Текст книги "48 часов"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– У Харриет есть.

– Тогда начнем. На шотландском побережье уже много лет не было такого количества морских катастроф, как в этом сезоне. Начну с прошлогодней истории. «Пинто», солидная моторная яхта, покинула Кайль-оф-Локальш в восемь утра четвертого сентября. Пункт назначения – Обэн, где ее ожидали после полудня. Никогда туда не пришла и вообще бесследно исчезла.

– Какая погода была тогда, Аннабелла?

– Я ожидал этого вопроса, – кроме всего прочего, дядюшка Артур страшно раздражал меня этой мешаниной скромности и самодовольства. – Я проверил это в метеослужбе. Сила ветра – один балл, море спокойное, небо чистое. Перейдем к этому году. Шестое апреля и двадцать шестое апреля. «Ивнинг Стар» и «Дженни Роз» – два рыболовецких судна с восточного побережья, одно из Буки, другое из Фрезербурга.

– Но оба вели лов на западном побережье? – спросил я.

– Мне очень не нравится, когда вы таскаете козыри из моих рук! Оба судна базировались в Обэне, оба ловили лангуст. «Ивнинг Стар» пропал первым и был потом найдем на скалах у побережья Ислэя. А «Дженни Роз» исчез бесследно. Ни один из членов экипажа также не был обнаружен. Следующий случай – семнадцатого мая. На этот раз речь идет о знаменитой гоночной яхте «Кап Грис Нес», построенной в Англии и плавающей под английским флагом несмотря на иностранное название. Хозяином ее был очень опытный моряк. У него была прекрасная команда, принесшая ему несколько побед на регатах, организованных Королевским яхт-клубом. Сами понимаете, какой класс!. Яхта вышла из Лондондерри в хорошую погоду, направляясь на север Шотландии. Была найдена месяцем позже на скалах острова Скай.

– А экипаж?

– Что за вопрос! Исчез. И наконец, последний случай, происшедший несколько недель назад, восьмого августа. Переоборудованное спасательное судно «Кингфишер», прекрасно оснащенное. Хозяин – прекрасный моряк, с ним жена и двое детей – сын и дочь. Вышел из порта в ночь, погода была прекрасная. Пропал вместе с экипажем.

– Откуда вышел?

– Из Торбэя.

Вот это слово действительно было поводом для его гордости. Впрочем, для моей тоже.

– Вы по-прежнему думаете, что «Нантсвилл» плывет по направлению к Исландии или какого-нибудь отдаленного норвежского фиорда? – спросил я.

– Никогда ничего подобного и не думал, – стрелка барометра дядюшки Артура неожиданно упала с положения «дружески» до положения «нормально», то есть до позиции, расположенной между «холодно» и «мороз». – Надеюсь, даты этих случаев много чего напомнили вам, Каролина.

– Да, эти даты напомнили мне разные дела, Аннабелла.

И действительно, напомнили. «Ивнинг Стар» распорол себе брюхо на скалах Ислэя через три дня после того, как на юге Ирландии пропало транспортное судно «Холмвуд». «Дженни Роз» испарилась на три дня позже «Антары», пропавшей без следа в канале Сент-Джордж. «Кап Грис Нес», гоночная яхта, закончившая свое существование на скалах острова Скай, пропала в тот же самый день, что и фрахтовое судно «Хэдли Пайонир». «Кингфишер» затонул двумя днями позже последнего выхода в море парохода «Хуррикэн Спрэй». Трудно было отнестись к этим происшествиям как к серии совпадений. Слишком многие элементы тут повторяются, и потому я позволю себе отнести тех, кто этого не видит, к гигантам интеллекта, предводитель которых мог быть президентом Южной Африки, глубоко убежденным сегодня, в двадцатом веке, что Земля совершенно плоская и один лишний шаг может привести каждого к катастрофическому падению. Шансов, что только случай спровоцировал такое совпадение дат, практически не существовало. Мне казалось, что пропажа четырех небольших судов в одном секторе перечеркивает всякую возможность случайности, и я сказал об этом дядюшке Артуру.

– Не будем тратить время на вещи очевидные, – холодно ответил он. Это было не слишком вежливо с его стороны по той простой причине, что сам он эти «очевидности» не замечал еще четыре часа назад, когда я обратил на них его внимание. – В эту минуту самое важное для нас – это вопрос: что делать? Между Ислэем и островом Скай очень много места. И вообще, насколько благодаря этим данным мы продвинулись вперед?

– Какие связи, Аннабелла, вы можете использовать, чтобы привлечь к сотрудничеству радио и телевидение? – спросил я.

Наступила тишина, потом раздался зловещий голос:

– Чего вы, собственно, хотите, Каролина?

– Хочу подбросить еще одно происшествие в хронику.

– Ну что ж, такие вещи практиковались во время войны ежедневно. После войны, насколько я помню, тоже был один или два таких случая… Люди из Би-Би-Си и Ай-Ти-Эй не принадлежат к категории послушных…

По его тону было легко понять, что он думает о тех, кто не позволяет никому совать нос в свои дела. Это была весьма любопытная реакция для человека, который недаром считался непревзойденным мастером в этой области.

– Если мне удастся их убедить, что наша попытка не имеет ничего общего с политикой и служит исключительно общественному благу, может, и удастся. Так что вы хотите?

– Информировать слушателей, что на юге от Скай находится терпящее крушение судно, которое посылало в эфир SOS. Что сигнал неожиданно прервался, что точное местонахождение судна неизвестно, что следует предполагать худшее, и так далее… Операции по спасению начнутся завтра на рассвете. Вот и все.

– Думаю, что это удастся сделать. Но зачем это все?

– Тогда у меня появится предлог прогуляться в ту сторону, не вызывая никаких подозрений.

– Вы собираетесь использовать «Файркрэст» для розыска и бороздить море по всему подозрительному району?

– Конечно, Аннабелла, у нас с Харриет есть недостатки, но мы же все-таки не идиоты. Ваш «Файркрэст» – это соломинка, на которой я не решился бы без хорошего метеорологического прогноза переплыть даже лондонский пруд, а здесь нас подбрасывает на семи баллах. Кроме того, поиски в этом районе на подобном судне потребовали бы целой человеческой жизни. Мне это не годится. На восточной оконечности острова Торбэй, на расстоянии восьми километров от городка, находится небольшой заливчик с песчаным пляжем, окруженным горами и лесом. Мне нужен хороший вертолет в личное пользование. Причем на рассвете.

Теперь вы считаете идиотом меня, – я явно разозлил его пренебрежительным отзывом о «Файркрэсте», с которым он носился как с писаной торбой. – Вам кажется, что мне стоит только щелкнуть пальцами и на рассвете перед вами появится вертолет?

– У вас впереди четырнадцать часов. В пять утра вы были готовы щелкнуть пальцами, чтобы вертолет появился здесь в полдень. Семь часов. Вполовину меньше. Я, конечно, понимаю, что желание притащить меня в Лондон, чтобы расправиться со мной, прежде чем выбросить с работы, важнее сегодняшней ситуации.

– Соединитесь со мной в полночь, Каролина. Я очень надеюсь, что вы знаете, что делаете.

– Так точно, адмирал, – сказал я и дал отбой.

При этом я не имел в виду: «Да, адмирал, я знаю, что делаю». Правильнее звучало бы так: «Да, адмирал, я надеюсь, что я знаю, что делаю».

Если Скаурас заплатил меньше пяти тысяч фунтов за ковер, который лежал в его салоне, значит, он купил подержанную вещь. Размером пять на девять метров, выдержанный в коричневых, темно-зеленых и золотых тонах, этот ковер лежал как поле вызревшего хлеба. Это впечатление усиливала его толщина, такая невероятная, что ходить по нему было так же непросто, как вброд по реке. Я никогда в жизни не видел более роскошного ковра, если не считать роскошных гобеленов, покрывавших в этом же салоне добрые две трети стен от пола до потолка. Честно говоря, рядом с этими гобеленами ковер мог показаться просто дешевкой. Там же, где переборки все-таки были видны, можно было разглядеть обшивку из ценных тропических пород дерева. Из этого же материала был сделан и великолепный бар, находившийся в глубине салона. Диваны, кресла и табуреты у бара были обиты зеленой кожей с золотым тиснением, что само по себе стоило целое состояние. Столь же ценными были и низкие столики, сделанные из кованой меди. На деньги, вырученные от их продажи, можно было в течение года кормить семью из пяти человек, даже если бы она предпочла столоваться в баре отеля «Савой».

На правой стене висели две картины Сезанна, а на левой – две Ренуара. Эти картины были уже чистым безумием. Здесь у них не было шанса. Наверное, они лучше бы себя чувствовали на камбузе.

И я тоже. По поводу Ханслета сомневаться также не приходилось. Не потому, что наши твидовые пиджаки и шейные платки из лучшего лондонского магазина плохо сочетались с темными галстуками и фраками остальных гостей. И не потому даже, что сам тон беседы, казалось, должен был быть напоминанием нам о нашем статусе мелких ремесленников. Разговоры об акциях, о крупных сделках, о миллионах долларов всегда угнетающе действуют на представителей низших классов. Однако не надо было быть особенно крупными специалистами о этом деле, чтобы понять, что тема беседы вовсе не была вызвана желанием произвести на нас впечатление. Для этих людей в изысканных «бабочках» бизнес был высшим смыслом жизни, а потому и основной темой их бесед.

Но среди гостей, кроме нас, было еще двое, явно не чувствовавшие себя здесь в своей тарелке: директор Парижского торгового банка Жюль Бискар, маленький лысый человечек, и шотландский адвокат Маккаллюм, крупный и шумный тип. Не думаю, что они страдали больше меня, по показывали они это гораздо более откровенно.

Что-то явно портило атмосферу, однако экран немого кино не смог бы показать, что именно. Все было на невероятно высоком уровне. Глубокие кресла приглашали отдохнуть, огонь в камине – впрочем, совершенно излишний – создавал интимный настрой, улыбающийся Скаурас был гостеприимен в высшей степени, стюард в безупречно белом смокинге являлся на малейший звук, наполнял бокалы и исчезал, словно растворялся в воздухе… Все было изысканно и приятно. Однако, если воображаемое кино было бы звуковым, зрители легко поняли бы, отчего я предпочитал камбуз.

Скаурас велел наполнить свой бокал, сделав это в четвертый раз за те едва ли сорок пять минут, которые мы провели там, улыбнулся своей жене, сидевшей в кресле по другую сторону камина, и провозгласил в ее честь тост:

– Твое здоровье, моя дорогая! Я пью за твою снисходительность к нам. Для тебя это утомительная поездка. Благодарю!

Я все время присматривался к Шарлотте Скаурас. И не я один. Сейчас к ней были устремлены глаза всех присутствующих. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: миллионы глаз устремлялись к ней в те времена, когда благодаря ей целая Европа осаждала кинотеатры. Во времена своей наибольшей славы она не была ни слишком молода, ни особенно красива. Впрочем, это и не нужно, когда речь идет о великой актрисе, а не об одной из тех, которым красота заменяет талант. Теперь это была немолодая леди, несколько поблекшая, с округлившейся фигурой. И, несмотря на это, мужчины по-прежнему смотрели на нее как загипнотизированные.

Шарлотта Скаурас уже приближалась к сорока годам, но и сейчас всех притягивало ее лицо. Измученное лицо человека, который в жизни много смеялся и думал, чувствовал и страдал. Ее темные красивые глаза несли в себе мудрость десяти столетий. В любой морщинке – а их было уже более чем достаточно на ее лице – чувствовалось больше характера, чем в мордашках целого батальона современных красоток, заполонивших обложки толстых журналов, кошечек с великолепными, но совершенно пустыми глазами. Я уверен, что, помести в одну комнату с Шарлоттой Скаурас полсотни таких красоток, на них никто бы и не взглянул, как никто не смотрит на репродукцию картины великого мастера, когда рядом висит его оригинал.

– Ты очень добр, Энтони, – сказала Шарлотта Скаурас. У нее был глубокий голос с легким акцентом, а ее грустная напряженная улыбка вполне гармонировала с темными кругами под глазами. – Но ты же знаешь – я никогда не скучаю.

– Даже в таком обществе, Шарлотта? – голос Скаураса был особенно добродушен. – Собрание Административного совета компании Скаураса в водах Шотландии наверняка менее приятное занятие, чем путешествие в водах Леванта в сопровождении твоих аристократических дамских угодников. Посмотри на Доллмана… – он кивнул головой в сторону высокого худого светловолосого мужчины в очках, лицо которого казалось небритым. Джон Доллман был генеральным директором пароходства Скаураса. – Ну как, Джон? Можете вы соперничать с молодым графом Хорли? Что вы значите по сравнению с человеком, у которого, правда, в голове опилки, но зато пятнадцать миллионов фунтов на счету в банке?

– Боюсь, что очень немного, сэр Энтони, – Доллман производил впечатление такого же большого человека, как и сам Скаурас, и точно так же не обращал внимания на смущение и неловкость, сопутствующие этому странному собранию. – У меня гораздо больше мозгов, – подхватил он тему, – но гораздо меньше денег. К тому же я наверняка не так весел и остроумен, как он.

– Молодой Хорли действительно был душой вашего общества, по крайней мере, мне так кажется, особенно если при этом не было меня. Вы его знаете, мистер Петерсен? – неожиданно обратился Скаурас ко мне.

– Я слышал о нем, сэр Энтони, но я не вращаюсь в этих кругах, – мои манеры не уступали по изысканности манерам других.

– Гм…

Скаурас улыбнулся двум мужчинам, сидевшим около меня. Фамилия одного из них была не слишком англосакской – Герман Лаворски. Как мне было сказано, он был финансовым советником хозяина – толстый добродушный тип с живыми глазами, раскатистым смехом и неисчерпаемым запасом некогда рискованных анекдотов. Он так мало походил на финансиста, что, по моим подозрениям, не имел себе равных в этой области. Другой был совершенно лысым, средних лет, с лицом сфинкса, украшенного усами в форме перевернутого велосипедного руля. Именно такие усы носил когда-то на Диком Западе знаменитый Уильд Билл Хичкок. И хотя этот господин с головой, очень напоминавшей дыню, носил громкий титул лорда Чарнли, он работал в Сити в качестве простого биржевого маклера.

– А что ты скажешь, Шарлотта, об этих двух наших приятелях?

– Боюсь, что я не поняла тебя, – ответила хозяйка дома, глядя на своего мужа с тем же самым выражением.

– Как же так? Я ведь очень ясно выражаюсь. Меня беспокоит общество, которое я навязываю такой молодой и красивой женщине. Как вы считаете? – неожиданно обернулся он к Ханслету. – Разве вы не думаете, что Шарлотта молода и красива?

– Вы и сами это знаете, сэр Энтони, – Ханслет откинулся на спинку кресла и великосветским движением сплел пальцы рук, включаясь в игру хозяина салона. – Но что есть молодость, сэр Энтони? Не знаю, – он улыбнулся Шарлотте. – Однако знаю точно, что леди Скаурас никогда не коснется ничто иное, Если же разговор идет о внешности вашей супруги, то вопрос излишен. Десять миллионов европейцев, к которым я тоже принадлежу, уже давно дали на него ответ.

– Уже давно… Вы правы, мистер Ханслет. Однако меня интересует настоящее время, – старый Скаурас снова улыбнулся, но в его улыбке уже не было прежнего тепла.

– Ваши продюсеры, миссис Скаурас, подбирали самых скверных операторов в Европе, – улыбнулся Ханслет хозяйке. – Вы уж простите мне это замечание.

Если бы у меня в руках была шпага и я был бы наделен соответствующими правами, я немедленно произвел бы Ханслета в рыцари. Естественно, после того, как с помощью этой шпаги расправился бы со Скаурасом.

– Вижу, рыцарские времена еще не миновали, – улыбнулся магнат.

Маккаллюм и Бискар смущенно шевельнулись в своих креслах. Сцена была чертовски неприятная. А Скаурас продолжал:

– Моя дорогая, я только хотел сказать, что лорд Чарнли и Лаворски не могут конкурировать с твоим брызжущим молодостью Уэлшблудом, американским нефтепромышленником, или с твоим Доменико, испанским графом, который ночами читал тебе лекции по астрономии на Эгейском море, – он опять посмотрел на Лаве реки и Чарнли, и его взгляд, казалось, говорил: «Сожалею, господа, но вы для этого непригодны».

– Как-то не чувствую себя этим оскорбленным, – беззаботно заявил Лаворски. – И у меня, и у лорда Чарнли есть свои достоинства. А кстати, я уже давно не видел юного Доменико.

Лаворски в совершенстве владел искусством произносить заранее приготовленные реплики в заранее предвиденные моменты и мог бы быть великолепным суфлером в театре.

– И долго не увидите. Во всяком случае, на моем судне и на моих землях… Впрочем, поблизости от них тоже. Я обещал ему, что проверю цвет его благородной кастильской крови, если еще хоть раз встречу на своем пути… Извините, друзья, что я заговорил об этом. Господа Ханслет и Петерсен, ваши бокалы пусты.

– Ваше приглашение, сэр Энтони, доставило нам большое удовольствие, – ответил я. Добродушный, старый, глупый Калверт, слишком тупой для того, чтобы заметить, что происходит вокруг него. – Но, к сожалению, нам пора возвращаться. Ветер все крепчает, и мы хотели спрятать «Файркрэст» за островом Гарве, – я подошел к иллюминатору и раздвинул шторы, которые показались мне при этом такими же тяжелыми, как противопожарный театральный занавес. Ничего удивительного, что «Шангри-Ла» нуждалась в стабилизаторах при такой добавочной тяжести. – Мы оставили зажженными навигационные огни и свет в каюте, чтобы наблюдать отсюда, не сдвинулся ли катер. Незадолго до нашего ухода пополз якорь…

– Очень жаль, что вы так рано покидаете нас, – странно, но это прозвучало совершенно искренне. – Но моряк всегда поймет заботы другого моряка.

Он нажал на кнопку звонка, дверь отворилась, и в салон вошел невысокий человек с дочерна загоревшим лицом. На рукавах его синей куртки были нашиты золотые полоски. Это был капитан Блэк, он уже сопровождал нас во время экскурсии по королевству Скаураса. Именно он показывал нам разбитый передатчик.

– Капитан Блэк, будьте добры подать к трапу моторку. Господа Ханслет и Петерсен спешат.

– Прошу прощения, сэр Энтони, но боюсь, что им придется обождать.

– Обождать?

Старина Скаурас умел выразить недовольство, не будучи недовольным.

– Опять барахлит, – извиняющимся тоном сказал капитан Блэк.

– Проклятые карбюраторы! Могу спорить, что речь о них. Вы были правы, капитан Блэк, вы были правы. Больше никто не уговорит меня купить бензиновый мотор для лодки. Будьте добры сообщить нам, когда повреждение будет исправлено, а также распорядитесь о наблюдении за «Файркрэстом». Мистер Петерсен беспокоится о крепости якоря.

– Не беспокойтесь, – сказал Блэк. Я так и не понял, ко мне или к Скаурасу были обращены эти слева. – Все будет в порядке.

Следующие пять минут Скаурас посвятил критике бензиновых моторов и восхвалению дизельных, а затем, несмотря на наши возражения, вынудил и меня, и Ханслета выпить еще по порции виски. Конечно, наши протесты не были проявлением вражды ни к виски, ни к Скаурасу, просто виски исключительно плохо влияет на успех любого рода ночных миссий.

В девять часов хозяин нажал на кнопку, вмонтированную в подлокотник его кресла, и сразу открылись дверцы шкафа, и нашим взорам предстал экран большого телевизора.

Дядюшка Артур не забыл обо мне. Диктор как раз описывал драматическим голосом страшную судьбу рыбацкого судна «Морэй Роз», на котором отказало управление и который тонул сейчас где-то на юге от Скай. Было объявлено о большой спасательной акции, которая начнется на рассвете. Диктор заверял, что будет предпринято все для спасения судна и экипажа.

Скаурас выключил телевизор, прослушав новости.

– Море, – сказал он, – забито дураками, которым нельзя даже носа высовывать за волнорез. Кстати, кто-нибудь слышал последнюю сводку погоды?

– Метеообсерватория на Гебридах обещала юго-западный ветер в восемь баллов после семнадцати часов, – спокойно проговорила Шарлотта Скаурас.

– С каких это пор ты слушаешь метеосводки? – удивился Скаурас. – И вообще, с каких пор ты слушаешь радио? Хотя, честно говоря, моя бедная подруга, других развлечений у тебя здесь нет. Восемь баллов… Черт побери! Если этот рыбацкий катер идет со стороны Кайль-оф-Локальш, то, похоже, он окажется в самом центре заварушки. С ума сошли… Тем более что у них есть радиосвязь, передали же они как-то известие о своем положении. Совсем с ума сошли! Или они не слушали сводку, или не обратили на нее внимания… Впрочем, это одно и то же. Безумцы!

– Эти безумцы, возможно, в эту минуту погибают или уже погибли, – заметила Шарлотта.

Круги под ее глазами, казалось, увеличились и потемнели, но в глазах этих все еще горел огонь.

Несколько секунд Скаурас неподвижно смотрел на нее, и тишина так сгустилась, что, казалось, если он сейчас щелкнет пальцами, этот щелчок прозвучит как пистолетный выстрел. Но Скаурас отвернулся с улыбкой ко мне.

– Вы только гляньте на эту маленькую женщину, мистер Петерсен. Такая чувствительная, заботливая мать! Только детей не имеет. Вы женаты, Петерсен?

Я улыбнулся ему в ответ, размышляя, плеснуть ли ему виски в лицо или лучше дать ему чем-нибудь тяжелым по голове. В конечном итоге я решил воздержаться. Во-первых, это все равно ничего бы не дало, а во-вторых, мне совершенно не улыбалась перспектива добираться до «Файркрэста» вплавь.

– К сожалению, нет, сэр Энтони.

Он повторил мои слова, громко смеясь, после чего добавил не поддающимся толкованию тоном:

– Мистер Петерсен, вы уже наверняка миновали тот возраст, в котором говорят подобные наивные слова.

– Мне тридцать восемь лет, но, к сожалению, у меня до сих пор не было случая сделать это, – сказал я с улыбкой. – Это старая история, сэр Энтони. Те, которых хотел я, не хотели меня, и наоборот.

Это не совсем соответствовало истине. С моей брачной жизнью покончил водитель «бентли», влив в себя предварительно, по мнению врачей, не менее бутылки виски. Браку моему было в то время меньше двух месяцев. Это объясняло и мои шрамы на левой щеке. В то время как раз дядюшка Артур вытащил меня из фирмы, достававшей обломки со дна моря. В результате ни одна девушка, зная мою профессию, не захотела бы выйти за меня замуж. Шрамы мне тоже не помогали. Впрочем, я никому и никогда не признался бы, чем занимаюсь. Да я и права на это не имел.

– Если вас это не обидит, мистер Петерсен, – заявил Скаурас, – я бы сказал, что у вас великолепно развито чувство юмора.

Хорошая шутка – Скаурас, беспокоящийся, чтобы кого-нибудь не обидеть! Его рот, так напоминающий застежку-«молнию», как будто немного смягчился, а слова как будто подтверждали ностальгию улыбки.

– Я, конечно, пошутил, – продолжал он. – Безбрачие имеет свои преимущества, а молодость проходит. Шарлотта?

– Да? – карие глаза недоверчиво посмотрели на мужа.

– Ты не можешь кое-что принести мне из каюты?

– А горничная? Она…

– Дорогая, это очень личное. А как уже намекнул нам мистер Ханслет, ты намного моложе меня… – Скаурас улыбнулся Ханслету, как бы подтверждая невинность своих слов. – Снимок, который стоит на моем ночном столике…

– Что?

Шарлотта внезапно выпрямилась и впилась руками в подлокотники кресла, словно собираясь выпрыгнуть из него. Изменения произошли в этот момент и в поведении Скаураса, взгляд его стал холодным и твердым. Он медленно отвел глаза от ее рук. Она поняла, побледнела и быстрым движением одернула приподнявшиеся при резком движении рукава платья. Однако я успел заметить сине-красные круги кровоподтеков, виднеющиеся на обеих ее руках, сантиметров на десять повыше локтей. Это были действительно совершенно круглые кольца, такие не остаются ни от удара, ни от сильного сжатия пальцами. Скорее, такие знаки может оставить крепко затянутый шнур.

А Скаурас уже снова улыбался, подзывая к себе старшего стюарда. Шарлотта без слов встала и вышла. На какое-то мгновение я даже засомневался, не приснилось ли мне все это, но дядюшка Артур платил мне отнюдь не за то, чтобы я видел сны наяву.

Она вернулась через несколько минут, держа в руках фотографию в рамке размером восемнадцать на двадцать четыре, протянула ее Скаурасу и села на прежнее место. В этот раз она с особенной тщательностью одернула рукава своего платья.

– Господа, на этой фотографии вы видите мою жену! – объявил Скаурас, вставая с кресла, чтобы показать всем портрет брюнетки с темными глазами, улыбающимися над высокими, чисто славянскими скулами. – Это моя первая жена Мадлен. Мы были женаты тридцать лет. Супружество действительно не такая уж скверная вещь. Это Мадлен, господа!

Если бы во мне оставалось еще хоть десять граммов человеческой благопристойности, я должен был в эту минуту сбить его с ног и растоптать. Публично заявить, что держит фотографию первой жены на своем ночном столике, и заставить вторую жену пойти и принести этот снимок – это уже переходило все границы! А если еще прибавить к этому следы шнура на руках Шарлотты… Нет, Скаурас не стоил даже пули…

Однако ничего этого я сделать не мог. Тут я был совершенно бессилен. Старый негодяй говорил все это со слезами на глазах. Он, конечно, играл комедию, но играл великолепно. Слеза, которая медленно скатывалась по его щеке, стоила Оскара. Если это действительно было игрой, то самой величайшей, какую я когда-либо видел в жизни. Иначе надо было бы признать, что перед нами старый, грустный, одинокий человек, который на минуту забыл о всем белом свете, глядя на фотографию единственного существа, которое он любил и всегда будет любить и которое отнято у него судьбой навсегда. А может, так оно и было на самом деле…

Возможно, если бы рядом с этим образом не было бы другого – образа неподвижной, гордой и униженной Шарлотты, которая застывшими глазами смотрела на огонь в камине, – кто знает, может, и я почувствовал бы комок в горле. Но вид этой женщины помог мне овладеть своими чувствами.

А вот Маккаллюм, шотландский адвокат, повел себя совершенно иначе. Бледный от бешенства, он встал, пробормотал что-то о своем самочувствии, пожелал нам доброго вечера и удалился. Бородатый банкир последовал его примеру. Скаурас даже не повернул в их сторону головы. Странным, колеблющимся шагом он вернулся к своему креслу, глаза его были пусты, он, так же как его вторая жена, полностью казался ушедшим в свои мысли. Не поднял он головы даже тогда, когда в салон вошел Блэк и сообщил, что нас ждет моторка.

Очутившись снова на палубе «Файркрэста», мы выждали, пока моторка, доставившая нас на борт, удалилась на приличное расстояние, после чего приподняли ковер, лежащий на полу в салоне. Приподняв затем газету, заблаговременно подложенную под ковер, мы увидели на тонком слое муки, рассыпанной под газетой, четыре великолепных оттиска подошв. Проверили мы затем и двери обеих носовых кают, машинного отделения и лаборатории. Шелковые нити, которые мы перед отъездом на «Шангри-Лa» разместили на всех этих дверях, были порваны.

Судя по отпечаткам ног, на «Файркрэсте» в наше отсутствие побывало по крайней мере двое. В их распоряжении было больше часа. Мы с Ханслетом тоже потратили не меньше часа, пытаясь понять, что именно они искали. Увы, мы не нашли ничего, что бы могло объяснить нам цель визита.

– Как бы там ни было, – сказал я, – по крайней мере, мы теперь знаем, зачем они затащили нас на «Шангри-Ла».

– Это объясняет только то, почему моторка не могла отвезти нас, когда мы об этом попросили. Просто она была здесь.

– Что же еще может быть?

– Есть еще что-то. Не знаю точно, в чем тут дело, но наверняка за этим кроется что-то еще.

– Ладно, поговорим завтра утром… Когда в полночь свяжетесь с дядюшкой Артуром, попробуйте вытянуть из него всю возможную информацию о людях, находящихся на борту «Шангри-Ла», и о враче миссис Скаурас-первой. Мне хотелось бы знать как можно больше об этой леди.

Я подробно объяснил Ханслету, что именно меня интересует, и под конец попросил его отвести нашу посудину к острову Гарве. Я не мог ему помочь, поскольку мне предстояло встать в полчетвертого.

– Когда вы сделаете все это, у вас будет время выспаться, – сказал я на прощание Ханслету.

Я должен был прислушаться к его словам. Вот уже во второй раз я был просто обязан выслушать его. Для его же блага. Увы, я не сделал этого, и Ханслет получил далее слишком много времени для сна.