Текст книги "Пятая Сила (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Нет, – глухо ответила Тала. – Нет. Я… боюсь.

И, помедлив, добавила:

– Мне теперь кажется, что все это не просто так. Что Огонь и правда отнял у меня Саа… за это все, за нашу работу. Наверное, это справедливо. Нельзя безнаказанно играть с Силами и надеяться, что они ничего не потребуют взамен.

Она исподлобья взглянула на Тирайна и отвернулась.

– Прости.

– Я был в столице, – тихо проговорил он. – На могилу к твоим заходил…

– Спасибо…

– Дома у вас все по-прежнему. Нянюшка твоя тебе вот… передала… – он неловко завозился, вытащил из-за пазухи сверток. – Носки тебе – шерстяные, да яблоки в меду, как ты любишь…

Тала ласково сжала его пальцы, положив сверток на колени.

– И ты только ради этого ехал ко мне, сюда?

– Не только. Я же говорю – по дороге…

– Тир…

Он отвел взгляд.

– Да, – глухо сказал, отнимая руки. – Не только. Тала… я хотел сказать тебе…

– Что, Тир? – так же ласково спросила она.

Тирайн посмотрел на нее – и вздохнул, глубоко, судорожно, точно бросаясь с обрыва в реку.

– Будь моей женой, – выговорил он четко и громко.

– Ч-что?! – ошеломленно прошептала она.

– Будь моей женой, Тала, – повторил он, резко и сильно бледнея.

Девушка вспыхнула, вскочила. Ломкими шагами отошла к окну, отодвинула занавеску.

Корова по улице идет. Мальчишка-водонос – чумазый, в грязной рубахе – проехал на телеге, запряженной старой клячей. На подоконник села муха.

– Тир… – сказала она, не оборачиваясь, осипшим голосом. – Я… очень ценю твое предложение, но…

– Послушай… – Тирайн – большой, сильный – пересек комнату и остановился рядом с ней. Протянул руку, словно хотел осторожно коснуться ее плеча, но не осмелился – рука упала. – Я все знаю. Но… если ты останешься одна на всю жизнь, это будет слишком несправедливо. Саа не осудил бы тебя – прошло четыре года. Кто виноват в том, что… А ты… Я люблю тебя, Тала. И, в конце концов, ты же не сможешь мотаться вот так, по заставам, всю жизнь. Ты будешь тянуть эту лямку, пока не станешь старой и бессильной. А потом? Что будет потом? А там, у меня… ты будешь жить, ни в чем не нуждаясь. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Тала…

– Нет… – глухо ответила девушка, не оборачиваясь.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – неловко сказал Тирайн. – И сам думаю о том же. Тело ведь так и не нашли. Но поверь мне, мы писали, мы искали… и если бы был хоть маленький шанс, что Саа жив… он бы уже смог дать знать о себе, мы нашли бы хоть какую-то зацепку. В списках значилось сначала «пропал без вести», теперь уже – «погиб». Я понимаю – не хочется верить. Но… прошло четыре года, Тала… И если бы… уже нашелся бы он. Значит…

– Нет, – также, не оборачиваясь, очень ровно повторила она.

– Я теперь князь, – сказал он. – Я сделаю так, чтобы ты никогда ни от кого не зависела. И даже если ты не захочешь… – он чуть запнулся, вспыхнув, отвел глаза, – ты будешь мне… как сестра. Обещаю. Просто – будь рядом, мне больше ничего не надо… Тала…

– Уйди, – сказала она тихо. – Я… я подумаю. До завтра. А теперь уйди… уходи. Пожалуйста.

Ну, вот и все, сказала она. Сказки кончились. Надо делать выбор.

В окно маленькой комнаты в городской гостинице светила луна. За стеной храпел второй постоялец, где-то надрывно лаяли собаки. Тала перевернулась на живот, обнимая подушку. Серебряный свет падал прямо в лицо, пеплом посыпая разбросанные по плечам медные пряди.

Рано или поздно это должно было случиться, и ты всегда это знала. Он ведь прав. Как ты будешь жить дальше?

Саадана нет. Нет, нет, нет! Кто виноват в том, что ты все еще цепляешься за глупую надежду? Чудес не бывает.

Тирайн… добрый, сильный, родной. Тирайн, друг, брат, товарищ. Друг, вот именно. Брат. Но не любимый. Не тот, кому скажешь «Да».

А сказать… придется?

Решай же, глупая девочка.

Упустишь свое счастье, сказала бы мать. И нянюшка покачала бы головой. И отец посмотрел бы неодобрительно… папа, папа, ты так мечтал видеть дочь счастливой, скажи – буду ли я счастлива, если ЕГО – нет? Ты так хотел дождаться внуков…

Князь. Она станет княгиней. И не будет больше этих изматывающих ночных рейдов, отчаянной тоски по вечерам, запаха пыли и алычи, пропитавшего волосы, грубых шуток солдат. И можно будет снова вспомнить, что такое платье и туфельки…

Впрочем, вспомнить, что такое платье, можно ведь и без Тирайна. В Гильдии ждут ее и возьмут с радостью, да и в Университете, наверное, тоже примут боевого мага. И можно будет сменить пояс и портупею на синее платье преподавателя и снова каждый день ходить по высоким коридорам, по нарядным улицам…

… где все напоминает ей – о нем.

Уехать. Не видеть, не слышать, не знать. Прошлое – умерло. А в настоящем нет места той рыжекосой наивной девочке с любопытным блеском в глазах. Девочка умерла… сгорела в том черном костре в библиотеке, вместе с письмом, обернулась пеплом, золой. Пустое. Прошло.

Скоро утро. Завтра. Что она ответит Тирайну?

Если бы только точно знать, что Саа погиб и никогда не вернется. Возможно тогда эта рана затянулась бы, наконец; может быть, тогда она вспоминала бы о нем, как многие, с огромной грустью и нежностью, но – светло, без этой разрывающей душу боли и тоски. Может быть, когда-нибудь... Но ежедневно, ежечасно думать о том, что, возможно, он жив и где-то зовет ее… может быть, ранен… или попал в плен… или просто не может вернуться, но верит, что там, дома, его ждет невеста, почти жена… Обмануть эту надежду? Предать это ожидание? Если бы… если бы…

Тала крепче обняла подушку, уткнулась в нее носом и заплакала.

* * *

Свадебное платье было очень скромным даже по меркам послевоенного времени: длинное, в пол, с высоким закрытым воротом, лишь чуточку украшенное по вороту и подолу вышивкой – серебряной нитью винограда. Белые лилии в медно-рыжих волосах удерживали недлинную фату; когда налетал ветер, Тала нервничала – ей все казалось, что прическа сейчас развалится. Тем не менее, все сошлись на том, что невеста была лучше всех – как и полагается.

Свадьбу Тала почти не запомнила. Посаженной матерью стала ее старая нянька – единственный оставшийся в живых родной ей человек. Посаженным отцом Тала упросила побыть Хеля; маг, недоуменный и растерянный, долго отказывался – кто он ей? – и согласился с большой неохотой. Тирайн, тщательно причесанный, немногословный, откровенно сиял, гордясь красавицей женой, и люди радовались, бросая им под ноги бисер и зерна пшеницы.

…Она стала хорошей хозяйкой – она, прежде ненавидевшая домашнее хозяйство. Пальцы ее, раньше перепачканные чернилами, в пятнах от ожогов, теперь все чаще бывали измазаны красками, мукой, землей, пятнами от травы и цветов, росших в их саду. Она, всегда ненавидевшая вышивку, полюбила возиться с нитками и иглой. Примерная хозяйка, примерная мать – Тала не доверяла сына нянькам, сама кормила грудью и могла часами возиться с ним, забывая обо всем.

Вот только примерной женой ее, наверное, назвать было трудно. Нет, внешне-то все хорошо; люди на улицах, слуги, крестьяне с умилением поглядывали на молодую пару. Но ночами Тала часто лежала без сна, а рядом ворочался, уминая подушку, Тирайн, не смея прикоснуться к жене. Редкие, такие редкие ночи объятий так и не разожгли в ней любовного огня, огня страсти, когда двое становятся единым целым. Все было не то и не так; не тот запах губ, не те руки, не то, не то. Она никогда не знала Саадана так, как знает мужчину женщина, и все же те немногие минуты детской их любви встали между ней и мужем прочной стеной. Они лежали рядом, чужие друг другу больше, чем когда бы то ни было, и женщина знала, отчего он не спит и вздыхает. Если бы, если бы… Все не бывает идеальным, думала она. А когда все-таки засыпала, ей снился Саадан, и в глазах его она читала немой упрек. И просыпалась в слезах.

Сначала – часто.

Потом – все реже и реже.

Нет, было – было! – Тала гордилась мужем, когда он вел ее в танце в высокой зале княжеского замка, и сотни взглядов, завистливых, восхищенных, провожали их. Она уважала его – когда люди в пояс кланялись ему, а вслед летели добрые слова; когда приходили к «батюшке князю» со своими бедами, а потом несли – кому что Силы послали – мед, яблоки, пироги – и не в оброк, а так, от сердца. Она была бесконечно благодарна ему – за то, что увез от прошлого и ни разу не задал ей ни единого вопроса.

Но любила ли? Она не знала...

… Не счесть, сколько раз просыпалась она ночью, вытирая мокрые щеки, все еще во власти счастливого сна: он жив! и пальцы все еще ощущают шероховатость листа, с которого рвутся такие знакомые строчки. Он жив! Господи, Господи, если бы хоть знать – где он, что с ним? Думает ли обо мне?

И тогда самой себе она казалась дрянью. Потому что жила, предавая. Потому что если Саа все-таки не погиб, то все, что она делает, – это предательство. И не только по отношению к нему, почти мужу, мужу несбывшемуся. Но и по отношению к тому, кто муж – по закону и праву, они связаны клятвой перед Силами, в любви и согласии… да, согласие, только вот про любовь – не надо, это с его стороны – любовь, а с ее… Отчаяние? Расчет? Безразличие? Какое слово ни подбери, как ни назови, смысл от этого не меняется.

Ей просто было все равно…

До тех пор, пока не взяла на руки крошечный комочек. До тех пор, пока тонкая нить не протянулась от детской ручки – к той, большой и теплой, такой надежной руке, которая укрыла ее, стала – опорой, камнем, вокруг которого обвилась тоненькая веточка новой жизни.

И что же ей теперь делать?

Ответ, впрочем, один, и иного быть не может. Ты сама сделала свой выбор, Огненный маг.

Пусть даже бывший. «Маги бывшими не бывают», говорил когда-то ее учитель. Делать выбор приходится вне зависимости от того, можешь ли ты держать в ладонях Силу. И платить за этот выбор – тоже.

Вот она и заплатит.

«В жизни и смерти, в горе и радости, в предательстве и прощении – навсегда…» – свадебная клятва.

Когда родился Лит, Тала в последний раз горько выплакалась. Бог весть, как желала бы она, чтобы этот малыш был – другойсын. Как ловила в крошечном личике знакомые черты, как радовалась, глядя на светлые прядки на детском затылке… а он в ответ взял да потемнел к годику, и волосы его стали такими же прямыми, русыми, как у отца. Рассветный отблеск бросал на младенческие щечки тень другого лица. Если бы этот птенец оказался сыном другого сокола, любила бы она его больше?

Прошлое потихоньку умирало. Оставалась – жизнь нынешняя, спокойная и ровная. Вечерами, глядя в темнеющее небо, Тала порой говорила мысленно «Спасибо»… а кому – и сама не знала. Правда, в полнолуние, когда на небо выкатывался огромный, оранжевый диск, долго не спала, стояла на ступенях дома, закусив губы, глядя в никуда. Но это случалось не каждый месяц, а потом – все реже и реже…

Суровой и пустынной выглядела эта земля, но она полюбилась Тале. За годы жизни на границе она привыкла к пыли – из памяти почти исчезли прохладные дожди и лиственные леса столицы. Теперь даже самый последний тушканчик, даже степные птицы и ковыль стали ей родными.

Теперь она старалась не вспоминать, а когда все же вспоминала, все чаще казалось ей, что все это было – не с ней. Скачки верхом, патруль, ярость боя, пламя, срывающееся с рук… Саадан, магия – да полно, она ли это? Этого никогда не было и быть не могло – с ней, сдержанной и спокойной женщиной, в жизни никого не убившей, кроме комаров летом на веранде. Магия ушла. Да, она не избежала этой участи – после родов в половине случаев женщины-маги теряют Силу. Прежнее казалось теперь сном, приснившимся давным-давно и уже почти забытым. А иногда казалось, что нынешняя жизнь – сон, и совсем скоро она проснется, и все будет по-прежнему.

* * *

Маленькое княжество, доставшееся Тирайну от отца, лежало почти в руинах – нападения соседей измучили и истерзали его. И, как назло, последние два года выдались страшно засушливыми – пыль и суховеи прокатывались над дорогами, выжженными пустыми полями, и только почти пересохшие ручейки еще хранили остатки влаги.

Пыль висела в воздухе, поднятая колесами возов и копытами коней. Особенно если кони эти так же стремительны и неутомимы, как кони кочевников-соседей, налетавших незаметно и беспощадно и столь же быстро отступавших. Это нельзя было назвать войной, всего лишь набеги – но их было много.

Сорок с лишним лет назад распалась Криштская империя – колосс на глиняных ногах, считавшийся когда-то непобедимым, державший в железных руках весь Юг. Распалась не под мечами захватчиков, но разъедаемая ржой изнутри, как оно и бывает обычно. Оставила после себя кучу крошечных удельных княжеств и непомерную гордость их правителей, каждый из которых вел родословную если не от Великого Завоевателя Харанта, первого императора, то уж от его потомков – с гарантией. Степные княжества постоянно воевали друг с другом, и каждое считало себя сильнее соседа. Это было во времена князя Тридана, деда Тирайна.

Таннада не принадлежала Криштской империи. Кто жил на этих землях изначально, от кого появились столь причудливые названия рек и деревень, сейчас выяснить уже нельзя: много сотен лет назад княжество переходило из рук в руки, пока не стало провинцией Инатты. Случилось это в пору расцвета Криштской империи. Позже – уже около ста лет назад – один из королей Инатты подарил южную свою провинцию герцогу Эранскому в пожизненное владение с правом наследства. Но у герцога не было сыновей; дочь его, княжна Миранда, вышла замуж за князя Ламанда Леа-Танна, служившего когда-то правителю Кришты. Короли Инатты и Кришты долго пытались понять, чьими же становятся в этом случае земли Таннады, но так и не договорились. То были не такого масштаба и ценности земли, ради которых стоило затевать войну, и короли, подумав, признали Таннаду независимой. Стихии с ними, пусть живут. Криште в те времена было не до войн с соседней сильной страной.

Княжество Таннада невелико – сто миль с севера на юг, двое суток неспешного конского хода от границ до столицы. Столица, главный и единственный город Рута, стоит на реке Ренне. Обширные степи – от края горизонта до края, сколько может охватить взгляд – поросли разнотравьем у северных границ, к югу же от столицы это сплошной ковыльный ковер, волнующийся под ветром. Для ветра Таннада открыта зимой и летом, с востока и с запада; в песках живут суслики, тушканчики и мыши, если повезет, можно увидеть антилопу; летом в небе звенят жаворонки и пустельги, кружат степные орлы. Пройди Таннаду с севера на юг, увидишь – равнодушно бродят коровы и овцы, гордые лошади посматривают на одинокого путника, щелкают бичами пастухи. Часто через эти земли проходили мирные кочевники, гнали стада на восток, в Юрату и дальше, дальше, к далеким Соленым горам. Князь Таннады им не препятствовал; можно узнать, что нового слышно на юге, а если повезет, купить красных бус и золотистых монист в подарок девушке. Крестьяне и пастухи, рыбаки в верховьях Ренны, княжеская дружина да сам князь – вот тебе и вся Таннада.

Когда распалась Кришта, Таннада активно торговала с Инаттой, поэтому мелкие, но воинственные князьки-соседи маленькое княжество трогать не решались. Сама Таннада воевать никогда не стремилась – куда им до завоеваний, дай Стихии сил выстоять в очередной стычке с очередным соседом. Но князь Тридан быстро дал понять: их лучше не трогать. Сын его, князь Ардейн, отцу если и уступал, то ненамного, и худой мир – тот, который лучше доброй ссоры – держался все время его правления.

К сожалению, князь Раудан, старший брат Тирайна, ни твердостью, ни жесткостью отца и деда не обладал, и соседи, быстро поняв, что такое новый князь, осмелели снова.

Эти набеги быстро измотали и обескровили княжество. Степняки уводили в плен молодых, здоровых мужчин и женщин, убивали стариков и детей. Пользуясь нерешительностью молодого князя, они не давали покоя не только пограничным областям, но заходили вглубь страны, поглядывая, кажется, и на столицу. Противостоять им могла лишь княжеская дружина – но они успевали не всегда.

В одной из таких стычек погиб сам князь Раудан Леа-Танна, старший брат Тирайна. Оставшееся без правителя княжество думало недолго – они послали гонца к молодому магу Земли, уже несколько лет не приезжавшему домой даже на короткие дни каникул.

Нельзя сказать, чтобы предложение это явилось для Тирайна неожиданностью. Бывает и так, в конце концов, а в том, что старший брат не удержит княжество после смерти отца, он почти не сомневался – слишком медлителен и нерешителен тот был. Но – как уехать? Как оставить Гильдию? И как не уезжать, если там – дом, родной дом, оставшийся в памяти пусть не очень светло, но – Родина? Враз забылось и недовольство отца, и вечные насмешки Раудана, в глубине души страшно завидовавшего брату-магу. Осталось одно – я нужен там. Как ни крути, пусть младший, но он все-таки княжич. Князь, поправил себя Тирайн. И если не он, то кто же?

За те несколько лет, что Тирайн не был дома, княжество сильно обнищало. «При отце все было совсем не так», – с грустью думал Тирайн, глядя на запущенные дороги, бедные деревеньки и откровенно голодные лица людей. Юг княжества почти обезлюдел; брошенные дома печально смотрели на мир пустыми глазницами окон, бабы и ребятня прятались в подвалах и наспех вырытых землянках… в леса бы, но и лесов здесь не было – это степное, холмистое взгорье из конца в конец насквозь прокаливало беспощадное на выцветшем от жары небе солнце. А тут еще неурожай два года подряд, и страна, кажется, находилась на грани взрыва.

«Сварил брат кашу, а расхлебывать мне», – хмуро усмехнулся Тирайн в первый же вечер дома.

Княжеская дружина сильно поредела, а заменить погибших воинов было некем. Пришлось проводить рекрутский набор, вызывая недовольство и так уже возмущенного народа. Нужно было увеличивать налоги – страну необходимо восстанавливать, но как? Нужно было сдерживать соседей, которые не сразу поняли, что у беззащитного княжества появился теперь правитель-маг, а потом договариваться с теми же соседями, которые, наконец, поняли, что у Таннады появился правитель-маг. А еще подошло время сева, а сеять нечем – прошлые годы были тяжелыми. В деревнях не хватало рабочих рук. В казне не хватало денег. «В голове, – в сердцах выразился как-то князь, – ума уже не хватает». Земной маг, он немного владел даром целительства, и со всех окрестных деревень потянулись в Руту бабы, неся больных детей, калеки и неизлечимо больные. А еще нужно было приглядывать за детишками – не выявится ли в ком чародейских способностей?

Третий год правления Тирайна выдался на диво урожайным. «Я маг или кто?» – устало ответил Тирайн на недоуменные восторги казначея. Жара и дожди в тот год сменяли друг друга ровно тогда, когда это было нужно; травы росли с необычайной скоростью, косари выбивались из сил. Люди вздохнули с облегчением и опаской – кажется, они начинали верить своему князю.

Камень Земли, забытый, лежал в шкатулке, тускло поблескивая серебряными гранями. Где ты, Гильдия магов Земли? Рутина грозила захлестнуть с головой.

В первые годы молодой князь сутками мотался по дорогам, спал урывками, почти не раздеваясь. Тала не застала это время, но о тех первых, самых тяжелых годах часто вспоминала старая Мира – кормилица и нянька, выкормившая Тирайна и любившая его даже, пожалуй, больше, чем родного сына. Она часто ворчала на маленького Лита, сравнивая его с отцом, хотя – Тала знала – гордилась малышом и любила его безмерно.

– Помнится, беженцы были, – рассказывала Мира вечерами, усевшись у очага с вязанием, – у-у-у, волной текли. Кто и оставался, да. А кто дальше шел… вот не понимаю я – князь наш всем защиту обещал да помощь, только живите, рук не хватает, людей не хватает. Отстроились бы. Нет – дальше идут. А куда идут, чего ищут? Непуть… На дорогах что творилось – ужасти, у столицы-то спокойно еще, а в глуши – в одиночку и не ездили, только большими обозами. С солью и то тяжко было – видано ли дело? А все потому, что торговать возить боялись. Война же… а на нее все спишется. Ну, а потом-то уж легче стало. И пошлины сбавили, спасибо князю, и на границах поспокойнее стало. Да нам на нашего молиться надо. Так ли жили раньше, э-эх, – и она, махнув рукой, совала Литу сладкий пряник.

Слушая эту неторопливую, круглолицую женщину, Тала немного лучше стала понимать неторопливого, рассудительного юношу, так беззаветно любившего ее все эти годы. Неторопливость эта и обстоятельность, прежде порой раздражавшие Талу, после рождения сына обернулись совсем другой стороной. Всегда и все решавшая сама, рассчитывавшая только на свои силы, Тала, став матерью, начала понимать, как это хорошо – быть вьюнком, обвившимся вдоль каменной стены; быть «за мужем», за кем-то, словно за той же стеной, за забором крепким. Забор этот может обернуться забором неволи, плена. А может – крепким укрытием. И тут уже – как посмотреть…

Тирайн же, слыша трескотню старой поварихи, только улыбался. Он с охотой и часто вспоминал детство, проказы – свои и брата, и даже наказания отца, державшего сыновей в строгости, и юность, и учебу в Гильдии. Единственное, о чем он предпочитал не рассказывать, а Тала – не спрашивать, – война. О том, что было там, в маленьком селении Последние Холмы, Тала старалась не думать. Впрочем, она понимала мужа. Ей и самой не особенно приятными были воспоминания о приграничных стычках и той ее войне – тяжелой работе с непрекращающейся, тяжкой усталостью.

В первые годы Тала, Огненный маг, часто помогала мужу. Они ездили – то поодиночке, то вдвоем – в разные концы страны; кузнецы в деревнях и в городище на юге, завидев княгиню, улыбались и кланялись до земли. Однажды Тала помогала усмирять степной пожар на востоке; огонь был низким, но шел быстро, ветер гнал его на запад, вглубь княжества. Потом Тала подумала, что стычки на границах все-таки не так страшны, как этот ровный неумолчный гул и пылающее поле. Загар, въевшийся в кожу за три года жизни в Приграничье, стал еще чернее, а медные волосы, кажется, выгорели до светло-рыжих. Вскакивая в седло, Тала не раз слышала обращенные к ней пожелания дождя под ноги и думала, что и у самой у нее эти слова вылетают едва ли не сами собой. Мужской костюм, сшитый нарочно для нее, навечно пропитался запахом дорожной пыли и дыма. Тирайн подобрал для нее хорошего коня – выносливого, смирного, добродушного.

Тала полюбила эти поездки. В них не было торопливого, лихорадочного сумасшествия Приграничья; ярости схваток, когда счет идет на секунды; всего того риска и азарта, который единственный помогал забыться, который Тала любила всегда. Она, боевой маг, научилась ценить неторопливую вечернюю тишину на крыльце кузни, размеренный перестук молотов, сноп искр в горне, запах свежей глины в мастерской гончаров. Она привыкла к улыбкам на обращенных к ней лицах. Это были простые, прямые и искренние люди. Это была спокойная, некрасивая на первый взгляд земля, но она стала родной. Это тоже была работа, только совсем иная. Мирная.

Лишь однажды – это было через год после свадьбы – повеяло на нее жаром прежней жизни. Князь уехал в Инатту, в столицу; обещал вернуться через три недели – слишком много, сказал он, дел накопилось в Гильдии в Ледене. До времени его возвращения оставалось дней около десяти, когда Тала решила поехать на юг, на пограничную заставу. У тамошнего кузнеца что-то не ладилось – не иначе, Огонь прогневили, а работы много: не только мечи и копья, ему и из окрестных деревень ковать приносят.

Она приехала на заставу около полудня. Едва успела сойти с коня, отвечая на приветствия кланяющегося в пояс воеводы, как закричал на каланче дозорный, и в поспешно распахнутые ворота ввалился – иначе не скажешь – мальчишка-подросток на запыленной, загнанной лошади. Свалился с седла, вскочил – и кинулся в ноги воеводе:

– Беда, господин! Кочевники! Там, у нас… налетели, как саранча… я один ушел. Спаси, господин! – и задохнулся, умолк.

– Где? – коротко спросил воевода.

– Ломище… – прохрипел мальчишка.

Воевода и Тала быстро переглянулись.

– Собирай дружину, – резко сказала Тала.

И вскочила в седло.

Схватка была короткой, но яростной. Кочевники, по всему, надеялись на легкую добычу и знали откуда-то, что князя нет дома, иначе не осмелились бы – так далеко от границы. Тала, оказывается, еще не забыла ничего из прежних умений, руки ее действовали словно сами собой, часто опережая разум. Уже на обратном пути, когда дружина, по счастью почти не поредевшая, неторопливо топала по пыльной дороге, седоусый воевода, все это время молчавший, хмуро сказал:

– Зачем ты, княгиня… А что не так если – как бы мы князю в глаза посмотрели?

– Так же, как и я, – усмехнулась она, – если бы осталась на заставе.

Тирайн, когда она рассказала ему об этой стычке, сначала нахмурился, потом погладил ее по плечу. И сказал озабоченно, но буднично:

– Странно. С чего это они так обнаглели…

Потом жизнь наладилась, свободного времени стало больше. И вечерами Тирайн все чаще стал уходить в лабораторию – маленькую комнату в башне. Сперва редко, потом, когда свободного времени стало больше, все чаще.

В первые годы, еще до рождения Лита, Тала поднималась к нему, молча сидела в глубоком кресле у окна, наблюдая. Давала советы. Однако к Камню своему, лежащему в ее комнате в глубине ящика, не прикасалась. Складывалось впечатление, что он совершенно безразличен ей, что та работа, которую когда-то взахлеб, забыв про сон и еду, делали все четверо, совсем ее не интересует. А может, это была память, которую Тала сознательно загоняла внутрь, запрещая себе вспоминать. Однажды Тирайн спросил ее осторожно:

– А Камень?

– Что Камень? – рассеянно отозвалась Тала.

– Ты будешь продолжать работу?

– Не знаю, – ответила она равнодушно. – Зачем?

Тирайн внимательно посмотрел на нее.

– Зачем? – повторила Тала. – Мы все равно не закончим. Саа нет. Кервина нет. Камни их неизвестно где.

Тирайн вздохнул – и умолк, отводя взгляд.

Больше на эту тему они не разговаривали.

Когда родился сын, Тала перестала приходить в лабораторию. И вовсе не потому, что не хватало времени. Она любила сына больше всех на свете и никакая цена за его появление не казалась ей чрезмерной. Но как ни оправданна была ее потеря, все-таки слишком обидно и больно оказалось смотреть на то, чего ты лишена, лишена насовсем. Теперь она могла видеть только внешние проявления; внутренняя сила того, что делал ее муж, оказалась от нее скрыта. И видеть, и понимать это было для нее мучительно.

Впервые Тала до конца поняла, что потеряла, через неделю после рождения Лита, когда, зайдя вечером в гостиную, привычным жестом хотела зажечь свечи в большом кованом подсвечнике – и не смогла. Обычные, почти инстинктивные движения стали чужими и мучительными, судорогой свели пальцы. Тала удивленно прислушалась к себе. Пустота внутри отозвалась тяжелым молчанием. Женщина еще раз повела пальцами – тщетно. Пустота ответила нахальной усмешкой. Тала опустилась на диван. Она знала, что так случится, но не предполагала, что это случится – так.

Потом были долгие дни мучительной сосредоточенности, отчаянных попыток разжечь огонь в очаге, почувствовать солнечный жар, увидеть юрких ящериц в пламени свечи. Часами просиживала она на ковре у камина, а он оставался холодным и темным. На диво быстро оправившись после родов, Тала долго не могла привыкнуть к новому своему бессилию; не плакала – молчала каменно и тяжело и почти не подходила к сыну, беря его на руки только чтобы покормить. Тирайн не трогал ее – только поглядывал сочувственно, но это сочувствие резало душу страшнее самой тяжелой ненависти или презрения. Потерять себя. Перестать быть магом. Что может быть страшнее?

Впервые осознала Огненная, почему все известные из истории женщины-маги не имели семьи. Почему все они, добившись славы и почета, так и остались одинокими. Они сделали свой выбор. Интересно, хотели ли они иметь детей? Хотели, наверное, и могли бы, но побоялись. Побоялись неизвестности и риска. Никто из них не знает, обойдет ли ее судьба или накажет – лишением Дара, лишением жизни… Тала горько усмехалась. Вот и она… тоже. Вырвана из мира. Вырвана из жизни. Никто, никчемная. Калека.

Отчаяние кончилось внезапно, когда Литу минуло четыре месяца. В те ночи Тала почти не спала; то лежала, глядя в темноту, то вскакивала и подходила к кроватке сына, вглядываясь в младенческое безмятежное личико. В какую-то секунду она ощутила, что ненавидит малыша, что хочет, чтобы его не было. Медленно, спокойно взяла подушку, наклонилась. Если этого существа не будет, все станет, как прежде. Подушка опускалась все ниже… Лит сонно заворочался и всхлипнул. Тала вздрогнула, выронила подушку; глухой шум падения отрезвил ее, она поняла, ЧТО только что едва не натворила. И испугалась этому. Упала на колени возле колыбели и – впервые за все эти месяцы – заплакала, глухо, сдавленно, чтобы не разбудить малыша. Лит посапывал, временами улыбаясь, и тихо покряхтывал. Тала схватила его на руки, покрывая поцелуями маленькие щеки, прижимала к себе и кружила, кружила по комнате. И так и уснула с маленьким комочком в обнимку поперек широкой кровати.

Проснувшись утром, она подняла голову. Солнечные лучи били сквозь занавеси, растекались по полу, плясали зайчиками по стенам. Один зайчик проскакал по подушке и коснулся щеки. Тала кожей ощутила тепло и поняла, что отчаяние отступило. Жизнь продолжалась...

Бывшая Огненная еще могла, конечно, дать совет или что-то объяснить – в конце концов, теоретическая подготовка никуда не делась, и знания, полученные в Гильдии и в Академии, могли принести – и приносили им обоим – немалую пользу. Но Тала понимала, что здесь, на этой выжженной солнцем земле, теория бесполезна. Здесь практика нужна, здесь ценили умение разжечь огонь, а не вывести из этого процесса теоретическую формулу. Была бы она магом Воды… Воды здесь отчаянно не хватало. Вода здесь ценилась. Ах, если бы был жив Кервин, вздыхал порой Тирайн.

По утрам Тала заходила в его кабинет. В отсутствие хозяина долго-долго рассматривала книги, таблицы Земных рун и сочетаний, карты Таннады, испещренные понятными каждому Земному знаками. Трогала пальцами хрустальный кубок, задумчиво поглаживала маленькую спиртовку. Однажды открыла маленький ящик в глубине стола и доставала небольшую деревянную шкатулку. И, вытряхнув содержимое на ладонь, долго-долго любовалась поблескивающими на свету гранями. Надежда и гордость ее мужа… гордость троих мальчишек, вздумавших поиграть с Силами. Не оттого ли Силы решили указать им их место? Ведь из всех троих Тирайн был самым сдержанным… не слабым, нет. Но до того, что могли и умели Саадан и Кервин, не всегда дотягивался Тирайн. Не оттого ли его – единственного – пощадили?