Текст книги "Искатель. 1994. Выпуск №5"

Автор книги: Алистер Маклин

Соавторы: Кен Парди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Я уже говорил вам и повторяю еще раз: такие люди никогда не рискуют и всегда имеют готовое алиби.

– Откуда они могут знать, что на них пало подозрение?

– Значит, они не догадываются, что мы их подозреваем?

– Вот именно.

– А прошлой ночью, когда меня чуть не прибили крышкой люка, вы говорили совсем другое, – напомнил я… – Тогда вы были твердо убеждены, что меня пытались убрать.

– Слава Богу, мне приходится только командовать подводной лодкой. – Свенсон тяжело вздохнул. – Я теперь даже не знаю, что и думать. А как насчет этого малого – повара Нэсби?

– Вы думаете, он был сообщником Хьюсона?

– Если, как мы уже говорили, надо было заткнуть рот свидетелям, спавшим в столовой, это вполне мог сделать Нэсби. Но тогда, черт побери, как объяснить, что он потом бросился спасать Фландерса и Брайса?

– Возможно, Нэсби рисковал, но с умыслом. Он видел, как Джереми сбил с ног Киннэрда, когда тот попытался проникнуть в радиорубку во второй раз, и, очевидно, решил, что Джереми остановит и его, кинься он туда же.

– А что, если Киннэрд тоже на это рассчитывал? – предположил Свенсон. – Ведь Джереми уже раз его остановил.

– Может, и так, – согласился я, – но в таком случае, зачем Нэсби понадобилось говорить, что дверь в радиорубке обледенела так, что ему даже пришлось ее вышибать? Ведь тем самым он обеспечил железное алиби Киннэрду и Джолли – настоящий убийца вряд ли допустил бы такой промах.

– Это безнадежное дело, – невозмутимо сказал Свенсон, – говорю вам, давайте посадим всю эту чертову компанию под замок.

– Думаю, это не самое разумное решение, поскольку в таком случае нам никогда не вычислить убийцу. Все куда сложнее, чем вам кажется. Так вы исключаете двух наиболее вероятных подозреваемых – Джереми и Хассарда, парней весьма неглупых. Будь они убийцами, у них хватило бы ума замести за собой следы. Может, это они убрали Фландерса и Брайса, может, именно потому Джереми остановил Нэсби, когда тот было рванулся в столовую. Так или нет?

Свенсон пронзил меня испепеляющим взглядом. Потом сказал:

– Прекрасно. В таком случае пускай убийца разгуливает себе по кораблю, а мы будем сидеть и ждать, когда он всех нас отправит на дно. Впрочем, что тут говорить. Я полностью доверяю вам, доктор Карпентер, и считаю, что рано или поздно вы остановите его. Но объясните мне напоследок вот что: почему сегодня утром вы, первоклассный следователь, не задали этим молодцам один, на мой взгляд, очень важный вопрос?..

– Кто распорядился перенести тела погибших в лабораторию? Ведь убийца прекрасно сознавал, что тогда к его тайнику с запасами продовольствия и прочим никто не подкопается.

– Прошу прощения, – Свенсон едва заметно улыбнулся, – но может, у вас на то были свои причины?

– Конечно. Вы даже не знаете, догадывается убийца о том, что мы его подозреваем, или нет. А я знаю – не догадывается. Но задай я этот вопрос, и он бы наверняка все понял. Я допускаю, что именно капитан Фольсом отдал такое распоряжение, однако истинные соображения на этот счет, я, с вашего позволения, оставлю при себе.

Если бы описываемые события происходили несколькими месяцами раньше, когда в небе Арктики сияло летнее солнце, день был бы восхитительный. Однако зимой в этих широтах солнца быть не могло, и все же, несмотря ни на что, погода радовала своим поразительным спокойствием, совершенно необычным для этого времени года. Пронзительный восточный ветер полностью утих. Температура воздуха резко подскочила минимум градусов на двадцать, и видимость стала почти идеальной, что в царстве полярных льдов, особенно в зимнюю пору, случается крайне редко.

Капитан посоветовал всем свободным от вахт воспользоваться представившейся возможностью размять ноги на свежем воздухе. Тем более что и самим морякам не терпелось собственными глазами взглянуть на дрейфующую полярную станцию «Зебра» – вернее, на то, что от нее осталось, – ради чего они, собственно, забрались на самую макушку земного шара.

Я занял место в конце небольшой очереди из членов команды, которых перед выходом наружу осматривал доктор Джолли. В полдень черед наконец дошел и до меня. Несмотря на ожоги и обморожения, Джолли пребывал в прекрасной форме и бойко суетился в лазарете, будто у себя дома.

– Итак, – обратился я к нему, – у вас почти не осталось конкурентов по части врачевания, не правда ли? Я очень рад, что у нас появился еще один доктор. Как продвигаются дела на медицинском фронте?

– Не так уж плохо, старина, – радостно сообщил он. – Бенсон быстро идет на поправку. Пульс, дыхание, давление почти в норме. Думаю, скоро он придет в себя. А вот с капитаном Фольсомом дело по-прежнему обстоит неважно, хотя серьезной опасности, конечно, нет. У остальных же состояние улучшилось на сто процентов, и совсем не по милости медицины: отличная пища, теплые постели и чувство безопасности принесли им гораздо больше пользы, чем можно было предположить. Так что теперь осталось осмотреть только Браунелла и Болтона, двух парней, что застряли на «Зебре».

– Я пойду с вами, – предложил я. – Капитан Свенсон с нетерпением ожидает нашего решения, что с ними делать. Он хочет сняться отсюда как можно скорее.

– Я тоже, – с жаром сказал Джолли. – Но отчего это он вдруг так заторопился?

– Чтобы нас, не дай Бог, не зажало во льдах. Или, может, вы желаете остаться здесь на год или два?

Джолли осклабился, потом, малость поразмыслив, вдруг посерьезнел и с опаской спросил:

– Сколько нам плыть под этими проклятыми льдами? Прежде чем мы выйдем в открытое море, я имею в виду!

– По словам Свенсона – сутки. Да вы не тревожьтесь, Джолли. Идти подо льдами куда безопаснее, чем в них застрять.

С явным недоверием он взял медицинскую сумку и вышел из лазарета. Свенсон ждал нас на центральном посту. Выбравшись через люки, мы спустились на лед и двинулись к станции.

После того как температура воздуха резко подскочила, да еще при работавших на полную мощность обогревателях, главный жилой домик так прогрелся, что лед, покрывавший толстым слоем внутренние стены и потолок, растаял. Один из двух парней, остававшихся на станции, Браунелл, пришел в сознание и сидел, потягивая какое-то варево из рук нашего матроса, который к тому же еще и поддерживал несчастного.

– Ну вот, – обратился я к Свенсону, – один готов к транспортировке.

– Это уж точно, – живо согласился Джолли. Он склонился над вторым парнем, Болтоном, потом выпрямился и, покачав головой, сказал:

– А этот плох, капитан, очень плох. Я бы не рискнул переносить его прямо сейчас.

– Тогда, очевидно, мне придется взять ответственность на себя, – резко проговорил Свенсон.

Одарив Джолли извиняющимся взглядом, я с недоумением пожал плечами, наклонился к Болтону и осмотрел его, действуя только одной здоровой рукой. Потом выпрямился и сказал:

– Джолли прав. Болтон действительно очень плох. Но транспортировку на корабль, я думаю, выдержит.

– Выдержит! Да разве это нормальное обращение с пострадавшим? – возразил Джолли.

– Понимаю вас. Однако обстоятельства, в которых все мы оказались, тоже никак нельзя назвать нормальными.

– Я беру ответственность на себя, – повторил Свенсон. – А вам, доктор Джолли, я был бы весьма признателен, если бы вы лично проследили за транспортировкой этих двоих на борт. Я немедленно предоставлю вам столько людей, сколько нужно.

Джолли, в конце концов сдавшись, занялся перевозкой Браунелла и Болтона на «Дельфин» и проделал это с завидной сноровкой. Я же подождал, пока все уйдут, и в одиночестве направился окольным путем к ангару.

Нож со сломанным лезвием лежал все там же, в топливном баке тягача, а вот пистолет с парой запасных обойм бесследно исчез. Кто-то их взял, только не доктор Джолли, поскольку с той минуты, как мы покинули «Дельфин», он ни на мгновение не пропадал у меня из поля зрения.

В тот же день, часа в три пополудни, мы погрузились под лед и двинулись на юг – к открытому морю.

X

День и вечер пролетели быстро и довольно приятно. Операция по спасению полярников с дрейфующей станции «Зебра» прошла, в общем, успешно, и теперь мы двигались прямым курсом к родным берегам. Так что можно было только радоваться. Однако лично я особой радости не ощущал – слишком многие трагические обстоятельства, связанные с пожаром и гибелью людей на «Зебре», остались невыясненными. Свенсон, Хансен, Роулингс и Забрински тоже пребывали в безрадостном настроении, тем более что им, как и мне, было хорошо известно, что убийца находится на борту. Кроме нас, об этом знал и доктор Бенсон, но он пока не пришел в сознание, и во мне теплилась слабая надежда, что очнется он не скоро. Придя в себя после комы, Бенсон мог при посторонних наговорить много лишнего. Несколько человек из команды «Зебры» подошли к Свенсону и попросили разрешения осмотреть корабль, на что капитан ответил согласием, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что человеку непосвященному нипочем не разобраться в хитроумном устройстве машин и механизмов «Дельфина». Отказ только бы насторожил их, кое у кого даже вызвал бы подозрение. Сопровождать полярников по судну вызвался Хансен; я тоже решил к ним присоединиться, движимый не столько любопытством, сколько желанием понаблюдать за реакцией людей на то, что им предстояло увидеть. Мы совершили полный обход лодки, пропустив лишь реакторный отсек и рубку инерциальной навигационной системы, куда вход посторонним был строго воспрещен. Во время экскурсии по кораблю я внимательно, но незаметно следил за каждым членом команды «Зебры», особенно за двумя из них, однако ничего странного в их поведении не обнаружил.

После ужина я по мере сил помог Джолли провести вечерний осмотр пациентов. Джолли был первоклассным врачом. Обследовав ходячих больных и сменив повязки лежачим, он переключился на Бенсона и Фольсома. Обработал им раны и наложил повязки, попросил меня сходить вместе с ним в дозиметрическую лабораторию, расположенную в кормовом отсеке лодки, куда перенесли близнецов Харрингтонов, Браунелла и Болтона. Сам лазарет был оснащен лишь двумя койками, занятыми Бенсоном и Фольсомом.

Болтон, вопреки мрачным прогнозам Джолли, после транспортировки на борт чувствовал себя вполне нормально. Он уже почти полностью пришел в сознание и теперь только жаловался на острую боль в предплечье – оно у него было здорово обожжено.

Джолли снял с руки Болтона повязку и, внимательно осмотрев уже начавшую гноиться рану, решил наложить на обожженное место специальную эмульсию, после чего плотно прикрыл его алюминиевой фольгой и аккуратно забинтовал. Затем он сделал Болтону болеутоляющий укол и дал несколько таблеток снотворного. Коротко наказав дежурному матросу немедленно сообщить ему о любом изменении в состоянии Болтона, если таковое случится, Джолли наскоро осмотрел трех остальных пострадавших, сменил им повязки – и на этом вечерний осмотр завершился. Теперь мы с чистой совестью могли отправиться спать.

Добравшись до своей каюты, я упал в койку и заснул без задних ног, несмотря на ноющую боль в руке.

Я проснулся часа в два ночи с ощущением, что проспал от силы минут пять. Впрочем, рев, вырывавшийся из селекторного устройства прямо над койкой Хансена, поднял бы и мертвого.

Хансен был уже на ногах и в отчаянной спешке натягивал на себя одежду и ботинки. Никогда прежде я не видел его в столь возбужденном состоянии.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил я. Мне пришлось кричать, чтобы Хансен расслышал мой вопрос сквозь пронзительный вой сирены.

– Пожар! – Его лицо было мрачным и взволнованным. – Корабль в огне. Да еще под этим проклятым льдом!

Продолжая застегивать пуговицы на рубашке, он перескочил через мою койку, рванул на себя дверь и выбежал прочь.

Монотонное завывание сирены внезапно прекратилось, и воцарилась гнетущая тишина. Вскоре я ощутил нечто такое, от чего внезапно наступившее безмолвие показалось, мне еще более зловещим, – полное отсутствие вибрации корпуса лодки. Это могло означать лишь одно: огромные двигатели «Дельфина» стали. Отчего заглох ядерный двигатель и что произошло вслед за тем? Неужели пожар вспыхнул в реакторном отсеке?

Я стал одеваться – из-за повреждений руки у меня это получалось медленно, – стараясь не поддаваться панике, которая уже давно начала мною овладевать.

Спустя три минуты после ухода Хансена я добрался до центрального поста и заглянул внутрь. В лицо мне сразу же ударил сильный запах дыма. Я услышал резкий голос Свенсона:

– Заходите скорее и закройте за собой дверь!

Выполнив требование капитана, я живо прошмыгнул внутрь и попробовал оглядеться. Но не тут-то было: глаза слезились так, словно мне в лицо швырнули целую пригоршню перца. А от черного едкого дыма раздирало горло и невозможно было дышать.

– С той стороны, за дверью, вам было бы много лучше, – сухо сказал Свенсон. – Простите за столь резкое обращение, доктор, но мы не хотим, чтобы дым распространялся дальше.

– Где пожар?

– В турбинном отсеке. – Свенсон мог бы рассуждать таким тоном о погоде, сидя на парадном крыльце своего дома. – Но в какой секции – мы точно не знаем.

– Двигатели… – проговорил я. – Почему они стали?

Капитан протер глаза носовым платком и обменялся двумя-тремя словами с матросом, который натягивал на себя плотный резиновый комбинезон и противогаз. У него, в руках была коробка со шкалами. Потом Свенсон прошел вместе с ним мимо штурманского стола и эхоледомера к большой тяжелой двери, выходившей в коридор, что вел к турбинному отсеку. Они повернули ручки и открыли дверь. В дверной проем тут же ворвались густые клубы, черного дыма, матрос в комбинезоне и противогазе быстро шагнул в коридор и закрыл за собой дверь. Задраив ее наглухо, Свенсон вернулся к пульту управления и стал нащупывать микрофон.

– Говорит капитан. – Его голос гулко разнесся по центральному посту. – Пожар в турбинном отсеке. Причина возгорания пока не установлена. Возможна утечка радиации.

Так вот оно что: значит, в руках у матроса, скрывшегося за тяжелой дверью, был счетчик Гейгера!

А капитан между тем продолжал:

– Сейчас мы пытаемся определить зону распространения огня. Это нелегко – видимость практически нулевая. Во избежание короткого замыкания и взрыва электричество в турбинном отсеке отключено. Мы перекрыли все воздухоочистительные системы. Так что курить на борту до особого распоряжения категорически воспрещается. Свет везде выключить, кроме тех мест, где без него не обойтись. Передвижение по кораблю ограничить. О дальнейшем ходе дел буду сообщать.

Я вдруг ощутил, что рядом со мной кто-то стоит. Это был доктор Джолли. Обычное жизнерадостное выражение с его лица как рукой сняло – вид у него был озабоченный, удрученный, по щекам текли слезы – от дыма. Поникшим голосом он спросил меня:

– Не кажется ли вам, что это уж слишком, старина? Я теперь и не знаю что делать – то ли радоваться, что нас спасли, то ли нет. Ни покурить тебе, ни включить свет, ни погулять. Неужели случилось то, о чем я даже опасаюсь подумать?

– Боюсь, что да. – На вопрос Джолли ответил сам Свенсон. – Случилось именно то, что способно ввергнуть в ужас капитана любой атомной подводной лодки, – пожар подо льдом. Мы оказались в куда худшем положении, чем дизельная подлодка, поскольку на «Дельфине» имеется только одна аккумуляторная батарея, но ее не хватит даже на то, чтобы покрыть и треть расстояния, отделяющего нас от открытого моря. Кроме того, только с ее помощью мы сможем снова запустить реактор. Если же она сядет, произойдет то, о чем лучше и не говорить.

– Ваши слова звучат не очень-то обнадеживающе, капитан, – обреченным голосом проговорил Джолли.

– Это уж точно! Но пока что дела обстоят именно так.

– А что с компасами? – поинтересовался я.

– Если запасная батарея сядет, три гирокомпаса и инерциальная навигационная система попросту перестанут работать. В этих широтах от магнитного компаса проку никакого – стрелка скачет кругами, как сумасшедшая. Однако мы не собираемся умирать, правда, Джон? – этот вопрос капитан уже задал подошедшему к нам Хансену.

– Сэр, Сандерс там… за эхоледомером… Ему нужен противогаз, а то сквозь дым он ни черта не разглядит.

– Выдайте ему все, что надо, пускай только не сводит глаз с приборов. Если обнаружит разводье шириной хотя бы с ладонь или лед толщиной футов в восемь-девять, докладывайте немедленно – будем всплывать.

– Торпеды? – с сомнением в голосе спросил Хансен. – Но мы уже три часа идем подо льдом, который не прошибет ни одна торпеда. А с такой скоростью мы будем тащиться под ним еще три года. Я сам встану к эхоледомеру. Все равно из-за этой проклятой руки я больше ни на что не гожусь.

– Благодарю вас, лейтенант. Но сперва передайте старшему мотористу Гаррисону, чтобы выключил углекислотный очиститель в кормовом отсеке.

– Но ведь это же опасно для здоровья тяжелораненых, – возразил было я.

– Знаю, – согласился Свенсон. – И мне чертовски неприятно причинять им лишние мучения. Чуть позже, когда станет совсем трудно дышать, я велю включить воздухоочистительные системы – но только в лазарете и дозиметрической лаборатории…

Капитан вдруг повернул голову в сторону приоткрывшейся двери, что вела в кормовые отсеки, через которую к нам опять ворвались клубы черного дыма, – вернулся матрос в защитном комбинезоне. Как я успел заметить, ему пришлось довольно туго. Свенсон и еще двое подхватили его под руки в тот самый миг, когда он, споткнувшись о порог, буквально ввалился, на центральный пост, а кто-то из офицеров быстро задраил за ним тяжелую дверь.

Свенсон сорвал с матроса противогаз, и я узнал Мерфи, того самого Мерфи, с которым мы на пару задраивали злосчастную крышку торпедного аппарата. Таких парней, как Мерфи и Роулингс, подумал я, всегда посылают на самые опасные задания, будто они только для этого и созданы.

Лицо у Мерфи побелело, глаза закатились, он жадно хватал ртом воздух.

– Простите, капитан, – задыхаясь, проговорил он. – Но там и противогаз как мертвому припарки. Настоящая преисподняя, доложу я вам. – Затем, вымученно улыбнувшись, Мерфи добавил: – Хотя, в общем-то, положение не настолько уж безнадежное, капитан. Утечки радиации нет.

– А где счетчик Гейгера? – бесстрастно спросил Свенсон.

– Кажется, посеял по дороге, сэр. Я даже не знаю точно, где находился. Верно говорю, сэр. Там в трех шагах не видно ни зги. Помню, я споткнулся, упал – по-моему, в машинном отделении – и выронил счетчик. Но я успел все проверить до того, как упал: ни малейших признаков радиации. – Мерфи поднял руку, отстегнул от плеча пленочный дозиметр и сказал: – Вот, сэр, сами поглядите.

– Быстро проявите пленку. Отличная работа, Мерфи. А теперь ступайте в столовую; да глотните свежего воздуха…

Вскоре принесли проявленный пленочный дозиметр. Свенсон внимательно его изучил, улыбнулся и, вздохнув, сказал:

– Мерфи не ошибся. Утечки радиации нет. Слава тебе, Господи.

Тут распахнулась передняя дверь, и на центральный пост, точно вихрь, ворвался матрос, в котором я без труда узнал Роулингса.

– Получил вот разрешение от старшего торпедиста Паттерсона обратиться к вам, сэр, – бойко доложил Роулингс. – Только что видел Мерфи, его шатает, как в шторм, мы со старшиной считаем, что таким молокососам нельзя…

– Значит, если я верно вас понял, Роулингс, вы жаждете отправиться туда следующим?

– Ну, не то чтоб уж очень, сэр. Хотя, с другой стороны, разве здесь еще есть желающие?

– Торпедный расчет «Дельфина» всегда отличался самомнением.

– Может, ему попробовать пробраться туда с подводным дыхательным аппаратом, раз от противогаза мало толку? – предложил я.

– И то правда, капитан. Что, если в турбинном отсеке прорвало главную паровую магистраль и произошла утечка пара? Я сходил бы и проверил, – сказал Роулингс и самоуверенно прибавил: – Я пробуду там ровно столько, сколько понадобится, чтобы залатать прореху. – Затем он повернулся к Хансену и, широко улыбнувшись, сказал: – Однажды, лейтенант, когда мы торчали посреди этих проклятых льдов, вы послали меня к чертям собачьим. Но на этот раз, уж будьте спокойны, я себе медаль заработаю. Готов побиться о какой угодно заклад.

С этими словами Роулингс натянул комбинезон, надел кислородный аппарат с маской и скрылся за тяжелой дверью в турбинный отсек.

Вскоре зазвонил телефон. Хансен снял трубку и после короткого разговора повесил ее на рычаг.

– Это Джек Картрайт, капитан. – Лейтенант Картрайт был командиром группы главных двигателей и нес вахту на посту управления энергетической установкой. Когда начался пожар, ему пришлось отступить в кормовой отсек. – Кажется, они там наглотались дыма и намертво застряли в кормовом. Говорит, сейчас с ним все в порядке и просит прислать ему и одному из его людей противогазы и кислородные маски, а то они никак не могут пробраться к мотористам в турбинном отсеке.

– Думаете послать к ним кого-нибудь? – спросил Свенсон.

– Нет, лучше сам схожу. Пусть меня сменят на эхоледомере.

– Хорошо. Поторопитесь: одна нога там, другая тут.

Через минуту Хансен был готов к вылазке в турбинный отсек. А еще спустя пять минут он снова стоял с нами на центральном посту и стаскивал с себя кислородный аппарат. Его бледное лицо было усеяно бисеринками пота.

– Пожар действительно произошел в турбинном отсеке, – мрачно доложил он. – Сейчас там похлеще, чем в преисподней. Но ни огня, ни искр я почему-то не заметил. Хотя, впрочем, там столько дыма, что ни черта не разглядишь.

– Роулингса видели? – спросил Свенсон.

– Нет. А что, он разве не звонил?

– Раза два, но… – раздался звонок. – Ну вот. С ним все в порядке. Что там в кормовом, Джон?

– Полно дыма и видно хуже, чем здесь. Раненым очень плохо, особенно Болтону. Дым, похоже, проник туда еще до того, как они успели задраить все двери.

– Передайте Гаррисону, пусть включит воздухоочистители. Но только в дозиметрической лаборатории.

В течение следующих пятнадцати минут телефон звонил трижды. Затем открылась дверь, ведущая в кормовые отсеки, – и на центральном посту снова стало черно от дыма.

Это вернулся Роулингс. Он едва держался на ногах и даже не мог снять с себя комбинезон с кислородным аппаратом. Но, невзирая на перенесенные тяготы, Роулингс радостно улыбался.

– Утечки пара нет, капитан, голову даю на отсечение, – выдавил он из себя, сделав предварительно три глубоких вдоха. – Очаг пожара внизу, в машинном отделении, там повсюду летают искры. Огонь есть, но немного. В турбине высокого давления по правому борту горит обшивка.

– Считайте, что медаль уже у вас в кармане, Роулингс, – пообещал Свенсон. – Даже если мне придется отлить ее самому. – Он повернулся к прибывшей на центральный пост пожарной команде и сказал: – Вы что, не слышали? Огонь в турбине правого борта! Разбейтесь на четверки. Работать по пятнадцать минут, не больше. Лейтенант Рэберн возглавит первую группу. Вперед!

Когда аварийная команда ушла, я спросил Свенсона;

– Это серьезно? Сколько, времени уйдет на тушение пожара?

– В лучшем случае часа три-четыре. Машинное отделение – гигантский запутанный лабиринт, начиненный трубами, радиаторами, конденсаторами, да еще этот растреклятый паропровод в несколько миль длиной, не считая огромного корпуса турбины…

– Но из-за чего все-таки произошел пожар?

– Самовозгорание обшивки. Такое бывало уже не раз. Лодка прошла больше пятидесяти тысяч миль – за это время, я думаю, обшивка успела насквозь пропитаться маслом. Покинув «Зебру», мы шли на предельной скорости – вот от переизбытка тепла эта штуковина и загорелась… Джон, как там Картрайт?

– Пока ни слуху ни духу.

– Он уже торчит там добрых двадцать минут, если не больше.

– Когда я уходил, они с Рингменом только надевали комбинезоны… Сейчас позвоню в кормовой. – Набрав номер, Хансен послушал, ответил и с мрачным видом повесил трубку. – Из кормового сообщают, что их уже нет двадцать пять минут. Может, сходить проверить, сэр?

– Нет, оставайтесь здесь. Я не…

Капитан осекся на полуслове, услыхав, как со скрежетом отворилась дверь в кормовой отсек. На центральный пост, шатаясь, ввалились два человека. Один из них поддерживал другого – тому, видно, было совсем худо. Когда с обоих сняли кислородные маски, в одном из них я признал матроса, сопровождавшего Рэберна. Вторым оказался командир группы главных двигателей Картрайт.

– Лейтенант Рэберн отослал нас сюда вместе с лейтенантом Картрайтом, – выдохнул матрос. – Похоже, ему плохо, капитан.

Картрайт, казалось, вот-вот потеряет сознание. Однако, являя собой пример завидного мужества, он из последних сил выговорил:

– Рингмен… Пять… пять минут назад. Мы уже возвращались…

– Так что же случилось с Рингменом? – мягко вернул его к исходной мысли Свенсон.

– Он свалился вниз. В машинное отделение. Я… я кинулся за ним – попробовал поднять его по трапу. А он как закричит. О Господи, он так кричал! Я… он…

Картрайта вдруг повело в сторону, и, если б его вовремя не поддержали, он упал бы со стула.

– Скорее всего у Рппгмена внутренние ушибы или даже переломы, – предположил я.

– Тысяча чертей! – чуть слышно выругался Свенсон. – Проклятье! Переломы. Да еще там, внизу. Джон, проводите Картрайта в столовую команды. Переломы!

– Прошу вас, принесите мне комбинезон и кислородную маску, – сказал вдруг Джолли. – А я пока сбегаю в лазарет за аптечкой первой помощи.

– И вы туда же! – Свенсон покачал головой. – Чертовски благородно с вашей стороны, Джолли. Я ценю вашу самоотверженность, но не позволю…

– Хотя бы в виде исключения, старина, наплюйте на устав, – мягко перебил его Джолли. – Не забывайте, капитан, что мы все в одной лодке, и либо вместе пойдем на дно, либо поплывем дальше. Я говорю вполне серьезно.

– Вы же понятия не имеете, как обращаться с дыхательным аппаратом.

– Но ведь вы меня научите, правда? – не без иронии сказал Джолли и вышел.

Взглянув на меня, Свенсон было начал:

– Вы думаете…

– Джолли, безусловно, прав. У вас нет выбора.

– Просто вам никогда не приходилось бывать в машинном отделении. Там совершенно негде развернуться. Он даже палец не сможет перевязать…

– А кто вам сказал, что Джолли будет кого-то перевязывать или обследовать? Он сделает Рингмену обезболивающий укол, чтобы облегчить страдания.

Свенсон кивнул и, сжав губы, отошел взглянуть на эхоледомер. А я между тем обратился к Хансену:

– Как ужасно все складывается, вы не находите?

– И не спрашивайте, дружище. Хуже не придумаешь, если учесть, что воздуха нам хватит от силы на несколько часов.

– Звучит весьма обнадеживающе, – заметил я. – А сколько времени уйдет на то, чтобы снова запустить реактор?

– По меньшей мере час. Но сначала надо потушить огонь и отладить систему безопасности. Так что на все про все – час.

В это время на центральный пост с медицинской сумкой в руке, кашляя и отплевываясь, вошел Джолли. Хансен наспех показал ему, как пользоваться кислородным аппаратом, и Джолли тут же натянул на себя комбинезон и дыхательную маску. В сопровождающие ему выделили Брауна, который перед тем доставил на центральный пост Картрайта – Джолли никогда бы не нашел трап, что вел из турбинного отсека в машинное отделение.

– Пошевеливайтесь там, Джолли, – напутствовал его Свенсон. – Я буду ждать вас через десять минут.

Они вернулись ровно через четыре минуты, без Рингмена, причем Браун тащил на себе бесчувственное тело Джолли.

– Не могу сказать точно, что произошло, – задыхаясь, начал Браун. Он и сам чуть не падал: ведь Джолли весил больше его фунтов на тридцать. – Не успели мы зайти в турбинный отсек – я шел впереди, – как вдруг доктор Джолли свалился на меня сзади – видать, обо что-то споткнулся. И мы оба грохнулись на палубу. Потом я, конечно, поднялся, а он лежит, не шелохнется. Я посветил на него фонариком – кислородная маска съехала на сторону. Я как мог надвинул ее на место и вытащил доктора из отсека.

– Право слово, – в раздумье проговорил Хансен, – должность врача у нас на борту не самая безопасная. Надо же, было целых три костоправа, и всем троим досталось, да еще как. Тут уж и правда ничего не скажешь, да, капитан?

Свенсон промолчал.

– Рингмену нужен обезболивающий укол, – произнес я. – Вы умеете делать уколы?

– Нет.

Я открыл медицинскую сумку Джолли, порылся в груде склянок и в одном из отделений крышки наконец обнаружил то, что искал. Наполнив шприц, я ввел иглу себе под кожу в области левого предплечья и сделал инъекцию.

– Обезболивающее, – сказал я, – чтобы можно было работать и левой рукой.

Бросив взгляд на Роулингса, который вроде бы уже оклемался, я спросил:

– Как самочувствие?

– Лучше не бывает. – Он встал со стула и стал натягивать комбинезон. – Будьте спокойны, док. Торпедист первого класса Роулингс с вами.

Он улыбнулся – и лицо его тут же скрылось под маской, Через две минуты мы с ним уже были в турбинном отсеке.

Здесь было настоящее пекло. А дыма скопилось столько, что даже при свете мощных фонарей ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Но мой кислородный аппарат работал нормально, и особых неудобств я не испытывал. Поначалу.

Роулингс взял меня за руку и повел к трапу, спускавшемуся в машинное отделение. Перегнувшись через трап, я услышал внизу яростное шипение огнетушителя.

Человек с огнетушителем – это был Рэберн – заметил нас. Мы быстро спустились в машинное отделение, и Рэберн новел меня по лабиринту туда, где находился Рингмен. Тот неподвижно лежал на спине, но был в сознании. Нагнувшись к нему, я открыл аптечку, достал ножницы и распорол комбинезон у него на плече. Потом сделал укол. Спустя две минуты Рингмен уже спал. Потом с помощью Роулингса я наложил ему на сломанную ногу шину и накрепко перетянул бинтом. Вскоре подоспели два человека из пожарной команды – они помогли нам поднять Рингмена по трапу в турбинный отсек, а дальше мы понесли его уже вдвоем с Роулингсом. К тому времени я весь взмок.

Когда мы наконец добрались до центрального поста, я, не успев сорвать с себя кислородную маску, зашелся от кашля, из глаз ручьями потекли слезы. За время нашего отсутствия дыма здесь изрядно прибавилось.

– Благодарю вас, док, – сказал Свенсон. – Ну, как там, в машинном?

– Довольно паршиво. Не то чтоб уж очень… Пожарные группы надо бы менять каждые десять минут.

– Людей у нас сколько угодно. Согласен, пусть работают по десять минут.

Два дюжих матроса подняли Рингмена и понесли в лазарет. Роулингс отправился отдыхать в столовую команды, но прежде он решил зайти вместе со мной в лазарет. Взглянув на мою забинтованную руку, он заметил:

– Три руки все равно лучше, чем одна, даже если две из них принадлежат такому бестолковому малому, как я.

Бенсон лежал на койке, время от времени вздрагивая, и бормотал что-то невнятное. Он все еще был без сознания. Капитан Фольсом спал крепким, безмятежным сном, что меня премного удивило, поскольку кругом царил страшный переполох, однако Роулингс объяснил, что лазарет – единственное место на корабле, где нет репродуктора селекторной связи, и что дверь и стены здесь не пропускают ни единого звука.