговорила Гэйнор.

Именно это мне и не нравится, – ответил Уилл. – Не могу себе представить, чтобы я, мужчина, завтра воспользовался бы твоим присутствием.

Нет, – сказала Гэйнор, – я тебе нужна. Я – специалист по старым книгам и манускриптам. Он не станет с тобой разговаривать, если меня там не будет. Как бы то ни было, наконец я могу что–то сделать. Судьба. К тому же я старше тебя. При всей твоей напористости я претендую на старшинство. Не думаешь же ты, что еще существуют драконы. И…

Кофе? – предложил Уилл.

Гэйнор покачала головой. Интерлюдия, которую они украли у реальности, закончилась еще до наступления полуночи. Страхи надвигающегося завтра разрушили особую атмосферу влюбленности, которую они себе позволили. Когда Уилл поцеловал ее, желая спокойной ночи, прежде чем она улеглась на кровать в комнате его друга, между ними вспыхнуло чувство близости, но не близости любовников, а близости партнеров, которые вместе выходят на темную дорогу. В этом поцелуе Гэйнор почувствовала вкус вина и сильно перченного мяса и подумала, что теперь когда будет есть такое мясо, то всегда вспомнит об этом поцелуе. Затем, лежа в одиночестве на кровати, она осознала, что это был первый и последний поцелуй, что шанс упущен, о чем она, может быть, будет сожалеть, а может – и не будет. Но назад уже ничего не вернуть.

Она заснула, все еще чувствуя волнение в крови, которое не давало ей спать крепко.

Рассвет на следующее утро не был ни ярким, ни радостным. Это был просто рассвет, бледная ночь сменилась серостью дня. Друзья Уилла рано ушли из дому. Гэйнор слышала журчание воды в водопроводных трубах, невнятные голоса на кухне внизу. Наконец хлопнула входная дверь, и все затихло. Если все шумы и разбудили Уилла, теперь он должен был снова крепко заснуть. Гэйнор знала, что должна встать, но огромное нежелание делать это будто бы притягивало к постели. У нее было такое чувство, что, как только она вылезет из кровати, тут же закрутится колесо судьбы и ее неумолимо понесет вперед к неизвестному будущему, которое пока прячется в тени. Она попыталась восстановить сладость той ночной интимности, которую оставил винно–перченый поцелуй, но с серым светом дня в голову лезли только серые мысли. В конце концов она заставила себя подняться и отправиться в душ. Намыливаясь, она испытала странное ощущение, ее действия показались ей действиями солдата, моющегося, чтобы быть чистым перед сражением. Или – действиями жертвы перед жертвоприношением. Это были неприятные мысли.

Утро уже было в самом разгаре, когда они, вооруженные картами и адресом доктора Лэя, выданным им смотрителем музея, выбрались на дорогу. Путь от Йорка до Дэйла был долгим, дом доктора Лэя будто ускользал от них, а может быть, им и не хотелось его быстро найти, поэтому они остановились в пабе на ленч. В разговоре они избегали эмоциональных сложностей и любовных отношений, вместо этого Уилл заговорил о подробностях его и Ферн прежних отношений с Рэггинбоуном и Лугэрри, с Элайсон Редмонд, Старым Духом и всем сверхъестественным, что они собой представляли. Гэйнор задавала так много вопросов, что было уже поздно, когда они вернулись к своим поискам, наконец они нашли нужный дом, чья островерхая крыша с каминными трубами силуэтом вырисовывалась на темном, облачном небе. Конек крыши венчал гребень холма, на котором стоял этот дом. Его каменный фасад был расщеплен узкими окнами, которые, казалось, были специально сделаны такими узкими, чтобы в них не залетал ветер.

Гэйнор подумала, что в этом доме всегда, должно быть, сквозняк от которого вечно воют каминные трубы, хлопают двери и дымит огонь очага.

Дорога внезапно кончилась, и Уилл и Гэйнор уперлись в каменную стену. Путь им преграждали черные железные ворота, увенчанные острыми пиками, опорные столбы с каждой стороны ворот заканчивались статуями, которые под ветром и дождями стали лишь бесформенными болванками. Однако справа от ворот находилось вполне современное охранное устройство с микрофоном и видеокамерой.

Если у него такая ценная коллекция, – заметила Гэйнор, – то он должен бояться воров.

Может быть, – ответил Уилл.

На табличке, висящей на воротах, было обозначено название дома: «Дрэйкмайр Холл».

Поблизости нет ни болота, ни уток, – заметил Уилл.

Майр, – это искаженное «муур» (трясина), – заметила Гэйнор, – а «дрэйк» часто означает – дракон…

Чуть поспорив, решили, что Гэйнор нажмет на кнопку звонка. Ее воспоминания о телевизионной программе были довольно расплывчаты, но она была почти уверена, что ответивший им голос не был голосом доктора Лэя. Она назвала свое имя, место работы и спросила хозяина дома. Ощущая некоторую неловкость, она думала: «Он уже знает. Он знает, кто я такая. Он ждет меня». Ворота автоматически открылись, и они подъехали к дому. Гэйнор увидела, как у Лугэрри, лежащей на заднем сиденье, поднялась шерсть на загривке и в тусклом свете дня блеснули желтые глаза.