Текст книги "Заклинатель драконов"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава девятая

Ферн сидит одна и смотрит в огонь заклинаний.

Перед ней проходит так много образов, что она не успевает за ними уследить. Ей ясно, что это сцены из далекого прошлого: рыцарские турниры, убийства великанов, победы рыцарей. Затем появляются две сестры, им, возможно, по тринадцать–четырнадцать лет. Сестры играют, обнаружив в себе странную силу, – срывают с неба звезды, сваливают в котел листья. Одна из них берет живую лягушку и разрывает ее на мелкие части. Ферн видит, как они возятся друг с другом, исследуя свои молодые груди. Это близнецы, но не идентичные, одна – тоньше, с более острыми чертами лица, другая более округлая, более красивая, хотя и грубоватая. У них бледная кожа молочного цвета и угольно–черные волосы.

– Они – из ведьм, – говорит женский голос, и женщина–прислуга с платком на голове убирает изображение, нервно оглядываясь через плечо. – У них была няня, но она все ворчала, недовольная ими, и вдруг неожиданно умерла, хотя и не болела…

Приходят и уходят разные образы. Ферн видит одну из сестер–близнецов, которая, сев по–мужски, скачет на белой лошади, юбка ее задралась, черные волосы развеваются за плечами. В ее губах есть что–то жадное, знакомое Ферн. Ее лицо приближается, приближается, его заволакивает дымом, остаются видны только рот и глаза.

Сцена меняется. Ферн видит остров, залитый золотом солнца, над единственной горой, как завиток крема, стоят пышные облака. На берег выброшен корабль с потрепанными, рваными парусами, его деревянный корпус изъеден ветрами и соленой водой. От корабля по песку ведет в глубь острова множество следов. Взгляд наблюдателя путешествует вверх на гору к дому с колоннами, заросшему странными цветами – кроваво–оранжевыми трубами, чьи тычинки высовываются, как языки. Там бродят косматые дикие свиньи со злыми глазами. К одной из них подходит человек, и свиньи тихо стоят и смотрят на него. Обычно животные так себя не ведут.

Картина меняется: наступил вечер и в кухне, где горит лампа, появляется женщина. У нее длинные, красивые, зеленоватые волосы, висящие так ровно, что кажутся мокрыми, под мягкими ресницами прячутся большие глаза. Хотя на ней одежда, совершенно не пригодная для готовки на кухне, она присматривает за вертелом, который крутится в широком очаге, изящно облизывает пальчик, который обожгло соком. Над огнем жарится целый кабан. У Ферн текут слюнки от запаха мяса. Это не просто свинина, а что–то более острое… Затем и запах, и образ исчезают. Где–то наверху раздается хрюканье роющейся под Древом свиньи.

Ферн слышала от Сисселоур о свинье… И она, и Моргас относятся к ней с подозрением, возможно, потому, что не знают точно, что это такое и откуда она взялась. Она здесь только одна. Живет, должно быть, где–то около Древа – здесь каждое существо живет где–то около Древа, – но видят ее только в сезон созревания голов. Даже на такой ранней стадии фрукт может упасть, он еще не дозрел, но его стебель клевали птицы или точили насекомые.

– Она снова вернется, – говорит Сисселоур. – Каждая голова должна дозреть и открыть глаза. – Свинья, о которой она рассказывает, – очень большая, с черной щетиной и двумя клыками. Странная пища сделала ее сильной и яростной. – Люди едят свиней, – продолжает Сисселоур, – а свиньи – людей. Но всегда есть возможность изменить цикл. – И Ферн мысленно видит женщину с зеленоватыми волосами, слизывающую жир с пальца.

Сисселоур сидит рядом с Ферн, положив руку ей па плечо.

Ты видела то, что хотела увидеть? – спрашивает она.

Нет. Там была просто куча образов. Ни один из них мне не был понятен.

Ты должна осторожно обращаться со своей силой. Это так же, как из маленького огня сделать большой костер. Если слишком сильно будешь дуть, то задуешь огонь. Следи. И ты, и я хотим увидеть Заклинателя драконов. Мы увидим, как он погиб. – И внезапно по ее лицу пробегает похоть.

Дым перед ними менял свои очертания. Как и прежде, возникали и исчезали картинки–фантомы: турниры и карнавальные шествия, королевы, бродяги, убийцы, – но нигде не было темного лица Рьювиндры Лая. Сисселоур скривила рот и зарычала от раздражения.

– Колдовство капризничает, – бормочет она. —Иногда оно стремительно, как талая вода в горах, быстро бежит и превращается в водоворот. – Она знает, что извиняется, и, одергивая свои лохмотья, на них вымещает свой гнев.

Ферн ничего не говорит. По причине, которую ей пока не удается себе объяснить, она чувствует, что смерть Рьювиндры Лая касается только ее, только ей одной дано узнать темную тайну. Когда Сисселоур уходит, Ферн старается поддержать огонь заклинаний. Картины меняются медленнее, растворившись в неясных тенях и шумах, которые затем образуют новое, четкое изображение.

Это – фантастические горы, в них время создало плоскости и уступы, утесы и скалы со срезанными вершинами. С одной стороны поднимается крутой обрыв, с другой видна цепь озер с зеркально–гладкой водой, а дальше все исчезает в переливах ярких красок. Ферн знаком этот пейзаж, она чувствует, что знала его с давних пор. Прекрасная Долина, Проклятая Долина, Долина Дна Мира. Ей понятно, что Долина, в своей естественности, так же неестественна, как и Древо. Она иллюзорна, скалы – это скалы сновидений – сновидений Эзмордиса, Старейшего Духа, который создал этот мир из своих мыслей и желаний. И он сам присутствует здесь, Ферн чувствует его, хотя не может увидеть. Он, как солнечный свет, наполняет долину. Вмятины на скалах – это отпечатки его пальцев, в каждой тени заключено одно из множества его имен.

Черной точкой появляется человек, он единственный движется в этой застывшей картине. Эзмордис знает о его появлении. Сразу же сосредоточившись на нем, Старейший ограждает его от опасностей. Человек карабкается по скалам к Ферн. Ей его движения знакомы… Это – одинокий хищник, он наверняка злой, а не добрый, однако ее тянет к нему. Будто они – две точки, соединенные невидимой линией их Дара. На нем рваная одежда, настолько темная, что нельзя определить ее цвет, но она все–таки светлее, чем его кожа. Он спешит к озеру с водой едкого зеленого цвета.

– Позови его, – произносит голос того, кого она не может увидеть. Возможно, там кто–то есть, человек или некто человекоподобный, образ вездесущего Духа, но все, что она может различить, это тень на краю картины, очертания которой похожи на плечо. Как и в комнате с книгами, где был доктор Лэй, огонь заклинаний не показывает его. – Позови, – повторяет голос, и эхо повторяет его слова среди утесов. – Пришло время. Призови своего слугу.

Темное лицо мрачнеет, ему не нравится звук этого голоса или слово «слуга». Тем не менее он покорно, опустив глаза, склоняется над озером. Ферн может лишь догадываться о том, каков его взгляд.

Энгариэл! – мягко произносит он. – Инфернелинг! Крокодильчик! – Ферн кажется, что это может быть именем прирученного зверя. Некоторое время ничего не происходит, но человек не выказывает нетерпения, хотя Ферн чувствует, что Эзмордис разочарован. Затем что–то нарушает гладкую поверхность воды, по ее поверхности к берегу движется рябь в форме острого угла. Существо вырастает, его слабые крылья приподымают гибкое тело, с которого сверкающими каплями скатывается вода. Длиной он, наверное, двенадцать —четырнадцать футов, больше похож на змею, в самом широком месте его можно охватить двумя руками. У него вздернутый нос и очень большие глаза, его чешуя сияет свежестью юного зеленого цвета, края крыльев, которыми еще не пользовались, чуть толще папиросной бумаги. Он с видимым удовольствием приближается к человеку, как к любимому хозяину, который долго отсутствовал. Его раздвоенный язык лижет протянутую руку, каждая из его частей делает это по–разному. Заклинатель драконов с величайшей нежностью поглаживает голову с гребнем, но выражение лица человека не меняется.

Он готов? – спрашивает Эзмордис.

–Готов, – говорит Заклинатель драконов. Теперь он начинает медленными, ритмическими движениями гладить шею зверя, и тот поднимается, изгибает голову назад, по низу горла и живота пробегает странная дрожь. Он бьет хвостом, крылья полностью раскрываются и машут в воздухе, отчего смерчем взвивается пыль. В широко разинутой пасти сверкают острые зубы. У него роскошная глотка. И вот со звуком удара молнии вырывается первое пламя, столб его вырастает до пятидесяти футов, затем пламя тускнеет и исчезает в теле дракона. Внутренний огонь озаряет каждую чешуйку, поэтому все существо раскаляется докрасна, и взмахи крыльев отрывают его от земли. Глаза, прежде темные, озаряются рубиновым светом. Затем он опускается на землю и начинает остывать, его бока становятся бронзовыми, зеленый цвет юности исчезает. Горло его пульсирует и издает то ли рычание, то ли мурлыканье.

Все хорошо, – говорит Рьювиндра, глядя не на демона, а на дракона.

Назови его, – приказывает Эзмордис.

Время не пришло.

Назови и привяжи его ко мне. Для этой цели я даровал тебе долгий сон и длинную жизнь. Исполни свою обязанность в нашей сделке.

Я сделал больше того, что должен был. Я украл яйцо и уничтожил остальные яйца, из всего выводка Сенексисс спасен этот один, последний в роду драконов. Я нашел монастырь, где, как я знал, яйцо никто не увидит и не потревожит. Я был там, чтобы оно могло дозреть. Я взял малыша и заботился о нем до тех пор, пока – по твоему приказу – не принес его сюда. В моих руках он выдул свой первый огонь, при мне он впервые поднялся в воздух. Все сделано ради тебя. А теперь хватит. Я отдал свой долг.

Только я могу решать, когда твой долг уплачен. – Голос Эзмордиса звучит так сухо, что кажется смертельно опасным, это не просто гнев.

Ты не можешь меня запугать – нет, даже ты меня не запугаешь. Ты слишком нуждаешься во мне. – На лице человека гордость, наглость и холодность. В этот момент Ферн понимает, что любит его, и ее сердце сжимается от страха, незнакомого ему. – Дракона нельзя привязать. Он – не раб, с ним нельзя фамильярничать, драконы самые свободные из всех свободных созданий. С ними может разговаривать лишь истинный Заклинатель. И благодаря тебе я тоже последний в своем роду. Я пережил своих предков, и кровь моей семьи смешалась с менее чистой кровью. Другого такого, как я, ты не найдешь. Убьешь меня – потеряешь связь разума с драконом, и все планы, которые ты вынашивал в течение этих пустых столетий, окажутся неосуществленными.

Мы договаривались так, что это я буду управлять драконом, – говорит Эзмордис очень мягко. – Ты хочешь… нарушить обещание.

Ты можешь управлять им – если вообще применимо это слово – только через меня. Я назову его по своему выбору, когда для этого придет время, – повторяет он и не повинуется, сохраняя бесстрастность. У него горячая кровь, но холодный характер. – Нашей сделки больше не существует. Я выполнил свое обещание.

Так и быть, – шепчет Старейший, но от этого шепота содрогается земля, – ты подписал своей кровью наше соглашение, и оно не может быть нарушено, однако ты хочешь его нарушить. Несмотря на твой Дар, ты ничтожней, чем смертные. Ты хочешь брать, брать и брать, но ничего за это не платишь. Будь уверен, что в свое время я потребую то, что мне причитается. А теперь – пусть дракон останется безымянным, пусть растет. Освободи его.

Он не домашняя кошка, которую можно отпустить, и ты это со временем поймешь, – говорит Рьювиндра. При этом он глядит на дракона, и тот дотягивается до щеки Заклинателя, чтобы лизнуть его перед уходом. Он вздымает крылья, которые тут же начинают двигаться, будто бы радуясь этому, и затем погружается в озеро. При его погружении от воды поднимаются клубы пара, и тут же воды смыкаются над ним. Их поверхность снова неподвижна.

–Так и быть, – говорит Эзмордис, и горы дрожат от его голоса. Очертания руки и плеча размываются, острым конусом темноты поднимаясь над бунтовщиком. Заливающий долину свет солнца становится красным, каждый камень отбрасывает острые, как пики, тени. – Нашего соглашения больше не существует. Плата за него – вот все, что тебе остается, и все, что ты теперь собой представляешь. Потому что я должен найти кого–нибудь из твоего рода, чтобы он занял твое место – место урода с нечистой кровью. Но его мастерства должно хватить на то, чтобы довершить начатое тобою. У него должен быть огромный аппетит, но слабый дух. Он откроет мне свои мысли и прижмется ко мне, как гибкое деревце. Дракон будет принадлежать ему, а через него – мне. Он станет и моим орудием, и моей игрушкой. Ты никогда уже не дашь ему имени и не пошлешь его уничтожать мир. Пусть мысли об этом будут мучить тебя. Ты разорвал отношения с Эзмордисом – расплатишься жизнью. Все, чего ты будешь добиваться, я буду отбирать, и ты умрешь в муках, зная, что твой враг собрал твой урожай. Вот плата за нарушение клятвы.

Черный человек стоит неподвижно.

Я могу позвать дракона.

Он молод и еще очень уязвим, и огонь его пока не имеет должной силы. Он умрет вместе с тобой – и, поверь мне, я готов скорее увидеть его мертвым, чем неподвластным мне. Зови его!

Лай не отвечает. На фоне красного солнца его силуэт выглядит очень стройным и высоким.

–Так и быть.

Эзмордис кричит:

– Придите! Создания Эзмордиса! Идите ко мне и питайтесь.

И тут из каждой тени, из каждой ямки, из каждой щелочки, из тишины и пустоты, разных форм и расцветок – идут они. Они – косматые и безволосые, мертвенно–бледные и усыпанные красными пятнами, покрытые зеленой тиной и серым мхом. Некоторые из них без ушей, у других уши летучих мышей, видны и безглазые, и с множеством глаз, некоторые с крысиными усами, иные – с усиками жуков или с бородавками мухоморов. Их великое множество, и трудно различить особенности каждого. Это существа, созданные воображением наркомана или в горячечном бреду, но у каждого есть огромный рот, и рот этот широко разинут, и повсюду свисают мокрые языки, блестят острые зубы, и со всех губ стекает слюна.

Рьювиндра Лай по–прежнему неподвижен. Он вытаскивает из–за пояса нож, свое единственное оружие. Обнаженный клинок так же черен, как и рука, и кажется ее продолжением. Но оружие так ничтожно по сравнению с тем, что к нему движется. Изображение приближается, и наконец он смотрит прямо на Ферн, в его голубых глазах яростный огонь отчаяние. И в этот момент Ферн знает, что он видит сквозь Время и Реальность, минуя опасность и смерть – он видит ее. Она почти понимает, что он хочет сказать своим взглядом. В этой встрече глаз возникает связь более сильная, чем любовь, такая же глубокая, как пространство под Древом. Я тебя потом узнаю, говорит взгляд в то мгновение, которое еще осталось до его кончины.

Вся стая огромной волной накидывается на него, только блики на черной коже пляшут в месиве злобных тел.

Он погибает почти мгновенно. Ферн не слышит ни плача, ни крика, только звуки чавканья, жадного скрипа зубов. Во все стороны разлетаются разогнанные части тела, которые тут же подхватывают другие твари. Зубы перемалывают кости. Она смотрит и не может оторваться от жуткого зрелища, она должна досмотреть до конца. Моргас, Сисселоур, Древо, опасность, подстерегающая ее и ее друзей, – все забыто.

– Что теперь ты думаешь о своей сделке, Рьюниндра? – бормочет Эзмордис, и тень его исчезает, и солнце проглатывают челюсти долины. Темнота укрывает дикую оргию, и все заволакивается дымом. Ферн тихо вздыхает и отползает на свой тюфяк. Сворачиваясь там, как эмбрион в утробе матери, она дрожит, ее бьет озноб.

На следующий день Ферн решает найти черный фрукт и посмотреть, созрел ли он.

Теперь Ферн без помех приходит и уходит, Моргас больше ее не останавливает и не спрашивает, зачем она выходит. Моргас уверена, что Ферн подчинилась своей судьбе. Иногда Сисселоур, крадучись, следует за ней, но не потому, что думает, будто их ученица способна на бунт, ей кажется, что она по натуре легко подчиняется или что они сделали ее такой. Сисселоур же доставляет удовольствие внезапно мягко тронуть Ферн за плечо и что–то шепнуть на ухо или неожиданно схватить ее нервными пальцами. Но Ферн научилась узнавать приближение Сисселоур, у нее при этом по затылку бегут мурашки. Когда же Ферн идет навестить один особый фрукт, она старается, чтобы никому не удалось это заметить. Моргас все время исследует фрукты, проверяет, не поспели ли они. Она обращает особое внимание на те, кожа которых темнее других, воображение подводит ее, когда она возвращается к тем, которые показались ей темными, надеясь, что это тот, который она ищет. Урожай зреет только на нижних ветвях, может быть, Древо на верхних выращивает что–то другое. Если Моргас не удается дотянуться до какой–нибудь головы, то она посылает на разведку сороку. Многие мелкие птицы не любят и боятся ведьму, они как–то особенно щебечут при ее появлении, но сороки ей подчиняются, приносят светлячков для освещения пещеры, исполняют всяческие поручения. Сороки здесь очень большие, это хулиганы с острыми клювами, их обычное черно–белое оперение заканчивается по краю крыльев голубой полоской. С Моргас сотрудничают не только сороки. Однажды Ферн наблюдала, как рядом с ведьмой кричал ястреб, в другой раз это была гигантская сова. Эта сова ей что–то напоминает, что–то путающее, но она не может вспомнить, что именно.

Моргас так и не находит черный фрукт.

Он меняется, обостряются черты лица, вытягивается нос, яснее обозначаются скулы, начинают проявляться надбровные дуги. Вырастают первые волосы, закручиваются завитки ушей. Закрытые веки набухают, как бутоны. Ферн не дотрагивается до фрукта, она чувствует, что это было бы вторжением, как будто она разбудила бы крепко спящего. Ночью здесь была свинья. На земле видны следы, а там, где растет трава, почва разрыта клыками. Насколько это возможно, Ферн прячет фрукт силой своей воли, своего разума. Каждый день ходит к нему разными путями, не оставляя следов, так, чтобы Моргас ничего не учуяла. Сейчас особенно нужна сильная защита. Ферн должна сплести гнездо, чтобы спрятать фрукт не только от ведьмы, но и от свиньи–мародеpa. Ферн знает слова заклятья, но боится, что Моргас может их услышать, почувствовать, отменить, и тогда Ферн проиграет. Но приходится рисковать, тот фрукт для нее почему–то (неизвестно – почему) очень много значит. Она концентрирует всю свою волю, свои мысли, черпает в себе силы, пере–нодя их на язык Атлантиды, язык Дара, произносит с лова Камня – связывает его с собой, прячет. Произносит заклинание, которое скроет фрукт, создаст фальшивые листья и тени, отвернет чужой глаз и сохранит фрукт в неприкосновенности. Она накладывает печать на свое заклинание, хотя боится, что разум Моргас может быть острее, чем ее слух. Ей кажется, что сзади надвигается опасность. Но когда оборачивается – позади никого нет.

Заклинание вызывает огонь, видимый для наблюдательных глаз. Ферн колдует медленно, следит за тем, как фрукт исчезает под массой листьев, как растения, вырастая, заполняют все щелочки. Затем она позволяет себе расслабиться, что, возможно, преждевременно.

– Ну и наделала ты бед, – раздается голос, – спрятала такую недозрелую сливу.

Голос – темный, дикий, мрачный, басистый, как рычание медведя. Ферн вскакивает, оборачивается, чтобы увидеть, – и не видит ничего И только постепенно проявляются очертания, как если бы это до поры до времени скрывалось, но всегда было здесь, как если бы в картинке–пазле возник некий образ. Завитки и бугры мускулов выявляются между завитками и бугорками корней, из травы и груды листьев появляется шевелюра. Кожа существа служит ему камуфляжем, оно сливается с растительностью. Но глаза, косо поставленные между скулами и лбом, своего собственного темного цвета. Ферн думала, что, кроме свиньи, Древа и Моргас с Сисселоур, здесь больше никто не живет. Они никогда ни о ком не упоминали: ни о постоянном жителе, ни о каком–либо госте. И он видел, как она творила заклинание, он знает, что она хотела защитить. Она начинает беседу, старательно подбирая слова:

А что тебе до моего желания сохранить эту недозрелую сливу? Здесь бывает свинья…

Я чую это. – Его широкие ноздри раздуваются, будто впитывают в себя все оттенки запаха. Ферн чует только его запах. У него жаркий, мерзкий запах разгоряченного зверя и запах свежего пота человека.

Как бы то ни было, почему ты шпионишь за мной?

Я слышал, что у Моргас появилась новая игрушка. Хотел на тебя посмотреть. Может, она когда–нибудь даст мне с тобой поиграть.

Нечего и пытаться, – произносит Ферн, уверенная в своих силах. Она давно уже не боится мужчин. – А кем тебе приходится Моргас?

Он смеется так, будто соскучился по веселью.

–Она – моя мать.

Ферн поражена и некоторое время не может произнести ни слова. Кажется таким невероятным, что Моргас может быть матерью, но уж если она кого–то и родила, то ее ребенок должен быть выродком или монстром, а в этом нет никаких видимых дефектов, просто он существо другой, более древней породы. Ферн ощущает его природу, чуждую и враждебную людям, хотя в нем можно увидеть и нечто человеческое, правда искаженное. Его явная враждебность напоминает ей о чем–то, чему она не в состоянии дать точное определение. Ферн от размышлений переходит к прямому вопросу:

Кто был твоим отцом?

Не догадываешься? Старый Дух. Он – Охотник, Дикий Человек Леса. В этом союзе не должно было быть потомства, поскольку бессмертные живут вечно и им не нужно себя воспроизводить. Но моя будущая мать решила перехитрить судьбу. Благодаря своей искусности она зачала и призвала все стихии себе на помощь. Она надеялась произвести на свет существо необыкновенной силы, а вместо этого получила меня. Полукровку, помесь, славного малого. Получеловека, но без души, полудуха, но с остатками человечности. Мать ненавидит меня, поскольку я всегда напоминаю ей о ее неудаче. Я – ее наказание за то, что она пренебрегла Первичными Законами. Но за что наказывают меня? Хватит ли у тебя, маленькая колдунья, ума, чтобы ответить на мой вопрос?

Ферн наконец понимает, что именно показалось ей знакомым. Она вспоминает молодого человека из Атлантиды, из далекого прошлого – божественно красивого молодого человека, – с насмешкой рассказывающего о своем происхождении, о своей смешанной крови – частично от благородной крови Атлантов, частично – от крови простых островитян. Рэйфарла Дева, которого она полюбила раз и навсегда, или ей так кажется. Человека, которого она невольно послала на смерть. Теперь его образ потускнел, но она все еще слышит, как шуткой он маскирует глубокую боль. Тот, который находится перед ней, до смешного другой – у него грубые черты лица, сардонический рот, глубоко запавшие глаза с признаками ума, но там прячется та же самая боль, она погребена так глубоко, что даже он сам не может до нее дотрагиваться. Ферн говорит:

–Ты, возможно, гораздо больше человек, чем

можешь себе представить.

– Если ты хочешь меня подбодрить иди сделать мне что–то приятное, то мне это вовсе не нужно.

Ни то ни другое. Просто я говорю, что думаю. Твой вид напомнил мне о ком–то, кого я однажды повстречала.

Смертного или из другой породы?

Это был человек, которого я любила.

Значит, тебя тянет к неудачникам и чудовищам, к существам, крючком деланным. Это в тебе говорит ведьма. Что за чудовищные семена ты вырастишь в своем маленьком животике? Ты хочешь проглотить ту черную сливу, которую так тщательно упрятывала, и будешь растить свое собственное сливовое дерево–ребенка? – Он теперь стоит совсем рядом с ней. Он почти голый, хотя какие–то части тела прикрыты кусками кожи и тряпок. Он выглядит больше приматом, чем человеком. И более демоническим, чем дух.

Что я сделаю с моей сливой, – говорит Ферн, – это моя забота.

А если я расскажу Моргас?

Ты ее обрадуешь. Она ищет эту сливу.

Так если я не трону эту сливу, то что ты сделаешь для меня?

Ничего. – Она не будет добиваться его расположения. Инстинкт подсказывает ей, что он вопьется в ее слабость, как вампир в открытую вену.

Я думал, мы сможем заключить сделку.

Нет. Говори Моргас, и она тебя погладит, как хорошую собачонку. При этом она рассердится на меня, может быть, накажет. Хочешь говори – хочешь не говори. Выбирай сам, я на сделки не иду.

Ты – гордая маленькая ведьма, ты это хочешь доказать? – говорит он с кислой миной. – Значит, если это мой выбор, то как ты думаешь, как я поступлю?

–Я не хочу играть в твои игры, – прерывает его Ферн, – так что и не пытайся вовлечь меня в них.

– В какие игры ты играешь?

–Ты их не знаешь.

В его темных глазах мелькает красный огонек, но он неожиданно смеется, в этот раз даже несколько смущенно, но эта интонация исчезает. Внезапно он поворачивается и уходит, мягко ступая когтистыми лапами с подушечками, как у льва. В нем фантастическим образом смешались разные животные, как в мифическом древнем чудовище. Ноги льва и рога барана, человеческая кожа и звериная шкура. Вдруг он останавливается и оборачивается, покачнувшись удерживает себя хвостом.

Я иду к Моргас, – – усмехается он, – – как хорошая собака. Увидимся там.

Как я должна тебя называть?

Кэл.

И на этом он уходит, исчезает в листве Древа, в своем естественном обиталище. Ферн медленно следует за ним, определяя путь по тем меткам, которые она оставляла. Она рискнула, но хочет надеяться, что он ничего не расскажет Моргас. И тем не менее, возвращаясь в пещеру, определенно волнуется. Сначала Моргас не обратила на нее никакого внимания. Перед ней стоит Кэл, и она говорит с нескрываемым презрением в голосе:

Что ты здесь делаешь? Сыновний долг? Любовь? Трудно в это поверить. Мы для этого слишком хорошо знаем друг друга. Твое отвращение ко мне равно моему к тебе. Первый мой сын, несмотря на все его поражения и неудачи, был, может быть, и не обаятелен, но красив. Второй…

Под кожей Мордрэйда скрывалось чудовище. Я – то, что ты создала, дорогая мамочка. Плод твоего чрева.

Головы растут на Древе, но они созревают, и дикая свинья жрет их мозги. Нечего изображать чувства, это не для тебя. Оставайся со своими насмешками и колкостями: это уколы, которых я не чувствую, и до тех пор, пока я не обращаю на тебя внимания, ты – в безопасности. Что тебя сюда привело?

Я тут встретил кое–кого, кто расспрашивал о тебе. Это заставило меня как можно скорее тебя навестить.

Ясно, этот кто–то расспрашивал тебя из любопытства. Кто же это был? Я – не та, о которой часто говорят. Кто это был?

–Древний паук – незначительное создание – раскидывает свою паутину, чтобы словить мушку покрупнее, чем он сам. – Он говорил загадками, или Ферн так показалось. – Но позади находится кто–то еще, гораздо более искусный, тарантул, который утерял свою ярость, но сохранил свой яд. Он говорил первому ткачу, как спрятать шелковую западню. Мне интересно, кого – или что – он надеется изловить. Вот я и пришел сюда, чтобы посоветоваться с Греческим оракулом.

Syrce! – Моргас шипит, как змея.

Я рассказывала ему лишь о том, что могло бы послужить уроком ему самому, – защищаясь, говорит Сисселоур.

У тебя, мама, появилась симпатичная новая игрушка. Такая милая штучка, могу я с ней поиграть?

Ферн все еще не произнесла ни слова, и Моргас не подарила ее взглядом, но она явно чувствует присутствие девушки.

–Не трогай ее, – зло отвечает она, – или тебе придется об этом пожалеть. Кто же тот тарантул, который произвел на тебя такое сильное впечатление?

Я не говорил, что он произвел на меня впечатление.

А тебе и не надо было это говорить. Кто он?

Ты его давно знаешь. Я думал, что ты должна о нем помнить.

Он. – Насмешка искажает ее лицо. – Он не тарантул. Безногая гусеница, которая кусает своими пустыми клыками, оттого что больше не может танцевать. Что ему–то во всем этом нужно?

Пока она говорит, в мыслях Ферн возникает загорелое лицо, испещренное морщинами, прячущееся в тени капюшона, под которым как молодые весенние листья сияют яркие глаза. Она видит его в круге огня и видит его у белой кровати, следящего за тем, кто там лежит. Кэйрекандал. Рэггинбоун. Единственный ее союзник, хотя иногда и нереальный, но всегда ее друг, несмотря на то что прошло так много времени с их последнего разговора. Осознание того, что ее ищут и что защищают ее опустошенное тело, показалось ей рукой помощи, протянутой извне, в то время как она чувствовала себя абсолютно одинокой. При этом в ее лице не дрогнул ни один мускул. Даже в неверном свете светлячков Моргас могла бы прочитать все, что отражается на лице Ферн, и прочла бы по этим изменениям все мысли девушки. Ферн движется к Моргас, холодно глянув на Кэла. Моргас смотрит на нее своим черным глазом – глянула и тут же отвела взгляд.

–Может быть, – говорит Кэл, – им тоже движет любопытство.

– Им движет желание шпионить и до всего докапываться. Он – из тех, которым до всего есть дело, а называет он это – ответственностью. Он ничего не делает: ни добра, ни зла. И превращает это в добродетель. Он проведет десять лет, наблюдая за камнем, ожидая, когда из него что–нибудь вылупится. Он был шарлатаном, ядовитым коробейником, который все пытался стать магом и заболел от своих неудач. А теперь сует нос не в свои дела, будто бы имеет на это право, данное ему какой–то Властью. Маразматик. Его мозг, так же как и тело, поражен склерозом.

–К тому же, – вступает Сисселоур, возможно, с целью провокации, – он живет в том мире – в мире Времени. Он ходит повсюду. Он встречает людей. Все знает. Его присутствие, то есть его интерес, всегда что–то означает. Это надо понимать.

Никому не нравится, когда ваши собственные слова обращаются против вас же. Моргас с руганью оборачивается. Как только ее внимание перемещается, Кэл долгим взглядом смотрит на Ферн, на его губах блуждает легкая злобно–насмешливая улыбка.

–Приятно видеть, как сильно сестры–близнецы любят друг друга, – замечает он.

Теперь Моргас поворачивается к нему с такой скоростью, с такими словами и жестами, что не дает ему договорить. Внезапно, будто мать ударяет его хлыстом, он падает, корчится на земле, беспомощный и неуклюжий, на груди у него появляется багровый кровоподтек. Ферн прежде никогда не видела, чтобы Моргас с такой легкостью, не заботясь об ужасных последствиях, применяла свою силу. Она вспоминает, как сама однажды вышла из себя и перестала себя контролировать, это был случай с домашним гоблином, но тогда не было физического контакта, следовательно, не было и боли. Она обнаруживает, что крепко держит левой рукой правую, чтобы не потерять самообладания.

Сисселоур раболепно съеживается от криков, как подчиненный, который симулирует покорность, однако при этом вынашивает план мести. Долгая совместная жизнь выработала у сестер определенные правила: конфликт проходит только на уровне слов. Моргас останавливается так же внезапно, как и начала. Выражение ее глаз при взгляде на девушку меняется.