Текст книги "Употребитель"

Автор книги: Алма Катсу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Дверь распахнулась настежь. В тускло освещенный дом вошел Невин. Я увидела его большой темный силуэт на фоне вечереющего неба. Только через несколько минут я разглядела брата более четко. Он похудел, осунулся, стал крепким и жилистым. Волосы у него были подстрижены очень коротко, почти налысо. Лицо и руки были грязными, сквозь грязь кое-где белели шрамы. Он смотрел на меня так же осуждающе, как в тот день, когда я покидала Сент-Эндрю, но теперь к осуждению примешивалась жалость к себе – из-за того, что стряслось с семьей со времени моего отъезда.

Увидев меня, Невин словно бы поперхнулся и быстро прошел мимо меня к умывальной лохани и стал мыть руки.

Я встала.

– Здравствуй, Невин.

Он что-то проворчал и вытер руки тряпкой, после чего снял потрепанный плащ. От него пахло скотом, землей и усталостью.

– Хочу потолковать с Ланор с глазу на глаз, – буркнул он.

Мать с сестрой переглянулись и направились к двери.

– Нет, погодите! – окликнула я их. – Лучше мы с Невином выйдем. А вы оставайтесь тут, в тепле.

Мать покачала головой:

– Нет, нам надо еще дела кое-какие поделать до ужина. А вы разговаривайте.

Она подтолкнула Мэве к выходу.

На самом деле мне было страшновато оставаться наедине с Невином. Его неприязнь ко мне была похожа на отвесную скалу. Он не давал мне ни единой зацепки. Его холодность словно бы подсказывала мне: «Лучше уходи и не пытайся подобраться ни к моему разуму, ни к сердцу».

– Вернулась, значит, – пробурчал Невин, вздернув одну бровь. – Но не насовсем.

– Нет. – Лгать ему не имело смысла. – Теперь мой дом в Бостоне.

Невин посмотрел на меня свысока:

– По твоей одежке сразу видно, чем ты там занималась. Думаешь, мне или матери интересно знать, каким стыдом все это добыто? Зачем ты вернулась?

Этого вопроса я боялась.

– Чтобы повидать всех вас, – проговорила я умоляюще. – Чтобы сказать вам, что я жива.

– Про это можно было бы и в письме написать. А от тебя столько времени – ни словечка.

– Могу только попросить прощения.

– Ты что, в тюрьме сидела? Поэтому написать не могла? – насмешливо спросил Невин.

– Я не писала, потому что не знала, обрадуют ли вас мои письма.

Да и что я могла написать? Я была уверена: будет лучше, если они никогда ничего обо мне больше не услышат. Так говорил Алехандро, и он был прав. Молодым всегда кажется, что прошлое можно отсечь, отрезать и что оно никогда не станет искать тебя.

Невин презрительно фыркнул:

– А ты не подумала о том, что твое молчание сделало с отцом и матерью? Мать чуть не померла. И отец поэтому погиб.

– Мама сказала, что его убил бык…

– Да, он именно так умер, верно. Бык раскроил ему череп. Кровь так хлестала, что залило всю землю вокруг. Но ты вспомни: разве отец хоть раз позволял себе вести себя рассеянно рядом со скотиной? Нет. Все так вышло, потому что у него разрывалось сердце. После того как пришло письмо от монахинь, он стал сам не свой. Он винил себя в том, что отослал тебя из дома. Подумать только! Прислала бы ты весточку, что жива, – и он бы сейчас был с нами! – Невин в сердцах стукнул кулаками по столу.

– Я попросила прощения. Было кое-что, что не позволяло мне…

– Не желаю слушать твои извинения. Сама сказала: в тюрьме не сидела. А вот теперь являешься, расфуфыренная, как самая богатая шлюха в Бостоне. Вижу, как тяжело ты жила эти три года… Все, слушать больше не желаю. – Он отвернулся и стал поглаживать разбитые в кровь костяшки пальцев. – Да, забыл спросить: а где ребенок? Оставила у своего сутенера?

Щеки у меня стали горячими, как угли:

– Тебе будет приятно узнать, что ребенок умер, не успев родиться. У меня был выкидыш.

– Вот оно что… На все воля Божья, как говорится. Это наказание за твою порочность. Нечего было связываться с этим гадом Сент-Эндрю. – Невин злорадно улыбался. Ему было приятно поиздеваться надо мной. – Никогда не мог в голову взять – вроде ты не дура, но как же можно было втюриться в этого ублюдка? Почему ты меня не слушала? Я мужчина, такой же, как он, и уж я-то знаю, что у мужиков на уме…

Невин не договорил. Он тяжело дышал и ухмылялся. Мне очень хотелось съездить ему по физиономии и стереть с нее эту наглую гримасу, но я не могла. Пожалуй, брат был прав. Возможно, он действительно всегда знал, что было на уме у Джонатана. Возможно, он все понимал лучше меня и все эти годы пытался уберечь меня от искушения. И мою ошибку считал своей ошибкой.

Невин вытер кровь с пальцев:

– Ну, и надолго ты к нам?

– Не знаю. На несколько недель.

– Мать знает, что ты не навсегда вернулась, что скоро опять смоешься? – сердито спросил Невин.

Странно… В его голосе прозвучало странное злорадство. Неужели ему было приятно, что я снова разобью сердце нашей матери?

Я покачала головой.

– Слишком долго тебе задерживаться нельзя, – предупредил Невин. – Не то снег ляжет, и застрянешь до весны.

Много ли мне понадобится времени, чтобы уговорить Джонатана уехать со мной в Бостон? Выдержу ли я целую зиму в Сент-Эндрю? Мысль о долгих темных зимних днях в тесном доме, рядом с братом, пугала меня.

Невин опустил окровавленный кулак в ведро с холодной водой и проворчал:

– Пока ты тут, можешь жить у нас. Я бы тебя, конечно, за ухо взял да на улицу вышвырнул, но сплетен не хочу. Но веди себя пристойно, иначе все-таки выгоню.

– Конечно.

Я нервно провела рукой по шелковой юбке.

– И чтоб подонка этого, Сент-Эндрю, я тут не видал. Я бы тебе вообще запретил с ним видеться, пока ты живешь под моей крышей, но я знаю: ты все равно будешь к нему бегать, а мне врать станешь.

Конечно, он был прав. Но я пока что решила во всем с ним соглашаться:

– Как скажешь, брат. Спасибо тебе.

Глава 34

Тот первый вечер в родном доме получился нелегким. С одной стороны, не могу припомнить более радостного ужина. Когда домой после рабочего дня у Уотфордов вернулась Глиннис, мы все еще раз воссоединились, и наши сердца снова согрелись. Правда, Невин так и сидел мрачный. Я поняла: он меня никогда не простит. Пока пеклись бисквиты, я вытащила из сундука подарки и стала раздавать их, словно рождественский дед. Мэве и Глиннис принялись вальсировать по комнате, завернувшись в шелка. Потом они стали придумывать себе фасоны платьев. А моя мать, накинув красивую шаль, с трудом сдерживала слезы. Их радость только сильнее злила Невина. Счастье, что я ничего не привезла для него (я заранее знала, что любой подарок он бросит в горящий очаг). Ну, или бы он надрал мне уши и дал пинка.

Уже было съедено все до последней крошки, и свечи почти догорели, а мы все сидели за столом, и мать с сестрами рассказывали мне обо всем, что произошло в нашем городке за время моего отсутствия: о недороде, о болезнях, о немногочисленных новых поселенцах. Ну и, конечно, о том, кто умер, кто родился, кто женился. О свадьбе Джонатана мне рассказывали особенно подробно – видимо, мать и сестры решили, что мне это будет интересно. Они говорили, какие чудесные подавали угощения (не зная о том, что я в эти годы угощалась такими деликатесами, о каких они и помыслить не могли), какие были гости. Некоторым деловым партнерам Чарльза Сент-Эндрю пришлось проделать долгий путь по лесам и рекам.

– Жаль, что наш староста не дожил до этого дня, – вздохнула моя мать.

А девочка! Мать и сестры говорили о ней с такой гордостью, словно этот младенец был произведен на свет стараниями всего городка. Все – кроме Невина, конечно – проявляли невероятный интерес к этому ребенку.

– Как Джонатан назвал дочку? – спросила я, макая последний кусочек хлеба в лужицу говяжьего жира.

– Руфью, в честь матери, – ответила Глиннис, вздернув брови.

– Хорошее христианское имя, – нараспев проговорила моя мать. – Не сомневаюсь, они хотели дать девочке имя из Библии.

Я стала водить кончиком пальца по столу:

– Наверняка имя выбрали не Джонатан с Евангелиной. Готова об заклад побиться: девочку назвала миссис Сент-Эндрю.

– Может быть, она и на том настояла, чтобы они как можно скорей родили, – робко произнесла Мэве, опасливо глянула на Глиннис и добавила: – Роды были уж очень тяжелые, Ланор. Евангелина едва жива осталась. Она же такая худенькая…

– И такая юная…

Мать и сестры дружно закивали. Мэве вздохнула:

– Я слышала, что повитуха посоветовала ей пока больше не рожать.

– Это точно, – подтвердила Глиннис.

– Ну все, хватит! – Невин воткнул в стол нож. Все вздрогнули. – Нельзя уже мужчине поесть спокойно? Обязательно надо все дурацкие сплетни про этого красавчика слушать?

– Невин… – попыталась возразить мать, но тот махнул на нее рукой и заставил замолчать, проворчав:

– Слушать больше ничего не желаю. Женился на сопливой девчонке – сам виноват. Позор, да и только. Да от него ничего другого и ожидать не приходится…

На несколько мгновений мне показалось, что брат прекратил этот разговор о детях, жалея меня. Он резко отодвинул табурет от стола и прошагал к стулу, стоявшему у очага. Там после ужина любил садиться отец. Странно мне было смотреть на Невина на отцовском стуле, с отцовской трубкой.

Судя по тому, как высоко стояла луна, была почти полночь, когда я, не сумев заснуть, слезла с полатей. Язычки догорающего в очаге огня мягко плясали на стенах. Мной овладело беспокойство, дома не сиделось. Мне нужно было общество. Обычно в это время суток я готовилась возлечь с Адером. Неожиданно я поймала себя на том, что мной владеет настоящий голод – только так я могу описать, насколько сильно мне хотелось уюта. Я оделась и как могла бесшумно выскользнула за дверь. Мой кучер спал в амбаре, укрытый горой одеял и согретый теплом, исходившим от ночевавшего там же скота. Я не стала седлать мерина – бедняга заслужил отдых, – а пошла пешком в сторону центра городка. Для простого смертного такая прогулка могла закончиться плачевно. Подморозило, дул порывистый ветер. Но меня никакая непогода не пугала, я могла пройти любое расстояние без усталости. Очень скоро я добралась до центра.

Куда пойти? Сент-Эндрю – городок маленький. Почти все дома стояли темные. Город спал, а вот паб Дэниела Дотери был еще открыт. В единственном окошке горел свет. Я немного помедлила у двери, гадая, не опрометчиво ли поступаю, явившись сюда в такой час. Женщины вообще редко заходили к Дотери – и никогда сами по себе. О моем появлении здесь очень скоро мог узнать Невин. Тогда он только укрепится в убеждении о том, что я – обычная шлюха. Но меня так манило внутрь. Там сидели согревшиеся у очага люди, они негромко переговаривались и время от времени весело смеялись. Тяга была непреодолимой. Я потопала ботинками, сбила с них грязь и вошла.

Посетителей в пабе было немного – и хорошо, поскольку помещение было тесное. Я увидела двоих лесорубов, работавших на Джонатана, и Тоби Остергарда, крепкого на руку отца бедняжки Софии. Теперь он и сам выглядел не лучше мертвеца. Кожа у него стала землисто-серой, он тупо смотрел в одну точку потускневшими глазами.

Как только я вошла, все повернулись ко мне. Дотери как-то особенно мерзко ухмыльнулся.

– Кружечку, – сказала я. Можно было не уточнять. Выпить в этом заведении можно было только пиво.

Зал паба когда-то был частью дома Дотери. Хозяин отгородил жилую комнату от зала, где поместил стойку, один небольшой стол и разномастные трехногие табуреты, сколоченные как попало – одна ножка короче двух остальных. В теплые месяцы тут играли в азартные игры, а в амбаре порой устраивали петушиные бои. Амбар стоял рядом, нужно было только перейти проселочную дорогу. Большинство посетителей в пабе не задерживались. Покупали небольшой бочонок пива, чтобы потом выпивать дома за обедом и ужином. Пивоварение – дело непростое, а Дотери в этом был мастак. Лучший в городе пивовар – так все считали.

– Я слыхал, что ты вернулась, – сказал Дотери, собирая со стойки мои монетки. – Выглядишь славно. Похоже, в Бостоне тебя не обижали. – Он смерил меня откровенным взглядом, оценил мою одежду. – И на какие же шиши деревенская девица себе такого напокупала?

Дотери, как и мой брат (да как все, если на то пошло), конечно, догадался, из-за чего я стала состоятельной женщиной. Ни у кого, правда, не хватало духа открыто обвинить меня. Но слова Дотери меня задели; он явно выпендривался перед посетителями. Но что мне было делать? Я загадочно улыбнулась ему, поднося кружку к губам.

– Я поступила так, как поступили до меня очень многие, чтобы жить лучше. Я связала свою жизнь с богатыми людьми, мистер Дотери.

Один из лесорубов ушел вскоре после моего появления, а другой подошел и пригласил меня посидеть с ним за столом. Он услышал, как Дотери упомянул о Бостоне, и мечтал поговорить с тем, кто недавно приехал из большого города. Лесоруб был молоденький, лет двадцати, пожалуй. Милый парень и на удивление чистый – в отличие от большинства тех, кто работал на Сент-Эндрю. Он сказал мне, что родом он из простого скромного семейства, жившего неподалеку от Бостона. В Мэн он приехал подзаработать. Получал он неплохо, но очень страдал от жизни в глуши. Ему не хватало городского разнообразия, веселья. У паренька слезы набежали на глаза, когда я описала, как выглядит городской парк в солнечное воскресенье, как блестит при полной луне вода в Чарльз-Ривер.

– Я надеялся уехать отсюда до первых снегов, – признался парень, глядя в кружку, – но услышал, что семейству Сент-Эндрю нужны рабочие руки на всю зиму и что платят они достойно. Правда, те, которые на зиму тут оставались, говорят, что уж больно одиноко и тоскливо.

– Ну, это с чем сравнивать, – улыбнулась я.

Дотери громко стукнул кружкой по кленовой стойке.

Мы с лесорубом вздрогнули.

– Заканчивайте. Спать пора. Время вам разойтись по домам.

Мы вышли на улицу и постояли у закрытой двери, ежась от холода. Молодой лесоруб прижался губами к моему уху. Мягкие волосики на моей щеке потянулись к его горячему дыханию, как подсолнухи к солнышку. Он признался, что у него давно не было женщины. Денег у него было немного, и он поинтересовался, согласна ли я удовлетворить его желание на таких условиях.

– Надеюсь, насчет твоей профессии я верно угадал, – пробормотал он со смущенной улыбкой. – Ты пришла к Дотери одна, ну и…

Я не стала возражать. Он меня раскусил.

Мы прокрались в амбар Дотери. Домашние животные не испугались – они привыкли к тому, что сюда частенько захаживает народ из паба. Я притянула молодого лесоруба к себе и подняла подол юбки. Пока он овладевал мною, я пыталась представить, что это Джонатан, но у меня не очень получилось. Может быть, Адер был прав. Может быть, все же что-то было в том, чтобы сделать Джонатана одним из нас. Жуткий плотский голод подсказывал мне: я должна попытаться уговорить Джонатана, иначе буду мучиться до конца своих дней – вернее говоря, до конца вечности.

Вскоре молодой лесоруб страстно застонал. Затем вытащил из кармана большой носовой платок и протянул мне.

– Вы уж меня простите за откровенность, мисс, – пылко прошептал он мне на ухо, – но так хорошо мне еще ни разу в жизни не было. Вы, наверно, самая лучшая шлюха в Бостоне!

– Куртизанка, – мягко поправила я его.

– Вы, конечно же, заслуживаете большего, – смущенно пробормотал парень и попытался всучить мне деньги.

Я сжала его запястье:

– Не надо. Не нужны мне твои деньги. Только пообещай мне, что никому не скажешь ни слова.

– Ох, нет, мэм, не скажу – но запомню на всю свою жизнь!

– Я тоже, – улыбнулась я, хотя я понимала, что этот милый парнишка – всего лишь один из многих, а может быть, и последний, которого следовало заменить Джонатаном и только Джонатаном. Так и будет – если мне повезет. Я проводила юного лесоруба взглядом. Он вышел на дорогу, которая вела к дому Сент-Эндрю. Затем я поплотнее закуталась в теплый плащ и пошла в другую сторону. Мне было хорошо, но я мечтала пережить такое же удовольствие с Джонатаном и поразить его своими новыми способностями.

Мой путь пролегал мимо хижины кузнеца. По привычке я бросила взгляд в сторону хибарки Магды. Она занавесила окошко цветастой шалью, через которую пробивался свет. Значит, Магда не спала. Забавно… Когда-то мне так нравился ее домик, что я даже ей завидовала. Я до сих пор помнила ее жалкие сокровища, которые в детстве меня так восторгали. Дом Адера был битком набит всякой роскошью, но стоило тебе переступить порог, и ты терял свободу. А Магда была хозяйкой в своем доме, и свободу у нее никто не отнимал.

Я стояла на пригорке, в самом начале тропки, сбегающей к домику Магды. Вдруг дверь отворилась, и вышел один из лесорубов. За ним вышла Магда, и на миг их силуэты замерли в освещенном дверном проеме. Они смеялись. Магда, кутаясь в накидку, подтолкнула своего клиента к ступеням крыльца и помахала ему рукой. Я проворно отступила в тень, чтобы не смущать лесоруба, но Магда успела меня заметить.

– Кто здесь? – крикнула она. – Мне не нужны неприятности.

Я вышла на свет:

– От меня неприятностей не будет, госпожа Магда.

– Ланор? Это ты? – вглядываясь в темноту, спросила Магда.

Я торопливо прошла мимо замешкавшегося лесоруба, взбежала по ступеням и попала в объятия Магды. Она показалась мне такой хрупкой…

– Господи Всевышний, девочка моя! А мне говорили, что мы тебя больше не увидим! – Магда, причитая, ввела меня в дом.

В комнате было жарко и душновато: горел очаг и чувствовались запахи любовной страсти и пота. Лесорубы не так уж часто мылись, порой от них откровенно воняло. Я сняла плащ. Магда взяла меня за плечи и заставила повернуться по кругу. Она оценила мое красивое платье:

– Ну, мисс Мак-Ильвре, если судить по твоему виду, то у тебя все просто распрекрасно.

– Не могу сказать, что горжусь своей работой, – призналась я.

Магда взглянула на меня с упреком:

– Хочешь сказать, что судьба улыбнулась тебе на том самом пути, по которому идут многие девушки?

Я промолчала. Магда резким движением сняла плащ:

– Что ж… Ты же знаешь – не мне тебя судить. Разве это преступление – пойти единственной дорогой, которая тебе была открыта, и добиться успеха? Если бы Господь не хотел, чтобы мы зарабатывали на жизнь, будучи шлюхами, он дал бы нам другое средство заработка. Но он не дает.

– Строго говоря, я не шлюха, – сказала я. Зачем мне понадобилось уточнять, не знаю. – Есть мужчина, у которого я живу…

– Вы сочетались браком?

Я покачала головой.

– Следовательно, ты его любовница.

Это был не вопрос, а утверждение. Магда словно бы сообщила мне, каково мое положение. Она налила джина в два потускневших стеклянных стакана, и я рассказала ей о своей жизни в Бостоне с Адером. Такое облегчение это было – рассказать кому-то о нем. Конечно, в своем рассказе я многое смягчала. Я не говорила Магде о резких сменах настроения Адера, о вспышках жестокости, а также о том, что порой в его постели бывали мужчины. Я сказала, что он красив, богат и привязан ко мне. Пока я рассказывала, Магда кивала:

– Тебе повезло, Ланор. Только смотри: непременно откладывай часть денег, которые он тебе дает.

В свете свечи я смогла лучше разглядеть лицо Магды. Годы моего отсутствия не пощадили ее. Нежная кожа в уголках рта и на шее обвисла, черные волосы почти наполовину поседели. Корсаж платья, который когда-то был таким красивым, стал серым и обтрепался. Хоть она и была единственной проституткой в городе, очень скоро ей предстояло расстаться со своим занятием. Лесорубы помоложе перестанут к ней ходить, а те, что постарше, еще готовые платить за ее услуги, будут жестоко с ней обращаться. Да, недолго осталось ждать того момента, когда она станет пожилой женщиной без друзей в недобром городке.

К лифу моего платья была приколота скромная перламутровая брошь – подарок Адера. В моей семье ни мать, ни сестры ничего не понимали в ювелирных украшениях, поэтому не обратили на брошку никакого внимания, но Магда должна была знать, что такая вещица стоит маленькое состояние. Сначала я думала отдать брошку матери – безусловно, она имела больше прав на это, чем женщина, которая была моим единственным другом… но я решила оставить родным деньги. Приличную сумму. Поэтому я отстегнула от платья брошь и протянула Магде.

Та склонила голову к плечу:

– О нет, Ланор, не надо. Мне не нужны твои деньги.

– Я хочу, чтобы эта брошка была у тебя.

Магда мягко отвела мою руку.

– Я знаю, что у тебя на уме. Точно, в ближайшее время я собираюсь завязать со своей работой. Пока я тут жила, мне удалось скопить немного денег. Между нами говоря, старина Чарльз Сент-Эндрю мог бы прямо приносить мне часть того, что платил своим дровосекам. – Магда расхохоталась. – Нет-нет, оставь эту вещицу себе. Ты, пожалуй, сейчас мне не поверишь, потому как ты молода и красива и у тебя есть мужчина, которому ты дорога, но настанет день, когда всего этого не будет. Вот тогда-то тебе и понадобятся денежки, которые можно выручить за эту брошку.

Конечно, я не могла сказать Магде, что для меня такой день не наступит никогда. Улыбнувшись, я вернула брошку на место.

– В общем, я собираюсь по весне тронуться на юг, – сообщила Магда. – Поближе к морю. – Она обвела комнату взглядом, словно бы прикидывая, что взять с собой, а что бросить здесь. – Может, подыщу себе какого-нибудь симпатичного вдовца, да и обоснуюсь где-то.

– Я не сомневаюсь: удача непременно улыбнется тебе, Магда, какую бы судьбу ты для себя ни выбрала. Потому что у тебя щедрое сердце, – сказала я и поднялась. – Я пойду. Тебе надо отдохнуть, а мне пора домой. Я была очень рада повидаться с тобой.

Мы снова обнялись. Она ласково погладила меня по спине:

– Береги себя, Ланор. Будь осторожна. Что бы ты ни делала, ни в коем случае не влюбляйся в этого своего господина. Когда мы, женщины, влюблены, мы принимаем самые худшие решения.

Магда проводила меня до двери и помахала мне рукой на прощанье.

Ее совет лег камнем мне на сердце. Мою веселость как рукой сняло.

По дороге домой моя тревога нарастала. Мне было не по себе из-за того, что я не все рассказала Магде об Адере. И дело было не в том, что я скрыла от нее тайну – нашу с нимтайну. Это как раз было понятно. Но уж если и был в Сент-Эндрю человек, который простил бы Адеру его жуткий характер, так это Магда. И тем не менее я предпочла солгать ей о своих отношениях с этим мужчиной. Больше всего в жизни женщине хочется гордиться своим мужчиной, а я Адером явно не гордилась. Как я могла гордиться тем, во что меня превратил этот человек, что он во мне пробудил, что он понял про меня с первого взгляда? Что я, так же как и он, наделена зловещим плотским аппетитом… Как я ни боялась Адера, одного отрицать не могла: я принимала все его запросы в постели. Так что, пожалуй, я стыдилась не Адера, а себя.

Вот такие ужасные мысли переполняли меня, пока я, кутаясь в плащ, торопливо шагала по тропинке к родительскому дому. Я никак не могла избавиться от воспоминаний о своих кошмарных деяниях и темных восторгах и с тоской думала: «О, доступно ли для меня теперь покаяние?»