Текст книги "Роковой рейд полярной «Зебры»"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Стоп машины! – прозвучала новая команда капитана. – Прямо руль! – И после паузы:

– Самый малый вперед! Так, стоп машины!

– Скорость нулевая, – доложил Рэберн.

– Сто двадцать футов, – скомандовал Свенсон офицеру, управляющему погружением и всплытием. – Только полегче, полегче.

До центрального поста эхом донесся громкий резкий гул. Я спросил у Хансена:

– Продуваем балласт? Он покачал головой.

– Просто откачиваем лишнее. Так проще следить за увеличением скорости и удерживать лодку на ровном киле. А поставить лодку на ровный киль дело не шуточное, особенно для новичка. На обычных подлодках такого обычно никогда не проделывали.

Насосы остановились. Следом за тем стало слышно, как вода снова хлынула в балластные цистерны. Офицер, управлявший лодкой, сбавил скорость всплытия. Понемногу шум воды утих.

– Прекратить заполнение! – скомандовал все тот же офицер. – Точно сто двадцать футов.

– Поднять перископ! – приказал Свенсон моряку, стоявшему рядом.

Заработал рычаг подъемного устройства, и мы услышали, как под высоким давлением зашипело масло, – под действием гидравлического поршня перископ правого борта стал подниматься вверх. Блестящий цилиндр медленно полз, преодолевая сопротивление воды снаружи, пока наконец вся трубка не ушла вверх. Свенсон опустил складные рукоятки и припал глазами к окуляру.

– Что он надеется там разглядеть, в кромешной тьме, на такой-то глубине? – спросил я у Хансена.

– Точно не знаю. Но кромешная тьма, как вы сами знаете, бывает очень редко. Может, там светит луна или звезды… но даже при слабом мерцании звезд можно разглядеть, что происходит подо льдом, если лед достаточно тонкий.

– А какая толщина льда над нами, в этом прямоугольнике?

– Хороший вопрос, на все сто! – одобрительно сказал Хансен. – Только точного ответа мы не знаем. Наш эхоледомер не самый крупный, и линейный масштаб у него очень маленький. Так что на вскидку – где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре, мы пройдем сквозь нею, как нож через глазурь на свадебном пироге, а если все сорок – больно ушибем голову. Он кивнул на Свенсона. – Похоже, не все идет как по маслу. Рукоятка, которую он крутит, служит для того, чтобы поставить линзу под углом вверх, а вот это – кнопка фокусировки. Значит разглядеть он ничего не может.

Свенсон выпрямился.

– Темно, хоть глаз выколи, – сказал он живо. – Включить наружные прожекторы! На рубке тоже!

Он замолчал и поглядел еще раз. Совсем недолго,

– Сплошная каша, как в густой, желтый туман. Не видно ни зги. Может, попробуем с камерой, а?

Я взглянул на Хансена, тот указал кивком на расшторенный белый экран, висевший на противоположной стене:

– Все самое современное, док. Замкнутая телевизионная система. Выдвижная камера с утолщенной линзой и дистанционным управлением позволяет следить за всем, что происходит вверху и вокруг.

– Неужели с вашей камерой это возможно?

Телевизионный экран помутнел и стал серым.

– Такое не увидишь ни за какие деньги, – сказал Хансен. – Это – вода. При определенной температуре, солености да еще при подсветке она становится почти матовой. Как в густом тумане со включенными на всю мощность фарами.

– Выключить прожекторы! – приказал Свенсон. Экран стал почти белым. – Включить прожекторы! Тот же зыбкий туман, что и раньше.

Свенсон вздохнул и, повернувшись к Хансену, спросил:

– Что скажешь, Джон?

– Если бы мне еще платили за мое богатое воображение, – осторожно сказал Хансен, – я сказал бы, что в том левом углу вижу верхушку рубки… Уж больно все расплывчато. Эх, видно, придется идти на таран вслепую, а?

– Это больше смахивает на русскую рулетку, – проговорил Свенсон с таким безмятежным видом, как будто он любовался закатом солнца, сидя воскресным вечером в шезлонге на палубе. – Мы все на том же месте?

– Не знаю, – ответил Рэберн, оторвав взгляд от штурманской карты. – Трудно сказать с точностью.

– Сандерс? – обратился капитан к моряку, сидевшему за эхоледомером.

– Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.

– Продолжай сообщать. Опустить перископ! Свенсон сложил рукоятки перископа и, повернувшись к офицеру, ответственному за погружение и всплытие, сказал:

– Всплывай так, как будто на крыше стоит корзина с яйцами, и мы не хотим, чтобы хоть одно из них разбилось.

Снова загудели насосы. Я огляделся. Свенсон стоял в ожидании. Все были спокойны, хладнокровны и полны решимости. На лбу у Рэберна выступили капли пота, а Сандерс бесстрастным голосом знай себе твердил свое: Тонкий лед, тонкий лед…» Можно было вытянуть руку и ощутить напряжение, повисшее в воздухе. Я тихо сказал Хансену:

– Что-то не видно радости на лицах. А ведь еще только сотня футов.

– Сорок, – коротко поправил Хансен. – Отсчет ведется от линии киля, а от верха рубки до киля будет шестьдесят футов. Сорок футов толщина льда… А может, там торчит гигантская сосулька, острая как бритва или как иголка, готовая проткнуть «Дельфин» насквозь? Понимаете, что это значит?

– Что, пора и моим поджилкам трястись от страха? – Хансен улыбнулся, но явно без особой радости, как, впрочем, и я.

– Девяносто футов, – доложил ответственный за всплытие.

– Тонкий лед, тонкий лед!… – без устали талдычил Сандерс.

– Закрыть палубный шпигат, оставить открытым только на рубке, – приказал Свенсон. – Включить камеру. Пусть работает в непрерывном режиме. Гидролокатор?

– Чисто, – сообщил акустик. – Кругом все чисто. – И, немного помолчав, вдруг крикнул: – Нет, стоп, стоп! Контакт сзади по курсу!

– Дистанция? – мгновенно отреагировал Свенсон.

– Рядом с кормой, очень близко.

– Нас выталкивает, как пробку, – резко доложил офицер, управляющий всплытием. – Восемьдесят, семьдесят пять… «Дельфин» проскочил слой то ли слишком холодной воды, то ли повышенной солености.

– Тяжелый лед, тяжелый лед! – выкрикнул Сандерс.

– Заполнить быструю [2]2
  Имеется в виду – цистерну быстрого погружения.


[Закрыть], – приказал Свенсон, и на этот раз это действительно прозвучало, как приказ.

Я ощутил, как внезапно подскочило воздушное давление, когда офицер, управляющий погружением и всплытием, открыл вентиляционный клапан цистерны быстрого погружения, но слишком поздно. Вдруг послышался страшный удар, после которого мы едва устояли на ногах – «Дельфин» со всего маху врезался в лед, раздался звон стекла, огни погасли – подлодка камнем пошла на глубину.

– Продуть быструю, – приказал ответственный за погружение.

Воздух высокого давления со свистом ворвался в цистерну быстрого погружения – при такой скорости падения под давлением морской воды нас могло расплющить в мгновение ока, прежде чем насосы успели бы откачать тонны лишнего балласта, который мы набрали буквально в одночасье. Двести футов, двести пятьдесят… А мы все еще падаем. Никто не проронил ни звука. Все застыли на месте – кто стоя, кто сидя и, как завороженные, смотрели на пульт управления погружением и всплытием. Не нужно было обладать даром ясновидца, чтобы понять, что каждый из нас думал и чувствовал. Произошло, вероятно, следующее: когда корма «Дельфина» зависла в слое высокого давления, его рубка ударилась о тяжелый лед; так что, если в корме «Дельфина» образовалась пробоина, лодка будет падать до тех пор, пока ее корпус не расплющится под давлением миллионов тонн воды, – для нас же это будет означать только одно: мгновенную смерть.

– Триста футов! – громко докладывал офицер за пультом управления погружением. – Триста пятьдесят… Скорость падает! Падает!

Все еще продолжая погружаться, «Дельфин» как бы нехотя достиг четырехсотфутовой отметки, когда на центральный пост пришел Роулингс с набором инструментов в одной руке и лампочек – в другой.

– Это же противоестественно, – проговорил он, – словно обращаясь к разбитой лампе над штурманским столом, и тут же принялся ее ремонтировать. – Против законов природы – я всегда это говорил. Человеку никогда не проникнуть в глубины океана. Помяните мои слова: эти новые затеи добром не кончатся.

– Если не замолчишь, та же участь ждет и тебя, – колко заметил капитан Свенсон, однако ни малейшего укора в его глазах не ощущалось. Он, как и все мы, благодарно воспринял Роулингса, как бы привнесшего струю живительного воздуха, которая разрядила напряженную атмосферу на центральном посту.

– Застопорились? – спросил он у офицера, управлявшего погружением.

Офицер поднял палец вверх и усмехнулся. Свенсон кивнул, и рядом с его лицом закачался витой металлический провод.

– Говорит капитан, – невозмутимо сказал он. – Прошу прощения за то, что нас малость встряхнуло. Доложить о повреждениях. На панели перед ним вспыхнула зеленая лампочка. Свенсон щелкнул переключателем, и в громкоговорителе раздался треск.

– Говорит пост управления. – Он находился на самой корме, чуть выше дизельного отсека. – Удар пришелся прямо над нами. Нужно заменить коробку свечей; кроме того, вышли из строя несколько градуированных дисков и манометров. Но крыша над головой пока цела.

– Спасибо, лейтенант, сами справитесь?

– Конечно!

Свенсон щелкнул другим переключателем:

– Кормовой?

– Как, нас разве не оторвало? – спросил чей-то настороженный голос.

– Пока нет, – успокоил Свенсон. – Докладывайте!

– А что докладывать-то? Единственно, в Шотландию мы вернемся с ворохом грязного белья: стиральная машина вроде как свихнулась.

Свенсон улыбнулся и выключил громкоговоритель. Капитан сохранял полное спокойствие – за все время у него на лице не выступило ни одной капельки пота, в отличие от меня, которому полотенце пришлось бы сейчас в самый раз.

Капитан обратился к Хансену:

– Нам крупно повезло: сложная конфигурация течения в том месте, где течений не может быть и в помине, необычно резкие перепады температуры и давления там, где мы меньше всего ждали. Не говоря уже о сильной замутненности воды. Мы еще не раз покружим, прежде чем изучим эту полынью, как свои пять пальцев. Ничего не поделаешь, всплывать придется потихоньку. Когда поднимемся до девяноста футов, подкачаем балласта, для подстраховки.

– Так точно, сэр. Это то, что нужно. Да, но что конкретно мы будем делать?

– То, что я сказал. Будем всплывать и еще раз попробуем пробить лед.

Слова капитана пробудили во мне столько гордости, что я даже снова вытер вспотевший лоб. Итак, еще раз всплываем и пробуем пробить лед. На глубине двести футов в течение пятнадцати минут Свенсон запускал винты и балансировал рулем, прежде чем контуры замерзшей полыньи прямо над нами не были нанесены на карту с такой точностью, что и комар бы носа не подточил. Следом за тем он поставил «Дельфин» строго под одной из кромок полыньи и отдал приказ медленно всплывать.

– Сто двадцать футов, – доложил управляющий всплытием офицер. – Сто десять.

– Тяжелый лед, – ожил Сандерс. – По-прежнему тяжелый лед.

«Дельфин» продолжал неторопливо всплывать. В следующий раз, когда соберусь на центральный пост, пообещал я себе, непременно прихвачу с собой полотенце. Свенсон сказал:

– Если мы неправильно рассчитали скорость дрейфа льда, боюсь, нам не избежать еще одного удара. – Он повернулся к Роулингсу – тот все еще возился с лампами: – На вашем месте я бы отложил это занятие. Не исключено, что вам придется взяться за него заново, а у нас не так уж много запасных ламп на борту.

– Сто футов, – докладывал офицер, ответственный за всплытие. Голос его казался не настолько отрешенным, как лицо.

– В воде появился просвет, – воскликнул Хансен. – Глядите!

Вода и впрямь сделалась светлее – едва-едва, но это было уже кое-что. Теперь на экране телевизора можно было уже разглядеть контуры ограждения мостика. А вслед за тем мы вдруг увидели нечто совершенно необычное: сплошной, уродливо-хребтообразный лед, не выше, чем в двенадцати футах от рубки.

В цистерны хлынула вода. Офицер, управляющий всплытием, не нуждался в дополнительных командах – один раз мы уже испытали незабываемое ощущение, точно при подъеме в скоростном лифте, и угодили в холодный слой, после чего чуть камнем не пошли на дно.

– Девяносто, – сообщил он, – продолжаем всплывать. – Потоки воды снова с шумом устремились в цистерну, затем все разом стихло. – Застопорились. Точно на девяноста футах.

– Так держать! – скомандовал Свенсон и поглядел на экран. – Надеюсь, теперь-то уж вынырнем тютелька в тютельку, прямо в полынье.

– Я тоже, – сказал Хансен. – Между рубкой и этой мерзостью, должно быть, не больше двух футов.

– Тесновато, – согласился Свенсон. – Сандерс?

– Секундочку, сэр. Линия выглядит как-то чудно… Хотя нет, все чисто. – И, не в силах сдержать волнение, Сандерс воскликнул: – Тонкий лед!

Я взглянул на экран. Акустик был прав. Я разглядел отвесный край ледяной стены, медленно проплывавшей по экрану, потом показалась чистая вода.

– Теперь тихонько, совсем чуть-чуть, – сказал Свенсон. – Направьте камеру на эту ледяную стену сбоку… Так, теперь вверх… разверните!

Загудели насосы. Ледяная стена, находившаяся от нас менее чем в десяти ярдах, медленно поползла назад и вниз.

– Восемьдесят пять футов, – доложил офицер, управляющий всплытием. – Восемьдесят…

– Не торопись, – сказал Свенсон. – Кажется, попали прямо в точку.

– Семьдесят пять футов. – Насосы замерли, и в цистерны снова хлынула вода. – Семьдесят…

«Дельфин» почти остановился, зависнув на глубине, как пушинка в воздухе. Камера повернулась вверх, и мы увидели крайний угол ограждения мостика: он был явно различим на фоне бугристого ледяного потолка, который становился все ближе. В цистернах снова забурлила вода, рубка устремилась навстречу льду, легкий удар – «Дельфин» замер на месте.

– Отлично сработано, – дружески поблагодарил Свенсон офицера, управляющего всплытием. – Попробуем слегка надавить. – Что, поворачиваемся?

– Нет, зависли без движения.

Свенсон кивнул. Насосы загудели, откачивая лишнюю воду и постепенно повышая положительную плавучесть лодки. Лед оставался там же, где и был. Прошло еще немного времени, воду продолжали откачивать, но пока ничего не произошло. Я тихонько спросил Хансена:

– Почему он не откачивает главный балласт? Тогда положительная плавучесть сразу возросла бы на несколько тонн, и какой бы толщины ни был лед, хоть сорок дюймов, он все равно не выдержит, если ударить со всей силы в одну точку.

– «Дельфин» тоже не выдержит, – сказал Хансен безрадостно. – Если резко увеличить положительную плавучесть, лодку, конечно, не разнесет на куски, но выбьет на поверхность, как пробку из бутылки шампанского. Корпус, может быть, и выдержит, не знаю, но то, что руль расплющится, как консервная банка, это уж как пить дать. Или, может, вы хотите провести остаток жизни, дрейфуя вместе со льдами вокруг полюса?

Мне вовсе не улыбалось провести остаток дней среди льдов, дрейфуя с ними вокруг полюса, и я живо прикусил язык. И только глядел, как Свенсон, подойдя к пульту управления погружением и всплытием, какое-то время изучал показания круговых шкал. Мало-помалу мне стало ясно, что Свенсон собирается делать дальше. Я вдруг понял, что Свенсон малый не промах и так просто не сдастся.

– Пока что хватит, – сказал он, обращаясь к офицеру на посту погружения и всплытия. – Если пойдем напролом прямо сейчас, тут же взлетим на воздух – сила давления будет слишком велика. Лед здесь даже толще, чем мы думали. Двумя-тремя толчками, как мы уже пробовали, тут ничего не сделаешь. Нужен один мощный удар. Идем на погружение – футов на восемьдесят, но только медленно; потом резко продуваем балластные цистерны – и на полных оборотах вверх.

Того, кто установил на «Дельфине» двухсотсорокатонную систему кондиционирования воздуха, следовало бы отдать под суд: она попросту отказала. Воздух был горячий и тяжелый – точнее, то малое его количество, что еще осталось. Осторожно оглядевшись, я заметил, что все, похоже, страдали от удушья, все, кроме Свенсона: капитан, судя по всему, припрятал у себя за пазухой кислородный баллон. Я надеялся, что Свенсон не забыл, что постройка «Дельфина» обошлась в 120 миллионов долларов. Глаза Хансена сузились до размеров бусинок; даже непрошибаемый Роулингс и тот нервничал. Он неистово тер покрытую иссиня-черной щетиной щеку рукой, размерами и формой больше похожей на лопату. И в мертвой тишине, наступившей после того, как Свенсон замолчал, издаваемый им хруст прозвучал неожиданно громко, однако вслед за тем его тут же заглушил шум воды, хлынувшей в цистерны.

Мы уставились на экран. По мере того, как вода заполняла цистерны, было видно, что расстояние между рубкой и льдом постепенно увеличивается. Заработали насосы, но не в полную силу, а так, чтобы можно было контролировать скорость погружения. Как было видно на экране, по мере погружения, конусообразный луч света, отбрасываемый прожектором на нижнюю поверхность льда, становился все слабее, а его диаметр все шире; затем световой луч как бы застыл на месте – его диаметр не возрастал и не уменьшался. Погружение прекратилось.

– Теперь, – сказал Свенсон, – пока нас не отнесло течением…

Вдруг раздался оглушительный рев: под огромным давлением струи сжатого воздуха со свистом ворвались в балластные цистерны. «Дельфин» начал медленно всплывать, а мы, как завороженные, следили за конусообразным лучом света: фут за футом он становился уже и ярче.

– Поддайте воздуха! – скомандовал Свенсон.

Мы пошли быстрее – по-моему, даже слишком. Пятнадцать футов… двенадцать… десять…

– Поддайте еще! – приказал Свенсон.

Собравшись с духом, я схватился одной рукой за стол, другой – за поручень на переборке. На экране было видно, как лед стремительно несется нам навстречу. Внезапно изображение заколебалось, «Дельфин» гулко содрогнулся всем корпусом, большинство огней погасло, потом на экране снова появилось изображение: рубка все еще была подо льдом; вслед за тем «Дельфин» еще раз содрогнулся и дал резкий крен – наши ноги вдавились в палубу, словно мы поднимались на скоростном лифте. Рубка на экране исчезла – на ее месте возникло нечто прозрачное, белое. Командир поста погружения и всплытия, чей голос от неослабного напряжения звучал пронзительно, воскликнул:

– Сорок футов, сорок футов! Мы пробились!

– Так-то вот, – мягко проговорил Свенсон. – Все, что нам было нужно, – немного упорства.

Я взглянул на этого коренастого человека с довольной улыбкой на лице и в который раз задался одним и тем же вопросом: отчего наш мир устроен так, что люди с железными нервами не часто балуют своим взглядом других.

Усмирив свою гордыню, я достал из кармана носовой платок, вытер лицо и спросил Свенсона:

– И так всегда при всплытии?

– К счастью, нет, – улыбнулся в ответ капитан и, обращаясь к офицеру за пультом, сказал: – Пришвартовались, кажется, надежно. Надо бы проверить.

Воздух продолжал нагнетаться в цистерны еще в течение нескольких секунд, затем офицер, управлявший всплытием, сказал:

– Теперь-то уж не сдвинется ни на дюйм, капитан

– Поднять перископ!

Снова длинная блестящая труба со свистом поползла из колодца вверх. Свенсон даже не потрудился опустить ручки у перископа. Быстро взглянув в окуляр, он снова выпрямился.

– Опустить перископ!

– Наверху небось чертовски холодно? – спросил Хансен.

Свенсон кивнул:

– Даже линзы заморозило. Ни черта не видно.

Повернувшись к офицеру за пультом, он спросил:

– По-прежнему на сорока?

– Так точно. И запаса плавучести больше, чем достаточно.

– Вот и чудесно, – откликнулся Свенсон и, взглянув на старшину, проходившего мимо в плотной овчинной куртке, спросил: – Как насчет глотка свежего воздуха, Эллис?

– Сейчас, сэр, – ответил Эллис, застегивая куртку, и прибавил:

– Может, понадобится какое-то время.

– Не думаю, – сказал Свенсон. – Хотя, конечно, не исключено, что мостик и люки завалило льдом… Впрочем, вряд ли. Лед был настолько тяжелый, что, должно быть, распался на огромные куски. Они наверняка свалились с мостика.

Я почувствовал, как от внезапной перемены давления у меня засвистело в ушах, – один из люков открылся и захлопнулся снова. Потом вдалеке что-то опять заскрежетало – открылся второй люк; из переговорной трубы донесся голос Эллиса:

– Наверху все чисто.

– Поднять антенну! – приказал Свенсон. – Джон, пусть радисты приступают и передают до тех пор, пока пальцы не отсохнут. Мы будем здесь торчать, пока не поймаем «Зебру».

– Если там кто-то еще остался в живых, – сделал оговорку я.

– Разумеется, – сказал Свенсон, так и не удостоив меня взглядом. – Это уж как получится.

IV

Я подумал, что именно такое, леденящее душу и сердце представление о смерти в этом суровом мире было у наших далеких северных предков: когда с последним вздохом в них медленно угасала жизнь, их помутившийся разум неотступно преследовало страшное видение кромешного белого царства ада – вечного холода. Но древним было проще – они лишь представляли себе подобные ужасы, а мы испытали их на собственной шкуре, так что у меня даже не возникало никаких сомнений насчет того, кому из нас было легче – нам или нашим предкам. Последнее бытующее на Западе представление об аде выглядит даже несколько утешительным, по крайней мере, потому, что там гораздо теплее.

Я думаю, вряд ли кто-нибудь ощущал бы себя в тепле на мостике «Дельфина», где мы с Роулингсом простояли целых полчаса, медленно превращаясь в ледышки. И только я один был виноват в том, что наши зубы стучали, как отбивавшие шальной ритм кастаньеты. Через полчаса после того, как наши радисты вышли в эфир на волне дрейфующей полярной станции «Зебра» и в ответ не донеслось ни одного даже слабого сигнала, подтверждающего прием, я высказал капитану Свенсону предположение, что, вполне возможно, «Зебра» нас слышит, но ответить не может, потому, как у ее передатчика не хватает мощности, и полярники наверняка попробуют подтвердить прием наших сигналов каким-то другим способом. Я сказал, что для таких целей на дрейфующих станциях обычно используют ракеты и радиозонды или высотно-зондирующие ракеты. Зонды – это баллоны с радиопередатчиками, они поднимаются от земли на двадцать миль на этой высоте собирают всю информацию о погоде, а высотно-зондирующие ракеты, которые отстреливаются непосредственно с баллонов, могут подниматься даже еще выше. В такую лунную ночь, как сейчас, запущенный в воздух баллон можно заметить за двадцать миль, а если направить на него свет – то миль за сорок. Согласившись со мной, Свенсон кликнул добровольцев на первую вахту – в сложившихся обстоятельствах выбирать мне не пришлось. А Роулингс вызвался вторым.

Открывшийся нашему взору пейзаж – если так можно назвать эту бескрайнюю суровую белую пустыню – казалось, возник из другого, древнего, таинственного, страшного, неведомого и чуждого нам мира. На небе не было ни облаков, ни звезд, чего я никак не мог понять. На юге, у самой линии горизонта, молочно-белая луна проливала таинственный свет на темную и безжизненную поверхность полярной ледяной шапки. Темную, а не белую. При лунном свете лед, казалось бы, должен искриться мириадами огоньков, как огромная хрустальная люстра, но не тут-то было! Луна висела в небе так низко, что ледовое поле было покрыто множеством длинных теней, которые отбрасывали торосы самых разных причудливых форм; в тех редких местах, куда лунный свет падал прямо, лед был так сильно изборожден полярными штормами, что вообще не мог отражать никакого света…

Эти хребтообразные торосы обладали довольно странным свойством меняться прямо на глазах: кажется, только что это были громадные, вполне зримые ледяные глыбы, в которых черный цвет удивительным образом сочетался с белым, – и вдруг они куда-то разом исчезали, растворяясь во мгле ледовой пустыни, точно призраки, словно мираж. Но то был не обман зрения и не игра воображения, а последствия ледяного шторма, несущего сплетенные в шальную круговерть мириады острых, как иголки, льдинок.

Мостик, где стояли мы с Роулингсом, возвышался на двадцать футов над уровнем льда. Казалось, что остальных частей корпуса «Дельфина» просто не существует, во всяком случае, так подсказывали глаза, – и рой жалящих, точно осы, льдинок, клокотал где-то у нас под ногами; но иногда порывы ветра достигали такой силы, что тучи беснующихся льдинок тотчас взмывали вверх, неистово барабанили по ограждению мостика с правого борта, покрытого) толстой ледяной коркой, и нещадно вонзались в каждый незащищенный дюйм нашей кожи, подобно песчинкам, выстреливаемым из пескоструйного аппарата на расстоянии вытянутой руки; однако в отличие от струй песка боль от уколов льдинок ощущалась лишь какой-то миг, поскольку каждый такой укол тут же обезболивался холодом, и пораженные участки кожи вообще переставали что-либо чувствовать. Затем ветер неожиданно стихал, оглушительная дробь по ограждению мостика прекращалась, и в наступавшей почти полной тишине слышалось только приглушенное шуршание и царапание, как будто где-то под нами крались несметные полчища крыс, – подхваченные белой круговертью, льдинки с неистовой силой обрушивались на торосы, поверхность которых на лютом морозе была тверже стали. Термометр на мостике показывал минус 21 градус по Фаренгейту.

Мы с Роулингсом топали ногами, колотили себя руками, но дрожь не унималась – от пронизывающего до костей ветра не помогало даже брезентовое укрытие, из-за которого мы, то и дело протирая снегозащитные очки, пристально осматривали все стороны горизонта, прерываясь лишь на короткое время, когда льдинки били нам прямо в лицо. Где-то там, посреди бескрайней ледовой пустыни, гибли брошенные на произвол судьбы люди, чья жизнь зависела от такого пустяка, как обледенение, пусть даже на какой-то миг, наших очков.

Мы глядели вдаль на это ледяное поле до тех пор, пока у нас не заболели глаза – единственное, к чему привело наше неусыпное бдение. Однако мы так ничего и не заметили, ровным счетом ничего. Перед нами простирались только одни льды – безжизненные, мертвые.

Когда пришла смена, мы с Роулингсом помчались вниз с быстротой, на какую были только способны наши закоченевшие ноги. Капитан Свенсон сидел на раскладном брезентовом стуле у входа в радиорубку. Я скинул с себя верхнюю одежду, снегозащитную маску, очки и тут же припал к кружке дымящегося кофе, возникшей словно из-под земли, решив как можно меньше двигаться, пока в руках и ногах не восстановится нормальное кровообращение.

– Где это вы так порезались? – участливо спросил Свенсон. – У вас на лбу полоса крови полдюйма шириной.

– Ледяные заряды – не самая приятная штука, – ответил я, превозмогая усталость и боль. – Мы понапрасну тратим время на передачи. Если людям на «Зебре» негде укрыться, понятно, почему они молчат. Без еды и надежного укрытия больше двух-трех часов снаружи не продержаться. Роулингс и я не маменькины сынки, но, проведя там, наверху, всего лишь полчаса, мы ощутили это на собственной шкуре.

– Как знать, – задумчиво произнес Свенсон, – а как же Амундсен? Скотт? Пири? Они пытались добраться до обоих полюсов пешком.

– Они были другой закваски, капитан. Да и потом, путь им освещало солнце. Во всяком случае, одно я знаю наверняка: полчаса на таком морозе – выше головы. Пятнадцати минут хватит вполне кому угодно.

– Пятнадцать минут, – повторил он, подняв на меня глаза, лишенные всякого выражения. – Стало быть, у вас не осталось никакой надежды?

– Если у них нет надежного укрытия, – никакой.

– Вы же говорили, что у них есть аварийный блок питания на никелево-железистых элементах для передатчика, – возразил он. – И что эти батареи не разряжаются годами, независимо от погодных условий, в которых они хранятся. Они, верно, использовали их несколько дней назад, когда послали первый сигнал бедствия. Но даже в этом случае батареи никак не могли разрядиться.

Точка зрения капитана была предельно ясна, и я ничего не сказал ему в ответ. Батареи, конечно, не могли истощиться, а как насчет людей?

– Я согласен с вами, – бесстрастно продолжал он. – Мы действительно тратим время понапрасну. Наверное, нам следует поворачивать назад. Если нам не удастся поймать их сигнал, дальнейшие поиски бесполезны.

– А может, и нет. Вы, должно быть, забыли инструкции Вашингтона, капитан.

– Что вы имеете в виду?

– Помните? Вы обязаны оказывать мне всяческую помощь в действиях, не угрожающих безопасности подводной лодки и жизни экипажа. Как видите, сейчас ни лодке, ни команде ничто не угрожает. Раз мы не можем поймать их сигнал, я готов прочесать пешком ледовое поле в радиусе двадцати миль отсюда, чтобы еще раз попытаться обнаружить их. Если и это ничего не даст, мы поищем еще одну полынью и предпримем еще одну вылазку. Район поиска не так уж велик, и у нас есть верный шанс, правда, один-единственный, что когда-нибудь мы все-таки обнаружим станцию. Я готов зимовать здесь до упора.

– И вы полагаете, что это не будет угрожать жизни моих людей? О каких поисках во льдах в самый разгар зимы, тем более пешком, да еще в таком радиусе, может идти речь?

– Никто и не говорит, что жизни ваших людей будет что-то угрожать?

– Вы что, собираетесь идти в одиночку? – Свенсон потупился и покачал головой. – Даже не знаю, что и сказать. То ли вы совсем рехнулись, то ли я наконец начинаю понимать, кто и зачем вас сюда послал, доктор Карпентер.

Взглянув на меня задумчиво, капитан вздохнул и прибавил:

– То вы говорите – нет никакой надежды, то вдруг собираетесь провести здесь всю зиму. Не обижайтесь, доктор, но то, что вы предлагаете, – чистое безумие.

– В вас говорит упрямство и тщеславие, – сказал я. – Но мне бы не хотелось бросать дело, даже не начав его. Не знаю, как в американском военно-морском флоте принято относиться к таким вещам.

Свенсон воззрился на меня как бы изучающе, и я понял, что он верит мне так же, как муха пауку, который сидит в центре паутины и зазывает ее провести ночь в тиши и покое. Улыбнувшись, капитан наконец сказал:

– В американском военно-морском флоте не принято обижаться на такие вещи, доктор Карпентер. Я думаю, вам не мешало бы соснуть пару часов. Тем паче перед прогулкой к Северному полюсу.

– А вы-то сами? По-моему, вы тоже за весь день не сомкнули глаз.

– Я немного обожду, – Он кивнул на дверь радиорубки. – Вдруг что-нибудь прояснится?

– Что за сигналы они посылают? Обычные позывные?

– Запрашивают у них координаты, а еще просят запустить ракету, если у них осталась хоть одна. Если что-нибудь прояснится, я немедленно дам вам знать. Доброй ночи, доктор Карпентер. А вернее, доброе утро.

Я тяжело встал и поплелся к каюте Хансена.

В восемь часов утра, когда пришло время завтрака, атмосфера в кают-компании была весьма далека от праздничной. Кроме дежурного по кораблю и вахтенного лейтенанта-механика, здесь собрались все офицеры «Дельфина» – кто недавно поднялся с койки, кто еще только собирался идти спать. Разговор за столом, однако, не клеился – все говорили односложно. Даже неугомонный доктор Бенсон держался замкнуто. Очевидно, что задавать мучительный вопрос о том, удалось ли установить связь со станцией «Зебра», было ни к чему. А ведь передача велась непрерывно почти пять часов. На лицах офицеров лежала печать подавленности и отчаяния оттого, что каждый из них понимал: с теми, кто выжил на станции «Зебра», давно уже все кончено.