Текст книги "Заклинатель драконов"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Ян Сигел
Заклинатель драконов

Пролог
ФЕРНАНДА

В эту ночь ей снилось, что она снова в городе. По ночам ее часто посещали видения той жизни, иногда они были неясными и не оставались в памяти, иногда – более четкими; но этот сон был пугающе реальным. Она стояла на склоне горы, окутанной теплыми южными сумерками, мускусный запах голубого сада еще хранил ароматы дневных цветов. На террасах склона, на зеленых лужайках расположились виллы и дворцы аристократии. Она стояла недалеко от дома и видела золотые арки дверей и окон, будто плывущие над филигранью ветвей деревьев. Свет этого дома притягивал, она оказалась совсем рядом и смогла заглянуть в окна.

В комнате находились женщина, молодой мужчина и девушка. Они сидели очень близко друг к другу и беседовали. Она знала этих людей, хорошо знала, так хорошо, что больно было смотреть на профиль молодого человека (именно так она увидела его впервые), на женщину с поблескивающими сединой волосами и на девушку, сидящую спиной к окну. На себя. На ней была вуаль, подаренная ей вчера, цвет и узоры которой казались такими расплывчатыми, такими ускользающими. Вуаль струилась по спине подобно некоему таинственному потоку, окрашенному радугой. Ей сказали, что сила вуали ее защитит. Ощущение странной мучительной боли переросло в предчувствие грядущей фатальной опасности: из вуали она увидела себя в будущем, где не было места остальным. Она пыталась пройти внутрь сквозь стекло окна, невидимая преграда отталкивала назад. Она кричала:

– Снимите ее! Снимите вуаль! – но голос был беззвучен.

Узоры вуали отделились от ткани и поплыли к ней, свиваясь водоворотом, и она, захваченная ими, все ниже и ниже погружалась в глубокие воды.

Синева, поглотившая ее, была ультрамарином подводного мира. Вокруг вырастали огромные водоросли, которые, подобно занавесу, колыхались в течениях океана. Водоросли разделились, и она проплыла в коралловое царство. Позади ветвистых белых и розовых вееров, позади щупалец голодных подводных цветов она видела колонны, стены без крыш, разрушенные башни. Она проплывала над комнатами, где маленькие рыбки играли в прятки с большими хищными рыбами, а пятнистый угорь и гигантский осьминог устроили себе логово. Впереди, на мелководье, солнце окрасило воду зеленоватым золотом, и она различила мерцание шпиля минарета, очертания купола. И вот наконец она нашла то, что искала. Он лежал на дне, в углублении, куда не доставали солнечные лучи, камни прижимали к песку обрывки его одежды, а темные волосы, как водоросли, развевались от движения водных потоков. Его глаза прикрыли белые ракушки.

Она подняла камни, убрала ракушки и поцеловала его холодные губы поцелуем колдуньи, снимающим заклинание, – и глаза его открылись, он посмотрел на нее. Вода отступила, как отступают волны от берега, он лежал под бронзовым небом и протягивал к ней руки.

Перед пробуждением сновидение поблекло, и, как всегда, наступило мгновение, когда непонятно, то ли прошлое не уходит, то ли явь не существует, но в пробуждении есть надежда на ясность нового дня. Затем вернулась реальность, и все, чего она достигла, и все, что она потеряла, обрушилось на нее таким потоком страдания, что она подумала – ее дух слишком хрупок, чтобы выдержать такую боль.

Она вспомнила, что нынче день ее рождения, ей исполняется семнадцать лет. Завтра она должна будет вернуться в Лондон, в школу, к учебе, к неуклонному медленному движению ее наперед предсказанной жизни. Она – прилежная ученица, она сдаст экзамены и поступит в университет, а потом сделает успешную карьеру. Возможно, наступит день и она выйдет замуж, у нее будут дети, ей исполнится сорок, пятьдесят, девяносто, а затем, хотя трудно себе этот представить, она состарится и устанет, и наступит сон, от которого не пробуждаются. Приговор всему живому. Может быть, в конечном счете острота от потери пройдет и рутина каждодневного существования заставит онеметь чувства и очерстветь сердце; но в то утро юности она знала, что это мгновение пустоты – неумолимо и останется с ней навсегда. Ей сказали, что она обладает Даром, и тем отделили ее от других смертных – но эта фантазия исчезла вместе с городом, если вообще когда–либо существовала в реальности. И почему ей так хочется продлить время своего страдания?

Когда она поднялась, то увидела, что вуаль упала со стула, – вуаль, все, что осталось, – ее узоры подернулись дымкой, ее цвета были слишком тонки для восприятия человеческим глазом. Она подняла вуаль, воздушная ткань скользнула по пальцам, но затем пальцы сжались, и она с неожиданной злостью отбросила вуаль. Затем – не то засмеялась, не то заплакала, оглянулась в поисках ножниц, не зная, радоваться или огорчаться, что не находит их… В конце концов свернула вуаль в маленький комочек, она всегда была очень аккуратной, – и упрятала в глубину шкафа, надеясь, что вуаль исчезнет вместе со странными снами, возвратится туда, откуда появилась.

На завтрак была ее любимая дыня, на столе рядом с ее местом лежали подарки от отца и брата.

Чего бы тебе хотелось в день твоего рождения? – спросили они.

Уехать в Лондон, – ответила она.

Часть первая
КОЛДОВСТВО

Глава первая

Битва закончилась, и природа принялась за очищение. Воздух раннего вечера не был настолько холоден, чтобы мухи попрятались, они роились над холмиками мертвых тел и забирались в щели между камзолом и кольчугой; крысы, лисы и волки почуяли даровое угощение. Мелкие мусорщики были посмелее, а более крупные оставались под прикрытием леса. Над полем боя армия птиц – красные коршуны, вороны, стервятники – образовала подвижное облако. Крадучись пробегали по полю те, кто выжил. Люди стаскивали кольца с пальцев мертвых, вынимали кинжалы из ран, искали спрятанные в карманах кошельки.

Лишь одна одетая в черное женщина шла, не таясь. Длинные змеи ее волос цвета воронова крыла выбились из–под капюшона, она спускалась со скалы, откуда наблюдала за битвой. Неторопливо проходя по мертвой земле, она временами останавливалась, чтобы вглядеться в мертвое лицо, выискивая среди этого молчаливого полчища знакомые. Ее осанка, поступь, очевидное равнодушие ко всему, что могло испугать на этом поле, говорили о многом. Грабители отшатывались, когда она проходила мимо. Стервятник поднял голову и издал такой пронзительный клекот, будто приветствовал ее. Солнце, выйдя из–за облаков, тронуло своим лучом мертвенно–бледный лоб и пустой глаз, создав иллюзию возвращенной жизни. Наконец она нашла того, кого искала. Он лежал под деревом, шлем сбился набок, пышные кудри трепетали на ветру, прекрасные черты лица были окрашены последним золотом уходящего дня. Сильнейший удар тяжелого меча рассек его кольчугу и обнажил живот, глубокий разрез почти отделил голову от плеч. Она легко коснулась его щеки белыми мягкими пальцами, которые никогда не пряли пряжу, не готовили еду, не стирали одежду.

– Ты, как всегда, был нетерпелив, – сказала она, и если в ее голосе и прозвучало сожаление, то слез в нем не было. – Ты слишком спешил. Глупость. Глупость и бессмыслица! Если бы ты подождал, вся Британия была бы в моих руках.

Рядом не было никого, кто мог бы услышать эти слова, однако птицы смолкли, и стихло жужжание мух.

Затем она выпрямилась и двинулась к лесу. Впереди между деревьев сверкнула гладь озера, в которой отражались скалы и расплавленный поток света заходящего солнца. Она, все еще что–то выискивая, медленно шла по берегу. Нашла кочку, покрытую мхом, которая вся была пропитана кровью, рядом валялись порванная одежда, щит с вмятиной от удара и шлем, увенчанный короной. Женщина подняла корону и повертела ее в руках. Затем подошла к озеру и стала всматриваться в воду, произнося таинственные слова древнего языка. На водном зеркале появилась перевернутая тень, отражение того, чего не было. Медленно двигалась ладья, чью скорбную ношу она не могла видеть, но догадывалась о ней. В ладье сидела женщина с волосами столь же черными, как у нее. Женщина улыбалась из глубины вод, и это была улыбка сладостного триумфа.

– Теперь он мой, – сказала женщина из отражения, – мертвый или умирающий – он мой навеки.

Слова не были произнесены вслух, но они вспыхнули в мозгу и были понятнее любых звуков. Она резко взмахнула рукой, и видение исчезло. Поверхность озера даже не колыхнулась.

– Где же меч? – спросила она у неба, у деревьев, но ответа не было. – Он вернулся туда, откуда появился? – Она невесело усмехнулась, надвинула на глаза капюшон, затем снова подняла корону и швырнула ее в воду. Гладь воды разбежалась кругами, и корона исчезла.

Женщина шла по лесу, не глядя по сторонам, ей больше нечего было искать. Холмы спрятали за собой солнце, и туман заструился меж ветвей деревьев. Сбежались тени, слившись в темноту. Женщина шла сквозь тьму не останавливаясь, не спотыкаясь, уверенно, без страха. Она пришла к месту, где встретились три дерева, их верхушки соединились, их ветви переплелись. Это было самое дикое, самое тайное место леса, там было так черно, как не бывает даже самой темной ночью. Она остановилась, вглядываясь в некое сгущение этой темноты, в блеск глаз без лица, висящих в воздухе.

Моргас, – прошептал, обращаясь к ней, голос, который мог бы быть ветром, пролетевшим по листьям, но ночь была безветренной. – Моргас, – глухо выдохнула земля.

Чего ты от меня хочешь? – спросила она, и в тоне, которым был задан вопрос, не было ни капли страха.

Ты проиграла, – произнес голос из глубины леса. – Лишь только окончится шторм, придут корабли, и северяне, с ледяными серыми глазами, со снежно–белыми волосами, как зимний ветер пронесутся по этому острову, который ты так любишь. Король должен был оказать им сопротивление, но из–за

твоих интриг он свергнут, и королевство погибло. Твое время окончилось. Ты должна пройти сквозь Врата или останешься здесь, цепляясь в тщетной надежде за прошлые победы до тех пор, пока твое тело не иссохнет и будет существовать лишь твой дух – зыбкое, серое привидение, воющее от одиночества. Я даже не пошевельну пальцем – ты отдаешь Британию мне.

В долгой войне я проиграла это сражение, – сказала она. – Но я еще не готова к смерти.

Так живи, – коротко прошелестел голос из бархатной ночи. – Разве я не Старейший? Разве я не самый могущественный? Разве я не бог тьмы? Доверь мне свою судьбу, и я исполню все желания твоего сердца. Ты станешь одной из тех, кто своими черными крыльями устраивают затмение на земле. Только покорись мне, и все, чего пожелаешь, будет твоим.

Тот, кто предлагает подарки проигравшему, – не победитель, – возразила она. – Я не желаю иметь дела ни с демоном, ни с богом. Убирайся прочь, Старый! Или испытай свою силу в борьбе с Даром Человека. Varde! Отправляйся в преисподню, порождение бездны! Ne haman! Envarre!

Тьма внезапно пришла в движение, блестящие глаза поплыли в сторону и замелькали меж стволов. Она уловила ярость, которая вспыхнула и затухла, услышала эхо холодного смеха.

– Нет смысла уничтожать тебя, Моргас. Ты сама себя уничтожишь.

Лес опустел, и она осталась одна.

Она вышла на поле боя, где уже убирали трупы и рыли могилы, чтобы похоронить мертвых. Но вскоре могильщики один за другим покинули поле, оставив свое печальное дело до завтрашнего утра. Два факела, забытые ими, неверным красным пламенем светили на тела, некоторые из которых уже были завернуты в саваны. Это были простые солдаты из крепостных крестьян, их оружие успели утащить мародеры, с них даже сняли обувь. В вырытых ямах дрожали черные, как тушь, тени.

На границе света факелов и тьмы возникло существо, стоявшее в позе животного, которое готовится к прыжку. Трудно было в темноте разглядеть его, но отблеск пламени факела порой выхватывал из темноты витой рог, лапы с когтями, человеческие руки. Женщина остановилась, глянула на чудовище и, внезапно придя в ярость, выкрикнула:

Ты ищешь своего брата? Он где–то здесь… Поторопись, пока стервятники и волки не разделались с ним. А может, осталась лишь пара его костей, чтобы ты смог их погрызть, если тебе это доставит удовольствие. Или ты просто хочешь позлорадствовать?

И то, и другое, – прорычало существо. – А что? Он со своими друзьями охотился на меня. Теперь наступил его черед сыграть роль добычи.

Твоя сущность отражается на твоей морде, – сказала она.

Как твоя – не отражается. Я тот, кем ты меня сделала, кем ты меня назвала. Тебе нужно было оружие, а не сын.

Я назвала тебя тогда, когда ты еще и не родился, когда во мне была великая сила. – Горечь ее слов будто разрезала воздух острым ножом. – Я хотела придать твоему духу облик свирепый, сияющий, смертельно опасный, такой, каким должен быть Кэйлибан. Напрасные надежды. Я получила не оружие, а тяжелую ношу, не бойца, а чудовище. Не дразни меня своей наглостью! Я тебя создала, я же могу и уничтожить!

Я – плоть от плоти твоей. – Страх превратил голос существа в рычание.

Ты – моя неудача, моя ошибка, – выкрикнула она, – и я исправлю ее. – Подняв руку, она выкрикнула слово Команды, из ее кулака вырвалась

струя тьмы и, как кнут, обвилась вокруг тела чудовища. Чудовище завыло от ярости и боли и исчезло в ночи.

Пламя факелов вздрогнуло и осветило лицо женщины – бледное, с темными бровями, прикушенными до крови губами, с черными ямами глаз. Несколько мгновений факелы еще светили на это лицо, потом погасли, и ни лица, ни женщины не стало.

Я знала много битв и много поражений. Я была беглецом, я пряталась в пещерах среди холмов, пользуясь кровавой магией только в темноте. Дети севера правили моей страной, и Старейший Дух охотился на меня со своими гончими собаками, а я превращалась в гигантскую сову, поднимаясь над краем сущего, над миром, поднимаясь из Времени к этому месту, существующему изначально. Сюда попадали только огромные птицы и некоторые бродяги, сумевшие пересечь границу дней, когда барьер между мирами истончался. Но они уже никогда не возвращались. От отчаяния или при крайней необходимости владеющие колдовской силой могли найти этот путь, но тогда уж им не было дороги ни назад, ни вперед.

Вот так я и существую здесь, в пещере, образованной корнями Дерева, внутри Дерева я и другие, кто сумел избежать наказания или ускользнуть от старости, за пределами прошлого, в ожидании нового будущего.

Это древнее Дерево, оно старше, чем история, старше, чем память, – это Древо Жизни, чьи ветви поддерживают Срединную Землю, чьи корни простерлись в Подземном Мире. Возможно, когда–то оно выросло во фруктовом саду за высокой стеной и на его ветвях висели яблоки Добра и Зла. Теперь яблок не бывает, теперь на Дереве в должное время растут другие «фрукты». Головы мертвых, которые зреют, покачиваясь на черенках, пока не откроются их глаза и не скривятся от боли губы. Мы иногда слышим их невнятное бормотание. А потом приходит буря, Древо сотрясается, пока головы не упадут, побив землю, как град. Затем появляется свинья, и в пещере слышно, как она роется в этих грудах и с хрустом жует. Возможно, бывает, что яблоки сами падают с Древа, но свинья не замечает разницы. Все, кто творил зло в своей жизни, висят на этом Древе, однако кто из нас время от времени не совершал зла? Скажите мне!

Вы можете подумать, что все это просто фантазии, шутки воображения, связанные с возрастом. Тогда пойдемте со мной под Древо, и вы увидите головы, вросшие в землю, увидите белых личинок, вползающих в отверстия ушей и откладывающих свои яйца в черепах. Однажды я увидела свою сестру, висящую на нижней ветке. О нет, не сестру Сисселоур – мою сестру по силе, мою сестру по духу, – я имею в виду мою кровную сестру, мою соперницу, сестру–близнеца… Морган. Она вызревала во всей своей красе, это был бледный фрукт с молочно–белой кожицей, с иссиня–черными волосами, но, когда глаза ее открылись, они были ледяными, и горечь исказила ее черты.

– Наступит день, – сказала она, – и ты тоже будешь здесь висеть.

Головы часто вступают в беседу, независимо от того, знакомы ли они с вами. Полагаю, разговор – это единственное, что им доступно. Мы было понадеялись на одну из них, но она нас не слушала. У нее отросли длиннющие волосы, я задевала их, проходя мимо. С волос капала вода, хотя дождей не было, а лицо ее было лицом утопленницы. Я собиралась еще раз пройти мимо, но отвлеклась, наблюдая за дымом, разглядывая, что творится в мире, и забыла о ней.

Там, где мы существуем, нет Времени. Я могу провести несколько столетий, глядя в огонь заклинаний, наблюдая за течением жизни, но этого не измерить годами, здесь есть только безжалостное сердцебиение Древа. Мы с Сисселоур бесконечно и однообразно беседуем друг с другом. Мы заранее знаем, как будет развиваться наш разговор. Сисселоур – очень худа, ее плоть – как бедное платье. Раньше кожа ее была кожей персика, теперь это бледный покров, пронизанный венами, будто руки, горло опутаны голубой паутиной. Когда она злится, что бывает довольно часто, за ее сжатыми губами можно увидеть улыбку черепа. Она проделала долгий путь, придя с заколдованного острова в сапфировом море, где прошла ее юность. Там ее называли Сикри, Мудрая Вещунья, поскольку всегда разумно подольститься к тому, кто наделен Даром. Бывало, она превращала людей в свиней: просто так, чтобы развлечься.

Почему именно в свиней? – спрашивала я ее, прислушиваясь к хрюканью и сопенью вокруг ствола Древа.

Из–за лени, – отвечала она. – Лень – свойство их натуры, поэтому мне не надо было прикладывать никаких усилий.

Она все худеет, в то время как я, наполненная своей мощью, раздуваюсь, подобно королеве–матке в термитнике. В ожидании лучших времен я сберегаю свой Дар, как скряга бережет золото. Сейчас мы – вдвоем, но нас должно быть трое. Три – магическое число, число соединения. Наступит день, когда она окажется здесь. Она – та, которую мы ждем. Мы унесем ее душу и переплетем с нашими, направим ее по нашему пути, переплавим ее в нашей форме, а потом вернемся, минуем границу, окажемся в реальности, и давно утерянное королевство Лоугреза наконец станет моим.

Клубы дыма истончаются над огнем. Облака образуют волны, вытягиваясь по ветру то вправо, то влево, арками вздымаясь к сводам пещеры, будто выискивая путь для побега. Но дымоход закрыт, и они могут лишь струиться меж корней Древа, до тех пор пока мы не решим освободить их из заточения. Клубы дыма и пара все сильнее стягиваются к центру. Кажется, что эта масса обрушится и поглотит весь воздух, оставшийся в пещере. Я вижу проблески света, вспыхивающие в глубине, вижу завитки тьмы, скручивающиеся в стремительный поток, из которого вырываются трескучие искры звуков. И вот и звук, и свет втянулись вовнутрь, и в дыму открылась картина.

На облаке повисла тонкая, загнутая, как бычий рог, луна. Она висит в клочке неба между скалами, поднявшимися выше всех гор на свете, и ее мертвенно–белый свет заливает долину внизу так плотно, что туда уже никогда не проникнет луч солнца. В долине сухо, так сухо, что у меня сохнет язык. Я вижу матовую гладь озер, но это не вода. Озера съежились в своих каменных чашах, над ними плывут светящиеся испарения. Я вижу в долине и сад окаменевших растений: ломкие стебли, черная филигрань мертвых листьев – скорчившиеся будто от боли деревья и кусты. Даже легчайшее дыхание ветра превратило бы все это в пыль, но в долину не залетает ветер. Вдали видны очертания храма, сквозь разрушенную кровлю в него проникли лучи лунного света, они скользят по лицу идола, чей нос давно уже изъеден временем, чьи губы потрескались. Очаг для жертвенного огня у его ног давно пуст, в нем нет даже пепла.

Он ушел, – сказала Сисселоур. – Он наконец ушел.

Он вернется, – я слишком хорошо знаю бога Тьмы, – другие могут исчезнуть или впасть в сон, но он никуда не денется. Он уверен, что даже Время работает на него. Он вернется.

Внезапно лунный свет поблек, тени от скал накрыли долину, и очертания их изменились, зашуршали взлетевшие листья, и в этом месте, где никогда не было ветра, пронесся поток воздуха.

Он вернется.

Тьма заволокла картину, и она пропала.

Пейзажи, города и деревни, храмы и замки меняются. Стены рушатся и превращаются в развалины. Повсюду разрастаются сорняки. Горы становятся полями, по ним волнами возвышаются холмы. Только одинокая скала вздымается в безоблачное небо. Картина передо мной расплывчата, временами, мне кажется, я слышу музыку, тихий звон колокольчиков, будто ветер тронул невидимые струны. Я вдыхаю холодный и резкий воздух, мы, должно быть, где–то очень высоко. Слышны песнопения, но я никого не вижу. И тогда я понимаю, что одинокая скала – это башня, башня, выросшая как одинокий зуб в челюсти гор. Под ней серые стены–утесы, окна в них, будто щели в камнях, и вот оттуда и доносятся звуки молитвы. Пение становится все громче, но ветер уносит его вдаль, и изображение, покрывшись рябью, перелетает к другим скалам, к другим небесам. Дождь поливает мрачный северный замок, его сильные струи бьют по глади озера у подножья замка. Стены замка – древние, но внутри все новенькое, полы застланы коврами, пламя пляшет в каминах над несгорающими бревнами. Огонь отражается в стеклах окон. Я вижу маленькую фигурку, выскользнувшую через заднюю дверь, слишком маленькую, чтобы быть человеком. Фигурка движется, немного прихрамывая, словно паук, у которого мало ножек. На плече существа что–то вроде копья. Оно слишком длинное и слишком тяжелое для него, однако крошка несет копье без напряжения. Существо торопливо движется к озеру и исчезает в струях дождя. Человек, гуляющий с собакой по берегу, проходит мимо, не замечая малышку.

– Гоблин! – презрительно произносит Сисселоур. – Зачем нам эти отбросы? Заклинание предупреждает: нам не нужна эта мелочь. – Она поднимается, чтобы загасить огонь, но колеблется, ожидая моей реакции. Она слишком хорошо знает мой характер, чтобы проявлять самостоятельность.

Я киваю головой:

– Достаточно. Пока.

Мы открываем задвижку дымохода, и дым устремляется наружу, свиваясь кольцами вокруг Древа, стараясь улететь высоко в небо, но ветер разгоняет его, и дым растворяется в воздухе. В это время наступает сезон, когда птицы вьют гнезда. Самые маленькие строят дома на нижних ветвях, где много насекомых, червей и всяческого пропитания. Выше располагаются мелкие хищники, которые грабят мышей, ящериц и других слабых соседей. Ближе к большим ветвям долбят кору дятлы. На самом верху живут орлы, которые больше человека, летающие существа без оперения, возникшие на заре истории, и другие создания, занявшие свободные места в птичьем королевстве, хотя все они вовсе и не птицы. Однако кто забирался наверх, чтобы все рассмотреть? Древо неприступно, неизмеримо. Оно хранит свои секреты. Может быть, оно выше всех самых высоких гор. Древо пронзает слой облаков, достигая космического купола. Мне не хочется видеть это. Разум отказывается это понимать, пространство слишком велико, чтобы размышлять о нем. Я знаю, где следует остановиться. Однажды я нашла яйцо, упавшее откуда–то сверху, оно было размером с человеческий череп. Голое существо, лежащее рядом с разбитой скорлупой, было с крыльями, заканчивающимися когтями, были когти и на его ногах, а голова напоминала человеческого эмбриона. Я не прикоснулась к нему. Ночью в том месте слышалось хрюканье свиньи, а наутро там уже ничего не было.

Когда птицы вьют гнезда, они ужасно шумят, бранятся, верещат и клацают клювами. Я предпочитаю сезон созревания голов, когда они начинают бормотать. Это гораздо более приятные звуки.

Снова загорелся огонь заклинаний, повалил дым. Среди зыбких образов я опять вижу башню, теперь уже ближе, и мне лучше слышно молитвенное пение, стал гораздо громче серебристый перезвон колоколов. Я чувствую, что в этом месте никогда не стихает ветер. Смотрю дальше, в более отдаленное время. Замок у озера. Вижу косматых бородачей, одетых в меха и кожу. На их ножах, коротких мечах странно поблескивает кровь. Идет сражение на зубчатых стенах замка и в Главном Зале. Там и сям мелькает фигурка гоблина, который невидимым кинжалом подрезает подколенные сухожилия врагов. Это удивляет меня: обычно гоблины не отличаются такой наглостью. В камине горит целая сосна. Огромный рыжеволосый человек выхватывает горящее дерево из огня и начинает размахивать этой невероятной дубиной, повергая врагов полыхающим пламенем. При этом он задевает и своих воинов, но такая мелочь не имеет, кажется, для него никакого значения… Соратники рыжеволосого издают такой громкий победный клич, что дрожат стены замка и картина пропадает.

Затем видение восстанавливается, показываются очертания дома. Строгий дом с серыми стенами, за ним вздымается какой–то шпиль. По тропинке, ведущей к воротам сада, спускается гоблин. Для такого вида гоблинов он необычайно высок, около трех футов, и весьма волосат, у него кустистые брови и лохматые мочки ушей, голова – в шапке курчавых волос, похожих на овечье руно. Тело его покрыто клочками кожи и меха, и трудно различить, где одежда, а где – его собственная шкура. Ноги – босые, цепкие, с дюжиной пальцев на каждой ступне. У него коричневая кожа и очень смышленые глаза, более смышленые, чем бывают порой у человека, в них нет белка, а только радужная оболочка цвета ореха. Он останавливается, оглядывая склон холма, дом и сад взглядом, от которого ничего не может укрыться. Он поочередно каждой ноздрей нюхает воздух, затем продолжает свой путь по дорожке.

– Зачем нам нужно так внимательно его разглядывать? – Сисселоур слегка обескуражена, она всегда выискивает возможность обидеться. – Это же гоблин. Домашний гоблин. Он ничего не значит.

– Нет, это что–то значит, – отвечаю я.

Появляется множество людей, лица наслаиваются

друг на друга. Некоторые из них знакомы, другие – нет. Среди них мужчина в плаще с остроконечным капюшоном, он меняет какую–то бутылку без наклейки на сумку, в которой что–то лежит. И вот этот же мужчина, но уже старше, беднее, хотя и в той же одежде, шагает по пустынному полю, над которым нависли крылья облаков. Когда–то, у него на родине, его звали Габбандолфо, хотя были еще и другие имена. Но он утерял всю свою силу и свои титулы, а теперь бродит по миру с целью, которая не может быть достигнута, он идет в никуда. И тем не менее с появлением этого персонажа я настораживаюсь: парадоксально, но с тех пор, как он стал бессильным, его присутствие таит в себе угрозу, мрачность и неопределенное предостережение. Он прокрадывается в видение, как стервятник, выискивающий поле битвы, о котором только ему заранее все известно.

– Мне это не нравится, – заявляю я. – Мы должны быть единственными наблюдателями. Что он высматривает после того, как мы уже все осмотрели? Что он знает?

Снаружи, за Древом, наступила ночь. Я слышу, как посвистывают ночные птицы, слышу предсмертный визг мелких грызунов. В туманной картине появляется из темноты новое лицо существа неизвестной расы. Однако это – смертный, который кажется скульптурой запредельной красоты, вырезанной из черного дерева. У него иссиня–черные волосы и глаза, как голубые бриллианты. При всем его изяществе видно, что этот человек очень мужествен. Он'в упор рассматривает меня, будто сам стал наблюдателем. Впервые за все время своих наблюдений я произношу слово, которое стирает видение, хотя обычно оно само уходит из поля зрения. Лицо заволакивает туман, и последнее, что остается, – это его улыбка.

Он видел нас, – говорит моя сестра.

Мираж. Обман зрения. Ты выглядишь испуганной. Чего ты боишься – дыма или видения?

Как только мы чуть ослабляем внимание, дымок истончается и расползается в стороны. Я плюю в огонь, произнося слово заклятья, которое приказывает испарению сконцентрироваться в сердцевине облака. Ядро затемняется, на мгновение появляются прежние образы, но тут же исчезают, так и не став более определенными. Картины следуют одна за другой, но они нечетки, неясны, незначительны. Наконец мы возвращаемся к серому дому и видим гоблина, который забирается внутрь через открытое окно. В комнате мальчик–подросток читает книгу. Он сидит, закинув ногу за ручку кресла. У мальчика довольно светлые волосы, а нос усыпан веснушками. Он поднимает ясные, чистые глаза, его взгляд светится прямотой, но при этом таит и некую хитрость, присущую юности. Он смотрит прямо на наблюдателя, заинтересованно и без испуга. Он может видеть гоблина. У него нет Дара, нет ауры силы. Но он может его видеть. Он говорит:

– Полагаю, ты пришел из–за того, что место пусто. Гоблин резко останавливается на подоконнике.

Взволнован.

Место не занято, – продолжает мальчик, – место домашнего гоблина. Ты ведь домашний гоблин?

Ты же это узрел… – Гоблин говорит со странным, очень древним акцентом. Голос у него скрипучий, похоже, он очень давно не разговаривал, может быть, несколько столетий.

– Я искал, – сухо продолжает мальчик. – А когда ищешь, то обязательно находишь. В данном случае ты не мог бы прийти, если бы тебя не пригласили.

Дом ж'лает, чтоб в ем было пугало, а я такой в'лосатый. Вот и пришел.

Откуда?

Ух как много в'просов…

Это мой дом, и я имею право спросить.

Другой ск'зал то слово.

Это мой друг, он выручил меня. Но именно я пригласил тебя прийти.

С той поры, как я в последний раз был в этом миррре, люди зменились, – говорит гоблин, его кустистые брови безостановочно двигаются вверх–вниз. – В стары времена, Х'зяин ни мог узреть миня, пока я того не пожелал бы. Но Х'зяева ушли, а последний – слизняк, продал свой дом за пригоршиню с'ребра. А нонче они понаставили ванн–ванн! – и трубы повсюду шипят и бормотают, а жарко без огня, а огонь горит, не сугревая, а еще трррещат картина из ящиков, да невидимые к'локола гремят, да чегой–то потрескивает по ночам. Гоблинам тут нынче нету места.

У нас только одна ванная комната, – как бы извиняясь, говорит мальчик.

Х'рашо. Никакой пользы от энтих ванн. Грязь–то не дает замерзнуть.

Забивает поры, – кивает мальчик, – должен сказать, что у нас есть телефон и два телевизора, но один из них сломан. Еще по ночам потрескивает микроволновка, если нам бывает нужно что–нибудь разогреть. Вот и все.

Гоблин что–то бормочет, но бормотание нечленораздельно.

Ты тут один?

Конечно, нет. Здесь мой отец, моя сестра и Эбби – папина подруга. Мы живем в Лондоне, а сюда приезжаем на уик–энд и по праздникам. А еще миссис Уиклоу, домоправительница, которая приходит почти каждый день, и Люси – девушка из деревни, которая ей помогает, и Гас – викарий – он тут приглядывает за домом, когда нас нет. Ох, еще есть собака (вроде бы собака), она то приходит, то уходит. Она не причинит тебе вреда, если ты ей понравишься.

Что еще за с'бака? – спрашивает гоблин. – Из тех домашних любимчиков, что не умеют гавкать да не загонют зайца, а цельный день сидят на к'ленках у леди да ждуть, пока их накормют?