Текст книги "Заклинатель драконов"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава седьмая

Гэйнор зашла в спальню Ферн, чтобы найти для нее ночной крем, и обнаружила там вуаль из Атлантиды. В клинике она стала мазать кремом лицо подруги, будто это действие, это прикосновение пальцев могло приблизить ее к Ферн. Гэйнор надеялась, что при этом ей удастся пробиться к ее сознанию. Тело отсутствующей оставалось доступным для контакта, тогда как дух ее ушел настолько далеко, что не известно, сможет ли он вернуться.

Гэйнор нашла вуаль и подняла ее к свету. Цвет ее постоянно менялся, узор все время двигался. Поддавшись импульсу, Гэйнор положила вуаль в свою сумку.

Придя к Ферн, она достала вуаль и постаралась как можно красивее повесить ее, но это было трудно сделать, потому что ткань была так тонка и воздушна, что складки не держались. Тогда она аккуратно обвила вуалью шею спящей и завязала концы крепким узлом, внезапно почувствовав уверенность в том, что делает нечто очень важное, будто шелковый шарф может защитить Ферн от каких–то жестокостей, обид и привяжет удаленный дух к дому. Дежурная сестра сказала:

Что за прелестная вещица.

Верно? – Гэйнор глянула на нее, ухватившись за ее замечание. – Вряд ли она понимает, что это на ней, но…

Мы не можем сказать, что она понимает, – сказала сестра. – Пациенты, бывшие в коме, вернувшись в сознание, рассказывают удивительные истории. Трогайте ее, разговаривайте с ней, продолжайте надеяться. Она может вас слышать.

Гэйнор сидела, скрестив руки, – время еле двигалось. Она принесла с собой книгу, но книга не увлекала, все ее мысли были поглощены Ферн. Из коридора донесся шум, кто–то сказал:

С чего ты это взял? Это не может быть правдой.

Разумеется, это правда, это показывали по телевизору.

В саду раздалось птичье пение. Влетевшая в окно пчела принялась исследовать вазу с фрезиями. Все эти шумы будто незримым пунктиром подчеркивали тишину, стоящую в комнате, они были некоей рябью на поверхности этой тишины, и никак не могли пробиться в орбиту спокойствия, окружающего Ферн и Гэйнор. В ее сознании всплывали какие–то мелочи, подробности. По телевизору, это было по телевизору…

И внезапно ускользающее воспоминание встало на свое место. История с драконом – история, которую она знала, где–то встречала – должно быть, в одном из манускриптов, который оказался перед камерой в той телевизионной программе: о музее в Йорке, в той самой программе, с доктором Лэем… Она очень старалась не думать об инциденте с растянувшимся экраном, пытаясь забыть ужас при виде высунувшегося пальца, – вот, вероятно, почему она не сразу ухватила связь.

Но теперь ей все стало ясно, и она больше не гнала прочь тот случай, его нельзя было игнорировать. Орбита спокойствия была разрушена, в голове Гэйнор бурлили мысли, возникала боль в солнечном сплетении – как предчувствие будущего ужаса. Они должны исполнить указание – они должны посетить музей. («Я жду встречи с вами», – сказал он.) Гэйнор почувствовала, что ее всю трясет, она буквально вцепилась в руку Ферн.

– Это был кошмар, – громко сказала она. – Кошмар.

Но девушка уже двинулась к той границе, за которой начинаются кошмары, и ей стало не по себе. Сейчас она смотрела на лицо подруги, будто очень далекое–далекое, отчужденное в этой тишине, смотрела на капли, падающие в капельнице, на зеленую линию биения ее сердца на мониторе и понимала, что все ее страхи ровно ничего не значат, что она обязана сделать все, что в ее силах.

Казалось, прошло необозримо долгое время, пока не пришел Уилл. Гэйнор хотела позвонить ему по телефону, но Рэггинбоун дал четкие инструкции, и она не посмела отойти от Ферн.

Гэйнор быстро сказала Уиллу:

Все это было у тебя во сне, я знаю – это так. Вот что значит «наконечник» – предмет, обладающий великой силой, великой магией.

Хм… – Уилл остолбенел. – Странно, правда? Казалось, все забыто, но оно неожиданно оживает. Ключ к разгадке материализуется как раз тогда, когда он нам нужен.

Не понимаю.

– Очень точно, – сказал он. – И как кстати! Мы в отчаянье – хватаемся за соломинку – и неожиданно приходит указание, как действовать. Далее если это приведет нас в логово дракона – мы не можем себе позволить пренебречь этим. Мне все это очень не нравится.

– У тебя есть какие–то сомнения?

– Я думаю… все слишком совпадает. Как сигаретный окурок в детективе. Старый Дух насылает сновидения, манипулирует твоим сознанием… Ты пыталась проверить, кто такой доктор Лэй?

Гэйнор отрицательно покачала головой:

Я собиралась, но, когда все это случилось, остальное просто выскочило у меня из головы.

Займись этим, как только вернешься домой, – сказал Уилл, – если, конечно, не будет слишком поздно, чтобы звонить чужим людям. Какая–то информация о нем может оказаться очень полезной. Я приехал на папиной машине – возьми ее. – Он протянул Гэйнор ключи. – Я потом вызову такси.

Гэйнор поехала домой, в Дэйл Хауз: удивительно, но она начала воспринимать это место как свой дом… Тяжелое небо над головой, казалось, отражало ее ощущения. Облака цвета индиго, надвигаясь высокими валами со стороны моря, предвещали дождь. Деревья гнулись под ветром, но тут же внезапно становилось тихо, а листья начинали дрожать, как от холода. Когда она выехала на пустошь, штормовой ветер стал так раскачивать и швырять из стороны в сторону машину, что казалось, будто он хочет столкнуть ее с дороги. Это очень напоминало вечер накануне свадьбы Ферн, и Гэйнор счастлива была увидеть наконец подъездную дорогу к Дэйл Хаузу. Дом наполняли вкусные запахи из кухни. Робин быстро вышел к ней навстречу, но, как только Гэйнор безмолвно покачала головой, искорка его надежды тут же угасла.

Гэйнор сразу же кинулась к телефону и принялась звонить.

На следующий день она рассказывала Уиллу:

Нельзя сказать, чтобы мне повезло. Несколько человек слышали об этом музее, но никто из них там не был. И точно так же никто не знает доктора Лэя. Предположительно, он – частный коллекционер, с претензиями на научность, возможно, где–то защищал диссертацию, имеет одну–две публикации. Никому не известно, на какие средства существует музей, но все говорят, что у Лэя есть деньги, пожалуй, их даже слишком много, чтобы он был достоин истинного уважения. Сегодня утром я связалась с продюсером той телевизионной программы. Она не знает, что произошло, – я имею в виду его разговор со мной, она сказала, что он очень умело обращался с теми манускриптами, которые они показывали, толково отвечал на их вопросы и тому подобное. Однако он ей явно не понравился… Я спросила, его странная серая кожа – такая же в действительности, как показалось на экране, и она ответила, что – да, такая же, если не хуже. Они пытались как–то его загримировать, но ничего не вышло. По–видимому, куратор музея предупредил их, чтобы на это не слишком обращали внимание, поскольку это могло задеть Лэя. После некоторого колебания Гэйнор добавила:

Я чувствую, что это очень важно – его серая кожа, – только не знаю почему.

Хм–м… – Уилл был растерян, он не знал, как реагировать. – Мы должны поговорить с Рэггинбоуном, – естественно последовал такой ответ, – но бог знает, когда он вернется. Как бы то ни было, мы не можем ждать. Ферн – в опасности, где бы она ни находилась, и мы должны ей помочь. Мы не можем игнорировать ключ к тайне, к тому же – это единственное, что у нас есть, даже если это заведет нас в ловушку. Пожалуй, лучше всего будет, если я съезжу в Йорк и гляну на музей своими глазами.

Заведет в ловушку? – тихим эхом отозвалась Гэйнор. – Не уверена, что ты принял правильное решение.

Значит, мы должны быть осторожны. В любом случае ты остаешься с Ферн. Ее нельзя оставлять одну.

– Н–нет, – медленно произнесла Гэйнор. – Я тебе буду полезна. Я же специалист по древним манускриптам.

Они немного поспорили, и Уилл вынужден был согласиться.

Но кто–то должен остаться с Ферн. Папа не может все время находиться в клинике. Можно было бы попросить Гаса…

А ему не покажется странным, – возразила Гэйнор, – что мы оба куда–то исчезаем в такой трудный момент?..

Не покажется. Я скажу ему правду или что–то близкое к правде. Он – викарий, вера в потусторонние силы входит в его обязанности. Он должен все понять, ведь не в первый раз видит нас замешанными в дело, которое не вяжется с нормальным человеческим опытом.

А что с Лугэрри? – спросила Гэйнор. – Возьмем ее с собой?

Как она захочет.

Пока Уилл «вербовал» Динсдэйла, Гэйнор, во внезапном приступе практичности, который чуть приглушил ее страхи, уточнила режим работы музея и долго безуспешно пыталась отыскать его на карте улиц Йорка, которую миссис Уиклоу нашла в куче других карт в кабинете Робина. Гэйнор долго путешествовала по карте, но наконец обнаружила то, что ей было нужно.

Мы собираемся съездить к доктору… – быстро сказала она, объясняя свои поиски. – Он специалист по лечению людей, находящихся в коме.

Ага. – Ясно было, что миссис Уиклоу что–то подозревает. – А Уилл пошел навестить викария. Похоже, что он на правильном пути.

Что вы имеете в виду?

В доме творится нечто дурное, такое же, как и двенадцать лет назад. Она, может быть, и померла, но если вы спросите меня, то я скажу, что она все еще здесь, эта мисс Редмонд. Мой муж всегда предупреждал, что нельзя связываться со сверхъестественным, но, если сверхъестественное начнет к вам приставать, вам нелегко будет от него отделаться. Я видела ее в зеркале в тот день, когда приходила вытирать пыль. Видела–то я ее всего одну минутку и подумала, что мне просто померещилось, но это была она. Я никогда не любила ее, никогда.

Зеркало уже не в моей комнате, – сказала Гэйнор.

Сначала – телевизор, потом – зеркало, – мудро заметила миссис Уиклоу. – Похоже, ты тоже кое–чего видишь.

Похоже… – не стала возражать Гэйнор.

В ту ночь Уилл пробыл около Ферн до двух часов. Когда приехал Робин, чтобы его сменить, Уилл постарался объяснить ему причину их с Гэйнор предстоящего отсутствия.

Специалист по коме? – удивился Робин. – Но на следующей неделе должен приехать такой специалист из Эдинбурга.

У этого парня очень современные методы лечения, – сказал Уилл, подчеркивая слово «современные». – Мы думаем, что надо попробовать все, что только возможно.

О, да, – ответил Робин, взгляд его был печален, отчего он выглядел старше своих лет. – Все, что угодно…

В кухне Дэйл Хауза Уилл с нарочитой медлительностью налил виски в два стакана. Легкий шум заставил его поднять глаза: в дверях стояла Гэйнор, одетая в такую странную ночную рубашку, которую можно было выкопать только в одном из мрачнейших шкафов на верхних этажах. С распущенными волосами и без макияжа она выглядела очень старомодно, уютно и даже как–то успокаивающе. Уилл обрадовался, увидев ее.

Ты же не дожидалась меня, а?

Нет, – ответила она. – Я проснулась. Сон еще не был слишком глубоким. Этот стаканчик для меня?

Этот – нет, но я сейчас… – И он налил виски в третий стакан. – Ты волнуешься из–за поездки в музей? – Она кивнула. – Боишься?

Да. Но я решилась. – Она сделала большой глоток виски, и по лицу ее было видно, что спирт обжег гортань.

Уилл и Гэйнор тихо сидели, молчали, испытывая удовольствие просто от того, что они вместе. Уилл зажег свечу и выключил электрический свет. Сквознячки, которые всегда существуют в старых домах, заставляли танцевать пламя свечи, отчего комната наполнилась движущимися тенями. Но постепенно сквозняки успокоились, и темнота улеглась по углам за пределами желтого круга света свечи, в котором сидели Гэйнор и Уилл.

Зачем ты это сделал? – спросила Гэйнор.

Атмосфера…

В одном углу темнота, казалось, сгустилась, стала определенней. Возникла маленькая тень, тень, которая подобралась в дальнему концу стола странным мягким боковым движением. Уилл пододвинул третий стакан виски к одному из стульев. Гэйнор все еще не совсем понимала, кого она видит, до тех пор, пока кто–то похожий на обезьянку не взобрался на стул и не протянул к стакану длинные пальцы с аккуратными ноготками. Когда существо оказалось в круге света, Гэйнор увидела личико с коричневой кожей, будто вдавленное в широкую голову со спутанными волосами. Черты лица были очень подвижны и выразительны, хотя что оно выражало, Гэйнор не могла понять. Пламя свечи дважды отразилось крохотными бликами в глазах без белков, которые, казалось, сияли и собственным блеском.

Гэйнор не двигалась, парализованная благоговением, вызванным видом этого создания, которое явилось не во сне, не в кошмаре, а наяву и так близко. Это благоговение было смешано с некоторым страхом.

Гоблин одним глотком выпил виски и вытер губы.

Славный гл'точек, – сказал он грубоватым голосом, с акцентом, пронесенным сквозь столетия. – Выпил, чтобы встретиться с дьяволом.

Что–то такое есть у Бернса, – заметил Уилл.

Эх, Берне, – продолжал Брэйдачин. – Он однажды жил в Глен Кракене, не так уж и д'вно. Он был наилучшим из поетов. Он так харашо знал миррр, как не знали мн'гие старые клдуны, хоть с Даром, хоть без оного. А вы–то, вы–то с'бираетесь повидаться утречком со диаволом?

Надеюсь, не с дьяволом, – сказал Уилл. Он быстро объяснил, что они едут в музей, чтобы посмотреть древние манускрипты и познакомиться с доктором Лэем. – Если Рэггинбоун вернется раньше нас, скажешь ему, куда мы поехали?

Я думаю, вам бы лучше с'мим его д'ждаться. Он не так уж любит нашу братию. Он не верит, что г'блинам можна д'верять, – ох, мож быть, он и прав – по большей части. Мине каится, вы несетеся прям в Большую Беду, ну точно как бешеная к'рова – в трясину. Вам на этой д'рожке никто ни появится.

Мы не можем ждать, – сказал Уилл. – Кто знает, когда вернется Рэггинбоун.

Тогда, могит быть, я должон пойтить с вами.

Я думаю, мы возьмем с собой Лутэрри. Кто–то должен остаться, чтобы доложить обо всем Рэггинбоуну – когда бы он ни появился.

Он бы так не сделал, – возразил Брэйдачин.

Во время этой необычной беседы Гэйнор не проронила ни слова, отчасти из–за шока, вызванного появлением гоблина, отчасти оттого, что Брэйдачин говорил так разумно. Гоблин ни разу не посмотрел на нее, обращаясь исключительно к Уиллу, поэтому она удивилась и испугалась, когда его странные коричнево–ореховые глаза глянули прямо ей в лицо.

Ты не с'бираешься вз'ть эту душеньку с собой?

Все наоборот, – ответил Уилл. – К сожалению, это она решила туда ехать. Я тут ничего не могу поделать.

Глупости, – насмешливо сказал гоблин. – Я думал, у тебя хватит ума не вмешивать в т'кое д'ло эту барышню. У ней нету Дара, как у твоей с'стры. Тебе, душечка, не надобно встревать в энти дела.

Наконец, сообразив, что именно ее касается совет Брэйдачина, Гэйнор проговорила:

Я должна поехать. Древние манускрипты – моя специальность. Уиллу нужны, просто необходимы мои познания в этой области. В любом случае я не собираюсь прятаться за его спину только потому, что я – женщина. Больше невозможно терпеть то, что происходит.

Я о ней позабочусь, – сказал Уилл. – Пойми: не имеет значения, что нам предстоит пережить, какие ужасы нас ожидают, ведь настоящая опасность грозит Ферн. – В глубине души Гэйнор ощутила, что Уилл пытается убедить прежде всего самого себя.

Эх, ладно, – сказал Брэйдачин. – – Не должон я думать о пл'хом, буду надеяться, что ты прав.

Гэйнор очень устала и спала плохо, с какими–то неприятными снами. По длинным коридорам разрушающегося музея за ней гнались летучие мыши, там же был и мужчина с серыми руками, он манил ее и говорил: «Я жду, когда смогу съесть тебя», и она видела его острые, как у дракона, зубы и его рот, который открывался все шире и шире, а затем коридор исчез, превратившись в красный туннель его глотки. И вот вдруг обрывки сна разлетелись в разные стороны, и она подумала, что просыпается.

Гэйнор была одна в большой комнате с деревянными панелями стен. Вокруг нее громоздились горы мебели: уродливые кресла и диваны с твердыми спинками, с потускневшей старой обивкой. Панели в некоторых местах странно изгибались. Она предположила, что это дубовые панели, они выглядели очень древними и крепкими, до черноты темными в тенях. Все было темным. В высоком окне в дальнем конце комнаты, сквозь узенькую щелочку в плотно задернутых занавесках был виден сад при дневном освещении, и Гэйнор отчаянно захотелось оказаться там. Она была очень напугана, но это не была та паника, которую она испытала во сне, когда за ней гнались летучие мыши, это был реальный страх, сильный, как страсть. Она знала, что одна, но не чувствовала этого. Она чувствовала… что за ней наблюдают. И затем она увидела глаза.

Первая пара глаз уставилась на нее из–за диванной подушки, вторая – выдвигалась из–под куска парчи, заставляя ее думать, что они повсюду. Их стало больше, еще больше, они выглядывали из каждого уголочка, из тени камина, из горевших в нем углей. Некоторые были почти человеческими, некоторые – глазами животных, еще какие–то казались глазами насекомых, у некоторых не было век. Там были и бледные диски глаз совы, и мерцающие глаза гоблина. Гэйнор знала, что надо уследить за всеми их передвижениями, что это почему–то важно, но они исчезали и появлялись повсюду, перемещаясь с места на место. И их было так много!

Постепенно ее охватило ощущение того, что где–то прячется пара глаз, которых она не видит. Эти глаза следили за ней, как кот следит за мышью, это был холодный, равнодушный, лишь слегка заинтересованный взгляд. Она внимательно осмотрелась, чтобы найти эти глаза, но напрасно, как–то они избегали ее. Гэйнор уже было сдалась, когда наконец увидела… Они были огромны – так велики, что вся комната, казалось, тонула в них, вместе с ней, стоящей будто внутри этих глаз. То, что ее окружало, стало прозрачным, она видела огромную радужную оболочку и зрачок в виде щели, как у кошек, черную радужку, как Преисподня, слегка дымящуюся от мыслей, которые свивались и развивались, как разлитое по воде масло. Она смотрела и смотрела уже без страха, загипнотизированная этими заманивающими глазами.

– Не смотри, – раздался откуда–то голос. – Никогда не смотри в глаза дракона. – И при слове дракон она вышла из транса. Теперь она знала, что все, что она видела, было лишь отражением и существо было позади нее, позади нее – ее ужас вернулся с удвоенной силой, и у нее ослабели коленки. Она пыталась бежать, но бежать было некуда… Затем появился огонь, сожрал деревянные панели стен, окружил и уничтожил ее…

Она проснулась, за окном стало чуть светлее, где–то рядом витал запах виски.

– Тибе пр'виделся гадкий сон, душечка, – сказал голос Брэйдачина, и, хотя она не видела его, ей показалось, что кто–то нежно коснулся ее лба, погладил по волосам. Гэйнор закрыла глаза, успокоенная, но снова заснуть ей не удалось.

Рэггинбоун пришел к дому среди дня, когда Уилл с Гэйнор уже давно уехали.

– Уилл сказал, будто они отправились к какому–то специалисту, чтобы он посмотрел Ферн, – покрайней мере, я так его поняла, хотя мистер Робин говорит, что он и так ждет кокой–то из Эдинбурга, – сказала миссис Уиклоу. Робин, как хозяин дома, удостаивался почетного «мистер». – Вот что странно–то, они взяли с собой собаку.

– Лугэрри? – удивился Рэггинбоун. Миссис Уиклоу кивнула.

– Обычно когда едут к доктору, собак с собой не прихватывают, – категорически заявила она. – Похоже, они думают, что она чегой–то унюхает.

Рэггинбоун выждал, пока миссис Уиклоу отправится наверх, и пошел в комнату Уилла, где начал было произносить заклинания на языке Атлантиды, но Брэйдачин был уже тут как тут.

Да не надобно всего этого, – небрежно бросил он. – П'нятно, ты хочешь прознать об Уилле и девчушке. Они х'тели, чтоб я тебе все поведал.

Где они?

Уехали. Девчушка припомнила что–то про старые книги, что п'казывали в ящике с к'ртинками, и они поехали, чтоб все там разузнать. Говорил я им, дождались бы тебя, да они не п'желали слушаться. Они двинулися в Йорк поутру, да и волка с собой забрали.

В Йорк? – Рэггинбоун нахмурился, и между бровями появилась глубокая морщина. – Почему в Йорк?

Книги–то там, в м'зее, вот как она поведала.

Конечно. Это Музей древних рукописей, которым заведует доктор Лэй. Как удобно… для кого–то.

Молодому Уиллу от всего этого было не по себе, да он сказал, что нечего и спраш'вать, ехать им иль нет. Ему самое важное, что сестрица – в беде. Да он славный п'рнишка. Я лет сто не видывал таких, как он. – Последовало молчание. Солнце перед заходом выглянуло из–за облаков, послав в окно последние лучи. В этом ярком свете гоблин будто выцвел и выглядел как карандашный рисунок на стенах комнаты. – Ты небось последуешь за ими, – пробормотал он.

Нет. – Это единственное слово было резким, решительным. – Я должен идти к Ферн. Кого они оставили с ней? Ее отец ведь не может быть там все время.

Того, из храма. Они ск'зали, что он неплохой. – В голосе гоблина сквозило привычное презрение к церкви.

Этого нельзя делать. Боюсь, ей нужна будет помощь, возможно большая, чем я могу дать. И все–таки мы должны делать все, что в наших силах. Все мы.

Должно след'вать своей судьбе, – заметил Брэйдачин без особого энтузиазма. – Мак–Кракены так и п'ступили. Я–то мало чем мог им подсобить.

Кстати, – Рэггинбоун замялся, затем быстро продолжил: – Я вчера видел твою королеву. Она о тебе плохо отзывалась.

Свет, который осветил лицо гоблина, не был солнечным, этот свет показал, как тот смущен.

Она всего лишь ограниченная баба. Она, скажу тебе, так и не ст'ла старше, как мы все. Многие бар'шни в душе завсегда остаются дитями. Она п'забыла, как однажды ко мне приставала. Да что там, она притворщ'ца, да и не понимает, что есть честь мужская, а что – женская верн'сть.

А ты понимаешь?

Ты мне не д'веряешь? Все дело в этом?

История вашего народа не позволяет вам доверять. Домашние гоблины перенимают у людей множество привычек, но честность и верность обычно к этому не относятся.

– Однако же именно ты ск'зал слово, к'торое привело миня суда, – указал Брэйдачин.

Я считал, что в этом месте необходима лишняя пара глаз. Это не означает, что я верю всему, что они видят.

Да нет ни одного гнома на свете, кому я бы д'верял, – заметил Брэйдачин. – А ты должон сам для себя р'шить.

– У меня нет выбора, – ответил Рэггинбоун.

День уже был на исходе, когда Рэггинбоун добрался до клиники. Он шел через пустошь так быстро, что пара бродяг почувствовали, будто рядом кто–то прошел, только по порыву ветра, им показалось – будто пронеслось какое–то животное. Он, конечно, потерял Дар, но способности перемещаться во Времени и Пространстве с невероятной скоростью, впрочем, как и еще некоторые характерные черты, не утратил.

В клинике у кровати Ферн сидел Гас Динсдэйл и пытался написать свою воскресную проповедь. Гас встретил вновь прибывшего с видимым облегчением.

– Я не хотел бы подвести Уилла, – сказал он, – но я должен быть дома. Мальчики приехали на уикэнд, – у него были десятилетние близнецы, которые нею неделю жили в школьном пансионе, – а я так редко их вижу. Кроме того, они стали просто вандалами. Это такой возраст – им некуда девать свою энергию, а Мэгги довольно трудно одной с ними управляться. – И он продолжил, в некотором раздумье: – Понимаете ли вы, что здесь происходит в действительности? Похоже, что Уилл считает, будто бы душа Ферн «вытащена из ее тела» – это его выражение. Он говорит, что она потерялась – в каком–то ином измерении. Церковь нынче не принимает подобных объяснений. Но… Я всегда считал, что разум должен быть открыт. Уилл наделен живым воображением – он не глуп.

– Вам следует быть более осторожным, – с чрезмерной серьезностью сказал Рэггинбоун. – если разум открыт, то кто–то может туда проникнуть. Или взять его. Возможно, так и случилось с Ферн.

Гас задумчиво смотрел на Рэггинбоуна.

– Ведь это не в первый раз Кэйпелы оказываются вовлеченными в нечто неординарное, – заметил он. – Эта смерть Элайсон Редмонд и необъяснимое исчезновение Ферн. Мы с вами едва знакомы, но я всегда подозревал, что вы об этом знаете больше, чем кто бы то ни было. Я даже иногда думал, что мы… по разные стороны забора, так сказать.

Рэггинбоун поднял брови:

Я не представляю дьявола, если это то, о чем вы думаете.

Вовсе нет. Я просто думаю, что вы можете представлять… некий языческий мир.

Ребенком я был католиком, – неожиданно разоткровенничался Рэггинбоун, – но это было очень, очень давно. С тех пор я научился смотреть на Бога с разных точек зрения. Вы можете называть это язычеством. Что же касается этого, – быстрым жестом он указал на лежащую в постели фигуру, – то тут моих знаний недостаточно. Даже если бы я наверняка знал, где она находится, я не смог бы вернуть ее обратно. Я могу только наблюдать. Таково мое предназначение.

Гас все еще не решался уйти, его плащ свесился с одного плеча, а трость упала на пол.

Послушайте, если я вам нужен, – отрывисто сказал он, – я что–нибудь устрою с мальчиками. Все, что происходит здесь, – более важно. Если вообще что–то…

Делайте свою работу, – криво усмехнувшись, сказал Рэггинбоун. – Молитесь.

Когда викарий ушел, Рэггинбоун опустился на колени около Ферн, поправил вуаль у нее на шее, поднял тяжелые веки, изучая окаменевшие черты ее лица, с той же страстью, с какой археолог рассматривал бы мумию. Как археолог пытается восстановить давно ушедшую жизнь по множеству мельчайших деталей, так и Рэггинбоун пытался попять не жизнь, но смерть, проследить след отсутствующего духа. Прошло больше часа, прежде чем он выпрямился и на его лице отразилось ощущение бесплодности усилий. Он уловили только некое эхо Ферн, мелькание снов и опасность, которая не улучшила его настроения. Он блуждал по длинному темному туннелю мыслей, называл ее имя, слышал свой собственный голос, эхом возвращавшийся назад. Изредка видел тени, ускользающие за угол, или будто бы конец туннеля, слишком отдаленный, чтобы быть настоящим. Один раз он даже смог вызвать ее с той, другой, стороны бытия, но у него больше не было сил, а Муунспиттл был бы неэффективным инструментом для подобных заклинаний.

– Я могу только наблюдать, – сказал он вполголоса, и сестра, которая услышала его бормотание, сказала другим сестрам, что она всегда подозревала: он немножко не в себе – и одет как бродяга, и что–то бормочет… Она никак не могла понять, почему родственники позволяют этому бродяге оставаться наедине с пациенткой. Но когда пришла другая сестра, проверить, все ли в порядке, Рэггинбоун сидел молча, его лицо было задумчиво, и она ушла без всяких вопросов и комментариев, понимая, что не стоит к нему приставать.

Около трех часов ночи приехал Робин.

Миссис Уиклоу сказала, что вы здесь дежурите. Рад вас видеть. Мне не нравится, когда Ферн остается одна.

Она ни в коем случае не должна оставаться одна, – подтвердил Рэггинбоун подчеркнуто настойчивым тоном. – Не спите. Постоянно следите за ней. Я чувствую: скоро должно что–то произойти. – Он не стал уточнять, что именно чувствует он, надежду или страх.

Робин был далек от оптимизма.

– Уилл и Гэйнор домой не вернулись. Не помню, чтобы они предупреждали, что не будут ночевать дома. Мне это очень не нравится.

– За ними присмотрит Лугэрри, – попытался успокоить Робина Рэггинбоун, но он явно помрачнел и взгляд выдавал его озабоченность.

В воскресенье ничего нового так и не произошло, в комнате Ферн все было таким же, как накануне. Каждый день, каждый час были одинаковыми. На восходе солнца лампы становились не такими яркими, лицо на подушках казалось мертвее, чем обычно, биение сердца, отраженное на мониторе, ослабевало. Пришли врачи и начали обсуждать положение дел. Рэггинбоун урвал несколько часов для сна в комнате отдыха. Робин вернулся в Дэйл Хауз, чтобы наскоро позавтракать, но большую часть времени оба они провели у постели Ферн, дежуря по очереди, не разговаривая, тактично давая друг другу возможность побыть наедине со своими мыслями. Они представляли собой странную пару, один старик, другой – мужчина средних лет, учитель и отец, они сидели по разные стороны кровати, а между ними под белым покрывалом слегка обрисовывалась фигура девушки. Робин наконец произнес:

Она не доставляла никаких неприятностей. Никаких наркотиков. Не было и сомнительных поклонников. Упорно училась в школе, хорошо занималась в колледже, была успешна в работе. Никаких неприятностей…

Так много неприятностей разного рода… – вздохнул Рэггинбоун.

Не было сообщений от Уилла и Гэйнор, никаких признаков Лугэрри. Вскоре после пяти позвонил Маркус Грег. Робин взял трубку в комнате медсестер.

Говорит, что приедет завтра, – сообщил Робин, вернувшись в палату. – По–моему, это просто жест. То исчез, то появляется, как чертик из табакерки. Я–то считаю, что если бы он действительно волновался, то находился бы здесь. Постоянно. – И после долгой паузы добавил: – Он ее не стоит.

Она ему не принадлежала, – сказал Рэггинбоун.

Не хочу, чтобы он был здесь. – Робин потерял свою обычную выдержку. – Тот еще тип. Слишком много разговаривает. – Еще одна длинная пауза. – Еще и Эбби хотела приехать. Такая же. Я сказал, чтобы не приезжала. У нее своя работа – следить за домом – и все. Не думаю, что нам обоим нужно быть здесь. Мне кажется… Я думаю, Ферн скоро должна здесь появиться.

Она скоро придет, – подтвердил Рэггинбоун. Он вовсе так не думал, но понимал, что сейчас необходимо слукавить.

Внезапно что–то изменилось, но на этот раз не было легкого подергивания, тело Ферн содрогнулось очень сильно. Оно напряглось, будто в конвульсии, щеки внезапно покраснели, на коже выступили крупные капли пота. Постель промокла в одно мгновение. На мониторе линия пульса прыгала, как бешеная, зигзагами кидаясь от края к краю экрана. Однако лицо оставалось неподвижным, безжизненным, как если бы Ферн была просто куклой, тряпичной куклой на веревочках, которую приводят в движение руки невидимого кукловода.

Рэггинбоун схватил ее левую руку – по руке пробежала судорога – раздался запах опаленной плоти. Робин высунулся в коридор и стал звать на помощь, а когда он обернулся, тело снова было тихим, руки вялыми, пульс вернулся к обычному состоянию, и только кисть левой руки была сжата так, что пальцы ее окаменели от напряжения. Сестра влетела в комнату в тот момент, когда Рэггинбоуну удалось разжать ее пальцы. Робин закричал от ужаса, даже Рэггинбоун не смог справиться с собой и инстинктивно отпрянул. Потому что разомкнутая кисть была сожжена – сожжена почти до костей. С пальцев свисали клочья оставшейся кожи, трещины в плоти заполнились кровью. Сестра побледнела и кинулась за доктором. Робин произнес:

– Господи боже мой, – и стал снова и снова повторять это, и потом наконец сказал: – Вода. Нам нужно достать воды. Она, должно быть, в агонии.

Но лицо Ферн по–прежнему ничего не выражало.