Текст книги "Искатель. 1994. Выпуск №5"

Автор книги: Алистер Маклин

Соавторы: Кен Парди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Кирпичами?

– Вот именно. Сэм, сколько кирпичей у нас на борту?

– По последним подсчетам – больше тысячи штук, док.

– Настоящая стройплощадка, да? – усмехнулся Бенсон. – Благодаря кирпичам есть уверенность, что емкости с отходами уйдут прямиком на глубину, а не всплывут на поверхность. Вот видите, даже в мирное время мы храним все наши секреты в глубокой тайне. Скопятся три-четыре мешка – открываем верхнюю крышку, и пакеты отправляются за борт. Потом донный люк снова наглухо задраивается.

Не знаю почему, но эта хитроумная штуковина меня просто очаровала. Позднее мне пришлось вспомнить мой необъяснимый интерес к ней.

– Не стоит уделять ей столько внимания, – добродушно заметил Бенсон. – Это всего лишь усовершенствованная модель обыкновенного мусоропровода. Пошли дальше.

Миновав стеллажи с мерцавшими в темноте торпедами, Бенсон открыл стальную дверь. За нею оказалась еще одна такая же. Пороги обеих дверей были высотой дюймов восемнадцать.

– При постройке таких лодок, похоже, учитывалось все до последней мелочи, – предположил я. – Здесь как в Английском банке.

– На глубине атомная подлодка подвергается не меньшей опасности, чем обычная, старого типа, – сказал Бенсон. – Раньше подлодки шли на дно из-за того, что у них не выдерживали таранные переборки. Корпус «Дельфина» способен выдержать огромное давление, но наткнись мы невзначай на любой остроконечный предмет, он вскроет нас, как электрический консервный нож какую-нибудь жестянку. Главная опасность – столкновения на поверхности, от них практически всегда страдает носовая часть. Вот почему у нас имеется двойная таранная переборка. На старых подлодках таких переборок не было. Конечно, из-за этого передвигаться по лодке стало затруднительнее, но зато теперь мы спим спокойно.

Мы оказались в носовом торпедном отсеке, крохотном узком помещении, где едва ли сподручно заряжать и разряжать торпедные аппараты. Эти аппараты, с тяжелыми откидными задними крышками, располагались вплотную друг к другу двумя вертикальными рядами по три в каждом. Прямо над ними находились зарядочные рельсовые направляющие, закрепленные на тяжелых цепных талях. И ни одной койки. Впрочем, оно и понятно: не хотел бы я оказаться на месте того, кому ненароком пришлось бы спать здесь.

Мы пошли назад и вскоре оказались в столовой. К нам подошел матрос и сказал, что меня хочет видеть капитан.

Я последовал за матросом по широкому главному трапу на центральный пост, а доктор Бенсон шел сзади в двух-трех шагах. Капитан Свенсон поджидал меня у входа в радиорубку.

– Доброе утро, док. Как спалось, хорошо?

– Проспал пятнадцать часов, представляете? А позавтракал и того лучше. Что случилось, капитан?

– Пришло сообщение о полярной станции «Зебра». Но сначала его надо расшифровать – на это уйдет несколько минут.

– Когда мы всплывали последний раз? – спросил я. – Подлодки теряют радиосвязь при погружении.

– По выходе из Клайда – ни разу. Сейчас мы идем на глубине порядка трех сотен футов.

– Это было радиосообщение?

– А что же еще? Времена меняются. Чтобы передать радиограмму, нам приходится всплывать, зато принимать ее мы можем даже на предельной глубине. Пока мы ждем, пойдемте, я познакомлю вас с теми, кто управляет «Дельфином».

Свенсон начал представлять меня членам команды центрального поста – для него, как и для Бенсона, не существовало никакого различия менаду матросом и офицером, – и наконец подошел к офицеру, сидевшему на перископной площадке, молодому парню, которому, казалось, самое место на студенческой скамье.

– Уилл Рэберн, – сказал Свенсон. – Обычно мы не обращаем на него никакого внимания, но, стоит уйти под лед, и он становится самым незаменимым человеком на борту. Это наш штурман-навигатор. Мы не сбились с курса, Уилл?

– Мы точно в этом месте, капитан. – Он указал на маленькую светящуюся точку на карте Норвежского моря, разложенной под стеклом на штурманском столе.

Капитан взглянул на карту.

– Как, по-вашему, док, мы быстро движемся?

– Я все еще не верю своим глазам, – сказал я.

– Мы вышли из Холи-Лоха чуть раньше, чем я рассчитывал, около семи, – признался Свенсон. – Я решил провести несколько пробных погружений на малом ходу, чтобы отдифферентовать лодку, но это оказалось ни к чему. Даже без двенадцати торпед в носовом отсеке дифферента на корму практически не было, как я и ожидал. Размеры «Дельфина» так велики, что плюс-минус несколько тонн тут или там большой роли не играют.

Свенсон вдруг умолк, взял у вошедшего матроса листок бумаги и погрузился в чтение. Потом, покачав головой, он отошел в дальний угол центрального поста и, увидев, что я последовал за ним, посмотрел мне в глаза. Его лицо оставалось серьезным.

– Мне очень жаль, – сказал он, – но майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей станции… Прошлой ночью вы говорили, что он ваш самый близкий друг?

Я почувствовал, как перехватило горло. Я кивнул и взял у него радиограмму. В ней говорилось следующее:

«Последнее радиосообщение с дрейфующей полярной станции «Зебра», довольно отрывистое и путаное, получено в 9 часов 45 минут по Гринвичу британским траулером «Морнинг стар», который уже выходил на связь с полярниками. В сообщении говорится, что начальник станции майор Холлиуэлл и еще трое полярников, чьи имена не были упомянуты, то ли находятся в крайне тяжелом положении, то ли уже умерли – никаких уточнений не приводится. Остальные – число их также не уточняется – серьезно пострадали в результате взрыва и пожара. Последующую информацию о наличии продовольствия и горючего, о погодных условиях и трудностях, связанных с передачей радиосообщений, расшифровать почти не удалось. Из искаженного радиосигнала, однако, явствует, что оставшиеся в живых находятся в сборном домике, лишенные возможности передвигаться из-за ухудшения погоды. Наиболее четко были расслышаны слова «ледяной шторм». Судя по всему, дальше уточнялись скорость ветра и температура воздуха, однако разобрать последнюю информацию не удалось.

«Морнинг стар» неоднократно пытался выйти на связь с дрейфующей станцией «Зебра», но подтверждения, что его слышат, траулер не получил. По требованию Британского адмиралтейства «Морнинг стар» покинул район рыбного промысла и в настоящее время движется в направлении ледяного барьера, где ему предстоит прослушивать эфир дальше. Конец сообщения».

Я сложил бумагу и вернул ее Свенсону.

– В крайне тяжелом положении или умерли, – повторил я. – Джонни Холлиуэлл и трое его товарищей. Джонни Холлиуэлл. Такие, как он, встречаются не часто. Удивительный человек! В пятнадцать лет, когда умерли его родители, он бросил школу и посвятил себя брату – тот был на восемь лет младше. Работал не разгибая спины, копил, жертвовал лучшими годами своей жизни ради братишки, чтобы тот смог поступить в университет и через шесть лет его закончить. Даже не мог себе позволить жениться. Теперь у него осталась красавица жена и трое чудесных ребятишек.

– Боже мой, так он ваш брат?

Я молча кивнул. В этот момент к нам подошел молодой лейтенант Рэберн – он был явно чем-то встревожен, но Свенсон даже не удостоил его взглядом. Капитан только медленно качал головой – даже тогда, когда я выпалил:

– Майор – человек крепкий. Может, он еще жив. Надо узнать точные координаты станции.

– Может, они и сами их не знают, – предположил Свенсон. – Ведь это дрейфующая станция. При такой-то погоде, да если еще учесть, что последние измерения они проводили несколько дней назад. К тому же, насколько нам известно, их секстанты, хронометры и радиопеленгатор были уничтожены во время пожара.

– Они могут знать свои координаты, даже если определяли их неделю назад. И у них должны быть точные сведения о скорости и направлении дрейфа. Надо передать на «Морнинг стар», чтобы там продолжали непрерывно запрашивать координаты станции. Вы сможете связаться с «Морнинг стар», если всплывете прямо сейчас?

– Не думаю. Траулер, должно быть, находится в тысяче миль к северу. У них не настолько мощный приемник, чтобы поймать наш сигнал. Вернее, у нас слабый передатчик.

– На Би-би-си мощных передатчиков сколько угодно. У Адмиралтейства тоже. Пожалуйста, попросите тех и других связаться с «Морнинг стар». Пусть рыбаки постоянно запрашивают координаты станции.

– Они могут это сделать и без напоминания.

– Конечно, могут. Но они вряд ли услышат ответ, а «Морнинг стар» услышит. Тем более что траулер ближе всех к станции.

– Хорошо, всплываем немедленно, – сдался Свенсон. Он направился к пульту управления погружением и всплытием. Походя он спросил у штурмана:

– Ты что-то хотел сказать, Уилл?

Лейтенант Рэберн повернулся ко мне спиной и понизил голос, но у меня всегда был на редкость острый слух. Штурман проговорил:

– Вы видели его лицо, капитан? Я думал – он вот-вот кинется на вас с кулаками.

– Я тоже так было подумал, – пробормотал Свенсон. – Наверное, я просто случайно оказался в его поле зрения.

III

– Вот и он, – сказал Свенсон. – Ледяной барьер.

«Дельфин» держал курс строго на север. Его корпус в один миг почти целиком ушел под воду – лодка, тяжело рыская по морю, двигалась со скоростью менее трех узлов. Энергии мощного атомного двигателя вполне хватало, чтобы приводить в движение два больших восьмифутовых винта и поддерживать наименьшую скорость, при которой лодка слушалась руля, но не больше. В тридцати футах прямо под мостиком, где мы стояли, самые современные гидроакустические приборы непрерывно прощупывали окружающее нас водное пространство, но даже с ними Свенсон держался начеку, опасаясь столкновения с плавучей ледяной глыбой. Полуденное арктическое небо было сплошь затянуто тучами. Термометр на мостике показывал температуру воды за бортом 28 градусов по Фаренгейту, а воздуха – 16.

Штормовой норд-ост срывал стальную пену с валов, и брызги, тут же превращавшиеся в лед, обстреливали боевую рубку со всех сторон, разбиваясь вдребезги о ее прочное ограждение. Было ужасно холодно.

Я застегнул толстую байковую куртку и закутался в дождевик, но охватившая меня дрожь никак не унималась. Тщетно пытаясь укрыться за брезентовым навесом, я глядел в ту сторону, куда Свенсон указывал рукой. Впереди, меньше чем в двух милях, виднелась длинная, узкая, грязно-белая и более или менее ровная полоса – она, казалось, растянулась во всю ширь северного горизонта. Мне случалось видеть это и раньше – зрелище, в общем-то, малоинтересное, к такому взгляд человека не может привыкнуть никогда, но не из-за его однообразия, а из-за того, что оно собой представляет: то был самый край полярной ледяной шапки, прикрывавшей крышу мира и простиравшейся в это время года сплошным ледовым полем от той точки, где мы находились, до самых берегов Аляски.

Сообщение, которое мы получили сорок девять часов назад, было последним. С тех пор – полная тишина.

Восемнадцать часов назад русский атомный ледокол «Двина» подошел к краю барьера и начал решительно пробиваться к центру ледяной шайки, но безуспешно. Первая неудача не остановила русских. Совместно с американцами они совершили несколько полетов над заданным районом на новейших дальних бомбардировщиках. Несмотря на сплошную облачность, ураганный ветер, снежные заряды и угрозу обледенения, самолеты, оснащенные сверхмощными радиолокационными системами обнаружения, облетели предполагаемый район бедствия вдоль и поперек раз сто. Однако ни одного сообщения о том, что им удалось что-то обнаружить, не поступило.

– Нет смысла торчать на мостике, иначе мы совсем окоченеем, – не сказал, а выкрикнул капитан Свенсон. – Если мы собираемся идти подо льдом, погружаться нужно прямо сейчас.

Встав спиной к ветру, он пристально смотрел на восток – там, в какой-нибудь четверти мили от нас, медленно раскачивался на волнах огромный траулер. «Морнинг стар», простояв два последних дня у самой кромки льда, ложился на обратный курс – он собирался возвращаться в Гулль.

– Дайте сигнал, – скомандовал Свенсон стоявшему рядом матросу. – Идем на погружение. Всплывать не будем по крайней мере дня четыре. Максимум – четырнадцать.

Пока сигнальщик сворачивал брезентовый навес, я успел соскочить по трапу в крохотный отсек, оттуда через люк опустился по второму трапу внутрь прочного корпуса лодки и, наконец, очутился на главной палубе «Дельфина». Следом за мной появился Свенсон и сигнальщик. Хансен спустился последним – ему пришлось задраивать за собой тяжелые водонепроницаемые люки.

Свенсон взял микрофон с витым металлическим шнуром и спокойно произнес:

– Говорит капитан. Идем под лед. Погружение. – Потом повесил микрофон и сказал: – Триста футов.

Главный техник по электронному оборудованию проверил панель с сигнальными лампочками, показывающими, что все люки, наружные отверстия и клапаны задраены наглухо. Дисковые лампы были отключены, щелевые ярко горели. Неторопливо проверив их еще раз, он поглядел на Свенсона и сказал:

– Прямое освещение отключено, сэр.

Свенсон кивнул. В балластных цистернах резко засвистел воздух. Мы пошли под воду.

Через десять минут ко мне подошел Свенсон. За последние два дня я успел узнать капитана довольно хорошо, он мне очень понравился, я проникся к нему большим уважением. Команда полностью и безоговорочно доверяла ему. Я тоже. Человек он был мягкий и добрый, подводную лодку знал как свои пять пальцев. Он обращал внимание на каждую мелочь, отличался острым умом и хладнокровием, которое не изменяло ему ни при каких обстоятельствах. Хансен, его старший помощник, от которого редко когда можно было услышать похвалу в адрес ближнего, со всей решительностью заявлял, что Свенсон – лучший офицер-подводник на американском флоте.

– Мы сейчас уйдем под лед, доктор Карпентер, – объяснил Свенсон. – Как самочувствие?

– Я чувствовал бы себя куда лучше, если б видел, где мы идем.

– Можно и поглядеть, – сказал он. – На «Дельфине» такие глаза, каких нет во всем мире. Они смотрят вперед, вокруг, вниз, вверх. Нижние глаза – это эхолот, он видит глубину под килем, а поскольку в этом месте она составляет порядка пяти тысяч футов и столкнуться с каким-либо подводным препятствием нам не грозит, он работает чисто для проформы. Однако ни один штурман и не подумает его выключить. А еще у нас есть двуглазый гидролокатор – он смотрит вокруг и вперед: один глаз видит все, что происходит вокруг корпуса, а другой прощупывает глубины в радиусе пятнадцати градусов впереди по курсу. Так что мы все видим и слышим.

Свенсон повел меня вдоль правого борта назад, в самый конец центрального поста, там доктор Бенсон и еще один моряк склонились над застекленным на уровне глаз прибором. Это был движущийся рулон бумаги в семь дюймов шириной и пишущий штифт, который выводил на ней узкую прямую черную линию. Бенсон, ни на кого не обращая внимания, возился с измерительной шкалой.

– Надводный эхолот, – сказал Свенсон. – Больше известный как эхоледомер. На самом деле доктор Бенсон тут не командует, у нас на борту есть два отличных гидроакустика. Но поскольку иного способа запретить ему заниматься эхоледомером, кроме как с помощью военного трибунала, у нас нет, мы попросту закрываем глаза на то, что он здесь торчит.

Бенсон усмехнулся, но не оторвал взгляда от линии, которую выводил пишущий штифт.

– Действует по тому же принципу, что и эхолот, только ловит эхо, отраженное ото льда. Вот эта тонкая черная линия означает, что над нами открытая вода. Но как только мы уйдем под лед, самописец будет двигаться вверх-вниз, показывая не только наличие льда, но и его толщину.

– Хитрая штука, – сказал я.

– Не то слово… В режиме плавания под водой для нас это вопрос жизни или смерти. И, конечно, для тех, кто остался на дрейфующей станции «Зебра». Даже имея ее координаты, мы не сможем добраться до нее, пока не пробьемся через лед, а эхоледомер – единственный прибор, который покажет, в каком месте толщина льда наименьшая.

– В это время года стоит сплошной лед? Ни одного разводья?

– По-нашему – полыньи. Ни единого просвета. Впрочем, паковый лед не стоит на месте даже зимой, и поверхностное давление меняется очень редко, поэтому маловероятно, что льды разомкнутся и где-нибудь появится открытая вода. При температуре воздуха зимой легко себе представить, как долго эта вода будет оставаться открытой. Через пять минут образуется тонкая ледяная корка, через час толщина льда составит один дюйм, а через два дня – уже целый фут. Если нам удастся найти полынью, замерзшую, скажем, только дня три назад, мы еще сможем пробить лед.

– Боевой рубкой?

– Вот именно. С помощью ее защитного ограждения. У всех атомных подлодок имеется надежное ограждение, для одной-единственной цели – пробиться через арктический лед. Однако нам все равно придется выдержать удар, пусть и не сильный, но обшивка корпуса выдержит.

После короткого раздумья я спросил:

– А что будет с корпусом, если скорость всплытия окажется слишком большой и в довершение всего вдруг выяснится, что мы неправильно рассчитали: над нами не тонкий лед, а сплошное ледовое поле десятифутовой толщины?

– Вы правильно выразились – вдруг. Но об этом и думать забудьте – никаких «вдруг»: нам еще не хватает тут кошмаров.

– Жаль, что пришлось оторвать вас от сладких сновидений, док, – весело сказал Хансен. – Но ничего не поделаешь.

– Что-нибудь случилось? – спросил я недовольно.

– Восемьдесят пять градусов тридцать пять минут северной широты, двадцать один градус двадцать минут восточной долготы – последние вероятные координаты дрейфующей станции «Зебра». По крайней мере, таково ее нынешнее местонахождение с поправкой на дрейф.

– Как, уже?..

– Мы не били баклуши, – скромно признался Хансен. – Вот капитан и зовет вас полюбоваться, как мы работаем.

– Сейчас иду.

Мне просто необходимо было находиться с ними и видеть собственными глазами, как «Дельфин» будет пробиваться через ледовый панцирь, используя свой единственный шанс из миллиона, и как он выйдет на связь с дрейфующей станцией «Зебра».

Покинув каюту Хансена, мы почти добрались до центрального поста, как вдруг меня сильно качнуло и резко повело в сторону, и я непременно бы упал, если б тут же не ухватился за поручень на стенке коридора. Я провисел, вцепившись в него мертвой хваткой, все время, пока «Дельфин» проделывал головокружительные пируэты, подобно истребителю, выписывающему мертвые петли. Я в жизни не видел, чтобы подводная лодка была способна на такое. Только теперь я понял, зачем нужны ремни безопасности перед рычагами управления погружением и всплытием.

– Что, черт возьми, происходит?! – крикнул я Хансену. – Мы что, занимаемся преодолением подводных препятствий?

– Может, над нами полынья. Или тонкий лед. Как только мы засекаем что-то похожее, мы начинаем крутиться, как цыпленок, который пытается поймать собственный хвост. Команде нравится такая свистопляска, особенно за тарелкой супа или кружкой кофе.

Наконец мы добрались до центрального поста. Капитан Свенсон, зажатый с двух сторон штурманом и офицером, которого я не знал, что-то внимательно изучал, склонившись над штурманским столом. А чуть поодаль кто-то бесстрастным голосом считывал показания надводного эхолота – промеры толщины льда.

Хансен шагнул к столу и уставился на карту. Собственно, смотреть там было особенно не на что: на покрытой стеклом карте необычным для моряков способом – в виде множества волнистых линий, прочерченных черным карандашом, – обозначался курс лодки, сама же лодка была изображена в виде крошечной, величиной с булавочную головку, светящейся точки. Кроме того, там были нарисованы три красных крестика – два из них стояли почти вплотную друг к другу, и как раз в то время, когда Хансен устремил свой взгляд на карту, моряк, следивший за показаниями эхоледомера, воскликнул:

– Так держать! – Черный карандаш тут же поменяли на красный – и поставили четвертый крест.

– Может, ваши предположения и верны, капитан, – заметил Хансен. – Но, по-моему, нам здесь не развернуться.

– По-моему, тоже, – согласился Свенсон. – Но это первый просвет в тяжелом льду, который мы заметили почти за час. И чем дальше на север, тем меньше шансов найти тонкий лед. Надо рискнуть. Скорость?

– Один узел, – доложил Рэберн.

– Сбросьте обороты на треть! – приказал Свенсон.

Приказ капитана был выполнен незамедлительно. Моряк, пристегнутый ремнями к креслу у рычагов управления погружением и всплытием, нагнулся к трубе телеграфа и передал команду:

– Лево на борт!

Свенсон склонился над столом, уставившись взглядом в маленькую светящуюся точку и следя за тем, как штурманский карандаш пополз назад – к вероятному центру вытянутого четырехугольника, образованного красными крестами.

– Стоп машины! – прозвучала новая команда капитана. – Прямо руль! – И после паузы: – Самый малый вперед! Так, стоп машины!

– Скорость нулевая, – доложил Рэберн.

– Сто двадцать футов, – скомандовал Свенсон офицеру, управлявшему погружением и всплытием. – Только полегче, полегче.

До центрального поста эхом донесся громкий резкий гул. Я спросил у Хансена:

– Продуваем балласт?

Он покачал головой.

– Просто откачиваем лишнее. Так проще следить за увеличением скорости и удерживать лодку на ровном киле. А поставить лодку на ровный киль дело нешуточное, особенно для новичка. На обычных подлодках такого никогда не проделывали.

Насосы остановились. Следом за тем стало слышно, как вода снова хлынула в балластные цистерны – офицер, управлявший лодкой, сбавил скорость всплытия. Понемногу шум воды утих.

– Прекратить заполнение! – скомандовал все тот же офицер. – Точно сто двадцать футов.

– Поднять перископ! – приказал Свенсон моряку, стоившему рядом.

Заработал рычаг подъемного устройства, и мы услышали, как под высоким давлением зашипело масло, – под действием гидравлического поршня перископ правого борта стал подниматься вверх. Свенсон опустил складные рукоятки и припал глазами к окуляру.

– Что он надеется там разглядеть, в кромешной тьме, на такой-то глубине? – спросил я у Хансена.

– Точно не знаю. Но кромешная тьма, как вы сами знаете, бывает очень редко. Может, там светит луна или звезды, а ведь даже при слабом мерцании звезд можно разглядеть, что происходит подо льдом, если лед достаточно тонок.

– А какая толщина льда над нами, в этом прямоугольнике?

– Хороший вопрос, на все сто! – одобрительно сказал Хансен. – Только точного ответа мы не знаем. Наш эхоледомер не самый крупный, и линейный масштаб у него очень маленький. Так что на глазок – где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре – мы пройдем сквозь него, как нож через глазурь на свадебном пироге, а если все сорок – больно ушибем голову, – он кивнул на Свенсона. – Похоже, не все идет как по маслу.

Свенсон выпрямился.

– Темно хоть глаз выколи, – сказал он. – Включить наружные прожекторы! На рубке тоже. Сплошная каша, как в густой, желтый туман. Не видно ни зги. Может, попробуем с камерой, а?

Я взглянул на Хансена, тот указал кивком на белый экран, висевший на противоположной стене:

– Все самое современное, док. Замкнутая телевизионная система. Выдвижная камера с утолщенной линзой и дистанционным управлением позволяет следить за всем, что происходит вверху и вокруг.

Телевизионный экран помутнел и стал серым.

– Такое не увидишь ни за какие деньги, – сказал Хансен. – Это – вода. При определенной температуре, солености да еще при подсветке она становится матовой. Как в густом тумане с включёнными на всю мощность фарами.

– Выключить прожекторы! – приказал Свенсон. Экран стал почти белым. – Включить прожекторы! – Тот же зыбкий туман, что и раньше.

Свенсон вздохнул и, повернувшись к Хансену, спросил:

– Что скажешь, Джон?

– Если бы мне еще платили за мое богатое воображение, – осторожно начал Хансен, – я сказал бы, что в том левом углу вижу верхушку рубки. Уж больно все расплывчато. Эх, видно, придется идти на таран вслепую, а?

– Это больше смахивает на русскую рулетку, – проговорил Свенсон с таким безмятежным видом, будто любовался закатом солнца, сидя воскресным вечером в шезлонге на палубе. – Мы все на том же месте?

– Не знаю, – ответил Рэберн, оторвав взгляд от штурманской карты. – Трудно сказать с точностью.

– Сандерс? – обратился капитан к моряку, сидевшему за эхоледомером.

– Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.

– Продолжай сообщать. Опустить перископ! – Свенсон сложил рукоятки перископа и, повернувшись к офицеру, ответственному за погружение и всплытие, сказал:

– Всплывай так, будто на крыше стоит корзина с яйцами и мы не хотим, чтобы хоть одно из них разбилось.

Снова загудели насосы. Я огляделся. Свенсон стоял в ожидании. Все были спокойны, хладнокровны и полны решимости. На, лбу у Рэберна выступили капли пота, а Сандерс бесстрастным голосом знай себе твердил свое: «Тонкий лед, тонкий лед…»

Я тихо сказал Хансену:

– Что-то не видно радости на лицах. А ведь еще только сотня футов.

– Сорок, – коротко поправил Хансен. – Отсчет ведется от линии киля, а от верха рубки до киля будет шестьдесят футов. Сорок минус толщина льда… А может, там торчит гигантская сосулька, острая как бритва или как иголка, готовая проткнуть «Дельфин» насквозь? Понимаете, что это значит?

– Девяносто футов, – доложил ответственный за всплытие.

– Закрыть палубный шпигат, оставить открытым только на рубке, – приказал Свенсон. – Включить камеру, пусть работает в непрерывном режиме. Гидролокатор?

– Чисто, – сообщил акустик. – Кругом все чисто. – И, немного помолчав, вдруг крикнул: – Нет, стоп, стоп! Контакт сзади по курсу!

– Дистанция? – мгновенно отреагировал Свенсон..

– Рядом с кормой, очень близко.

– Нас выталкивает, как пробку, – резко доложил офицер, управлявший всплытием. – Восемьдесят, семьдесят пять… «Дельфин» проскочил слой то ли слишком холодной воды, то ли повышенной солености.

– Тяжелый лед, тяжелый лед! – выкрикнул Сандерс.

– Заполнить быструю, [1]1
  Имеется в виду цистерна быстрого погружения. – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть]– приказал Свенсон.

Я ощутил, как внезапно подскочило давление воздуха, когда офицер, управлявший погружением и всплытием, открыл вентиляционный клапан цистерны быстрого погружения, – по было слишком поздно. Вдруг послышался страшный удар, после которого мы едва устояли на ногах, – «Дельфин» со всего маху врезался в лед, раздался звон бьющегося стекла, огни погасли, и подлодка камнем пошла на глубину.

– Продуть быструю! – приказал ответственный за погружение.

Воздух высокого давления со свистом ворвался в цистерну быстрого погружения – при такой скорости падения под давлением морской воды нас могло расплющить в мгновение ока, прежде чем насосы успели бы откачать тонны лишнего балласта, который мы набрали буквально в одночасье. Двести футов, двести пятьдесят… А мы все еще падаем. Все застыли на месте – кто стоя, кто сидя – и как завороженные смотрели на пульт управления погружением и всплытием. Не нужно было обладать даром ясновидца, чтобы понять, что каждый из нас думал и чувствовал. Произошло, вероятно, следующее: когда корма «Дельфина» зависла в слое высокого давления, его рубка ударилась о тяжелый лед, и, если в корме «Дельфина» образовалась пробоина, лодка будет падать до тех пор, пока ее корпус не расплющится под давлением миллионов тонн воды, – для нас же это будет означать только одно: мгновенную смерть.

– Триста футов! – громко докладывал офицер за пультом управления погружения. – Триста пятьдесят… Скорость падает! Падает!

Все еще продолжая погружаться, «Дельфин» как бы нехотя достиг четырехсотфутовой отметки, когда на центральный пост пришел Роулингс с набором инструментов и лампочек.

– Это же противоестественно, – проговорил он, словно обращаясь к разбитой лампе над штурманским столом и тут же принялся ее ремонтировать. – Против законов природы – я всегда это говорил. Человеку никогда не проникнуть в глубины океана. Помяните мои слова: ваша затея добром не кончится.

– Если не замолчишь, та же участь ждет и тебя, – колко заметил капитан Свенсон, однако ни малейшего укора в его глазах не ощущалось. Он, как и все мы, благодарно воспринял Роулингса, как бы привнесшего струю живительного воздуха, которая разрядила напряженную атмосферу на центральном посту. – Застопорились? – спросил он у офицера, управлявшего погружением.

Офицер поднял палец вверх и усмехнулся. Свенсон кивнул – и рядом с его лицом закачался витой металлический провод.

– Говорит капитан, – невозмутимо сказал он. – Прошу прощения за то, что нас малость потрясло. Доложить о повреждениях.

На панели перед ним вспыхнула зеленая лампочка. Свенсон щелкнул переключателем, и в громкоговорителе раздался треск.

– Говорит пост управления. – Он находился на самой корме, чуть выше дизельного отсека. – Удар пришелся прямо над нами. Нужно заменить коробку свечей, кроме того, вышли из строя несколько градуированных дисков и манометров. Но крыша над головой пока цела.

– Спасибо, лейтенант, сами справитесь?

– Конечно!

Свенсон щелкнул другим переключателем:

– Кормовой?

– Как, нас разве не оторвало? – спросил чей-то настороженный голос.

– Пока нет, – успокоил Свенсон. – Докладывайте!

– А что докладывать-то? В Шотландию мы вернемся с ворохом грязного белья: стиральная машина вроде как свихнулась.

Свенсон улыбнулся и выключил громкоговоритель. Капитан сохранял полное спокойствие – за все время у него на лице не выступило ни одной капельки пота, в отличие от меня, которому полотенце было бы сейчас в самый раз.

Капитан обратился к Хансену:

– Нам крупно повезло: сложная конфигурация течения в том месте, где течений не может быть и в помине, необычно резкие перепады температуры и давления там, где мы меньше всего ждали. Не говоря уже о сильной замутненности воды. Мы еще не раз покружим, прежде чем изучим эту полынью как свои пять пальцев. Ничего не поделаешь, всплывать придется потихоньку – когда поднимемся до девяноста футов, подкачаем балласта для подстраховки.

– Так точно, сэр. Это то, что нужно. Да, но что конкретно мы будем делать?

– То, что я сказал. Будем всплывать и еще раз попробуем пробить лед.

– Сто двадцать футов, – доложил управлявший всплытием офицер. – Сто десять.

– Просвет! – воскликнул Хансен. – Глядите!

Вода и впрямь сделалась светлее – едва-едва, но это было уже кое-что. Теперь на экране телевизора можно было разглядеть контуры ограждения мостика. А вслед за тем мы вдруг увидели нечто совершенно необычное: сплошной, уродливо-хребетообразный лед, не выше чем в двенадцати футах от рубки.

В цистерны хлынула вода. Офицер, управлявший всплытием, не нуждался в дополнительных командах – один раз мы уже испытали незабываемое ощущение, точно при подъеме в скоростном лифте, и угодили в холодный слой, после чего чуть камнем не пошли на дно.

– Девяносто, – сообщил он, – продолжаем всплывать. – Потоки воды снова с шумом устремились в цистерну, затем все разом стихло. – Застопорились. Точно на девяноста футах.