Текст книги "Искатель. 1994. Выпуск №5"

Автор книги: Алистер Маклин

Соавторы: Кен Парди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Это какой-то кошмар, – слабым голосом выговорил Джолли. – Клянусь Богом, я даже не пойму, о чем вы говорите.

– Факт номер пять, – неумолимо продолжал я. – Джолли нужно было во что бы то ни стало задержать возвращение «Дельфина» в Шотландию. Он мог этого добиться, убедив нас, что Болтон и Браунелл, находившиеся в крайне тяжелом состоянии, не выдержат транспортировку. Однако на «Дельфине» были еще двое врачей: Бенсон и я, и мы могли нарушить все его планы, если бы пришли к выводу, что Болтон с Браунеллом вполне транспортабельны. И тогда Джолли попытался устранить нас обоих.

Начнем с Бенсона. В тот день стояла почти кромешная темень. Но Джолли тем не менее разглядел в луче прожектора Бенсона, который поднимался перед ним и уже достиг ограждения мостика. Джолли резко рванул на себя веревку – и Бенсон, поскользнувшись на обледенелом борту, тут же потерял равновесие. Всем показалось, будто он рухнул на Джолли. На самом деле все обстояло по-другому. Через секунду после того как Бенсон упал, послышался хруст – несчастный доктор и правда ударился головой, но не об лед, а о сапог Джолли.

– Вы рехнулись. Это сущий вздор. Вы все равно ничего не докажете.

– Поглядим. Джолли утверждал, будто Бенсон свалился ему прямо на голову. А для вящей убедительности он и сам кинулся головой об лед. Но сознания он не терял – не успели мы принести его в лазарет, как он пришел в себя. Я нащупал у него на голове всего-навсего маленькую шишку.

Потом Джолли напал на меня. Прямых тому доказательств у меня, конечно, нет. Однако Джолли был рядом, когда я спросил у вас, капитан, где находится кладовая медицинского имущества. Он прошмыгнул следом за мной и Генри и ослабил запор на крышке люка. Но со мной ему повезло меньше, чем с Бенсоном. Тем не менее даже после этого, когда мы на следующее утро отправились на станцию, Джолли все равно пытался воспрепятствовать тому, чтобы Болтона и Браунелла перенесли на борт, уверяя, будто состояние Болтона по-прежнему крайне тяжелое. Но вы, капитан, тогда настояли на своем.

– Что касается Болтона, тут я был совершенно прав, – неестественно спокойным голосом сказал Джолли. – Болтон умер.

– Вот именно, – согласился я. – Его убили вы. И уже только за одно это убийство вас следует вздернуть. Не знаю почему, но Джолли нужно было непременно остановить корабль. Или, по крайней мере, задержать. Вот он и устроил пожар – чтобы вы, капитан, отдали приказ выключить реактор. Турбинный отсек – лучшего места для поджога на корабле не сыскать. В лазарете он смастерил хитроумное устройство замедленного действия вроде дымовой шашки с бикфордовым шнуром.

Джолли надо было найти веский повод, чтобы проникнуть в турбинный отсек, когда там никого не будет. Это можно было сделать только глубокой ночью.

И вот поздно вечером, накануне пожара, наш неутомимый доктор отправился осматривать своих пациентов. Я пошел вместе с ним. Болтон лежал в дозиметрической лаборатории, куда можно попасть только через турбинный отсек. В лаборатории за ранеными присматривал вахтенный матрос, и Джолли предупредил, чтобы он немедленно сообщил ему, если состояние Болтона ухудшится. Что тот и сделал. После пожара я опросил механиков и мотористов. В ту роковую ночь, около половины второго, один из них, что нес вахту, видел, как Джолли проходил через турбинный отсек, в дозиметрическую лабораторию, куда его срочно вызвал дежурный матрос. Минуя турбинный отсек, Джолли незаметно подбросил дымовую шашку, не забыв предварительно поджечь бикфордов шнур. Однако он никак не предполагал, что шашка закатится под турбину с насквозь промасленной обшивкой, которая могла вспыхнуть даже от небольшого количества тепла.

Что же касается Болтона, то Джолли действительно его убил. И доказательство тому – лист фольги, сплошь покрытый отпечатками его пальцев. Именно эту фольгу Джолли положил той ночью Болтону на обожженное предплечье сразу после того, как сделал ему обезболивающий укол – ведь Болтон сильно страдал. Однако, перед тем как нанести на фольгу мазь, он насыпал на нее поваренной соли. Джолли знал, что обезболивающее начнет действовать через три-четыре часа и что вместе с мазью в рану Болтона попадет соль. Болтон кричал от дикой боли. И вскоре умер от шока. По милости Джолли.

Кстати, доблесть и героизм, проявленные им при тушении пожара, не более чем показуха. Когда Джолли в первый раз попал в задымленный турбинный отсек, там было настоящее пекло, ему это пришлось не по душе, и он симулировал обморок, чтобы его скорее вынесли на более или менее свежий воздух. Потом…

– Но ведь с него чуть было не слетела маска, – возразил Свенсон.

– Он сам ее сдвинул. Любой из нас сможет задержать дыхание на десять-пятнадцать секунд. Что, собственно, Джолли и сделал. Потом он не вылезал из турбинного отсека. Но только потом, когда пожар уже почти потушили. К тому же на нем постоянно была кислородная маска. Так что чистым воздухом он надышался больше, чем любой из нас. Верно, Джолли?

Он не ответил.

– Где пленки, Джолли?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – хладнокровно сказал доктор. – Клянусь Господом, руки у меня чисты.

– В таком случае, как объяснить, что на фольге с вашими отпечатками пальцев остались следы соли?

– Ни один врач не застрахован от ошибки.

– Ошибки! Бросьте изворачиваться, Джолли. Где пленки?

– Ради Бога, оставьте меня в покое, – попросил он.

– Ну, как знаете. – Я взглянул на Свенсона. – На «Дельфине» ведь найдется надежное место для нашего приятеля?

– Найдется, – сурово ответил Свенсон, – И я лично препровожу его туда.

– Никто из вас не сдвинется с места! – вдруг рявкнул Киннэрд. Он буравил меня жестким взглядом, в руках у него был люгер, нацеленный прямо мне в лоб.

XIII

– Ох уж эта контрразведка! А вы, Карпентер, я погляжу, тоже не лыком шиты! – изменившимся, слащавым голосом проговорил Джолли. – Однако, старина, фортуна – штука чрезвычайно капризная. И не вам этому удивляться. Вы, безусловно, еще тот ловкач. Но прошу вас – впредь без глупостей. Киннэрд – первоклассный стрелок, и вы все у него на мушке.

Джолли осторожно приложил платок к окровавленным губам, поднялся, подошел ко мне и свободной рукой ощупал мою одежду.

– Ну и ну, – изумился он, – вы даже не прихватили с собой пистолет. Как же вы допустили этакую промашку, а, Карпентер? Не откажите в любезности, повернитесь к Киннэрду спиной.

Я безропотно повиновался. И Джолли, самодовольно ухмыльнувшись, дважды со всего размаха ударил меня по лицу. Я пошатнулся.

– Значит, как я и думал, Киннэрд с вами заодно, – медленно, с трудом выговорил я. – Выходит, это он так ловко орудовал пистолетом?

– Мне бы не хотелось приписывать себе все заслуги, дружище, – с нарочитой скромностью признался Киннэрд. – Мы их, скажем так, поделили поровну.

– Стало быть, именно вы отправились на поиски капсулы, – продолжал я. – Оттого-то небось и обморозили себе лицо?

– Просто на обратном пути я сбился с дороги, – подтвердил Киннэрд.

– Джолли, Киннэрд, – с недоумением проговорил Джереми. – Вы же были нашими товарищами. Вы – грязные, мерзкие скоты…

– Полегче! – пригрозил ему Джолли. – Киннэрд, не стоит утруждать себя ответами на глупые вопросы. В отличие от Карпентера, мне не доставляет никакого удовольствия обсасывать подробности и превозносить собственные заслуги. Как вы верно подметили, Карпентер, я – человек действия. Капитан Свенсон, подойдите-ка к телефону, вызовите центральный пост и прикажите всплывать – мы ложимся на обратный курс.

– А не сдается ли вам, Джолли, что вы перегибаете палку? – без тени волнения в голосе спросил Свенсон. – Похитить подводную лодку вам не удастся.

– Киннэрд, – обратился Джолли к сообщнику, – наведите-ка пистолет Хансену на грудь и, как только я досчитаю до пяти, нажмите на курок. Раз, два, три…

Свенсон махнул рукой, прошел через всю кают-компанию к висевшему на переборке телефону и отдал соответствующий приказ. Потом вернулся на свое место и посмотрел на меня с немым укором. Я окинул быстрым взглядом кают-компанию: Джолли, Хансен и Роулингс стояли, Забрински с каким-то журналом в руках сидел чуть поодаль. Остальные располагались за столом. Киннэрд с пистолетом держался от всех на почтительном расстоянии.

– Похищение атомной подводной лодки – дело весьма увлекательное и довольно выгодное, капитан Свенсон, – сказал Джолли. – Однако я не собираюсь превышать свои полномочия. Нет, мы попросту оставим вас. Неподалеку курсирует советский корабль с вертолетом на юте. Через какое-то время, капитан, вы отправите радиограмму на частоте, которую я вам назову, сообщите наши точные координаты – и за нами прилетит вертолет.

– Куда вы спрятали пленки? – настойчиво спросил я.

– Они уже у русских, на корабле.

– Где-где?! – воскликнул Свенсон. – Но как, черт побери, они могли к ним попасть?

– Уж не обессудьте, старина. В отличие от Карпентера, я не привык попусту чесать языком. Настоящий профессионал, дорогой капитан, никогда не раскрывает своих секретов.

– Неужели вы надеетесь, что все это сойдет вам с рук? – мрачно спросил я, едва ворочая языком и с трудом шевеля распухшими губами.

– А вы, похоже, уверены в обратном? Но ведь вам, как никому другому, должно быть известно – преступление отнюдь не всегда приводит к наказанию.

– На вашей совести восемь смертей, – изумленно рассуждал я. – А вы тут стоите и самодовольно похваляетесь…

– Самодовольно? – задумчиво переспросил Джолли. – Нет, лично я никакого самодовольства в этом не вижу. Я – профессионал, а профессионалы никогда не убивают без надобности. И уж если мне пришлось пойти на убийство, значит, это было необходимо. Только и всего.

– Вы уже трижды назвали себя профессионалом, – медленно проговорил я. – Допускаю, я, видно, и впрямь совершил ошибку, недооценив вас как противника. Вас не престо внедрили в команду «Зебры». Судя по всему, вы давно в этой игре…

– Лет шестнадцать, старина, – невозмутимо уточнил Джолли. – Мы с Киннэрдом – лучшие агенты во всей Великобритании.

– Так вы признаетесь в том, что совершили восемь убийств?

Джолли пронзил меня холодным взглядом и, немного по-, размыслив, произнес:

– Чертовски нелепый вопрос, Карпентер. Ну да, разумеется. Я ведь уже говорил. А почему это, собственно, вас интересует?

– А вы, Киннэрд?

Бросив на меня подозрительный взгляд, Киннэрд спросил:

– Зачем вам это знать?

– Если вы ответите на мой вопрос, я охотно отвечу на ваши. – Боковым зрением я уловил, что Джолли не сводит с меня сузившихся до щелок глаз. Он, очевидно, смекнул, что в моих словах кроется подвох.

– Вы прекрасно знаете, приятель, я тоже приложил руку к этому делу, – холодно проговорил Киннэрд.

– Что, собственно, и требовалось услышать. Таким образом, только что в присутствии свидетелей вы оба признались в том, что совершили восемь убийств. А теперь, Киннэрд, я отвечу на ваш вопрос. Мне нужно было услышать ваше устное признание, поскольку, кроме фольги и еще кое-чего, о чем я вскоре упомяну, у нас не было сколько-нибудь существенного доказательства вашей вины. Зато теперь оно есть, и, боюсь, вы уже никогда не сможете применить свои незаурядные таланты в какой бы то ни было области. И корабля с вертолетом вам не видать как своих ушей. Очень скоро вы оба будете болтаться на виселице.

– Что за вздор! – презрительно усмехнулся Джолли. Однако в его усмешке я уловил оттенок беспокойства. – Вы блефуете?

Оставив его вопрос без ответа я продолжал:

– О том, что у вас был сообщник, Джолли, я догадался пару дней назад. И мое подозрение пало именно на вас, Киннэрд. Вы жили с Джолли в одном домике и имели прямой доступ к радиопередатчику. Кстати, дверь в радиорубку вовсе не заклинило, когда Нэсби примчался к вам, чтобы предупредить о пожаре. Просто вы налегли на дверь изнутри всем весом и не впустили повара. Далее. Грант был помощником радиста – вашим помощником, Киннэрд. Он, вероятно, видел, как вы убили кого-то из людей Холлиуэлла, и вы попытались убрать его, ударив по шее, сбоку – на этом месте я обнаружил у него сильный кровоподтек. Вы оставили тело Гранта в горящем домике, надеясь, что тот сгорит заживо, но вы просчитались – капитан Фольсом бросился в охваченную пламенем радиорубку и вынес Гранта. Живого, но без сознания. А это совсем не входило в ваши планы, верно, Джолли? Если бы Грант вдруг очнулся, он немедленно сообщил бы обо всем, что видел. Но добить его сразу вам не удалось – в главном жилом домике, куда вы все перебрались после пожара, постоянно кто-то находился. Когда же прибыли мы, вами овладело отчаяние. Но вы все же рискнули. Помните, я удивился, узнав, что вы израсходовали почти все запасы морфия? Позже мне все стало ясно. Вы регулярно вводили Гранту морфий, чтобы он не пришел в себя. А потом вкололи ему последнюю шальную дозу, от которой он и умер. Или я не прав?

– А вы умнее, чем я думал, – невозмутимо сказал Джолли. – Я действительно недооценивал вас. Правда, теперь это уже не имеет никакого значения, старина.

– Джолли, – не обратив внимания на его слова, продолжал я, – как вы думаете, почему я, подозревая вас и Киннэрда, позволил вам обоим завладеть инициативой?

– Откуда вы могли знать, что Киннэрд вооружен? – спросил Джолли.

– Откуда? – Я перевел взгляд на Киннэрда. – А вы уверены, что ваш пистолет в полном порядке?

– На этой трухлявой мякине, приятель, меня не проведешь, – презрительно бросил Киннэрд.

– Я просто спросил, только и всего, – мягко ответил я. – Правда, при этом подумал – может, бензин, остававшийся в баке тягача, разъел в пистолете всю смазку?

Джолли приблизился ко мне почти вплотную, глаза его сверкали холодным блеском.

– Как вы узнали? Что вы еще удумали?

– Впрочем, на самом деле пистолет в топливном баке обнаружил капитан Свенсон, – сказал я. – Вы оставили его там потому, что знали – на борту вас могут подвергнуть досмотру. Но «профессионал» ни за что на свете не расстанется со своим оружием без серьезных причин, не так ли, Джолли? Я был уверен, вы воспользуетесь любой возможностью, чтобы вернуться на станцию и взять пистолет. Вот я и положил его обратно в бак.

– Черт бы вас побрал, Карпентер! – не выдержал Свенсон. – И вы ничего мне не сказали. Забыли, да?

– Я умышленно ничего не сказал. А пистолет я подложил в бак после того, как почти вычислил Джолли. Потом я понял, что у него есть сообщник и что скорее всего это – Киннэрд. Именно он извлек затем пистолет из бака, поскольку Джолли уже не мог вернуться на станцию. Это вызвало бы лишние подозрения. А теперь, Киннэрд, поднимите пистолет вверх.

– По-моему, ваш блеф слишком затянулся, приятель. – Оружие было направлено мне прямо в лицо.

– Это ваш последний шанс, Киннэрд. Делайте, что я говорю, иначе через двадцать секунд вам понадобится помощь врача.

Киннэрд грязно выругался. Тогда я коротко сказал:

– Действуйте, Роулингс.

Все разом посмотрели на Роулингса. Тот стоял со скрещенными на груди руками, оперевшись спиной на переборку. Киннэрд тоже перевел взгляд на Роулингса, нацелив на него пистолет. В следующий миг раздался знакомый трескучий выстрел манлихера, Киннэрд вскрикнул – люгер выпал из его простреленной руки. Забрински, держа в одной руке мой пистолет, а в другой журнал с аккуратной черной дыркой посередине, с восхищением оценил свою работу и, повернувшись ко мне, спросил:

– Я ведь все сделал, как вы просили, док?

– Отличная работа, Забрински. Благодарю вас.

– Да уж, работа что надо, – пробурчал Роулингс и, подобрав упавший люгер направил его на Джолли. – Как вы, наверное, успели заметить, даже Забрински умудрился не промахнуться с четырех футов. – Порывшись у себя в кармане, Роулингс извлек упаковку бинта и, швырнув ее Джолли, добавил: – Ведь доктор Карпентер предупреждал, что вашему дружку может понадобиться помощь врача. Вот видите, он оказался прав, так что вам и карты в руки.

– Нет уж, прошу покорно, – злобно огрызнулся Джолли.

Роулингс посмотрел на Свенсона и спокойно спросил:

– Сэр, разрешите шарахнуть доктора Джолли разок по башке. Вот этим старым добрым пистолетом. Может, тогда он будет делать то, что ему велят.

– Валяйте, – мрачно ответил Свенсон.

Разрешение капитана вмиг возымело должное действие. Джолли выругался и принялся сдирать с бинта упаковку.

С минуту-другую, пока все присутствующие безмолвно наблюдали за нервными неловкими движениями Джолли, бинтовавшего простреленную руку Киннэрда, в кают-компании царила мертвая тишина, которую наконец нарушил Свенсон.

– Единственное, что я не могу понять, – сказал он, – как Джолли ухитрился избавиться от пленок.

– Да очень просто, – ответил я. – Они дождались, когда мы минуем ледяной барьер, поместили пленки в водонепроницаемый контейнер, прицепили к нему сигнальный буек и выбросили через желоб для отходов на камбузе в море. Сегодня утром Роулингс видел, как Киннэрд проник на камбуз. В руках он держал какой-то контейнер и буек ядовито-желтого цвета.

Кстати, я не совсем точно выразился, когда сказал, что не знаю, почему Джолли хотел задержать возвращение «Дельфина» в Шотландию. Все очень просто. Он получил радиосообщение, что советский корабль не успеет достичь ледяного барьера к тому времени, когда туда с севера подойдет «Дельфин». Русские попросили его сделать все, чтобы лодка оказалась в условленном месте как можно позже. У Джолли даже хватило наглости обсуждать со мной ходовые качества «Дельфина».

Джолли оторвал взгляд от руки Киннэрда и повернулся ко мне – лицо его было искажено от злобы и ненависти.

– Что ж, ваша взяла, Карпентер. Вы действительно одержали верх. Но лишь в одном. В главном вы проиграли. Точные снимки мест дислокации основных американских ракетных баз уже в руках русских.

– Что верно, то верно, русские получили пленки, – согласился я. – Но я отдал бы все на свете, чтобы взглянуть на лица ваших друзей после того, как они их проявят. А теперь, любезный коллега, прошу внимания. Вы пытались убрать меня и Бенсона главным образом затем, чтобы самому заняться лодыжкой Забрински, потому что пленки вы спрятали в гипсе, который наложили ему перед тем, как «Дельфин» прибыл на «Зебру». Ничего не скажешь, идеальный тайник. Однако на беду вам и вашим русским друзьям, я снял с Забрински гипс еще до того, как сказал, что только собираюсь это сделать. Я извлек ваши пленки, заменил их другими и снова наложил ему гипс. И при этом получил еще один набор доказательств против вас. Отпечатки пальцев на пленках – ваши и Киннэрда. Так что проиграли вы, а не я. Джолли, вы не профессионал, и русские в этом скоро убедятся.

С искаженным от ярости лицом, беззвучно шевеля разбитыми губами и как будто не замечая нацеленных на него двух пистолетов, Джолли бросился на меня. Но не успел он сделать и двух шагов, как пуля Роулингса его остановила. Джолли повалился на пол там, где стоял, словно ему на голову рухнул Бруклинский мост. Окинув его презрительным взглядом, Роулингс сказал:

– В жизни не получал большего удовольствия, чем от работы, которую поручил мне доктор Карпентер. Он попросил меня сделать несколько снимков и дал на время фотоаппарат доктора Бенсона. Эти негативы он потом и замуровал в гипс Забрински на место настоящих пленок.

– Так что же вы снимали? – с любопытством спросил Свенсон.

Роулингс довольно усмехнулся.

– Да подряд все картинки, что висят у доктора Бенсона в лазарете: «Мишку-Йога», «Дональда Дака», «Пучеглазика», «Белоснежку в компании семи гномов». Там этого добра навалом. Каждый снимок – конфетка. А цвет – просто загляденье. – Лицо Роулингса расплылось в блаженной улыбке, и он прибавил: – Я, как и вы, док, отдал бы все на свете, лишь бы взглянуть на их лица, когда они проявят пленки.

Кен У. Парди
ШУМ

Доктор Кабат смотрел на Барнеби Хэкета спокойным, изучающим взглядом психиатра.

– Вы рассказали мне очень много, потратив на это довольно мало времени, мистер Хэкет, – задумчиво произнес он, – могу вас заверить, не часто встречается человек, способный так ясно и четко изложить столь сложную проблему. Только одно вы упустили: когда вы впервые заметили это явление?

– Я уже упоминал об этом, но могу и повторить, – ответил Хэкет. – Я учился тогда во втором классе. Мисс Гренч пригнула Томми Барстоу к парте и била его указкой – и вдруг я услышал ее мысли. То был первый раз, когда это заметил я. Но моя мать рассказывала, что раньше всех обратила внимание моя старая нянька – мне тогда было полтора года. Она стояла около меня и думала: «Если этот ребенок швырнет на пол хоть еще одну ложку каши, я его высеку». Я закрыл лицо руками и расплакался. Мерси-Элен – моя нянька – была потрясена. Она с тех пор не решалась меня ударить, просто рука не поднималась.

– Понимаю, – сказал доктор Кабат. – Потом вы сами это заметили в семилетнем возрасте. А теперь вам тридцать два года, и ваша необычайная способность читать мысли усиливается. Или увеличивается чувствительность. Или же, по крайней мере, вы встречаетесь с данным явлением все чаще и чаще.

– Да, это так, – согласился Хэкет. – Раньше – приблизительно раз в неделю. Потом два и три раза в неделю, затем каждый день, два раза в день – как правило, необычные случаи, мелкие, но запоминающиеся. Я вам уже рассказывал о них: например, я уговариваю девушку лечь со мной в постель, она не соглашается, и вдруг слышу, как она себе говорит, как будет себя вести, оказавшись со мной в постели. Такие вот случаи… А потом это наваждение стало повторяться чаще и чаще, прошло шесть месяцев, и сейчас я уже не могу отделить один случай от другого, все слилось в одну картину, но самое ужасное – это то, что я называю шумом.

– Позвольте вас перебить, – сказал доктор Кабат. – Как это понимать – «шум»?

– Я имею в виду обрывки мыслей. Дошло уже до того, что я просто не могу ходить по улицам. Например, чтобы попасть сегодня к вам, я шел пешком по Пятой авеню от Пятьдесят девятой улицы до вашего дома, а это ведь даже не самый оживленный участок Пятой, но я едва выдержал. Мне хотелось кричать во всю глотку, в надежде, что тогда я не буду слышать весь этот шум: обрывки, полумысли, полуфразы. Ужасная мешанина. Да еще так громко, будто радио включили на полную мощность прямо под ухом… А я ведь уже говорил вам, что ничего никогда не забываю. Вот и получается, иду я по улице и откладываю у себя в голове всякую гадость. Я сейчас все это вам прокричу, чтобы вы знали, как это у меня бывает: «Машина не черная, я знаю, я… Взять его поганые два доллара. Игрушки теперь не те… Какая блондинка… Нет, он так и не женился… двадцать девять долларов, как раз столько… Рисковать, как эта картина, она… Комната триста восемь, комната триста восемь… Все равно он умрет раньше… Сукин сын пытался… Господь и отец наш, вмешайся… Я никогда не смогу, никогда… Не выигрывает… Если я не найду туалет… Он всегда терпеть не мог бифштексы, но она, о, она… Ну и что, я подлец, самый подлый, но никогда я не…»

Доктор Кабат поднял руку.

– Я представляю, что это такое. Да.

Барнеби Хэкет медленно покачал головой. Он сидел в мягком кожаном кресле и смотрел снизу вверх на Кабата. Глаза у него были светло-коричневые с рыжеватым оттенком, а волосы светлые. Лицо приятное – тонкое, с правильными чертами.

– Нет, доктор, вы не можете себе это представить, ведь я произношу кусок за куском, мысль за мыслью, а не все сразу, единым потоком. Понимаете, все эти обрывки громоздятся друг на друга, фразы торчат в разные стороны, как колья, пики, винтовки со штыками или что-то в этом роде. Вы должны понять, что фактор расстояния имеет, несомненно, решающее значение: за пределами пятнадцати-шестнадцати футов я не воспринимаю, но вот в круге этих пятнадцати или шестнадцати футов на меня обрушивается все сразу…

– Я понимаю, – сказал Кабат. – Это, должно быть, очень тяжело.

Оба помолчали.

– И все же наверняка бывало так, что эта способность оказывалась для вас полезной, – наконец предположил доктор Кабат. – Взять хотя бы тот пример, о котором мы упомянули – с девушкой. Вы знали, что добьетесь успеха, хотя она и говорила «нет».

– Это верно, – согласился Хэкет. – Пока такие вещи случались время от времени, я ничего не имел против. Мне даже нравилось. Но меня пугает, что это учащается.

– Я думаю, способность воспринимать чужие мысли очень пригодилась бы в бизнесе, – сказал доктор Кабат. – Кстати, чем вы занимаетесь?

– Торгую автомобилями. Я начал разъездным продавцом и, конечно, всегда знал, кто просто приценивается, а кто действительно хочет купить. Так что я зарабатывал кучу денег и через два года откупил все дело. Теперь у меня целая сеть агентств вдоль Восточного побережья: «фольксвагены», «рено», «ягуары» и прочее – только хорошие марки. Моя способность, как вы это называете, действительно явилась большим преимуществом в бизнесе, но сейчас у меня денег больше чем достаточно. Но я не хочу быть крупным магнатом – меня не интересуют все эти отели, пароходы, нефть и прочая ерунда. Я думаю, люди, которые хотят этим завладеть – больные, гнилые внутри, с какой-то червоточиной. – Он выпрямился в кресле. – Послушайте, доктор Кабат, – я был всем доволен, пока, месяца три назад, не начал слышать все больше и больше. В дальнейшем может случиться что-нибудь похуже.

– Как вас понимать – похуже?

Хэкет медленно кивнул и откинулся на спинку кресла.

– Да, если это действительно случится, мне придется убить себя, а я думаю, что это уже началось: мне кажется, увеличивается радиус моего восприятия. Я говорил, что предел – пятнадцать-шестнадцать футов. Ну вот вчера я гулял в Центральном парке – это, знаете ли, очень удобное для меня место, много пустого пространства – и сел на скамейку у пруда. Через некоторое время подошел полицейский и постоял с минуту, глядя на воду. Я начал воспринимать его мысли и ничего в общем необычного в этом не усмотрел – он фантазировал, как один из сыновей майора Вагнера будет кататься здесь зимой на коньках и провалится в воду, а он его вытащит, и его тут же произведут в детективы первого разряда; чушь всякая… А потом он ушел, и до меня стало понемногу доходить, что он стоял далековато от моей скамьи… Я встал и измерил расстояние шагами – получилось восемнадцать футов, если не девятнадцать, ну а потом я кое-что сопоставил и понял, что круг моего восприятия расширился… Если и дальше так пойдет, скоро я буду слышать мысли на расстоянии в полмили, а вы понимаете, что никакой мозг этого долго не вынесет, и я умру. Вы представьте себе на минуту, что получится, если стоять, скажем, у клумб в Радио-сити и воспринимать каждую мысль в окружности радиусом полмили, тысяч сто человек получится, я думаю, и все до одного только и делают, что думают всякую чушь, потому что даже самый набитый дурак и тот думает, а от того, что он думает, у буйвола может шерсть встать…

Глаза Хэкета широко раскрылись, веки вздернулись, как резко поднятые оконные шторы, он обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед.

Доктор Кабат пристально смотрел на него, и его рука медленно тянулась к среднему ящику стола. В этом ящике слева он держал набор транквилизаторов – от совсем легких, чуть сильнее аспирина, до таких, что могли бы успокоить разъяренного быка, а справа – кастет. Никогда не знаешь заранее, что может понадобиться. Не успел он решить, выдвинуть ли ему ящик, как Хэкет вскочил и выбежал из кабинета. Кабат услышал, что он кричит в коридоре, и сам подбежал к двери. «Мадам! Мадам! Одну минуту… Что у вас в руках? Что это?» – вопил Хэкет.

Кабату не удалось догнать Хэкета в коридоре – его пациент уже стоял в холле у открытого лифта и разговаривал с кем-то, кто был внутри. Потом Хэкет повернулся и пошел обратно, и его тусклые глаза были глазами идущего на виселицу. Задев плечом Кабата, он вернулся в кабинет и тяжело опустился в кресло.

– Теперь как под гору покатилось, – пробормотал он, – быстрее и быстрее.

– А в чем дело, мистер Хэкет? – спросил Кабат.

Хэкет ответил не сразу. Он сидел, низко опустив голову.

– Я услышал мысль, – сказал он. – Как раз когда рассказывал вам, что люди все время думают. Какой-то неясный обрывок: «Если она не перестанет так сильно меня сжимать, я ее обмочу…» – и понял, что она исходит от животного, не от человека. Мысль пришла совсем по-новому – на высокой ноте, скрипучая, ворсистая, шероховатая и с острыми углами. Я был в ужасе, в ужасе! Пришлось напрячь все силы, и тогда я смог вскочить и выбежать в холл. Там я увидел женщину, у нее на руках было что-то маленькое и волосатое. – Он опять начал раскачиваться взад-вперед.

– Прекратите! – крикнул Кабат. – Опустите руки. Так что это было?

– Собака, – сказал Хэкет. – Маленькая собачка. Померанская. Я ведь чувствовал, доктор, что это будет быстро прогрессировать. Радиус увеличивается, а сейчас я и животных стал воспринимать. Если бы у меня еще оставалась капля здравого смысла, я бы немедленно бросился в окно. Я знаю, чем это кончится: я буду слышать мысли всех живых существ в мире – от рыбы на самом дне океана, которую еще и не видел никто, до обезьян, сидящих в спутниках на расстоянии в тысячу миль отсюда, и, боже мой, потом я буду слышать всю галактику, а потом дальше, еще дальше… – Он откинулся на спину кресла и закрыл глаза. Лицо его было совершенно белым.

– Не волнуйтесь раньше времени, – сказал доктор Кабат. – Ничего еще не случилось. Может быть, и не случится. Сейчас нам нужно заняться вашим теперешним состоянием, подумать, что мы можем сделать. Следует с чего-то начать.

– Шум, – продолжал Хэкет, будто не слыша, – можете вы себе представить, доктор, что это будет за шум. Живые существа всего мира, миллиарды и миллиарды живых существ, и все они кричат, а я их слышу. Вы можете представить хотя бы тысячную долю подобного шума, а?

– И не собираюсь, – сказал Кабат. – И вам не советую. Ограничимся реальностью и посмотрим, что в наших силах.

– Но вы ведь не думаете, что способны сделать что-либо радикальное, – тихо сказал Хэкет. – Когда я начал все это вам рассказывать, вы решили, что я шизофреник, возможно с параноидными тенденциями. Потом вы поняли, что я действительно обладаю способностью к внечувственному восприятию. Ну а сейчас у вас единственная четко сформулированная мысль – нужно поговорить обо мне с кем-то, кого зовут Гарднер Мэрфи.

– С вами удобно работать, – усмехнулся Кабат. – Не нужно ничего объяснять. Да, я хотел бы поговорить на эту тему с Гарднером Мэрфи. Он, я думаю, знает о внечувствительном восприятии больше, чем кто-либо в этой стране. Но у меня есть еще одна идея.

– Да, я хорошо поддаюсь гипнозу, – ответил на его мысль Хэкет. – Меня уже гипнотизировали раньше, просто так, знаете ли, для развлечения.

– Хорошо. В таком случае…

– Я знаю, – устало сказал Хэкет. – Вас дожидается другой пациент. Женщина. Ее проблема – фригидность. Она пытается читать номер «Форчун» за декабрь тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, но не может сосредоточиться, так как нашла способ разрешения своей проблемы. Это имеет отношение к вам…