Текст книги "Пятая Сила (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

История магии, том 1.

Маги всех стран и всех Стихий считали войны самым последним и неразумным способом разрешения противоречий, полагая, что гораздо проще, легче и полезнее договориться. И договаривались – почти всегда. Последняя магическая война

наглядно показала всю бессмысленность сражений, оттого была названа

Последней. Магов слишком мало, внушали ученикам Академии на первом же

курсе, они не могут рисковать своими жизнями ради чужих амбиций.

Люди считали иначе. Их было больше. Они охотнее поднимали друг на друга оружие.

Нельзя сказать, чтобы маги вовсе уж оставались в стороне от людских распрей. Все же они жили бок о бок. Всегда и везде короли и правители заключали с Гильдиями союзы и договоры. Просто где-то маги шли на это более охотно, где-то – менее. Боевые Огненные отправлялись воевать чаще и с большим желанием, чем мирные Земные или Водные – не везде же может пригодиться сила Водного мага. Но это была не война – просто работа. Такая же, если хотите, как помощь мореходам, рудознатцам или целителям, как предсказание погоды или работа в кузне. Гильдии просто исполняли свою часть договора – в той степени, в какой сами для себя считали приемлемой. Не все можно купить за деньги.

Отношения между Инаттой и ее восточным соседом Регандой лучше всего описывались словами «худой мир». Просто потому, что страны были соседями. Время от времени худой мир грозил перейти в добрую ссору, тогда короли каждой из стран заключали пакты и союзы с соседями, сдували пыль с договоров с Гильдиями, а дипломаты с каждой стороны не жалея усилий уверяли хозяев в мирных намерениях своих государей.

Причины назревающей войны слишком долго было бы перечислять. И богатейшая провинция Лис, которая за последние 500 лет успела побывать частью и Инатты, и Реганды, и которую оба королевства искренне полагали своей исконной территорией. И торговые города на побережье, непримиримые соперники на рынках и морских путях. И кочевники у южных границ Инатты, которые постоянно тревожили набегами приграничные деревни, – все в Инатте знали, что этих кочевников втихую науськивает и поддерживает Реганда. И постоянные пограничные стычки и с той, и с другой стороны, после которых страны неизменно обменивались дежурными нотами и дежурными же ответами, смысл которых сводился к тому, что королевский двор не давал своим подданным распоряжений чинить обиды соседям. И… да мало ли. Щедрой рукой в свое время подлил масла в этот костер и Маттис Второй, король Инатты, получивший в народе прозвище Король-Пьяница. Он, как говорили в Инатте, «залив десятку», порывался то и дело дарить соседям пограничные области. Соседи, разумеется, «обещанное» требовали всерьез.

Короче, было бы желание, а уж повод найти недолго.

Два года назад умер король Инатты Маттис IV, не оставив после себя прямых наследников мужского пола – он был счастливым отцом четырех девочек. Старшую дочь короля Бланку шесть лет назад, когда отношения двух стран временно потеплели и даже была надежда наконец-то заключить дружественный союз, взял в жены король Реганды Корнелий II, который и сам приходился внучатым племянником инаттскому королю Матису Первому. А ведь еще был общий для династий обеих стран родоначальник, живший почти тысячу лет назад и ставший за это время личностью легендарной, носителем всех мыслимых достоинств и образцом рыцаря и правителя. На престол же Инатты взошел герцог Реанис, всего лишь кузен короля Маттиса IV. А кузен – не сын и даже не брат, и многие понимали, что и кроме герцога найдутся претенденты на опустевший трон. Логично было ожидать и никто не удивился, когда Корнелий II предъявил права на инаттский престол. Не для себя – для сына, который по материнской линии приходился Маттису Четвертому внуком и прав на престол, по мнению Корнелия, имел побольше, чем какой-то герцог-кузен. Сложность состояла в том, что династические законы Инатты наследования по женской линии не предусматривали.

К моменту начала войны силы Инатты и Реганды были примерно равны. Людские силы, имеется в виду. Гильдии магов наблюдали за конфликтом со стороны – несмотря на заключенный с правителями договор, они помогать не торопились. Если и находились такие молодые и отчаянные, как Тала, уходящие в патрули в Приграничье, то это была их личная инициатива. Но после того, как войско Корнелия II пересекло границу Инатты, оставаться в стороне совсем они не могли. Часть боевых магов из каждой Гильдии отправились в действующую армию. Опять же, не считая молодых и горячих, рвущихся в бой… не внушили им в свое время, как бесценна жизнь мага, вздыхали наставники, на кого ж теперь пенять, пусть идут, авось поумнеют.

Надо сказать, магические потери в войнах были совсем невелики. Маги любых воюющих держав понимали всю бессмысленность людских конфликтов и максимум, что старались сделать, это сдержать друг друга, давая людским войскам возможность беспрепятственно убивать друг друга. Нынешняя война не стала исключением… до тех пор, пока численное преимущество магических сил не стало медленно, но верно клониться в сторону Реганды. На помощь нападавшим пришли маги Суны, северной дерзкой и сильной союзницы Реганды.

В большинстве своем это были Огненные маги. Не удивительно, конечно – Стихия Огня сама по себе более воинственна, чем ее собратья. И нельзя сказать, что среди тех, кто прибыл на помощь, были только Огненные, отнюдь – всех хватало. Но силы получились слишком неравными. Маги Суны не нарушали Равновесие (читай не убивали своих собратьев… ну, почти не убивали), но было их слишком много, и действовали они жестко, гораздо жестче, чем принято было в подобных случаях. К октябрю войска Реганды продвинулись вглубь территории Инатты на несколько сотен миль.

У Леттии, западной союзницы Инатты, магов было очень мало, действовали всего две Гильдии, Земная и Водная, да и те едва дышали. Помощи ждать было не от кого. Король Реанис объявил всеобщую мобилизацию.

В жизни магов, тем не менее, ничего или почти ничего не изменилось. Так же работала Академия; так же спешили на лекции в Университет преподаватели-маги, не обращая внимания на то, что студентов осталась едва ли половина от прежнего. Так же продолжали работу Гильдии – среди действующих магов мало находилось глупцов, способных добровольно оставить исследования ради людских войн. Пусть их разбираются сами, считали многие, даже если платят за вмешательство звонкой монетой.

Однако мало кто удивился, когда Таэлла ин-Реаль подала прошение об отправке в действующую армию одной из первых. Ну, решила и решила, навыки и кое-какой опыт у девочки есть, а что опасно – так не ребенок, знает, на что идет. То, что вслед за ней сразу же собрался Тирайн Леа-Танна, тоже мало кого удивило, все видели, какими глазами смотрел молодой маг вслед рыжей Огненной. Но вот чего ради сунулись в эту мясорубку еще двое молодых выпускников, не понимал, кажется, никто. В том числе и сама Тала.

– Тир, – спросила она однажды, – зачем? Ладно я, но ты-то зачем туда лезешь? Ты ведь вовсе не боевой; зачем?

Тир, против обыкновения, не смутился, а только пожал плечами.

– Так ведь деньги, Тала, – беспечно ответил он. – Для работы, сама знаешь, деньги нужны, а платят нам в Гильдии не то чтобы очень. Тоже сама знаешь. И из дома теперь не приходит ничего. А там… там все-таки больше.

То же самое – почти слово в слово – сказали и Саадан, и Кервин. Тала махнула рукой. Сами не маленькие, в конце концов.

Тала решила уехать в тот же день, как пришел приказ о ее зачислении в действующую армию. К несчастью, пришлось задержаться в Университете – пока ругалась на кафедре, требуя немедленной отставки, пока передавала, путаясь и отвлекаясь, наработки лекций лаборантам, пока укладывала вещи, незаметно подкрался вечер. Лошади были готовы и оседланы, оставалось лишь попрощаться, но куда же на ночь глядя? Она легла, наказав няньке разбудить ее на рассвете…

Ночью у отца случился приступ.

… Как должен чувствовать себя боевой маг, застрявший в глубоком тылу? Если, конечно, у него есть силы и время хоть как-то себя чувствовать. У Талы ни сил, ни времени почти не оставалось – она не отходила от постели отца. Через несколько дней лекарь Гильдии, незаметно вздохнув, сказал ей, что опасность миновала, но никаких волнений, никаких потрясений. Сможет ли поправиться? Бог весть, но будем надеяться…

Со всеми обязанностями теперь вполне могла справиться и сиделка, но отец был непреклонен – только Тала.

Он поседел сразу и сильно, превратился из крепкого, не старого еще мужчины в разбитого, тяжко дышащего, капризного старика. Не отпускал от себя дочь ни днем, ни ночью, засыпая, едва разжимал пальцы, которыми держался за нее, словно боясь, что она может исчезнуть. Ночью девушку руганью прогоняла отдохнуть нянька; Тала спала теперь на диванчике в проходной комнате рядом со спальней отца и по первому звуку бежала к нему. Куда тут ехать?

Сутками не выходила она из дому. И когда, спустя почти месяц, вышла на почту, то поразилась и не узнала родных прежде улиц.

Столица изменилась, потеряла блеск и праздничность, очаровывавшие прежде всех приезжих. По улицам, гремя сапогами, то и дело, проходили колонны – солдаты разных частей, ополченцы, добровольцы. Несколько случайно встреченных однокурсников с гордостью блеснули серебряными ленточками на рукаве – маги всех стихий ценились в армии на вес золота – и рассказали о тех, кто уже воюет. По слухам, до столицы вот-вот должны были докатиться толпы беженцев.

В один из дождливых, ненастных дней октября снова звякнул в притихшем доме колокольчик. Тала, охваченная непонятной надеждой, вскинула голову – и вихрем вылетела в переднюю. И разочарованно вздохнула, отступая на шаг, – у двери стоял совершенно незнакомый человек. Он снял шапку, сверкнули нашивки на рукаве, русая бородка показалась знакомой, блеснули радостью темные глаза.

И Тала ахнула:

– Тир!

Такой это был счастливый вечер – из прежних, легких, беззаботных. Тир старался шутить, как мог, рассказывал о своих поездках – так, что Тала хохотала взахлеб. Но по тому, как украдкой обводил он глазами комнату, какая горькая морщинка залегла меж бровей, Тала видела: ему тоже нелегко. И была благодарна за молчание. За то, что не лез с вопросами.

Уже был выпит весь чай, и кухарка принесла новый, уже рассказаны были новости, и кто из однокашников где, и Тала вскользь упомянула, что, наверное, будет преподавать. Тирайн с облегчением посмотрел на нее. Сам он через день уезжал – туда, в самое пекло.

– Ты молодец, – сказал он негромко.

Девушка поморщилась с досадой.

– Не надо, Тир. Ты ведь знаешь, что я… только из-за… – она не договорила, мотнула головой в сторону спальни.

– Кто-то должен учить молодых, – тихо проговорил Тирайн. – У нас большие потери… не хватает войск, а уж магов как не хватает…

– Гораздо больше пользы я принесла бы там, – с тихой яростью выговорила Тала. – Я боевой маг, а не… нянька.

– Нет, – так же тихо и жестко ответил Тирайн. – Ты не права, Тала. Не все должны погибать. Ты – женщина…

– Плевать я хотела! – закричала она яростно, вскакивая на ноги. – Я умею сражаться, а вместо этого я должна сидеть здесь, как последняя…

– Тише! – Тирайн вскочил тоже, обнял девушку за плечи. – Ты права, Тала, права. Я знаю. Но…

– Тала… – раздался слабый, надтреснутый голос из спальни. И она мгновенно смолкла. Виновато посмотрела на юношу и метнулась прочь из комнаты.

Когда девушка вернулась, торопливо вытирая руки о маленькое полотенце, Тирайн стоял у окна и молча водил пальцем по запотевшему лицу. На звук ее шагов он обернулся, и у Талы сжалось сердце – так он смотрел на нее…

– Послушай, – глухо, нерешительно выговорил Тирайн, но Тала, уже догадываясь, качнула головой:

– Тир, не надо.

– Тала… – он подошел, несмело коснулся ее руки. – Я хотел сказать тебе это сразу же, как пришел, да вот все никак не решаюсь…

– Тир…

– Подожди. Тала… родная, любимая моя… я люблю тебя, люблю больше всех на свете… уже давно, уже несколько лет… да ты и сама, наверное, догадалась.

Она опустила голову, сжала холодные пальцы.

– Да…

– Тала… Я не имею права говорить тебе об этом – накануне боя, но… но не сказать – не мог. Я знаю, что опоздал, – он осторожно прикоснулся к узкому серебряному колечку, – я вижу… Саа?

Девушка вскинула на него враз заледеневшие глаза.

– Да.

– Я понял, – повторил он. – Тала… я люблю тебя. И если когда-нибудь, хоть когда-нибудь тебе понадобится помощь – в чем угодно, в любое время, то… ты просто знай, что есть человек, который никогда, ни в чем тебе не откажет. И если я не погибну…

Словно испугавшись, она шагнула к нему:

– Тир… Что ты знаешь?

– Там очень тяжело, – сказал он просто. – Туда теперь сгоняют всех, кто хоть как-то способен воевать. А магов ценят на вес бриллиантов, не золота даже…

– Саадан… – выговорила она шепотом. – Он ведь тоже там?

– Да. – Тир не отводил взгляда. – Я получил от него письмо – вчера. Он тоже там, мы будем рядом, совсем рядом.

– Тир… – она схватила его за рукав. – Поклянись мне, что ты…

– Я тебе обещаю, – раздельно, четко произнес он. – Я буду с ним рядом и постараюсь уберечь. Правда, – он усмехнулся, – ты же знаешь, как трудно уберечь Саа. Он лезет в самую гущу, не заботясь о последствиях. Но насколько это возможно – я постараюсь. В конце концов, – Тир хмыкнул, – у меня и свой интерес есть – работу-то мы так и не закончили. Да и Кервин тоже там будет… Словом, я обещаю тебе.

– Спасибо, – выдохнула она облегченно, выпуская его руку.

– Не за что. Больше всего на свете я хотел бы видеть тебя счастливой. И если уж не придется увидеть тебя – так – рядом со мной, то пусть хотя бы рядом с другим ты станешь счастлива. До свидания.

Наклонившись, он коснулся губами ее лба – легким-легким, как дуновение ветерка было это прикосновение, – и, резко развернувшись, вышел. Простучали по лестнице его шаги, хлопнула входная дверь. Тала стояла, оцепенев, и молча смотрела в никуда остановившимся взглядом.

* * *

Это была самая долгая осень на свете, и страна застыла в ожидании. Все взгляды были прикованы к маленькому городу на северо-востоке от Ледена, носившему название Последние Холмы. Последние Холмы открывали к столице прямую дорогу.

С продовольствием в Ледене стало совсем плохо. Давно уже действовали хлебные карточки, дрова подвозили с перебоями. Госпитали были забиты ранеными, а рук не хватало. Дамы из самых знатных семейств становились сестрами милосердия, и никого это не удивляло.

В Гильдиях магов, впрочем, все было по-прежнему. Почти по-прежнему – нехватка магов уже начинала сказываться. Но ушедших с войсками уже не осуждали, как в первые дни. Впрочем, и не одобряли тоже.

И в самой столице, все было почти по-прежнему. Предзимье. Мокрые, гулкие улицы, резкий, пронизывающий ветер, словно грозящий снести маленький домик. Ветер шумел так сильно, что порывы его зачастую заглушали стоны и хрипы, доносившиеся из спальни наверху.

…Как долго он умирал, как трудно – Тала никогда не думала, что можно умирать несколько недель, почти беспрерывно ругаясь от боли. Как быстро он сдал – ведь всего только несколько месяцев. Отец… она не чувствовала уже почти ничего, кроме огромной, бесконечной усталости, и порой молилась, чтобы все закончилось – как угодно.

Конечно, у него случались минуты и даже часы просветления, и тогда профессор ин-Реаль снова походил на себя прежнего и даже садился в постели. Он то шутил, смеясь надтреснутым, слабым смехом, то торопливо надиктовывал Тале свои заметки к так и не законченной книге, то просто рассказывал о прошлом, и Тала, прижавшись к его ладони щекой, свернувшись клубочком на скамеечке у его ног, уносилась мысленно в это прошлое. Она любила эти вечера, и в такие часы даже тревога утихала, девушка снова начинала верить, что все будет хорошо. Даже редкие, такие редкие письма приносили радость – без горечи.

Тем больнее было видеть ей, как сопротивляется отец болезни и как проигрывает ей – раз за разом, раз за разом. А когда боль и удушье отступали, бессильными пальцами гладил ее руку и словно в забытьи шептал:

– Не уходи…

Как будто она могла уйти, как будто у нее была возможность выбирать! Жалость, любовь и отчаяние разрывали ее душу.

В ночь начала зимы выпал снег. Тала проснулась от необычной, звенящей какой-то тишины – на всем свете. Тихо было в доме, тихо – за окнами, тихо – во всей жизни. Девушка, не одеваясь, подошла к окну. Белые, медленные, торжественные хлопья заполняли собой пространство, и казалось, город заснул, успокоенный, казалось, никакой беды не может случиться, пока он есть – этот невероятный, счастливый, детский какой-то – снег.

И она снова легла, и долго-долго лежала, глядя открытыми глазами в темноту. А потом засмеялась счастливо, потому что поняла – все будет хорошо. И еще – сегодня ей будет письмо. И уснула – так, как не спала уже очень давно…

Разбудил Талу испуганный голос кухарки. Она открыла глаза, еще улыбаясь, но по глазам женщины, по взгляду ее ускользающему поняла – сразу. И, накинув платок, кинулась прочь из комнаты.

Отец как будто уснул, откинувшись на подушки. Лицо его было пепельно-серым, очень спокойным и очень строгим. Совсем как на портрете, сделанном в день их с матерью свадьбы. Даже борода казалась тщательно расчесанной. Тала долго смотрела на это лицо, а потом подошла и осторожно поцеловала высокий лоб. И тихо, точно боясь разбудить его, вышла.

Неделю после этого она не помнила совсем. Похороны, много чужих людей, говорящих ей ободряющие слова, черное платье и черная мантилья, ледяная дорога за гробом, протяжные, тягучие слова молитвы. Бумаги в огромном столе, завещание, что-то еще. Это было с ней – и не с ней. Делами распоряжалась какая-то другая высокая рыжеволосая женщина с каменно-застывшим, точно неживым лицом, а она, Тала, оставалась за прозрачным экраном и с равнодушным любопытством наблюдала за этой женщиной. И лишь изредка спохватывалась – да это же я…

На девятый день она поняла – пора уезжать. Ее место – там, где война, где Саа… может быть, она сможет уберечь его, если будет рядом.

Сосредоточенно хмуря брови, она разбирала книги – что-то взять с собой, что-то оставить, в уме прикидывая, как быстро сможет добраться до места, если поедет верхом. В доме было тихо; наконец-то иссяк поток сочувствующих и соболезнующих друзей, родственников, знакомых. Тихо было и внутри, тихо и спокойно. Тала, наконец, поверила, что все будет хорошо.

Спокойствие это и отстраненность взорвались звонком в дверь и узким серо-зеленым конвертом с печатью Гильдии магов Земли. Непослушными пальцами Тала вскрыла, развернула желтоватые листы и грустно-ласково улыбнулась. Тирайн… Она рассеянно скользила глазами по строчкам, почти не вникая в смысл написанного. Но после обычных приветствий и поклонов глаза ее натолкнулись на имя Саа, и, нахмурившись, Тала стала вчитываться внимательнее…

Огненная волна встала совсем рядом с ней, опрокинула на выскобленный пол, взорвалась внутри тысячами маленьких костров. Заплясали, задымились сотни поленьев, раздуваемые одним и тем же словом. Убит. Саадан. Убит. Узкое серебряное кольцо сорвалось с пальца и, звеня, покатилось по полу, звериный рык вырвался изнутри и разодрал на части легкие. Убит. Пламя сорвалось с вскинутых к небу пальцев, вытеснило все живое, что еще оставалось в ней, ручейками побежало по подолу платья, по волосам… Уби-и-ит!

Когда сбежавшиеся слуги испуганно кинулись тушить занявшиеся огнем мебель и оконные занавеси, Тала была без сознания.

* * *

– Он погиб в самом начале… я видел, как это случилось, – рассказывал Тирайн хмуро, избегая ее застывшего взгляда. – Они оттеснили нас к реке…

С наступлением осенней распутицы, а потом холодов война замерла, а с наступлением весны возобновилась вновь. Войско Реганды, которое к концу осени все же удалось остановить у Последних Холмов и продержать там всю зиму, наконец-то начали оттеснять назад, к границе. Битва у Последних Холмов переломила ход войны, говорили люди. Мы победим. Память и слава. Что еще принято говорить в таких случаях? Люди на улицах поздравляли друг друга. Тале было все равно.

Она пролежала в постели почти полтора месяца. И теперь бродила по дому собственной тенью – бледная, молчаливая, все еще закутанная в повязки, пропитанные мазью от ожогов. Устойчивый запах гари, казалось ей, все еще держался в воздухе; запах гари, запах боли, запах отчаяния. Слуги избегали ее остановившегося взгляда, а тихого, равнодушного голоса слушались беспрекословно. Часто Тала присаживалась в старое, дедушкино еще, кресло, возле окна, выходившего в сад, и подолгу сидела там, прикрыв глаза, откинувшись на вытертую бархатную обивку. Ни о чем не думала. Просто сидела, порой задремывая до половины ночи.

Так и нашел ее Тирайн, в первый же вечер после приезда в отпуск пришедший, чтобы обо всем рассказать.

– … Они оттеснили нас к реке, – говорил он негромко. – А там – старики да бабы с детишками, местные жители, которые не успели уйти. И нас трое – я, Саа и еще один Воздушный, Тинвер – мальчишка совсем, ученик, он даже испытаний еще не прошел. А они выставили четырех Огненных. Саа… его ведь Верховный отпускать не хотел… надежда Гильдии и все такое, так он сам вызвался. Ну, словом… те Огненные не лыком шиты были, я бы не справился, Тала, честно, да и ты бы не смогла, наверное. И тогда Саа приказал нам с Тинвером уходить, уводить людей, а сам остался. Я не смог ослушаться… – шепотом проговорил он, – Саа старше меня по рангу. Он поставил щит. Держался около минуты… я бы не поверил, если б рассказали, – одному Воздушному против четверых Огненных. А он стоял. Потом я обернулся и как раз увидел, как он падает… И что с ним стало – я не знаю. Нам нужно было спасать людей.

– Где его похоронили? – голос Талы был сухим и безжизненным.

Тирайн покачал головой.

– Там… невозможно было. После битвы… все слишком устали, и мы… растаскивали тела, хоронили отдельно тех, кого можно было опознать, а остальных… в общей могиле. Кервина нашли, похоронили… только, знаешь, почему-то Камня при нем не было, я искал потом, но не нашел. А Саа… Его тело… видимо, он тоже был в общей, потому что… обгорел, наверное. Возле одного из таких вот… неопознанных… нашли вот это.

Он порылся в поясном кошеле и, отводя взгляд, протянул ей на ладони что-то маленькое, блеснувшее серебром в свете неяркого дня.

– Это, наверное, его…

– Спасибо, – так же равнодушно ответила Тала. Пальцы ее, ледяные, как у неживой, вслепую нашарили на его ладони застежку от плаща и сжались.

* * *

Потом… что-то было. Как-то она жила, во всяком случае. По прошествии времени Тала пыталась восстановить в памяти те годы – и не могла. В конце весны воюющие стороны заключили перемирие, но на границах, да и в самой Инатте было неспокойно. По дорогам бродили шайки мародеров, разбойников, беглых, и всех их надо было вылавливать, кого казнить на месте, кого отправлять для дознания. В июле война возобновилась, и Тала подала прошение зачислить ее в действующую армию. Ответом был отказ – молода, мол, больно. Несмотря на все военные требования, Гильдии старались по возможности беречь своих магов. Но в южные патрули тоже требовались Огненные, и Тала завербовалась в один из таких – недалеко от Приграничья. Она хотела уехать – как можно дальше от города, где все, от белых шпилей Академии до мраморных статуй в аллеях парка – напоминало ей о прошлом.

Ее мотало по всей Инатте четыре с лишним года. Бывая в столице лишь короткими набегами (Тала боялась возвращаться в опустевший, почти заброшенный дом), она научилась видеть и ценить прелесть маленьких, захолустных приграничных, провинциальных городишек. Три улицы вдоль реки, сухой ветер, гнущий кроны редких пыльных деревьев, запах пыли в городской ратуше, бабы в красных платках, полощущие белье на мостках… Зимние метели, весенняя распутица, летняя жара, осенние дожди… Тала загорела почти дочерна, похудела – так, что кости ключиц, казалось, вот-вот проткнут тонкую смуглую кожу. Седая прядь, нахально прорезавшая медно-рыжие волосы, стала шире, захватила висок.

Безразличие – спокойное, размеренное, неторопливое, привычное, как старая мозоль, как побелевший от времени шрам на коже – изредка сменялось оглушающей тоской, такой, что хотелось выть в голос и кататься по земле. Иногда, редко – надеждой, такой же сильной, и тогда Тала бросалась навстречу почтальону, жадно просматривала тощую пачку, а на закате причесывалась перед осколком зеркала и уходила в степь, долго-долго всматривалась в каждую одинокую фигуру в клубах пыли. Он жив, он вернется! Глаза ее загорались счастливым ожиданием, она теряла сон, все валилось из рук… до тех пор, пока снова не накатывало отупляющее безразличие.

Война закончилась, когда катилось к концу пятое лето. Генерал Горн, полномочный представитель короля Корнелия II, подписал отказ от притязаний Реганды на династические права в Инатте. Вопрос о спорных территориях королевства решили отложить до следующей весны. Суна, союзник Реганды, тоже оставалась ни с чем – чем станет платить проигравшая войну и порядком истощенная страна, оставалось неясным. Впрочем, Инатту это никак не волновало.

Примерно треть земель Инатты ощутили тяготы войны на своих плечах в полной мере. Захваченные территории не выжигали, конечно, но разоряли до последнего зернышка – сначала чужие, потом свои – иначе чем кормить солдат? То, что Реганде пришлось еще хуже, Инатту никак не успокаивало. А еще – южное Приграничье, набеги кочевников, сдерживать которые становилось все труднее – сил не хватало. Вовремя война закончилась, очень вовремя.

В августе Талу вызвали в Солен – ближний к заставе город. Тала примерно даже представляла, зачем: неделю назад был убит командир их отряда; недавно прибывшее пополнение – сплошь мальчишки, ни опыта, ни закалки. Кто-то должен был встать во главе – хотя бы временно, хотя бы до того момента, когда подыщут замену. Олльсон, напарник Талы, маг-Водник с огромным опытом и послужным списком, при виде которого хватались за голову чины из штаба армии, тоже убит. Хель – цепкий, внимательный, спокойный служака – отказывался категорически. Тала, конечно, и мысли не допускала, что ее… но с другой стороны, а зачем тогда вызывают?

Война закончилась, но в Приграничье было еще неспокойно. Мародеров, дезертиров, бродяг и разбойников отлавливали по лесам и степям пачками. Реганда, тоже сильно пострадавшая, обескровленная, сейчас была неопасна. Но с северо-востока на них поглядывал иной сосед – Суна, тоже пострадавшая в той войне, но сохранившая и нейтралитет, и армию, и боевых магов. И что было ждать от этой большой и, говорят, богатой страны, не знал никто.

Говорили разное. Будто готовят сунийские маги какое-то новое, Стихии ведают откуда взявшееся оружие. Будто где-то есть у них тайная лаборатория. Будто войску их несть числа (что было, думала Тала, явным преувеличением). Будто… впрочем, за такие разговоры у них на заставе быстро могли заткнуть рот, прижав в темном углу к мягкой стенке…

Этот крошечный городок ничем не отличался от десятков других таких же – маленьких, грязных, с приземистыми домишками, палисадниками, заросшими кипреем, с редкими кривыми деревцами вдоль улиц. В пыли копошились полуголые ребятишки; большие лохматые собаки, завидев ее, с лаем помчались следом.

Дом коменданта отличался от остальных только высоким крыльцом с деревянными резными перилами. Вообще, резьба, украшавшая наличники домов, перила, коньки изб, была такой, что впору рот открыть или замереть от восторга. Тала всматривалась, прищуриваясь от солнца и суховея, запоминала узоры, чтобы зарисовать потом, когда выдастся свободная минутка. Затейливое деревянное кружево странным образом навевало ощущение тепла и уюта.

Деревянная лестница скрипнула под сапогами. В коридоре было пусто, прохладно – после уличной жары – и полутемно. Из-за полуоткрытой двери доносились негромкие голоса. Коротко постучав, Тала, пригнувшись, шагнула в комнату.

От окна навстречу ей обернулся невысокий, широкоплечий человек в потрепанной, но богатой и красивой дорожной одежде. Он стоял против света, и Тала машинально прищурилась, стараясь его разглядеть. Человек шагнул к ней, закладывая за ухо длинную прядь волос. И Тала вздрогнула. По этой привычке она его узнала…

– Здравствуй, – негромко, но отчетливо проговорил Тирайн. – Узнала?

– Здравствуй, – сдержанно ответила девушка. – Конечно…

Она даже не увидела сидящего за столом пожилого человека в штатском, она совсем ничего не увидела, делая шаг навстречу… И, наверное, такое было у нее лицо, что комендант несколько секунд смотрел на них, потом, пробормотав что-то торопливо, поспешно вышел.

И только тогда они позволили себе рукопожатие – короткое, судорожное, почти отчаянное. И долгую-долгую секунду не разжимали рук.

– Ты жив… – сказала Тала.

– Да…

– Ты жив, – повторила она. – Как хорошо!

И уткнулась в его плечо.

– Тала… – Тирайн осторожно погладил рыжие косы, уложенные вокруг головы. – Я…

– Молчи, не надо. Как я рада, что ты жив, Тир!

Она, наконец, оторвалась от него, взглянула прямо в глаза. И улыбнулась – счастливо, открыто. И Тирайн растаял от ее улыбки, тоже заулыбался светло и радостно.

Широкий, обитый вытертым плюшем диван недовольно скрипнул, когда Тала опустилась на него, потянув Тирайна за собой. Наверное, пыльные, залатанные дорожные ее штаны пришлись ему не по вкусу. Впрочем, перетерпит…

– Как ты здесь оказался? – смеясь, спросила девушка. – Каким ветром тебя принесло, чертушка? И… – она оглядела его, – да какой же ты стал важный. Или наследство получил?

– Примерно так, – тоже смеясь, ответил Тирайн. – Я все расскажу, обязательно. Я здесь проездом, по дороге.

– Куда?

– Домой, Тала. Я ведь теперь князь…

– Что? – спросила она, изумленно моргая.

– Представь себе. Отец умер четыре года назад, а брат… – улыбка слетела с его лица, – погиб очень быстро, через полгода. Вот и пришлось… больше некому.

– Нааадо же, – протянула девушка. – Ты, значит, теперь ваша милость, да? – она дернула его за ухо, взъерошила русую прядь. – Смотри, скоро живот наешь…

– Наешь тут, – проворчал Тирайн. – От такой жизни не то что живот… Впрочем, ну его, Тала. Ты-то как живешь?

Тала помолчала. Улыбнулась мягко.

– Нормально, Тир. Работаю. Воюю.

– Я знаю... Застава?

– Да. Знаешь, там хорошо. По крайней мере, я на своем месте.

Они помолчали.

– Послушай… – нерешительно спросил Тирайн. – А Камень?

По лицу девушки скользнула болезненная гримаса.

– Я имею в виду, – торопливо продолжал он, – ты… что-нибудь делала с ним? Продолжала?