Текст книги "Моя по праву зверя (СИ)"

Автор книги: Алисия Небесная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 10

Четырьмя часами ранее.

Он отпустил меня – и я ушла. Резко. Упрямо. С прямой спиной. Ноги подкашивались, внутри всё жгло, но я не обернулась. Ни разу. Хотя знала – он смотрит мне вслед.

Как же он меня бесит. Самонадеянный, уверенный, будто уже вожак. Будто имеет право прикасаться. Уносить. Ставить на место – перед всей стаей. Пусть сначала им станет. Официально. Пусть сначала меня спросит.

Злость кипит под кожей. Кажется, если не дать ей выход – разнесу что-нибудь. Или кого-нибудь.

На пути к дому взгляд цепляется за старую качель. Ту самую. С детства. Скрипела, когда я в ней раскачивалась босая, с лохматым «чёрным ёжиком» вместо причёски. Мама тогда смеялась. Говорила, я неукротимая.

Теперь – просто злая.

Пинок. Верёвка рвётся. Доска падает в траву. Громко, хрустко. Будто внутри меня тоже что-то сломалось.

– Воу, подруга, – раздаётся сбоку женский голос.

Я разворачиваюсь резко. Почти рычу.

Передо мной – девушка примерно моего возраста. Чёрная футболка, рваные джинсы, волосы стянуты в хвост. Запах – омега. Нейтральный, почти невесомый. Смотрит открыто. Без страха. Просто с интересом.

– Ты чего такая злая? Аж мне не по себе стало, – говорит с полуулыбкой.

– Ты тут вообще ни при чём, – срываюсь. Потом выдыхаю. – День неудачный.

Она кивает. Понимающе, по-человечески.

Подходит ближе. Спокойно, без напряжения.

– Ты, я смотрю, новенькая? Пауза. – Я – Кайла.

Протягивает руку. Я смотрю секунду. Потом всё-таки жму ладонь.

– Белла.

– Ага. Запомню. Белла, с которой лучше не спорить в радиусе пары метров.

Я усмехаюсь. Впервые за весь день. Немного. Но по-настоящему.

Может, не все здесь такие.

– Хочешь пройтись? – спрашивает Кайла, чуть наклоняя голову. – Я так понимаю, тебе сейчас не помешает смена фона.

Я выдыхаю. На автомате поправляю лямку сумки, хоть ничего и не несу.

– Почему бы и нет.

Мы сворачиваем на тропу, уходящую в сторону от домов. Здесь тише. Воздух чище. Хвоя под ногами пружинит. Волчица внутри чуть сбавляет тон – не успокаивается, но хотя бы дышать легче.

Кайла идёт рядом, не лезет. Иногда говорит – про пекарню в центре, про один нормальный кофе и рыжего пса, который считает всех щенками. Я почти улыбаюсь.

– А ты давно здесь? – спрашиваю.

– С рождения, – отвечает просто. – Но со своей головой. Мать давно махнула рукой.

Мы выходим на площадь. Тепло. Люди-волки суетятся у лавок, дети плещутся у фонтана, кто-то несёт корзину с овощами. Обычный вечер. Только внутри всё ещё дрожит – остаток дня. Остаток его.

– Тут всегда так? – спрашиваю, не глядя.

– Почти, – отвечает Кайла. – Если никто не подрался и никто не родил – день считается спокойным.

Я усмехаюсь. Почти.

И тут мой взгляд цепляется за двух женщин у противоположного края площади.

Старшая – около пятидесяти. Светлый пучок уложен безупречно. Макияж резкий, губы поджаты. Костюм дорогой, туфли острые, осанка хищная. Держит себя, как политик, как кто-то, кто не спрашивает – действует.

Рядом – младшая. Высокая, точёная, с холодными глазами. Чёрные волосы идеально гладкие. Движения выверены. Она стоит так, как стоят те, кто знает: место у вожака – их.

Я не знаю, кто она. Но чувствую – она уже идёт по стае. Прямо. Жёстко. С претензией.

– Он ещё не сформировался как вожак, – говорит старшая. Голос негромкий, но цепкий. Я слышу. – И пока в нём играет азарт – у тебя есть пространство.

Младшая молчит. Поправляет волосы. Отвечает небрежно:

– А если он решит иначе?

– Решения формируются обстоятельствами, – отзывается старшая. Пауза. – Нужно просто правильно их создавать. Она смотрит прямо, медленно. – Ты же умеешь, Селена.

Я не моргаю. Селена. Имя впечатывается в память.

– Райан… сильный, – продолжает женщина. – Но рядом с такими всегда нужен баланс. Жёсткость требует того, кто умеет направить. Тихо. Элегантно.

– Ты говоришь, как на Совете, мама, – фыркает Селена.

– Потому что я там сижу, – отвечает та. Холодно. – И знаю, когда пора действовать.

Мама. Совет. Всё становится ясно.

Кайла замечает, что я остановилась.

– Всё нормально?

– Да, – говорю медленно. Но взгляд не отвожу.

Если это и есть местные правила игры – придётся учиться играть.

Кайла оказалась настоящей находкой. Пока мы шли, она успела выдать половину местных баек. Смеялась заразительно – настолько, что мне стало… легче.

– А вот тут местный бар. Но только вечером, – говорит, указывая на здание с тёмной вывеской. – Днём – глухо, как в подвале. А вот тут... сюрприз!

Мы сворачиваем за угол – и я замираю.

Салон. Настоящий. Не сарай с табуреткой, а место – чистое, белое, аккуратное. Мебель в тон, стойка с лаками, рабочие места. Выглядит... прилично. На увердную четвёрку. Даже по городским меркам – не хуже.

– Девочки, знакомьтесь: Белла, – улыбается Кайла, слегка подтолкнув меня внутрь.

– Привет, Кайли! – отзываются в унисон две девушки.

Обе – симпатичные, ухоженные. Одна с розовыми кончиками волос, вторая – с тонкими кольцами в ушах и точёными ногтями.

Оценивают меня быстро, но без враждебности. Скорее – с живым интересом.

– Ну привет, Белла. Новенькая?

– Типа того, – улыбаюсь. – Впервые в вашем лесном раю.

Они переглядываются, хмыкают.

– Сейчас мы тебе сделаем не просто маникюр, а чистую терапию, – говорит та, что с кольцами. – У нас сюда многие приходят после стрессов.

– После Райана? – уточняет розовенькая и подмигивает.

– У нас это уже диагноз, – соглашается вторая.

Спустя сорок минут у меня – идеальный маникюр. Миша и Алекс оказались не просто «мастерами», а настоящими девчонками с характером. Умные, весёлые, чуть колкие, но без яда.

Мы плюс-минус одного возраста. И, судя по всему, у нас одни и те же жизненные раздражители.

Кажется, у меня наконец появились подруги. Настоящие, не вынужденные.

К вечеру они зовут меня в бар. Говорят, по пятницам бывает музыка, бывает весело, иногда кто-то даже не дерётся. Смеются. Глаза блестят – видно, что это их место. Они хотят, чтобы я тоже вошла в круг.

Я колеблюсь недолго. Да, раздражение никуда не делось. Да, запах Райана всё ещё сидит в памяти. Но устраивать показательное выступление не хочется. Спорить – тем более.

Он сказал, как нужно. Я услышала.

Открываю шкаф. Выбираю не то, что хочется, а то, что будет… правильно. Юбка – не слишком короткая. Топ – закрытый спереди, но с вырезом на спине. Лёгкая куртка сверху. Что бы обозначить границы дозволенного.

Это компромисс. Внутри шумно. Тот самый волчий бар – полутемный, с лампами в металлических абажурах и каменной плиткой на полу. Воздух – тёплый, тяжёлый, с запахом жареного мяса, хвои и чего-то пряного, почти сладкого.

Барная стойка тянется вдоль стены, за ней – крепкие бутылки, стекло, огонь. Музыка – не слишком громкая, с вкраплениями живых инструментов. На входе – никто не проверяет документы. Здесь знают всех. Или быстро запоминают.

Народу много. Группки у столов, парочки у барной стойки, кто-то уже танцует – движения свободные, привычные. Но я чувствую на себе взгляды. Некоторые – заинтересованные, другие – оценочные.

Подхожу к бару вместе с Мишей и Алекс и Кайлой. Меня никто не торопит. Выбираю сама.

Беру мохито. Безалкогольный. Свежий, с мятой и лаймом, почти не сладкий.

Не потому, что боюсь выпить. Просто... не хочу терять контроль. Над собой. Над вечерним покоем.

Они берут сидр и какой-то фруктовый шот. Смеются, болтают с барменом. И в этом – нормальность. Живая, человеческая. Такая, в которой мне хочется остаться.

Пусть даже на пару часов.

Глава 11

После пары танцев и пары глотков мохито возвращаюсь к барной стойке – перевести дух, остудиться, отдышаться. Пальцы липнут от сахара, щеки горят жаром. Но это приятный жар – изнутри, из ритма, из света.

И тут я замечаю его.

Парень стоит у самого края стойки. Высокий, сухощавый, с той особой выправкой, в которой читается или спорт, или привычка к самолюбию. Куртка кожаная, слишком теплая для клуба, на пальце кольцо – не обручальное, скорее декоративное. Волосы зачесаны назад, лицо – как из обложки мужского журнала, но выражение... пустое.

Он не пьёт, не говорит, не делает ни одного жеста в сторону окружающих. Просто смотрит.

На меня.

Взгляд – вязкий, слишком прямой. Как капли, растёкшиеся по коже. Холодные. От него под лопатками начинается глухое беспокойство. Скребётся изнутри, будто что-то чует – не хорошее.

Я делаю вид, что не замечаю. Беру бокал, делаю глоток. Ледяной мохито обжигает горло, но не помогает.

– Новенькая? – голос резко прорывает ритм басов. Перекрикивает музыку.

– Да, – коротко отвечаю, не поворачивая головы.

– Потанцуем? – и он уже ближе. Резко, без переходов. Словно уверен, что я не скажу «нет».

Он стоит слишком близко. Нарушает воздух.

– Не ищу знакомств, – отвечаю спокойно, скольжу со стула и направляюсь обратно к девочкам.

Но он не отступает. Ладонь – крепкая, сухая – перехватывает меня за локоть. Склоняется к самому уху. Дышит тяжело.

– Да ладно тебе. Много теряешь, – шипит.

– Нет. Не многое, – резко, почти по-звериному. Отталкиваю его от себя, вырываю локоть. Он чуть отшатывается.

В глазах – удивление. Как у мужчины, которому редко отказывают. Или почти никогда.

Я разворачиваюсь. Возвращаюсь на танцпол. К своим.

Внутри воет волчица. От отвращения. Запах этого самца – приторный, чужой, он не признаёт границ. Её, моих.

Спустя двадцать минут возвращаюсь за напитком. Он уже рядом с другой. Всё та же улыбка, будто по инструкции: полушаг вперёд, лёгкий наклон головы, жаркое дыхание.

Улыбается. По сценарию.

Допиваю свой мохито. Заказываю спрайт. Голова уже тёплая, хватит. Девочки подлетают со смехом и новыми бокалами.

– За встречу! – кричит Кайла, высоко поднимая стакан.

– И за то, что в этой стае можно быть собой, – добавляет розовенькая.

Смеёмся. Чокаемся. Снова в ритм. Снова в танец.

Сначала я думаю, что это просто духота. Вентиляция не справляется, тела слишком близко, музыка слишком громкая – всё, как всегда. Но потом… нет, это не просто жара.

Это внутри. Жар начинается в груди, будто кто-то подливает в кровь расплавленный мёд. Он растекается по венам, доходит до кончиков пальцев, до щёк, до колен. Воздух становится сладким. Лёгким. Как будто можно вдохнуть чуть глубже – и улететь.

Что это?..

Я смотрю в стакан. Пусто. Только капля на дне. Лимон. Лёд. Ничего подозрительного. Но тело не врёт.

Температура растёт. Бедра хотят двигаться. Грудь набухает от каждого баса. Кожа кажется слишком чувствительной – даже воздух об неё трётся, как ткань.

И запах. Он вдруг всюду. Волчий. Мягкий, пряный, дикий. Он тянет, гипнотизирует. Я ищу его глазами.

Райн.

Где он? Я точно видела, как он выходил на балкон. Может, курить? Может, кто-то позвал?.. Я шагаю к выходу, вглядываюсь в лица, но в клубе всё плотно: вспышки света, смех, чужие руки, чужие глаза. Ни его силуэта, ни знакомого запаха.

В груди вдруг становится тесно, как будто то, что должно было быть рядом – исчезло. Я разворачиваюсь, пытаюсь прорваться обратно – и тут он.

Не Райн. Тот самый. Парень с барной стойки. Тот, что лез. Тот, что шептал.

– Я же говорил, много теряешь, – ухмыляется.

Он появляется слишком близко. Словно тень, что ждала за спиной. Я отступаю – тело подсказывает опасность, но движения вялые. Не хватает воздуха. Не хватает… воли?

Он тянет руку. К лицу, к волосам. И я чувствую, как всё во мне сжимается, но тело словно не моё.

Я пытаюсь разглядеть его лицо – раньше оно казалось просто пустым, но сейчас…

Что-то в глазах. Нечеловеческое.

Он тянет меня за руку – не грубо, скорее мягко, почти игриво. Танцевать? Я киваю. Сейчас – почему бы и нет. Тело просит движения, огня, близости.

Запах у него другой. Не Райн, нет – не тот, что цепляется за подсознание, как метка. Но этот тоже... не отталкивает. Теплый, с горечью пряностей, с ноткой чего-то знакомого, но неуловимого.

Он прижимает меня к себе – уверенно, намеренно. Танцует хорошо. Ведёт, не даёт сбиться. Тело подстраивается – бедро к бедру, рука на спине, другая скользит вниз и снимает с меня куртку. Легко. Как будто так и должно.

Он что-то шепчет мне на ухо. Слова теряются в музыке, но голос – как тепло в животе. Шепот – обволакивает. Зубы – острые, скользят по мочке.

Я вздрагиваю, внутри всё скручивает, будто нервы собрались в один узел, и кто-то резко потянул за него.

Дальше всё начинает плыть.

Музыка – будто не снаружи, а внутри. Она прорастает через меня. Я не чувствую пола. Или это уже не важно?

Я не замечаю, когда оказываемся у стола. Когда он сажает меня на край, а сам стоит между моих ног. Пальцы на моей шее, на талии. Лица вокруг – расплывчатые.

Мужчины. Повсюду мужчины. И все смотрят. Или не смотрят. А мне всё равно.

Музыка играет особенно красиво, будто звучит специально для меня. В теле всё пульсирует – тепло, мягко, глубоко. Хочется ещё немного движения, ещё немного дыхания, ещё немного ритма.

Незнакомец рядом, его рука скользит под топ, ищет доступ, которого я не даю. Прикосновение кажется чужим, слишком резким, слишком своевольным. Мне вдруг становится тесно, сидеть больше невыносимо.

Отталкиваю его ладонь, не злобно, но чётко. Хватаюсь за край стола и легко взбираюсь наверх, как будто там моё место. Под светом, под звуком, под взглядами.

Я танцую – с удовольствием, с огнём, с ощущением, будто весь клуб вертится вокруг меня.

Но длится это недолго. Я чувствую его раньше, чем вижу.

Он подходит сзади – тихо, размеренно, будто всё ещё сомневается, но не останавливается. Запах накрывает первым: знакомый, тёплый, звериный – как память о чём-то важном, потерянном и вдруг вернувшемся.

Его ладони ложатся на талию, мягко, но с силой, и он подтягивает меня ближе – не спрашивая, не колеблясь. Райн

Тело отзывается мгновенно – будто всё это время ждало именно этого. Не просто прикосновения.

Глава 12

Она прижимается – вся, без остатка. Мягкая, горячая, скользит в руках, будто ищет, куда вжаться глубже. Бёдрами – ко мне, грудью – в грудь. Дышит в ухо, тянет за волосы, кусает мочку, стонет тихо, как будто давно принадлежит.

Волк внутри взвывает – вот она, самка, его. Просится. Течёт. Отдаётся, как будто не может иначе.

Но я чувствую – не то.

Под кожей – не её жар, а искусственный. Вкус на губах – сладкий до тошноты. Запах – не её. Возбуждение с привкусом чужой воли. Химия, а не инстинкт. Подстава, которую влили в кровь, чтобы толкнуть в руки.

Я сдерживаюсь. Зверь рвётся – но я держу. Веду её к воде, почти волоком, почти не дыша. Каждый её шаг – искушение. Каждый вздох – вызов.

Она смеётся, легко и беззаботно. В её смехе нет ни тени тревоги, хотя я крепко сжимаю её бёдра, сдерживая внутреннего зверя.

– Ты всегда был таким горячим, – шепчет она, пока я несу её к воде. Голос ленивый, вкрадчивый. Как сирена, которая поёт не для того, чтобы звать, а чтобы утащить на дно.

– Белла, – предупреждаю, но она только посмеивается, трётся щекой, утыкается носом в шею.

– Запах твой… как дурман. Хочется снова и снова. В тебя хочется нырнуть с головой – и не выныривать, – шепчет, проводя губами по коже.

Сдерживаюсь. Зверь внутри воет, скребёт под рёбрами. Он слышит зов, чувствует жар её тела – и хочет сорваться. Но это не её голос. Не её выбор. Это чужой яд по венам.

– Перестань, – хриплю. – Или я не смогу.

– А ты не хочешь?.. – Она вскидывает на меня глаза, в которых горит дурман и что-то ещё, более острое. Боль? Грусть? Вопрос?

– Не так. Не сейчас, – Отвечаю глухо. По-мужски. Решительно.

Она хмурится. И только тогда до меня доходит: за всей этой игрой, шепотом и прикосновениями она ищет ответ. Реальный. Мой. И я должен его дать – честно, без гнева и страсти.

– Мы на месте, – говорю, опуская её на землю. Луна заливает берег серебром, вода темнеет под камышами, прохлада пульсирует в воздухе.

Она делает шаг – босыми ступнями по холодной траве – и тут же отскакивает, будто очнулась.

В глазах вспыхивает растерянность, а за ней – узнавание, словно сквозь туман в крови пробилось что-то настоящее.

И страх – не передо мной, а перед той силой, которую она ощутила, когда я сдержал зверя.

Я обнимаю крепче. Кладу ладонь на затылок.

– Всё хорошо, – шепчу в висок, глухо, сдержанно. – Пока я здесь, с тобой ничего не случится.

Я надеялся на передышку – пару секунд тишины, чтобы сбить жар.

Но Белла подаётся вперёд, глаза ещё мутные от дурмана, а в голосе уже каприз – дерзкий, на грани истерики.

– А с Селеной ты тоже был таким холодным? – шепчет, и пусть нет в её словах упрёка, но удар проходит точно – туда, где ещё болит.

Вдох. Держу паузу. Секунда, и я уже не знаю, сдерживаюсь ли – или просто не нахожу, что ответить.

Она не понимает, как близко я к грани. Как легко могу сорваться. Не на неё. На всё, что её разрушает.

– Ты не в том состоянии, чтобы говорить об этом, – отвечаю глухо, с нажимом, не оставляя ей пространства для спора.

Белла хмурится, как упрямая девчонка: щёки горят, руки сжаты на груди, подбородок задран – будто сейчас укусит.

Я ставлю её на ноги у самой кромки озера – аккуратно, но твёрдо, не отпуская до последнего.

– Ты с ума сошёл?! – взвизгивает она, отскакивая. – Там же ледяная! – и смотрит на меня, как на предателя, забывая, кто именно удержал её от настоящей грани.

Закатываю глаза, но уголок губ непроизвольно дёргается – едва заметная ухмылка.

Передо мной снова она – настоящая, дерзкая, колючая, со злостью вместо тумана в крови.

– Именно этого и добиваемся, – говорю ровно, но с нажимом. – Тебе нужно остыть. Зайдёшь сама – хорошо. Нет? Я не спрошу дважды.

Она смотрит, колется глазами, дышит неровно, а я чувствую – если бы не эта чёртова химия, я бы уже вдавил её в землю, в траву, в себя. Прижал бы так, чтобы запомнила – не телом, душой.

Но это не её влечение, не её выбор. Запах – не её, движения – не из сердца, а из яда в крови.

А я хочу свою – настоящую, злую, упрямую, холодную, пока не расплавлю сам.

Хочу, чтобы шептала моё имя не из дурмана, а потому что не может иначе – потому что я её Альфа.

Она смотрит в упор – дерзко, вызывающе, вся будто пылает изнутри. Готова укусить, броситься, обрушиться – но не двигается. Стоит. Выдерживает.

А я чувствую, как меня накрывает волной – от запаха, от жара её кожи, от этой проклятой химии, что искажает настоящую.

– Тебе надо – ты и купайся, – рычит, огрызаясь, будто до последнего цепляется за контроль.

Я делаю шаг. Она – назад. Но медленно. Проверяет, насколько я серьёзен.

Хватает пары секунд – и она уже у меня. Теплая, дерзкая, извивающаяся. Ловлю, сжимаю, подхватываю на руки, как ничего не весящую.

– Райан, не смей! – шипит, бьётся, но слабо. И поздно.

– Поздно, котёнок, – бросаю и шагом вхожу в ледяную воду, не отпуская.

Бросаю её в озеро – резко, без предупреждения. И сам следом, с головой, как в огонь.

Холодная вода обрушивается ледяным ударом, выбивая дыхание и стирая остатки жара. Она проникает под кожу, как жгучие иглы. Мгновение – и я всплываю рядом.

Белла всплывает рядом. Хватает ртом воздух, захлёбывается, волосы прилипли к щекам, глаза сверкают бешенством. Такая злая, мокрая, настоящая. Как будто яд вымыло из вен вместе с жаром. Как будто проснулась.

– Ты идиот! – визжит, цепляясь за мои плечи. – Псих! Ненормальный!

Она бьётся, дрожит от холода – от злости, от уязвимости, которую не может проглотить. А я просто стою. Молча. Дышу. Смотрю, как она возвращается ко мне – шаг за шагом, к самой себе.

И всё внутри сжимается от того, как сильно я её хочу. Эту. Трезвую. Свою.

Она бросается ко мне – мокрая, злая, с кулаками.

– Ненавижу тебя… – срывается с губ шёпотом, будто больше для себя, чем для меня.

Перехватываю запястья, сжимаю крепко, но бережно. Вглядываюсь – и вижу: боль, злость, испуг. Но главное – ясность. Без дурмана. Без жара. Только она.

– Лучше? – спрашиваю, глухо, сдержанно.

Она тяжело дышит, губы дрожат, но кивает. И мне этого хватает – потому что моя Белла начинает возвращаться.

Глава 13

Я действительно возвращаюсь. Медленно. По осколкам. По каплям льда, впившимся в кожу.

Сердце стучит где-то в горле, в висках, в пальцах – всё внутри гудит, но уже иначе. Чище. Трезвее.

Я снова чувствую. Лёд воды. Тяжесть пропитанной одежды. Его ладони на моих запястьях – не сжимающие, нет. Удерживающие. Словно якорь. Словно напоминание: я здесь. Живая.

– Я в порядке, – шепчу, сама себе не веря. Голос срывается, оседает где-то между вдохом и болью.

Он стоит неподвижно, лишь смотрит. В его взгляде нет ни упрёка, ни торжества – только внимание. Тихое, сосредоточенное внимание.

– Что ты там забыла? – бросает он вдруг. Голос – пронзительный и резкий. Будто вся его недавняя мягкость была миражом.

– Танцевать пошла, с подругами, – огрызаюсь, едва ворочая губами. Зубы стучат, голос срывается. – А что, мне нельзя?

Он хмурится и поднимается, стряхивая капли воды вместе с сомнениями.

– Пойдём, – говорит коротко и без эмоций. – Надо переодеться.

– Не пойду, – отвечаю, вздёргивая подбородок. Глупо, но это последнее, за что я могу зацепиться.

Он бросает на меня взгляд. Твёрдый, холодный, как вода в этом озере.

– Хочешь заболеть?

– Обернусь, – бурчу сквозь зубы. Громко – для него. Слабо – для самой себя.

Он останавливается. Медленно отпускает моё запястье.

– Давай, – говорит спокойно. Без нажима. Но и без отступлений. – Жду.

Он стоит. Не отворачивается, не давит. Смотрит прямо, жёстко, словно видит насквозь. Не приказывает, не подталкивает. Даёт свободу выбора.

Тело будто не моё. Тяжёлое, разбитое, тянет к земле. Мысли путаются, движения – словно в воде. Где-то внутри – слабое, почти неуловимое биение. Волчица. Но глухо. Будто за стеклом. Ни зова. Ни щелчка. Только пустота.

Сжимаю глаза. Втягиваю воздух.

– Получится… сейчас… – шепчу сама себе.

Тишина. Нет. Не идёт.

– Райан… – голос срывается, пальцы дрожат, тянусь к нему, хватаю за запястье. – Почему? Что со мной?..

Он опускается на корточки, почти до земли, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Его лицо лишено эмоций: ни гнева, ни сочувствия. Лишь глубокое, твёрдое осознание.

– Не получится, – говорит он тихо. – Тебя накачали новым составом. Там был компонент, который блокирует трансформацию.

– Но я… я не знала, – выдыхаю, с трудом сглатывая. В горле – сухо и горько, как от пепла.

Он кивает. Едва заметно.

– А я знал.

Слова обрушиваются внезапно. Они не бьют по телу, а проникают глубже, задевая доверие и что-то еще не оформившееся, но уже вызывающее боль.

Я больше не могу держаться. Ни за гордость, ни за волчицу, ни за себя. Просто иду за ним. Пальцы не слушаются, голос рассыпался, внутри больше нет сил спорить, даже с собой.

Дом встречает меня теплом. Не уютом, а жаром, как от тела зверя. Деревянные стены источают смолистый аромат, воздух пропитан дымом, мехом и чем-то, что теперь я не перепутаю ни с чем. Это его запах. Его пространство. Райан.

Он мягко подхватывает меня под локоть, будто я совсем лёгкая, и ведёт к камину. Усаживая на густой мех, он не даёт мне упасть.

Колени подкашиваются, и я сажусь, почти теряя равновесие. Ткань под мной жёсткая, но тёплая. Тело вспоминает, что такое настоящее тепло, и тут же реагирует жжением. Пальцы ног начинают гореть до боли. Грудь сдавливает даже от простого воздуха. Кожа оживает, не зная, как справиться с этим внезапным пробуждением.

Я обхватываю себя руками – тщетно. Тело всё равно дрожит. Внутри – натянутый нерв, гулкий, болезненный.

– Мне нельзя быть тут, – говорю тихо. Больше – в пустоту, чем ему. Голос срывается, уходит вглубь.

Он молчит, но я чувствую его присутствие. Он стоит близко, не касаясь меня, и всё же воздух между нами кажется гуще. Теплее. Тяжёлее.

Я тянусь к камину – ближе, ближе к огню, но он греет меньше, чем его присутствие. Чем он сам.

– Это почему же? – голос у него ровный, почти ленивый. Без нажима, без укора. Будто просто хочет понять.

Я не успеваю ответить. Он делает шаг ближе, и воздух рядом меняется. Становится гуще, теплее.

Пальцы тянутся к подолу мокрой футболки. Одно движение – и ткань уходит вверх, скользит по мышцам, обнажает грудь. Всё – медленно, спокойно. Без позы. Он настоящий. Голый по пояс. Горячий, как огонь.

Я замираю. Не потому что вижу тело – потому что чувствую: рядом хищник, и он больше не прячется.

Идеально вылепленное тело. Не из рекламы – из мира, где сила не позирует, а действует.

Широкие плечи. Чёткий рельеф пресса. Шрамы – не для вида, а как следы боя. Живые, неровные, настоящие.

На левой груди – тату. Волк. Тонкий силуэт, будто выжженный под кожей. Не украшение – знак. Метка.

Я отворачиваюсь. Резко. Словно прикоснулась к раскалённому.

– Твой отец не должен меня тут видеть, – выдыхаю, глядя в огонь. Языки пламени пляшут, обманчиво яркие. Но жар – не от них. От него.

– Моего отца тут нет, – слишком спокойно. Как будто это не имеет значения.

Он поднимает плед, не глядя на меня – будто всё уже видел. Бросает на колени – точно, уверенно.

– Укройся. Сними сама. Или мне помочь?

Голос ровный, но в нём ощущается твёрдость. Это не угроза, а факт. Он не приближается и не заглядывает под плед. Но воздух между нами накаляется. Он мог бы раздеть меня без спроса. Но пока он даёт мне выбор.

Пока.

Я кутаюсь, прячу руки, вжимаюсь в тепло. Пальцы дрожат. Плед шершавый, но надёжный.

Слова застревают в горле. Не от того, что нечего сказать. А потому что он – рядом. Совсем близко.

Он разворачивается. Оставляет пространство. Воздух между нами вибрирует, как натянутая до предела струна.

И я впервые не могу решить, что страшнее: убежать или остаться. Потому что в этом доме, в этой атмосфере тепла, в его голосе – безопаснее, чем я готова признать.

Я медлю. Вдыхаю глубже, чем нужно. Затем тянусь под плед, хватаюсь за подол мокрой майки, снимаю её. Потом – юбку.

Остаюсь в одном белье. Кутаюсь в плед, стараясь завернуться до подбородка, будто ткань способна защитить не только от холода.

Он подходит, не глядя, забирает мокрую одежду и молча уходит. Я остаюсь одна: треск камина, капли на коже, мысли, ускользающие, как вода сквозь пальцы.

Проходит пять минут или вечность. Сначала я чувствую запах какао – тёплого, молочного, с привкусом детства и маршмеллоу.

Он возвращается. Протягивает кружку. Пальцы касаются на миг. Его рука горячая. Моя всё ещё ледяная.

– Спасибо, – шепчу. Почти неслышно. Ему. Себе.

Он не отвечает. Просто садится рядом, не вплотную, но достаточно близко. Устраивается на меху, лицом к огню. Тепло от него ощущается сильнее, чем от пламени. Это тепло напоминает дикую природу – знакомую, пугающую и родную..

Я делаю глоток. Сладость и жар переплетаются. Всплывает воспоминание, словно забытый кадр из прошлого.

Первый в моей жизни костёр. Мы, самые младшие, сбились в кучки у огня. Кто-то жарил маршмеллоу, кто-то ловил искры, смеялся и визжал. Я бегала с девочками, падала, смеялась и пыхтела.

А он… Он сидел рядом с отцом. Ему было семь или восемь лет. Он выглядел невероятно серьёзным, даже гордым из-за синяка на скуле. Сидел так, будто уже знал, что станет вожаком. Я смотрела на него снизу вверх и восхищалась. Хотя тогда ещё не понимала, почему.

– Ты уже тогда был задирой, – усмехаюсь в кружку. Голос хриплый, но тёплый.

Он поворачивает голову, чуть хмурится.

– О чём ты? – спрашивает осторожно. Ни угрозы, ни раздражения – только внимательность.

– Первый костёр, – поднимаю глаза. – Мне было пять. Тебе семь. Сидел с синяком под глазом и таким видом, будто уже командуешь всей стаей.

Райн едва заметно усмехается.

– Может, и командовал, – бросает. Уголки губ дрогнули в улыбке – настоящей, той, что не для публики.

– Смотрел на нас, как на щенков, – продолжаю, прижимая ладони к кружке. – А сам весь в маршмеллоу. Помнишь?

Он поворачивается ближе. Отблески огня вычерчивают скулы, шею, плечи. Делают его почти нереальным – живым, но словно вышедшим из сна.

Он смотрит пристально, будто заново собирает моё прошлое по кусочкам, и произносит, тихо, с тенью улыбки:

– Помню тебя… косички, крик, запах дыма – тебя было много.

Он приближается медленно, не касаясь, но завоевывая пространство между нами – как хищник, чьё терпение страшнее прыжка. Запах – терпкий, тёплый, с примесью дыма и леса – оплетается вокруг, заставляя кожу помнить. Его губы почти касаются моих, а сердце уже сорвалось – бьётся в горле, в запястьях, в каждом дрожащем вдохе.

В тишине неожиданно раздается женский голос. Он звучит уверенно, с легкой тягучестью и раздраженной интонацией, знакомой до мурашек.

– А я тебе говорила, Оливер: сына нужно воспитывать, а не закрывать глаза! Эта девочка – не пара ему. Новенькая, да ещё и с прошлым, о котором мы ничего не знаем. Подумай сам…

Мы замираем оба, когда с крыльца доносится до боли знакомый голос женщины с площади – приглушённый.