Текст книги "Пятая Сила (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

В сущности, это была совершенно невыполнимая на первый взгляд идея, о чем Тала сразу же и сообщила. Не то чтобы этим никто никогда не занимался – занимались, желающих подчинить себе Стихии во все времена находилось хоть отбавляй. Другое дело, что Стихии на эти попытки, если можно так выразиться, плевали – пеплом пожарищ, вихрями и ураганами или наводнениями. Ну, не желала подчиняться человеку Природа, и это было в Ее праве. Седовласые, умудренные опытом мужи, маги с не одним десятком лет работы за плечами признавали, что соединить даже две Стихии из четырех – дело, возможное теоретически, но почти нереальное практически. А тут – четыре обормота, ученики магов… ну, пусть даже очень талантливые… а не слишком ли много вы берете на себя, ребята?

А они словно и не замечали груза и тяжести эпох, стоящих за плечами и тихо дышащих в затылок. Чья это была затея, потом спрашивала себя Тала. Такое впечатление, словно они отбросили все, что знали, всю мудрость, накопленную магами за сотни лет, отложили в сторону, отшвырнули, как мусор, как шелуху, все законы и правила. И сочиняют теперь что-то свое – как музыку, не выучив нотной грамоты, как картину, не зная, с какой стороны держать кисть.

Впрочем, с какой стороны «держать кисть», все четверо, конечно, знали. Грудам книг, приносимых из библиотеки Университета, из архивов Гильдий, скоро перестало хватать места в маленькой комнатушке Тирайна. Старуха хозяйка, наверное, давно бы погнала таких неспокойных постояльцев – свечи жгут ночами, болтают, то уронят чего, то костер, что ли, разводят на полу – сожгут же дом. Только рекомендация Гильдии Земли успокаивала – у магов все не как у людей, пусть уж, этот хоть компании большие к себе не водит, вон только два дружка да девчонка, такая же, поди, как и эти, бестия рыжая…

Пока что они пытались осуществить только первую часть задуманного. Не представляя себе, где и как можно найти нужный им «горшок» для всех Стихий вместе, юные маги искали «горшки» для каждой Стихии отдельно. «А дальше видно будет», – очень, на взгляд Талы, легкомысленно заявил Кервин.

Они рылись в справочниках по минералогии и астрологических таблицах и спорили до хрипоты, пытаясь соотнести строгие требования науки с земными возможностями совсем небогатых студентов. Их стали узнавать в ювелирных лавках столицы, и однажды Кервину пришлось удирать от хозяина одной из них, заподозрившего в нем вора – хорошо еще, форменный мундир молодой маг предусмотрительно оставил дома, а то бы и вовсе стыд. Поездка Тирайна на Кайрские рудники затормозила работу, зато он привез оттуда великолепный агат – большой, еще не обработанный, и друзу горного хрусталя.

Сапфир, агат, рубин, горный хрусталь. Свой «горшок» каждый делал сам. «Алмазика бы нам», – все вздыхал Саадан, пока Тала однажды выразительно не вывернула перед ним пустые карманы, а Тирайн не менее выразительно не поднес к носу товарища исцарапанный кулак. Саадан с преувеличенной серьезностью осмотрел этот кулак, даже понюхал, после чего, покаянно наклонив голову, тяжело вздохнул. И развел руками.

– То-то же, – назидательно проговорил Тирайн.

Рубин для работы отдала Тала, распотрошив шкатулку с украшениями. Кольцо, подаренное ей теткой на шестнадцать лет, она не любила – слишком громоздким оно было, слишком оно оттягивало руку. Кольца Тала вообще терпеть не могла – они мешали ей, и вызывала этим вздохи матери: когда ж ты, доченька, превратишься в девушку? Да и пальцы ее, все в ожогах и царапинах, с коротко остриженными ногтями, скорее походили на мальчишеские и не подходили для украшений. Друзья долго отказывались принять такой подарок; они тогда едва не поссорились по-настоящему.

– А где, по-вашему, мы еще найдем такой рубин? – горячилась Тала. – Или у нас есть богатый дядя и наследство в полтора миллиона золотых? Или Гильдии нам пожертвуют? Или…

– Значит, надо придумать что-то другое, – буркнул Тирайн, отводя глаза.

– Ограбить королевскую сокровищницу, – невозмутимо предложил Саадан.

– Камень поменять, значит, – упорствовал Тирайн.

– Угу, – ехидно сказала Тала. – Еще месяц над справочниками, да?

– Хотя бы!

– И до второго Созидания, так? И вообще, господа маги. Рубин – камень мой, Огненный. И делаю я его для себя. Это понятно?

Это оказалось понятно, и «господа маги» нехотя согласились.

Сапфир раздобыл где-то Кервин, сказал, что расплатились с ним за работу. Друзья сначала не поверили – слишком красивым и большим был камень, но потом, махнув рукой, уступили.

Они торопились, стараясь успеть как можно больше – приближался выпуск. Кто знает, удастся ли им потом остаться в столице и встречаться так же часто после окончания учебы. А работать поодиночке будет несравнимо труднее, не говоря уже о том, что другая, настоящая работа – та, на которую отправят их Гильдии – наверняка будет отнимать все силы и время.

Каждый камень требовалось обработать, придав ему определенную форму. Число граней у каждого было своим; формулу выводили несколько ночей, по очереди называя друг друга то идиотами, то гениями. «N+1», – ответил бы легкомысленно Кервин, если б его спросили об этом. Саадан бы по обыкновению промолчал, а Тирайн, наверное, пустился бы в пространные объяснения, о том, что такое N, и о соотношении потоков Силы со свойствами многогранников, если б его не прервала бы Тала.

Они отказались от идеи сделать подвески – замкнутый контур мог помешать потоку Силы. Нити серебра паутинкой оплетали каждый из камней. У Гильдии Земли были свои ювелиры, но обращаться к ним Тирайн не хотел, и остальные его поддержали. Оставалось либо искать мастеров на стороне (и нарваться на вопросы со стороны все той же Гильдии, контролировавшей большинство мастеров), либо учиться самим. А еще нужно было появляться в Гильдиях, есть и спать – хоть изредка.

Четыре разноцветных многогранника, умещавшиеся в ладони, хранились в каморке Саадана. Очень скоро друзья стали называть их Камнями – посторонний не поймет, а им только того и надо. Но пока это были всего лишь обломки драгоценных камней в оправе из серебра, куски мертвой породы – и ничего больше. Нужно было пробудить их, вдохнуть в них жизнь, и это пугало и радовало всех четверых – и они, всеми силами старясь приблизить этот день, неосознанно оттягивали его, как могли, сами того не замечая. Тала трусила отчаянно – совсем немного оставалось до того дня, когда они наполнятся… конец первой части совсем близко.

А дальше начнется совсем уже невообразимое. «Магия, – многозначительно сказал как-то Кервин, подняв палец, – суть колдовство, помноженное на науку. А поскольку никто не разберет, чего там больше, то и мы морочить головы не будем. А поколдуем себе потихоньку…»

В принципе, вторую часть работы каждый мог сделать в одиночку. Правила даже предписывали магу работу с Силой без присутствия чужих. Но разве могли они удержаться?

И трое тихо сидели, забившись в угол, когда четвертый… Полноте, какой угол? На камнях, на берегу реки, отойдя на день пешего пути от города… подальше от воды, чтоб не зацепило. Кервина, стоявшего босиком по щиколотку в воде, колотил озноб – от страха или от восторга, кто знает. Сапфир, лежащий на раскрытой ладони, неярко поблескивал в предрассветных сумерках.

Небо сливалось с водой в предрассветном тумане, и тихо было в этот утренний час так, что стук сердец и шелест дыхания разносились далеко вокруг. Трое, стоя поодаль, боясь дышать, смотрели на невысокую фигуру в воде, окутанную потоком Силы. Сила, чистая, незамутненная, поднималась снизу, лилась сверху. Губы Кервина посинели, голос то поднимался до крика, то опускался почти до шепота. Старая, освященная временем формула посвящения в маги была ими лишь чуть-чуть подправлена. Конечно, где бы взяли они ту единственно верную, если в толстых книгах не пишут о том, что они собирались сделать. Но Стихия слышала его – и отвечала своему магу, послушной рыбкой прыгая на ладони, грозным вихрем кружась вокруг.

Потом они скажут, что это было страшно. Или не скажут, потому что не будет слов. Но каждый увидит, поймет: игры кончились. Пути назад не будет, и Сила, горящая сейчас в Камне, не потерпит пустоты. Взял – используй, но и взамен отдашь всего себя – без остатка.

Кервин едва успел произнести последние слова – вода в реке потемнела. Сначала им показалось, что это ветер поднял волну – но небо молчало. Величественная, грозная в своем могуществе масса воды неторопливо подходила к берегу – казалось, река повернула вспять, обнажив каменное русло. Она была одновременно грозным владыкой и послушным щенком, жмущимся к порогу. Она молчала – и мир вокруг на миг затих. И волна накатила, накрыла мага с головой, но он устоял, еще крепче сжимая Камень. И, мокрый, оглушенный, увидел – сапфир в его руках налился ярким синим светом. Стихия приняла его право. Признала его.

Сила, хлынувшая в Кервина спустя мгновение, была подобна глотку воды в жаркий день, поданному умирающему от жажды.

… После той, первой, победы работу пришлось приостановить. Только теперь все четверо почувствовали, как же они устали. Сумасшедшая эта гонка поддерживала их своим азартом, но выпивала силы. А впереди еще были выпускные испытания, приближавшиеся неотвратимо.

И все-таки эту победу нужно было отметить. И в один из так редко совпадавших у них выходных все четверо собрались на любимом своем месте, в лесу, у обрыва над рекой, с которого, как на ладони, был виден город. Стоял теплый, на диво теплый конец апреля, и они ушли в лес днем и засиделись до темноты, не боясь замерзнуть. Пили вино, поджаривали хлеб на костре, плавили кусочки сыра. Тала перепачкала пальцы шоколадом. Пили, пели и смеялись, глядя в огонь.

– За Кервина, первого в мире покорителя Стихий! – Тирайн выпил чуть больше обычного, щеки его раскраснелись, глаза блестели.

– За тебя, Кер! Чтобы все удавалось и дальше!

– Ты велик, Кер!

– Будет вам, – отбивался тот. – Давайте лучше – за победу! За того, кто будет следующим!

– А кто будет следующим?

– Ты, Тир.

– Ну да, скажете тоже! Мне еще работать…

– Да, он уступит место даме!

– Вон, пусть Саадан старается. Саа, вторым будешь?

– Делов-то, – отшутился Саадан. – Кстати, Кер. Тебе в Гильдии ничего… эээ… не сказали?

– Ничего они ему не сказали, – смеясь, заметила Тала. – Только в глаза посмотрели со значением.

– Не-а, – помотал головой Кервин. – Они, похоже, и не поняли. Но шуму правда было много…

– Еще бы!

– Наши с ног сбились, – смеясь, рассказывал Кервин. – Где, кто, как, откуда? Все вроде на местах, деревенские под присмотром – и тут такой выброс Силы. И вроде из учеников никто не балуется…

– Ага, только отдельные, вроде нас…

– А откуда они поймут? Шум, суматоха – и ничегошеньки не ясно. Теперь проверяют в рыбацких деревушках, на побережье…

– Зачем? – удивился Тирайн, сосредоточенно разливая остатки вина из бутыли.

– Как это зачем? – фыркнул Саадан.

– Подумаешь, – с великолепным презрением Тирайн пожал плечами. – Камнем больше, Камнем меньше…

– Игрушечки ему, – неожиданно рассердился Саадан. – Ты сам-то понял, что сейчас сказал?

– Саа больше не наливать, – заявила Тала. – Ему под каждым кустом враги мерещатся.

– Да полно вам, – примирительно сказал Тиран. – Все я понимаю. Саа, у тебя сыр потек, передержал. Господа, эта бутылка пуста. Новую вскрываем?

– Ну, не смотреть же на нее!

– Как-к-кой был сыр! Как жалко! Все ты, Тир!

– А чего сразу я?

– С глупостями своими…

– Но вообще-то, – Тала поднялась, обвела друзей неожиданно серьезным взглядом, – вообще-то Саа прав. Шутки кончились, ребята. Гильдии не простят нам обмана.

– Кто их обманывает? – удивился Тирайн. – Мы ничего не скрываем…

– Еще как скрываем, – усмехнулся Кервин.

Навалилось молчание. Поднялся ветер; прогоревшие сучья в костре выстрелили снопом искр.

Тирайн подбросил дров.

– То, что мы делаем, – незаконно, ребята, – негромко проговорил Саадан.

Они посмотрели друг на друга.

– Мы обязаны были работать в Гильдии, – медленно сказал Саадан. – Под присмотром.

– Ага, – фыркнул Тирайн. – Тут-то нам крылышки бы и пообломали. Учите, ребятки, матчасть, а до магии не смейте и близко….

– Еще не поздно все исправить, – перебил его Кервин, снимая с сучка очередной кусок поджаренного хлеба. – Пойти, признаться…

– Щаззз, – хором сказали все четверо.

И рассмеялись.

Наступил май. Приближался выпуск, и времени для работы перестало хватать от слова «совсем». Опыты пришлось отложить; теперь оставалось самое сложное – сплав, способный выдержать все четыре Стихии. За это время Тала, кроме всего, ухитрилась написать выпускную работу по свойствам взаимодействия огненных и воздушных трасс – такую, что еще до выпускных испытаний ее официально пригласили преподавать в Университете. Подумав, девушка отказалась – ей не хотелось тратить жизнь на научные разногласия. Саадан в комиссии от Гильдии Воздуха участвовал в ликвидации пиратов Восточного побережья; вернулся домой похудевший, молчаливый, с уродливым шрамом, начинавшемся у ключицы и уходившем на грудь, и наотрез отказался рассказывать о том, что там было. Кервина, в отличие от Талы, все-таки сманил к себе Университет – ему предложили тему, которой он бредил всю жизнь; «и потом, с нашим делом это связано, – туманно обронил он как-то, – глядишь, и поможет». Тирайн тоже оставался в столице, в Гильдии Земли.

Выпускные испытания в Гильдии были обставлены просто и скромно, словно обычные экзамены. Тала сама удивилась, какими простыми и легкими показались ей задания; сказались, видимо, месяцы и упорных тренировок, и то, что читали они вчетвером в «свободное от программы время». Спокойно и даже чуточку равнодушно внешне, с отчаянным упрямством глубоко внутри сплетала девушка заклятия – быстрее всех, совсем не таким, как еще четверо выпускников, путем прошла лабиринт Недр, а третьим достался ей как раз вопрос о сочетаниях Огня и Воздуха. Ответ ее прервали на двадцать девятой минуте, поинтересовавшись мельком, какой коллега пользовалась литературой. Только старый, уже дряхлый совсем, но до сих пор подтянутый и строгий маг Аллиен, про которого рассказывали, что он пытался усмирить Карадвейнский вулкан и выжил чудом, после испытания поманил Талу узловатым пальцем и сказал тихо:

– Не увлекайся, девочка. Опасная это дорога – Огонь с Водой да Воздухом мирить. Не тем опасно, что погибнуть можешь, а тем, что получится у тебя. Поняла?

Она поняла все, конечно же, и ухнувшее куда-то сердце выдало, наверное, испуг на ее лице. Но примерная девочка молча покачала туго стянутыми на затылке косами, и Аллиен, все так же пристально посмотрев на нее, отпустил. И вздохнул, отвернувшись.

Кажется, их ни в чем не заподозрили. По крайней мере, Кервин больше не обмолвился ни словом о том, что творится теперь в Гильдии Воды. А остальные Гильдии, видимо, не связали неожиданные возмущения Стихий со своими – пусть талантливыми – учениками.

Дома отпраздновали диплом застольем – скромным, для своих. А следующим вечером четверо новоиспеченных магов хохотали в лесу над обрывом, пьяные без вина, шальные от разрывавшей их радости. Середина мая, свет и тепло, жизнь без конца и края. Все, все, кончилась учеба! Впереди – жизнь, и никто не смеет указывать им, и прочь все правила и теоремы – свобода! И – грусть, как это всегда бывает. Какой она будет, свобода?

– Говорят, война будет, – сказал вдруг Кервин, разливая терпкое, тягучее вино по бокалам.

– С чего ты взял, – отмахнулся Тирайн. – Об этой войне говорят мало не пять лет, а воз и ныне там. Отец писал, что…

– Ты, кстати, домой-то поедешь? – перебил его Кервин. – А то нам по пути.

– Тебе-то туда зачем? – удивился Тирайн.

– Там... – он смутился на минуту. – В общем, экспедиция туда готовится. То есть не совсем туда, это дальнее плавание. На год, наверное. От наших двоих посылают, от воздушников…

– Тоже двоих, – быстро добавил Саадан.

– Одного, – поправил Кервин.

– Двоих, Кер, – улыбнулся Саадан. – Это вы просто не знаете. Впрочем, я тебе этого не говорил.

– Ну, ладно, – покладисто согласился тот. – Неважно, в целом. Ну, вот… если все хорошо будет, то по возвращении ожидает меня… – он запнулся.

– … богатство несказанное, – поддразнила его Тала и засмеялась.

– А я еду на Восток, – вступил Тирайн. – Не сейчас, правда, пока еще готовимся. Там рудное месторождение новое открыли, вот… требуют Земного мага.

– Все разъезжаемся, – огорчился Кервин.

– Что поделать, – вздохнул Саадан. – И, кстати, не все. Я пока здесь остаюсь, в столице.

– Тала, а ты? – взглянул на нее Тирайн.

– Пока не знаю, – неохотно отозвалась девушка. – Меня в Университет зовут…

– И…?

– Не знаю. Не хочу, по правде говоря. А еще есть вариант – боевой патруль в Приграничье. Вот туда хочу… наверное, соглашусь.

– А надо ли? – с сомнением проговорил Тирайн. – Опасно же. Может, лучше Университет?

Саадан улыбнулся про себя, словно знал заранее ее ответ.

Девушка фыркнула.

– Нужны мне эти учебные крысы! А опасность – плевать я хотела! – она тряхнула косами. – Поеду.

На землю опускался закат, и они улыбались, глядя друг на друга. Мягкая усталость уже кружила голову, чуть звенело в ушах от выпитого вина. Дыхание близкого лета было уже явственным; в воздухе разливался аромат сирени из букета Талы – душистыми лиловыми и белыми соцветиями было усыпано в этом году все. Так и запомнилось это Тале – вечерние сумерки, легкий запах сирени, дыхание сидящих рядом, чуть ощутимая горечь на дне бокала.

Потом они, как обычно, разожгли костер. Стемнело. Четверо притихли, глядя в огонь. Тала ворошила рдеющие угли, ловила юрких огненных ящериц на забаву друзьям.

– А ведь это на всю жизнь, – внезапно, без всякой связи, сказал Тирайн. – Это – теперь – навсегда. Стихии. Сила. Представляете, как здорово?

– Кому как, – отозвалась вдруг Тала. – Это вам хорошо, а я…

– А что – ты?

– А то вы не помните. Женщины после родов, бывает, пустыми становятся. Детям Силу отдают, а дальше – все…

– Не факт, – тут же отозвался Саадан. – Не всегда.

– Понятно, не всегда, но где гарантия?

– Н-ну… Судьба твоя такая, что ж делать. Впрочем, гарантия есть…

– Какая, интересно? – заинтересовались остальные.

– Детей не рожать, – очень серьезно ответил он.

Тала поежилась.

– Иди ты… с такими предложениями. Ну, я подумаю, в общем.

– Да, время еще есть, – легко согласился Саадан.

Они захохотали.

Тирайн подбросил в огонь хвороста.

– Скоро прогорит…

– Еще надо набрать…

– По темноте-то?

– По-моему, скоро светать начнет… – Тала подняла голову. – Нынче ночи – на три часа.

– Кстати, Саа, – спросил Кервин, – что вчера наши с вашими не поделили?

– Я откуда знаю, – отчужденно отозвался Саадан, ломая сухие ветки. – Они ученикам не докладываются…

– Знаешь, я на испытании сегодня… вопрос был – противодействие Воздушному магу и методы его нейтрализации. Там один из ваших был… на тебя слегка похож, Саа. Я как против него встал, прямо ноги подкосились – показалось вдруг, что против тебя выхожу.

– Вот еще глупости… Ну и что?

– Саа… А ты ведь знаешь, Гильдии не всегда решают дела миром. То есть стараются, конечно, но… всякое бывает. Вот представь, если правда: ты и я. Что тогда?

– Или я – и ты? – прошептал Тирайн, глядя на Кервина.

На мгновение повисла тишина.

– Или я – и вы, – очень жестко и устало добавила девушка. – Потому что приказ. Потому что присяга. Потому что так надо. Потому что Стихии. И – что тогда?

Они молча смотрели друг на друга.

Саадан с хрустом переломил очередную ветку, бросил в огонь.

– Не приведи судьба…

– Да глупости, правда, – очнулся вдруг Тирайн, с силой потер лицо руками. – Что мы тут ужасы наговариваем. Тала, там вина не осталось?

Они засмеялись, запереговаривались.

Поднялся ветер, взошла луна. Кервин резко поднялся и подошел к краю обрыва. Долго-долго всматривался в раскинувшийся невдалеке город. Потом повернулся к друзьям. Лицо его смутно светилось в темноте.

– Послушайте… – проговорил тихо. – Я… хочу сказать…

Саадан вскинул голову – и встал рядом с ним, так, словно они читали мысли друг друга. Обвел взглядом Талу, Тирайна.

Теплая волна толкнулась в сердце. Порывисто, ломко поднялась девушка, шагнула к ним. Рукав Тирайна коснулся ее локтя.

Они, не сговариваясь, встали кругом, протянули раскрытые ладони. Стук сердец смешивался с шумом ветра в ветвях сосен.

– В жизни и в смерти… – тихо проговорил Саадан – так тихо, что казалось – порыв ветра пронес в облаках эти слова. И эхом откликнулись три голоса:

– В жизни и в смерти…

– … в горе и в радости…

– … в горе и в радости…

– … клянусь – никогда …

– … никогда…

– … не поднимать ни оружие, ни Силу, ни слово против любого из вас….

– … против любого из вас… – вразнобой, кто громче, кто тише.

– … и пусть Стихия будет мне в том порукой…

На ладони Саадана вспыхнул маленький смерч. Над пальцами Талы расцвел лепесток огня. В руке Кервина заплясал крошечный водоворот. Рассыпался земляной вихрь на ладони Тирайна.

Шумел ветер, заглушая слова. Одними губами они повторяли, обводя взглядами лица друг друга:

– … и никогда не нарушать клятвы!

* * *

После выпуска было юго-восточное Приграничье, где Тала полной мерой хлебнула тягот и романтики походной, кочевой, боевой жизни. Наивная девочка… как быстро выветрился ее романтизм. Постоянные стычки – кочевники становились все наглее и беспощаднее, и жители приграничных деревень целыми семьями уходили в города, под защиту каменных стен. Неизвестно, что думали об этом седовласые королевские дипломаты в сверкающих золотом аксельбантов мундирах, в тиши кабинетов деля территории на разложенных на столах картах. Здесь, на высохшей, потрескавшейся от жары земле, говорили почти в открытую – будет война.

Тала научилась спать, как убитая, на жесткой земле, неделями не слезать с седла, на слух, на ощупь чувствовать опасность. Научилась швырять огненные молнии, не глядя, делиться силой, когда сама едва держалась на ногах. Выспаться в постели стало недостижимой мечтой. Ночные громкие цикады, круг полной луны в черном небе, жесткие, огрубевшие руки, жесткая трава, хрустящая под сапогами, усталость…

Больше всего возни было с волосами. Эна, единственная до Талы женщина-воин на заставе, носила короткую стрижку, и это существенно облегчало ей жизнь. Тала порой завидовала ей, но обрезать пышные, почти до колен, медно-рыжие, вьющиеся волосы было выше ее сил. Она убирала косы, оборачивая венцом вокруг головы; сушить их было некогда и негде, порой в драке они, рассыпаясь, лезли в глаза, но все-таки расстаться с единственным своим украшением Тала так и не смогла.

Порой ей казалось, что в жизни не осталось ничего, кроме усталости, ноющих от напряжения рук, тягучих песен местных жителей, жесткого скрипа и жаркого дыхания песка. Казались сном высокие залы Академии и Гильдии, блеск отмытых почти до прозрачности стекол битком набитого книжного шкафа, ворох желтой листвы на аллеях парка…

И Камень. Шкатулка с ним лежала в походном мешке; Тала всюду таскала Камень с собой, но продолжить работу у нее не хватало ни сил, ни времени. Это нужно быть одной. Это нужно прежде выспаться. Это нужно иметь запас Силы, а откуда у нее сейчас, если все уходит до капельки? И она все откладывала, откладывала… с грустным вздохом гладила Камень – красивую безделушку – пальцами и прятала обратно в мешок. Не сейчас. Потом. Успеется.

Огромной отрадой, единственным отдыхом были письма. С Сааданом они переписывались очень часто, пожалуй, чаще всех, и, сказать честно, вести от него были едва ли не единственным, что еще соединяло Талу с прежней жизнью. Саадан писал о частых поездках (куда и зачем – конечно, не упоминал), о прочитанных книгах – он ухитрялся читать едва ли не в седле, и ни одна новика не проходила мимо него, немного – о работе, об их общейработе (он пробудил-таки свой Камень; очень не хотел делать это в одиночку, без друзей, но когда теперь они встретятся?), о разных забавных дорожных случайностях, иногда набрасывал рисунки портовых городов. Письма эти были письмами товарища – не больше. Но за сдержанными, порой дружески теплыми, порой чуть суховатыми строчками Тале порой чудилось… что-то иное. Другое. Большее. То, в чем она, наверное, и себе самой боялась признаться. Девушка старательно вчитывалась в почти столь же частые письма Тирайна и Кервина, сравнивая, стараясь уверить себя, что все ей только чудится. И – не могла верить, не хотела. Ей стали нужны эти весточки, нужны, как глоток воды в жару, как дыхание единственно близкого человека.

Известие о смерти матери пришло в середине августа, свалилось, как снег на голову, которого в Приграничье никогда не бывает, и оглушило с размаху. В тот же день Тала уехала; скакала, загоняя лошадей, почти без отдыха, задыхаясь и повторяя про себя, как молитву, злое и безнадежное «Не верю…». И все-таки опоздала. Она приехала в столицу через неделю после похорон.

Тишина враз опустевшего дома, черные ленты над входом, высокая, резная ограда могилы, сны, от которых она просыпалась с мокрыми глазами. Отец, замкнувшийся и заметно осунувшийся, почти не бывал дома, пропадал в Университете до ночи, глуша боль работой. Тала потерянно бродила по опустевшему, непривычно тихому дому, вздрагивала от скрипа половиц, трогала вышивки матери на стенах, ловила губами солнечные пятна, вслушивалась в невнятное бормотание старой няньки. И старалась ни о чем не думать.

Мать умерла внезапно и легко – во сне, как умирают любимые судьбой люди. Накануне начала новую вышивку и долго сокрушалась, что нужных ниток нет, а запасы кончились. Нитки для вышивки она покупала у торговцев с Юга; тонкие, но очень прочные, шелковые, они стоили больших денег, но работа смотрелась потрясающе. Потом Тала долго-долго рассматривала едва начатый рисунок. И все думала: на каком стежке остановилось ее сердце? Что снилось матери в ту, последнюю, ночь? Наверное, что-то хорошее – даже у мертвой, на губах у нее осталась слабая, светлая улыбка.

Дом притих и съежился, осиротел; отчаянно хотелось уехать обратно, но уезжать было нельзя. Она не могла оставить отца. Возвращаясь из Университета, Керсайт не отпускал дочь ни на шаг; Тала сидела рядом с ним на низкой скамеечке, гладила враз похудевшие его пальцы, порой и ночевать оставалась в его кабинете.

Который это был день – четвертый ли, пятый, седьмой? Тала стояла у окна и смотрела в сад. Лил дождь, листва кленов вздрагивала под упругими струями, серое небо нависало над землей, но далеко-далеко на западе дрожала светлая полоса. Громко тикали часы в гостиной, кухарка вполголоса ворчала в кухне на Рыжика, недавно приблудившегося котенка. Пахло пирогами и мокрым деревом свежевымытых полов. Прогремела за окнами карета. Девушка прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза.

Где-то вдалеке брякнул дверной колокольчик – Тала не обернулась. Но когда крепкие, теплые руки обняли ее сзади за плечи, она уже знала. И, не открывая глаз, уткнулась лицом в жесткий, мокрый, пропахший солью и ветром, такой родной камзол.

– Откуда ты взялся? – прошептала девушка, глотая слезы.

Саадан осторожно гладил ее волосы.

– Я приехал сегодня утром. Узнал… от знакомых. Тала…

– Не надо…, – она по-прежнему не открывала глаз. Как же раньше могла она сомневаться или не догадываться? Ей никто больше не нужен. – Саа… ох, Саа, как же ты вовремя, как угадал…

– Тала… я люблю тебя.

В эти дни они почти не расставались. Бродили, взявшись за руки, по улицам города, сидели в маленьких кофейнях, слушая шум дождя – таким сырым выдалось это лето. Стояли у причала на набережной, слушая лязг железа и крики матросов. По небу неслись облака, похожие на кипы влажной шерсти. Тала говорила о матери – то с пронзительной тоской и слезами, то светло и спокойно, то взахлеб, глотая слова, то тихо и медленно. А он слушал, слушал – и молчал. И от молчания этого ей становилось легче.

Саадан словно бы остался прежним – и все же сильно изменился. Стал еще выше ростом, жестче сделалось лицо, почти незаметными стали забавные ямочки на щеках. Волосы выгорели до белизны и словно пропахли солью и пылью, и складка усталости залегла вокруг губ. О себе он рассказывал мало и скупо, улыбался, словно извиняясь за молчание. Тала не настаивала; она цеплялась за этого высокого, сдержанного юношу, потому что только рядом с ним снова обретала возможность жить. Боль потери мешалась в ней с острым, щемящим чувством счастья – пронзительным, как укол иглой. Счастьем от прикосновения твердых, тонких пальцев, от негромкого глуховатого голоса, от незаметного, молчаливого участия, которое отогревало ее сердце.

Помолвку они решили отложить до зимы – пусть отец хоть немного придет в себя. Но кольца – тонкие, серебряные, оба надели одновременно. Они стояли на том же обрыве над рекой, где когда-то четверо подростков клялись в вечной дружбе; сырой, теплый ветер трепал волосы, воротники, играл лентами на шляпке девушки.

– Перед этим ветром и этой землей, – голоса их мешались друг с другом и терялись в голосе ветра, – перед этим огнем и этой водой… – стара, как само Время, была эта клятва – для влюбленных на все времена, – я разделю с тобой дорогу и душу – одну на двоих.

Тала протянула руку, пальцы ее вздрагивали. Саадан осторожно поцеловал ее холодную ладонь – а потом надел ей на безымянный палец тонкое серебряное кольцо. На узком ободке проступал узор, сплетение вьющихся трав. Тала осторожно, почти не дыша, надела такое же кольцо и ему – и плотнее прижалась к юноше. Вот и все. На всю жизнь.

Через три дня Саадан уехал. Гильдии мореходов срочно понадобился проводник.

Сухие листья под ногами, высокое небо, крики птиц в ветвях, пустынные аллеи старого парка. И теперь уже казались несуществующими желтые пески, пыль на зубах и бескрайнее небо Приграничья. Синее скромное платье, высокие туфли, кружевная мантилья… где отчаянная рыжая всадница, сквозь зубы сыплющая проклятиями в унисон со срывающимися с пальцев искрами? Она уехала бы, уехала… но не могла оставить отца.

Письма, тоска, одиночество. Через несколько дней после отъезда Саадана Тала, не выдержав, пришла в Университет. Хоть на полдня, хоть помощником дворника, хоть в библиотеку. Ее взяли сразу – на кафедру Огненной магии, прямо на старшие курсы. Боевой опыт в условиях Приграничья засчитывался год за три, а преподавателей сейчас не хватает, маги уходят, знаете ли, всем хочется жизни полной и сразу, а преподаватель – это вам не ура и в не бой, здесь терпение нужно… Терпение было и вправду нужно, но язык у Талы всегда был подвешен, а потому знакомство с группой стало простым и легким. В конце концов, это же не надолго…

А в сентябре началась война. Войско Реганды перешло границу.

* * *

«Людские войны имеют множество причин возникновения – и все они одинаково бессмысленны. К магическим войнам в некоторых случаях это тоже относится».