Текст книги "Линкор «Шарнхорст»"
Автор книги: Альф Якобсен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Потери были не только в численности подводных лодок; знаменитые кавалеры Рыцарских крестов были либо отозваны с Баренцева моря, либо погибли. Повезло тем из них, кто получил штабные должности на берегу. Остальные, в том числе Макс-Мартин Тайхерт, Гюнтер Зейбике и Зигфрид Стрелов, пропали без вести вместе со своими лодками во время кровопролитной весны 1943 года. Те, кого прислали вместо них, прошли ускоренное обучение на Балтике и, конечно, значительно уступали своим предшественникам.
Только два члена группы «Железная борода» чувствовали себя в Арктике, как дома. Одним из них был 33-летний капитан-лейтенант Карл-Хайнц Хербшлеб, командир подводной лодки U-354, на боевой рубке которой была изображена знаменитая красная эмблема 11-й флотилии – белый медведь, сжимающий в своих могучих объятиях подводную лодку. Хербшлеб принял командование подводной лодкой серии VIIC в апреле 1942 года и некоторое время стоял в Бресте, затем его направили в Берген и, наконец, незадолго до Рождества, – на Север. Именно он отправил роковую радиограмму накануне Нового, 1942 года («Вокруг сплошное зарево»), после получения которой Гитлер решил, что идет уничтожение союзнического конвоя. Ланге вспоминает:
«Хербшлеб был крупным, крепко сложенным человеком и славился тем, что всегда говорил громогласно, при этом надолго задумываясь».
В отличие от большинства своих собратьев-капитанов, Хербшлеб участвовал в реальных боевых действиях. Он потопил новое 7000-тонное судно «Уильям Кларк» типа «Либерти» и нанес сильные повреждения двум советским пароходам – «Петровский» и «Ванцетти».[19]19
Следовавший в одиночном плавании в начале 1943 года в Исландию лесовоз «Ванцетти» в районе о. Медвежий обнаружила подводная лодка U-553, которая после неудачной торпедной атаки всплыла и была обстреляна артиллеристами судна; лодка получила повреждения, погрузилась в море и считалась пропавшей без вести.
[Закрыть] С 22 октября Хербшлеб и его напарник – командир U-387 капитан-лейтенант Рудольф Бюклер – вели патрулирование района к югу от острова Медвежий. Однако Бюклер не имел такого опыта, как Хербшлеб. Ему было всего двадцать восемь лет, ему еще не доводилось выпускать боевую торпеду и видеть, как заполыхает торговое судно. Это было первое длительное патрулирование в его жизни, и он с нетерпением ждал, когда все кончится. После сорок пяти суток, проведенных в море, 6 декабря подводные лодки пришли в Хаммерфест. Однако капитан цур зее Петерс даже не дал экипажам возможности как следует помыться и сменить белье. Уже на следующий день U-354 и U-387 были вынуждены распрощаться с базой «Блэк Уотч» и вернуться в район острова Медвежий, где дежурили лишь две лодки – U-636 и U-277.
Командир U-636, 31-летний капитан-лейтенант Ганс Гильдебрандт из Бремена, также был одним из ветеранов группы «Железная борода». Он воевал в Баренцевом море с весны 1943 года и потопил два советских корабля – 7200-тонный пароход «Тбилиси» и сторожевик СКР-54.[20]20
Пароход «Тбилиси», шедший из Дудинки в Архангельск с грузом угля, подорвался на донных минах, выставленных подводной лодкой U-636 в устье Енисея (6 сентября 1943 г.).
[Закрыть] Он возвращался, выполнив задание по постановке мин далеко к востоку, в Карском море, и вдруг поступил приказ, отменявший предыдущий, согласно которому лодка должна была идти к берегу и отдыхать, – вместо этого ей следовало незамедлительно присоединиться к группе «Железная борода». Именно Гильдебрандт напугал ранее флотское начальство в Киле и Берлине, когда спутал самолет Ju-88 метеослужбы Люфтваффе с самолетом противника. Как и положено, эта ошибка была зафиксирована в его послужном списке. Подводным лодкам и их экипажам приходилось нелегко. Командование не жалело их – не менее безжалостны были и подводники по отношению к торговым судам, являвшимся их основной добычей. Как и Бюклер, 27-летний капитан U-277 Роберт Любсен тоже никого еще не потопил. Он прибыл на Север в августе, уже в четвертый раз участвовал в патрулировании, но ни разу еще не видел неприятельского судна. В данном плавании ему было приказано дежурить у кромки полярного льда, на несколько миль севернее острова Медвежий.
«Когда мы утром выбрались наружу из боевой рубки, то увидели зазубренные края пакового льда. Громоздились торосы, отливавшие голубовато-зелеными оттенками. На воде у кромки льда были видны стаи морских птиц, а также резвящиеся тюлени. Непрерывно отламывались небольшие куски льда, которые затем медленно проплывали мимо нас. Воздух был морозным, а небо – сплошь серым».
Положение капитана цур зее Петерса в Нарвике становилось отчаянным. Все свидетельствовало о продвижении конвоев в Мурманск и обратно, а подводные лодки их не перехватывали.
«Должен уведомить, что наблюдение в районе Прохода у острова Медвежий не имеет смысла, учитывая имеющиеся в моем распоряжении средства»,
– такую решительную запись он сделал 7 декабря.
Возобновление проводки конвоев вызвало перепалку между адмиралами, находившимися в Каа-фьорде, в Нарвике и Киле. Боевая группа была сформирована вопреки мнению Гитлера и должна была наносить «сокрушительные удары» по конвоям. Однако флагман группы «Тирпиц» был выведен из строя и стоял за противолодочным заграждением, а карманный линкор «Лютцов» вернулся в Германию. В середине ноября Боевая группа была еще более ослаблена после того, как 6-я флотилия эсминцев была переведена в южную Норвегию для противодействия ожидавшемуся нападению. Таким образом, оставались лишь «Шарнхорст» и пять эсминцев.
«17 ноября – это день, который стоит запомнить. Потому что это – день, когда мы выпустили из своих рук инициативу в боевых действиях и перешли к обороне, если иметь в виду надводные корабли» – так писал в дневнике командующий 4-й флотилией эсминцев капитан цур зее Рольф Иоханесон. Его пять эсминцев были новыми и относились к типу «Нарвик», на трех из них были установлены носовые спаренные 15-см орудия. Эти корабли были крупнее английских эсминцев и имели более мощное вооружение, однако из-за тяжелых носовых артиллерийских башен ухудшалась мореходность. При сильном волнении палубу заливало огромным количеством воды – правда, теперь это не имело особого значения, поскольку командующий флотилией не считал свои эсминцы средством нападения на союзнические конвои.
«Когда-то мы имели боевое предназначение… Теперь же мы – просто телохранители у „Шарнхорста“»,
– с горечью писал Иоханесон.
Приказ о начале операции «Остфронт» по-прежнему оставался в силе, но никто уже не верил, что он когда-нибудь будет выполнен. Средства авиаразведки были неважными, боеспособных подводных лодок было мало, а сотрудничество с Люфтваффе оставляло желать лучшего. Поэтому у одного «Шарнхорста» и его эскорта из пяти эсминцев было бы мало шансов на успех при атаке на конвой с сильным прикрытием.
Большинство из тех, кто имел на это право, пытались отговорить командующего Боевой группой от авантюрного выхода в море. Кумметц умолял Бея подождать до окончания ремонта «Тирпица», чтобы оба корабля действовали совместно. Он говорил, что в одиночку «Шарнхорст» будет очень уязвим, встретившись с британскими эсминцами, которые были оснащены более совершенными радарными установками, позволяющими проводить торпедные атаки в ночное время. Бей оценивал сложившуюся ситуацию не менее пессимистично, однако ни во что не хотел вмешиваться. Он предполагал, что атака на конвой будет проведена эсминцами под прикрытием огня «Шарнхорста». 22 ноября, когда корабли были впервые приведены в состояние боевой готовности и ждали приказа о выходе в море, Бей сформулировал свое мнение следующим образом:
«Я полностью осознаю, что атака на конвой зимой, при нынешнем состоянии Боевой группы, может быть осуществлена лишь с большим трудом… Все будет зависеть от везения… или от вероятности того, что противная сторона допустит какие-то существенные ошибки. Тем не менее, несмотря на то, что мы в некотором смысле уступаем противнику, мы имеем опыт, накопленный нашим флотом во время предыдущих сражений на море. И это оправдывает надежду на то, что удача вновь будет на нашей стороне».
Эти не очень обоснованные слова контр-адмирала Бея на бумагу переносил скорее всего его писарь Генрих Мюльх. В это время Мюльх, полностью поглощенный своей любовью, мог думать о чем угодно, но только не о спорах, которые вели между собой адмиралы. Гертруда написала ему, что очень боится бомбардировок, которым подвергается Рур, и Генрих старался всячески ее успокаивать.
«Все, что происходит вокруг нас, прежде всего отражается на нервах»,
– писал он и продолжал:
«Когда проходит потрясение от услышанного, выясняется, что многое не сходится с фактами. Некоторые люди слушают английское радио, и поэтому против своей воли постепенно становятся нашими врагами. Я здесь могу сравнивать то, что говорится, с реальными фактами. Что-то является откровенной ложью, что-то чересчур преувеличивается и используется в пропагандистской войне и в войне нервов… Пока что на вас не сыпались зажигательные бомбы, дорогая… так что не бойся, никогда на самом деле не бывает так плохо, как кажется…»
У него возникла еще одна и более серьезная проблема, которая не давала ему покоя. В Германии его семья, наконец, поняла, что переписка с Гертрудой дала ростки, из которых выросла подлинная любовь. Но отец вовсе не собирался мириться с этим. Да, Гертруда была с живым характером и красивой, но ведь она все-таки дочь всего лишь официанта. Семье Генриха было нелегко оплачивать его образование, и родители настаивали, чтобы Генрих нашел себе подругу из приличной семьи, обеспеченной и занимающей соответствующее положение в обществе. Гертруде эти разговоры причиняли боль, она считала их унизительными для себя, а Генрих писал ей:
«Моя дорогая девочка, вокруг нашей любви началась борьба. Они больше ни о чем не думают. Однако не надо бояться, спорить и сдаваться… Ты, конечно, знаешь, что моим родителям пришлось пойти на некоторые жертвы, чтобы я смог учиться в школе еще два года… и, конечно, всех удивило, что мы так быстро нашли и полюбили друг друга. Я написал отцу и вежливо, но твердо все объяснил. Тебе же я хочу сказать следующее: то, что говорят, меня не волнует, потому что ведь надо учитывать, что родители беспокоятся о моем будущем, и, следовательно, о твоем тоже. Чем занимаются родители, не имеет значения. Для меня важно лишь то, что я хочу пройти по жизни с женщиной, которая меня любит, верна мне и является хорошим другом, которая всегда будет рядом со мной в радости и горе, которая верит мне и дает веру в будущее… Красота – это только внешность, я не придаю этому большого значения. Я мечтаю о здоровых детях, душевном спокойствии, теплоте отношений и порядке в жизни… Вот почему тебе не следует грустить и переживать, моя дорогая девочка. Я люблю тебя больше, чем когда-либо… Я предчувствовал, что конфликт возникнет, и постараюсь сделать так, чтобы все уладилось. Все это никак не повлияет на нашу любовь. Я знаю, что ты горячо любишь меня и веришь мне, так что и я должен верить тебе и постараться сделать тебя, только тебя счастливой, несмотря на все разговоры о твоем прошлом, злобные слухи, ворчанье и предупреждения».
Контр-адмирал Бей был уверен, что в ноябре выход не состоится. Проходила неделя за неделей и уже приближалось Рождество, однако ни Люфтваффе, ни подводные лодки больше не сообщали об обнаружении противника. Теряя терпение, Хинтце выжидал еще две недели и, наконец, опять распорядился сняться с якоря. Ночь он провел в Скилле-фьорде, затем линкор обогнул мыс Лоппа и вошел в Бур-фьорд. Хинтце извлек урок из нападения на «Тирпица»: он хотел, чтобы у него было несколько мест возможных якорных стоянок, если англичане вздумают повторить свою столь успешную атаку.
«Благодаря своим агентам враг наверняка знает о том, что в Альта-фьорде часто проводятся учения и при благоприятных обстоятельствах может направить диверсионно-десантный отряд… если объект нападения… будет стоять на якоре, неподвижный и не защищенный»,
– писал он в дневнике.
Опасения Хинтце были вполне обоснованными. Начиная с ноября, «Лира» и «Ида» регулярно передавали радиограммы из Каа– и Ланг-фьордов, однако агентам приходилось нелегко. В Порсе Трюгве Дуклат каждый день сталкивался носом к носу с местным осведомителем, являвшимся к тому же и ярым нацистом. Они оба работали на электростанции и жили в одном и том же доме; и именно там антенну смело спрятали на водосточной трубе.
«Эта антенна впоследствии оказалась неэффективной, и я не мог выходить на связь с Лондоном до тех пор, пока меня не посетила идея о том, чтобы заменить отрезок одного из телефонных проводов между столбом и домом, где я жил, на антенну. Все начало работать как надо, и вскоре я мог связываться с Центром ежедневно»,
– писал Дуклат в своем отчете после окончания войны.
Вообще говоря, им с Рольфом Сторвиком пришлось проявить большую изобретательность, когда потребовалось спрятать «Лиру». Прямо на виду у любопытных зевак они под черным ходом в бывшую виллу управляющего шахтой выкопали небольшой подвал. Над ним установили шкаф, внутри которого было смонтировано гениальное механическое устройство. При повороте рычага, внешне похожего на обычный деревянный штифт, сдвигалось дно шкафа. Открывался лаз со ступеньками, по которому можно было спуститься в подвал, где находился передатчик. Дуклат писал:
Первая зарегистрированная радиограмма была помечена 5 ноября 1943 года, в ней говорилось:
«Плавучий госпиталь „Посен“ доставил торпеды на базу подводных лодок в Хаммерфесте. Пришел туда вчера, 4 ноября».
В следующей радиограмме, от 10 ноября, Сторвик и Дуклат сообщали:
«Есть сведения, что „Ставангер-фьорд“ [конфискованный норвежский трансатлантический лайнер] переоборудован в ремонтное судно и отправлен на Север с немецким экипажем для проведения ремонтных работ на „Тирпице“».
Несмотря на отрывочный характер, эта информация была очень ценной. Благодаря ей англичане получали лучшее представление о местной обстановке, а это могло пригодиться при подготовке очередных атак.
В других радиограммах проскальзывали нотки отчаяния. Например, 29 ноября сообщалось следующее:
«У нас ничего не получается из-за отсутствия поддержки. Больше всего нам не хватает денег и табака. По известному нам адресу никто не отвечает. Когда мы начинали, у нас было 800 крон. Наши личные средства весьма ограниченны. Мы никакой помощи не получим, если не будем за нее платить».
В это время в Альте Торстейн Петтерсен Рааби приступил к работе в дорожном управлении, якобы в должности помощника Карла Расмуссена. В качестве кассира каждую неделю Карл проделывал длинный путь до Лангфьордботна, чтобы выдать зарплату рабочим. Можно сказать, что возможность собирать при этом информацию, а также привлекать новых помощников будто была ниспослана свыше. Среди них оказались: брат Сигрид Расмуссен – Хальвор Опгаард, плотник, соорудивший тайник для «Иды» под письменным столом в помещении конторы управления; Харри Петтерсен, шофер, дом родителей которого был расположен недалеко от стоянки «Тирпица» в Каа-фьорде, у Петтерсена был «Форд» выпуска 1937 года; аккордеонист Элиас Ёствик из Хаммерфеста, также работавший в дорожном управлении и участвовавший в сеансах радиосвязи; были еще владелец магазина Иене Дигре и бывший полицейский Ионас Кумменейе – они оба жили на берегу Ланг-фьорда.
«У Карла было много знакомых, и он ни у кого не вызывал подозрения. Если он к кому-нибудь обращался с просьбой, то ему обычно не отказывали. Так что больших усилий от него в этом смысле не требовалось».
Немецкая военная полиция (Feldgendarmerie) была довольно бдительна, так что агенты часто попадали впросак. «Нас часто останавливали на контрольных постах. Пистолеты мы прятали в машине. При возникновении опасной ситуации мы должны были отстреливаться, но последнюю пулю оставлять для себя. Таков был приказ», – рассказывает Харри Петтерсен, которого привлекли к подпольной работе во время Рождества 1943 года. Впоследствии Рааби так описывал эти события:
«Он [Петтерсен] поехал домой в Каа-фьорд, а на следующий день оказался на борту судна „Монте-Роза“, предлагая купить у него рыбу. Вскоре он уже стал своим и активно участвовал в выпивках рабочих, так что было нетрудно следить за происходящим в Каа-фьорде. Однажды он, улыбаясь, зашел в контору и сообщил, что ему удалось побывать на „Тирпице“. Он придумал такую уловку. Дело в том, что если вы, забыв пропуск, шли мимо „Тирпица“, часовой задерживал вас и отводил к дежурному офицеру. Затем немцы обращались к начальнику местной полиции, который должен был подтвердить, что задержанный говорит правду; после этого вас отпускали, сделав жесткое предупреждение. Именно так и поступил Харри, правда, ничего особенного он не увидел».
Пребывая на ферме своих родителей, Сигрид Опгаард Расмуссен ждала рождения ребенка, что должно было произойти примерно через месяц, но о счастливых временах можно было только вспоминать. Теперь она уже знала больше о происходящем, и ей становилось все страшнее:
«Калле часто приносил радиопередатчик домой. Он прятал его за комодом с зеркалом, который стоял в углу комнаты. Когда он приходил домой поздно ночью, то ставил рюкзак с передатчиком прямо на пол в нашей спальне. Я несколько раз спрашивала, надо ли ему таскать этот передатчик. Он говорил, что отвечает за него… Калле по ночам преследовали кошмары. Он просыпался и звал меня. Однажды вытащил револьвер, всегда лежавший у него под подушкой, и сказал: „Я должен выстрелить в себя раньше, чем это сделают немцы“. Становилось все труднее общаться друг с другом. Мне не разрешалось задавать вопросы, но удержаться от этого было трудно. Калле тоже был на пределе – это замечали все. Он сильно изменился. Однажды он сидел в гостиной, держа в руках газету, мать сказала мне: „Знаешь, ведь он не читает газету, а просто смотрит на нее…“ Торстейна это тоже беспокоило. Он частенько заходил к нам. Однажды рано утром, в воскресенье, он буквально ворвался в нашу спальню. Оказывается, он хотел удостовериться, что Калле на месте».
Сохранилось только три радиосообщения, переданных «Идой» осенью 1943 года. В одном из них, датированном 13 ноября 1943 года, говорилось:
«Есть сведения, что „Шарнхорст“ находится в Ланг-фьорде. Этот фьорд промерзает до Эйдснеса, но сейчас вода открытая».
Это была простейшая информация, однако могла служить подтверждением того, что агенты ведут пристальное наблюдение за немецким флотом.
Только спустя месяц подводные лодки вновь обнаружили признаки конвоя. Третий конвой сезона проводки – JW-55A, состоявший из девятнадцати судов, проходил мимо острова Медвежий 18 декабря, и Ганс Гильдебрандт радировал:
«ВИЖУ ОДИНОЧНОЕ СУДНО, ПРЕСЛЕДУЮ».
Это было очередное невразумительное сообщение U-636, и неудивительно, что к нему отнеслись скептически. Шнивинд внес в дневник такую раздраженную запись:
«В данный момент сообщение представляется довольно непонятным».
Тревогу объявили только через два часа, когда Гильдебрандт сообщил о двух замеченных им эсминцах, а служба B-Dienst перехватила два приказа, адресованные конвою. На поиски конвоя были отправлены две боеспособные подводные лодки из группы «Железная борода». Капитану цур зее Петерсу были приданы еще четыре новые подводные лодки, в воздух поднялись самолеты Люфтваффе. В ночь с 18 на 19 декабря капитан-лейтенант Хербшлеб с U-354 сообщил, что видел на горизонте вспышку осветительного снаряда и слышал несколько подводных взрывов. Все говорило о том, что прошел очередной конвой, а Кригсмарине не смогли его перехватить.
Лишь одному человеку эта отрывочная информация казалась вполне убедительной, а именно – гросс-адмиралу Карлу Дёницу. Наконец наступил момент, которого он ждал с марта. Ставкой в атаке была его репутация; пришло время действовать. В этот же день он вылетел в ставку Гитлера «Вольфшанце», имея на руках полученные драматические новости. Он сказал:
«„Шарнхорст“ и эсминцы из Боевой группы атакуют следующий конвой, который выйдет из Англии в Россию, если будет полная уверенность в успехе. Если проводка конвоев будет носить регулярный характер, то следует усилить флотилию подводных лодок на Севере. Я уже распорядился об отправке туда дополнительных подводных лодок».
Будучи политиком-реалистом (Realpolitiker), Дёниц все же сделал небольшую оговорку, но подтекст был ясен: путем нанесения смелого удара надо было восстановить честь Боевой группы.
В это время «Шарнхорст» вернулся из Бур-фьорда и находился в состоянии полной готовности к выходу в море, якорь был брошен на прежнем месте стоянки – у входа в Ланг-фьорд. Торговые же суда конвоя JW-55A уже входили в Кольский залив. Вновь пришлось отменять атаку. От всего это можно было впасть в отчаяние. Еще один из адмиралов Гитлера – осторожный Отто Клюбер, получив кратковременный отпуск, отправился домой, на похороны. Замещать его было поручено капитану цур зее Рудольфу Петерсу. Ведя записи в дневнике, Петерс не скрывал своего разочарования:
«Несколько месяцев передвижения противника на Севере вызывали у нас только сомнения. До сих пор не знаем толком, идут конвои или нет. Мои возможности никак не могут компенсировать отсутствие воздушной разведки».
Наступило 20 декабря 1943 года. Петерс по-прежнему не знал, что из Шотландии вышел очередной конвой – четвертый по счету за последние пять недель. Но вскоре ему было суждено осознать с невероятной ясностью, что же на самом деле происходит.
