Текст книги "Избранница волка (СИ)"

Автор книги: Алеся Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 38

Ночью, измученная дневными волнениями, чувством вины и тревожными мыслями, сплю, как убитая, но просыпаюсь ровно в тот же час, что и каждое утро. К моему глубокому удивлению, Рейнхарда уже и след простыл, хотя эти несколько дней мы всегда завтракали вместе. Только примятая подушка и скомканное покрывало свидетельствуют о том, что со мной ночевал еще кто-то.

Что послужило причиной такого внезапного ухода герра канцлера? Разговор с Дитрихом? Воспоминания о Николь? Или нежелание находится рядом с “взрывоопасным веществом”? Последняя причина отчего-то ранит глубже остальных.

Позволяю себе пока поваляться в постели, ожидая появления Лизхен, и прогоняю еще раз последовательность действий побега.

Мне нужно, чтоб было все идеально, иначе и затевать эту аферу не следует. Кроме того, в моем, во всех отношениях гениальном, плане существует единственный, но огромный пробел – мне пока неизвестно, почему все засыпают, когда я превращаюсь в лису. В том, что эти два события неразрывно связаны, сомнения не возникают, как и то, что я причастна к этому явлению. Но... одно большое “Но” – как мне удается наслать сей дивный волшебный сон? Кто я вообще? Что я? Откуда это у меня?

Впрочем, с последними вопросами можно и попозже разобраться, главное выбраться из замка и помахать герру канцлеру на прощание, за неимением ручки, хвостом.

Лизхен сегодня немного запаздывает, что на нее совершенно не похоже, и я беспокойно поглядываю на часы. Отлеживать бока в кровати уже порядком надоело, тем более – что было нужно обдумано, а новое не придумано – и я, было, решаю встать, но, в этот момент в дверь робко стучат. А затем в небольшую щель между косяком и створкой просовывается милое румяное личико настолько молоденькой девушки, что я всерьез задумываюсь, позволительно ли труд таких детей эксплуатировать.

– Доброе утро, фройляйн, – робко пищит она и, уже полностью переступив порог, делает умелый книксен. При этом ее каштановые кудри, выбившиеся из-под чепца, задорно подпрыгивают, как маленькие пружинки. – Меня зовут Бруна. Фрау Лизхен приболела, и я буду ее заменять.

Окидываю изумленным взглядом этого ребенка, невольно прикидывая, сможет ли такой вот неожиданный поворот в моем довольно-таки рутинном графике существенно повлиять на  план побега.

– Здравствуй, Бруна, – по привычке приветливо улыбаюсь. Скромная служанка, сверкнув покрасневшими круглыми щечками, дарит в ответ такую же улыбку, только в разы искреннее. И я замечаю, что два передних зуба у нее чуть крупнее остальных, что, впрочем, совершенно не портит девушку, лишь придает ее внешности некоторую изюминку.

– Вам подать завтрак в постель? – интересуется она, спеша приступить к своим обязанностям.

– Нет, спасибо, – откидываю одеяло и, наконец, выбираюсь из постели. – Мне удобнее в гостиной. Когда ешь в кровати, отчего-то появляется ощущение, что болеешь, – сморщив нос, пытаюсь объяснить свои предпочтения.

Бруна хихикает, прикрывая пальцами рот. Я тоже не скрываю улыбку. И на этот раз она действительно от всего сердца. Девчушка, пожалуй, мне нравится гораздо больше, чем Лизхен, как жаль, что она только временно.  Может, стоит попросить у Рейнхарда оставить ее на постоянной основе?

Я уже прикидываю, как мне подойти к герру канцлеру с этой просьбой, когда до меня внезапно доходит один маленький, просто миниатюрный нюанс. Этой ночью я собираюсь  бежать, и уже совершенно не имеет значения, кто будет моей служанкой.

За целый день мне так и не удается найти что-то мало-мальски негативное в поведении или отношении ко мне милой Бруны. Она настолько честна, исполнительна и желающая мне угодить, что это иногда даже заводит в тупик. Ну не привыкла я, что ко мне относятся с таким почтением и почитанием.

К вечеру с трудом удается сохранить безмятежное и спокойное настроение, хоть внутри все переворачивается от страха. К счастью сегодня ко мне ни Николь, ни Дитрих не наведывались, и мне не пришлось притворяться хотя бы перед ними. Моей компанией целый день были вечно чем-то занятая служанка, молчаливые стражники, стоящие, к тому же, по ту сторону двери, ну, и  книги, естественно. Да только настроения в них заглядывать не было никакого. Перед глазами все равно были не страницы очередного романа, а мысли о побеге, переживания и метания.

К вечеру я уже настолько себя извожу, что ко всему прочему присоединяется ноющая головная боль. Этот же предлог и использую, чтобы пораньше лечь спать. Бруна слишком близко к сердцу принимает мое недомогание, какое-то время суетится, не зная чем мне помочь, порывается вызвать лекаря, принести чай или еще чем-то подсобить. Но я мягко, чтобы не обидеть сердобольную девушку, прошу оставить меня и погасить в комнате светильники. Бруна молча выполняет мою просьбу, желает мне скорейшего выздоровления и исчезает за дверью.

Если бы на ее месте была Лизхен, уверена, она и слушать бы меня не стала, а помчалась за Дитрихом. Но Бруна, наивное и милое дитя, и ей даже в голову не придет меня ослушаться.

Я и в самом  деле решаю попытаться уснуть. Мне перед побегом отдых явно не помешает, а проспать я совершенно не боюсь. Еще с детства я заметила у себя очень полезное умение, стоит мне перед тем, как нырнуть в объятия Морфея загадать время, в которое я хочу проснуться, и я безошибочно минута в минуту открываю глаза в отмеченный час, как бы крепко при этом не спала.

Но сон не идет, а воспоминания о словах Рейнхада крутятся, как скрипучая детская карусель на площадке. И так же нервируют. Горечь сменяется обидой и злостью. Я и сама не знаю, почему так реагирую на его слова обо мне. Может мне просто хочется, чтоб он испытывал ко мне хоть какие-то теплые и нежные чувства, а не просто терпел под боком, ибо другого варианта нет... Но после такого мне и смотреть на него неприятно. И гадко. И обидно. А хочется до зубовного скрежета, все равно хочется его хотя бы в последний раз увидеть. Неужели не придет в эту ночь, посчитав, что мои прогулки закончились?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Увлеченная своими размышлениями, незаметно для себя засыпаю. А когда открываю глаза, сначала не понимаю, отчего так душно и тяжело. Мое одеяло кажется просто неподьемным. Немного ворочаюсь, чтобы освободится от его тяжести, и ошеломленно понимаю, что причиной этого безобразия является никто иной, как герр канцлер собственной персоной. Мужчина преспокойно сопит мне в ухо, по-свойски закинув на меня не только свою тяжеленную мускулистую руку, но еще и ногу, при этом надежно припечатав ею мои бедра к постели.

Глава 39

Извиваюсь, словно уж, выползая из-под огромного горячего тела увесистого оборотня, молясь про себя, чтоб он не проснулся. Действовать приходится настолько медленно и осторожно, что за минут пять я успеваю лишь сдвинуть с себя его руку и отползти не больше чем на пять сантиметров. Да и то раз двадцать замираю, настороженно прислушиваясь, не сбилось ли дыхание моего бдительного стража. Но Рейнхард сопит по-прежнему ровно и умиротворенно – похоже, умаялся за день бедняга, гоняя нерадивых министров. В том, что его сон естественный, а не навеянный моими новообретенными способностями чувствую сразу. Но укрепить его милое подремывание тоже не мешает. Только сперва нужно выбраться. Кто бы мог подумать, что обычное вставание с кровати для меня превратится чуть ли не в покорение Эвереста... А время-то, между прочим, идет.

Немного полежав, отдохнув и собравшись с силами, возвращаюсь к своему занятию. Бедро поднять тяжелее всего, посему я просто понемногу отодвигаюсь к краю кровати. Но когда до цели уже рукой подать, оборотень тревожно всхрапывает, прицельно ощупывает постель возле себя, находит меня, замершую и едва дышащую, и вновь возвращает на место.

Хочется выть. Нет, не так. Хочется ВЫТЬ! А еще вопить, плакать, и в истерике дрыгать ногами. Но я, естественно, ничего подобного не делаю, лишь, тихо скрипнув зубами, считаю про себя до десяти, призывая спокойствие. Что ж, начнем сначала.

Вторая попытка начинается, как и предыдущая, с аккуратных стараний сдвинуть в сторону руку герра канцлера. Но на сей раз, его конечность еще не настолько расслабилась, на каждое мое движение Рейн реагирует крепким прижатием к груди. И если я продолжу в том же духе, что через минуту не смогу сделать и вдоха. Нужно менять тактику в корне.

Осторожно разворачиваюсь лицом к оборотню, пыхтя, как еж, и робко заглядываю ему в лицо – а вдруг моя возня его разбудила. Но он продолжает крепко спать, лишь слегка хмурится, когда я слишком уж сильно копошусь. Как же сделать его сон глубже?

Я даже не успеваю ничего подумать, как моя рука поднимается и накрывает ладонью прохладный лоб мужчины, а с губ  сами собой начинают срываться слова, складываясь в незамысловатый заговор.

– Матушка-ночка темная, прошу тебя, владычицу, о сне крепком, сне беспробудном, от вечерней зари и до утренней, – беру осторожно ладонь Рейнхарда и рисую на ней пальцем невидимый узор. – Пока этот замок сам собой не разомкнется, до тех пор твой бессон не проснется, – тихо шепчу и прижимаюсь губами к месту, где едва заметным в темноте плетением искрится нарисованный узор. – Бессон растворился, сон заговорился!  – заканчиваю, а затем дую на ладонь.

В воздух будто вздымается облачко сияющей пыльцы, которая оседает золотыми крупинками на лице и волосах герра канцлера, а спустя секунду становится невидимой.

Этими словами, помню, меня в детстве всегда убаюкивала бабушка, когда я просыпалась ночью от очередного кошмара. Но я воспринимала их не более чем обычные сельские верования и предрассудки. Нет, когда была маленькая, конечно же, верила, но выросла, и детские фантазии канули в Лету. А сейчас-то почему вернулось? Как я смогла вспомнить слова заговора? Это им я всех вокруг заставляла спать? Отчего-то в душе просыпается даже гордость – подумать только, я в волшебном мире пользуюсь волшебством. И то каким! Своим, родным, знакомым с младенчества. И оно действует! Но за небывалым подъемом тут же приходит отрезвление – усыпить – это еще не сбежать, и мне нужно поспешить, я и так потеряла слишком много времени.

Вскакиваю с постели, замираю посреди комнаты, поднеся к губам сложенные ковшиком ладони, быстро шепчу в них заветные слова, рисую в воздухе такой же узор и дую. Знакомая искристая пыльца взлетает вверх и просачивается сквозь щели в двери. А сама я уже стремглав несусь в гардеробную. Быстро достаю платье, передник, чепец и уже хочу в них облачиться, но меня, словно окатывает холодной водой. Я же превращаться буду! И как показали предыдущие разы, обратно получаю свой облик до ниточки раздетая. И что же теперь делать? Не могу же я голой по городу ходить!

Мысли в голове крутятся, как заведенные. Нужно просто во что-то спрятать платье и попробовать понести в зубах или закинуть на шею. Мой взгляд падает на вереницу вычурных ридикюлей, висящих на небольшой вешалке. Хватаю первый попавшийся и складываю всю одежду туда. Потом бегу в спальню и кидаю к ним коробочку с украшением. Последний раз осматриваю свою уютную тюремную камеру. Почему-то становится стыдно и неловко, словно я предаю Рейнхарда, как… как та же Кларисса. Но не воткнув нож в спину, я и есть этот самый нож. Тряхнув головой, отгоняю плохие мысли. Если уж на то пошло, я ни разу не говорила, что хочу тут остаться, наоборот, просила отпустить меня домой. Это он поступил нечестно, украв меня и заперев в золотой клетке. Так что поделом.

Бросаю быстрый взгляд на герра канцлера, перед тем как шагнуть к окну и застываю. Мужчина лежит на постели, закинув одну руку за голову, а вторую на подушку, где еще каких-то минут десять назад была я. Но несмотря на расслабленную позу, лицо его напряжено – темные брови хмурятся, и переносицу прочеркивает глубокая складка, а губы сжимаются в тонкую линию, кажется, что он вот-вот скинет с себя оковы моего навеянного сна и схватит меня в шаге от свободы.

Судорожно вздыхаю в попытке унять волнение – тем более нужно торопиться – и шагаю к окну. Подношу руку к металлической, украшенной резьбой ручке и дергаю, но створка не поддается. Стекла в оконной раме мелодично позвякивают в ответ на мои движения, да и только. Проверяю замочки, щелкаю шпингалетами, снова тяну на себя, и недоуменно смотрю на не сдвинувшуюся ни на сантиметр створку. В груди просыпается жуткое, тревожное чувство. Теперь становится понятно, почему впервые за несколько дней Рейнхард позволил себе уснуть со мной рядом. Кидаюсь к выходу, толкаю дверь в гостиную и… ничего! Ничегошеньки вообще! Меня заперли в спальне! Причем, судя по всему, магически заперли.

Глава 40

Вот знала я, что не может быть все так просто. Со злости пинаю ногой неподдающуюся створку и вытираю ладонью вскипевшие на глазах слезы обиды. Что ж в эту ночь все настолько наперекосяк? Если б я верила в знаки, решила бы, что меня что-то усиленно уводит от этого побега.

Поворачиваюсь спиной к двери, прислоняюсь к шершавой деревянной поверхности и задумчиво обвожу взглядом комнату. Что же мне делать?

В голову закрадывается совершенно уж шальная мысль – если у меня получилось усыпить оборотня обычным заговором, который в нашей деревне каждая третья знает, то вдруг и шепоток от закрытых дверей поможет?

У меня этих самых заговоров в голове вагон и маленькая тележка. Местность у нас была такая – шепотками лечили все от насморка и до ветрянки, к фельдшеру, конечно, тоже обращались. Но, как так – на прием и без того, чтоб под дверью не пробубнить заветные слова?

Заговоры делали на урожай и на погоду, на хорошего жениха и чтоб корова доилась, чтоб ласка цыплят не утащила и чтоб грибы и ягоды хорошо находились... Помогали они или нет – как знать – но пошептать на удачу перед каким-нибудь делом считалось традицией. Кто ж знал, что в этом мире знакомые с детства речитативы будут иметь такую силу?

Подхожу опять к окну, осторожно провожу пальцами по металлической ручке, ощущая на кончиках странное жжение, не такое сильное, чтоб отдернуть руку, но достаточное, чтоб поморщится от неприятных ощущений, рисую нужный узор и, волнуясь, произношу:

– Братец-месяц, серебристый, прошу тебя защитника славного, – в горле пересыхает, и звук получается совсем тихим и немного хриплым. – Пускай мои оковы спадают, как снег по весне тают, все дурное исчезает! Да будет так!

На секунду на ручке, резной раме, тонком оконном стекле проявляется странная ажурная золотистая вязь, похожая на зимние морозные узоры, которая, ярко вспыхнув, рассыпается искристым песком и бесследно пропадает.

– Спасибо, братец-месяц! – прижимаю пальцы к губам и распахиваю створку.

Сорочка падает к ногам, превращаясь на полу в белесое пятно, а на подоконник уже ступают сильные тонкие лапы. Мешок в зубах мешает держать равновесие, и теперь я отчетливо понимаю, зачем лисицам такой пушистых хвост.

Ловко перебегаю по тонкой ветке и стволу, спрыгиваю на землю и стремглав бросаюсь к озеру.

В водах прохладного пруда во всю уже плещется ночная гостья. Я тихонько подкрадываюсь, чтобы не спугнуть выдру, и приседаю под кустом. Зверек насытившись и поплавав вволю, совсем не чувствует моего присутствия, лишь только раз настороженно подняв голову и обшарив бусинами глаз растительность на опушке.

Нарезвившись всласть и поныряв животное, наконец, делает то, что мне как раз и нужно – направляется в сторону забора.

Из своего укрытия выбираюсь, когда выдра уже на середине пруда, и тоже тихонько захожу в воду, стараясь даже тихим плеском не выдать своего присутствия и держать мешок так, чтоб хотя бы половина вместимого осталась сухой. Но зверек, видимо, все же о чем-то догадывается, и плыть начинает быстрее, а затем юрко пролазит в узкий, незаметный за кустом барбариса лаз и исчезает. Но мне это уже не важно, главное – я знаю, где находится выход.

Дыра под каменным забором немного меньше, чем я рассчитывала – как раз для небольшой выдры. Но и моя чернобурка не отличается крупными размерами, а немного расширить отверстие совсем не составляет труда для лисьих лап.

Сделав подкоп пошире, протискиваюсь в узкую нору и через каких-нибудь две минуты уже стою с другой стороны ограды. Сердце бешено колотится где-то в районе яремной ямки, грозя вот-вот выпрыгнуть из груди. Неужели у меня получилось? Неужели я сумела? До сих пор не верится, особенно беря во внимание первые минуты побега.

– Надо было еще заговор на удачу прошептать, – мысленно ворчу и оглядываюсь в поисках укромного места. Превращаться в голую девушку посреди города как-то не хочется. Да и стоит ли? Думаю, гораздо безопаснее спрятаться где-нибудь, будучи в лисьей шкуре, дождаться утра, а там уже можно вновь стать человеком и пойти по делам.

Четкий выверенный звук шагов заставляет мигом похолодеть. Стража! Как же без нее? Периметр дворца обходят регулярно, и это невзирая на расставленные вдоль ограды патрули. Уличные фонари кидают яркие желтые пятна света на брусчатую мостовую и сам каменный забор, не позволяя даже маленькой тени скользнуть мимо.

Прижимаюсь плотно к стене, готовая в случае чего обратно забиться в лаз, но тихий шорох сбоку заставляет осторожно скосить глаза. Маленькая выдра настороженно застыла в каком-то шаге от меня, так же дрожа от страха. Пячусь назад, ныряя в нору, а спустя секунду туда же протискивается моя подруга по несчастью. И что-то очень уж умное светится в ее темных, похожих на блестящие пуговки, глазах.

Изо рта вырывается приглушенный мешком, ворчливый фырк. Мой шикарный лисий хвост оказывается снаружи по другую сторону ограды, и это мне совсем не нравится, а нос утыкается в мягкий бок животного. Шаги грохочут мимо, заставляя зверька совсем уж по-человечьи облегченно вздохнуть, и спустя минуту, мы выбираемся из укрытия.

Выдра проворно кидается вдоль стены, куда-то в сторону, а я за ней – она уж точно знает, где лучше скрыться, тем более, ее умный взгляд не дает мне покоя, и заставляет доверять чутью.

Животное, пригибаясь к самой земле, спешит на другую сторону улицы, где раскинулся городской парк. Я внимательно слежу за дорогой, стараясь все запомнить, но и не выпускаю из вида моего неожиданного провожатого.

Зверушка уверенно бежит вдоль аллеи, стараясь быть в тени кустарников, посаженных у обочины, пока внезапно в каком-то, одной ей известном, месте не юркает между ними. Не долго думая, ныряю вслед за ней, оказываясь под, свисающими аж до самой земли, ветвями невысокого дерева, и чуть ли не утыкаюсь носом в чьи-то босые ноги.

– Ты зачем за мной следишь? – звучит откуда-то сверху звонкий мальчишеский голос.

Глава 41

Осторожно поднимаю взгляд и вижу перед собой щуплую детскую фигурку. Ребенок успел уже натянуть потертые штаны, длиной чуть ниже колен, но продолжает щеголять обнаженным торсом. Стоит он, надо сказать, весьма грозно, уперев руки в бока тощего тела и храбро выпятив грудь.  Но образ юного воина портят большие, слегка испуганные глаза и мокрые, мило завившиеся колечками вокруг лица, пряди светло-русых волос. Бережно опускаю на землю свой мешок и выжидающе смотрю на мальчика. Он понимает меня без слов.

– Да пожалуйста, – небрежно машет рукой и демонстративно отворачивается. Быстро наклоняется, подбирая с земли не замеченную мной доселе рубаху, и принимается натягивать через голову.

Еще несколько секунд недоверчиво наблюдаю за дитем, а затем дергаю за веревочку, стянувшую горловину ридикюля, делая ее шире и, подхватив зубами платье, вытаскиваю его наружу.

Одежда слегка мокрая, но вода успела испортить лишь подол наряда, корсаж и рукава к счастью остались почти полностью сухими.

Быстро превратившись в человека, напяливаю платье прямо на голое тело, радуясь плотному материалу и глухо закрытой горловине – с первого взгляда и не скажешь, что на мне нет белья – и даю сигнал мальчику, что можно уже повернуться.

– Так ты взрослая! – изумленно восклицает он, когда его заинтересованный взгляд пробегается по моему лицу. Причем возмущение его настолько сильно, словно мне уже, по меньшей мере, сотня лет стукнула. – Я думал ты такая, как я, – вконец разочаровавшись, вздыхает он.

Беспомощно пожимаю плечами – а что тут скажешь – и удобнее устраиваюсь на земле. Это место вполне подходит, чтоб дождаться утра. Небо и так уже сереет, и желтый солнечный диск вот-вот покажется из-за горизонта.

– Конфету хочешь? – пошарив во влажном мешке, извлекаю небольшую жестяную коробочку с леденцами. Их я прихватила совершенно случайно, когда брала сундучок с украшениями. Конфеты  соскользнули со стола в открытый ридикюль, зацепившись за угол ларчика с гарнитуром, и я не хотела терять время на их поиск в мешке. А потом и вовсе решила оставить  – надо же чем-то мозг подпитывать, чтоб думал получше.

Глаза мальчишки загораются, но недоверчивая складка морщит гладкий детский лоб. Он даже руки сцепляет за спиной, сдерживаясь, чтобы не ухватить лакомство.

– Бери-бери, – ставлю на землю и подсовываю поближе угощение. Замочек коробочки тихо щелкает, и плоская, расписанная узорами крышечка откидывается вверх, являя взору сладкое сокровище. Нарочито небрежно беру желтую конфетку со вкусом лимона и кидаю в рот. Коробочка остается стоять между нами, призывно демонстрируя свое содержимое. Кислый вкус приятно покалывает язык, я показательно расслабляюсь, прислонившись спиной и стволу дерева, и устало прикрываю глаза. Тихое шуршание рядом указывает на то, что и ребенок, наконец, соизволил присесть, а затем раздается шелест леденцов, глухое причмокивание и едва слышный стон удовольствия. Бедный ребенок.

Беспризорника в нем выдает все – и поношенная, рваная одежда, и неестественная худоба на грани истощения, и неопрятный вид, и не по-детски колючая недоверчивость и осторожность. Шелест повторяется, видимо мальчик отважился на добавку. Я не мешаю ему, позволяя привыкнуть ко мне, хотя и сама не понимаю, зачем мне все это нужно.

– Как тебя зовут, – он первым нарушает молчание. Звуки слегка искажает конфета за щекой, а может и не одна, и я невольно улыбаюсь.

– Вета… Виолетта, – мгновенно исправляюсь, не желая называть настоящего имени. Не то, чтобы я переживала слишком. Отправившись в свой мир, мне, по большому счету, будет все равно, отследит ли мой путь к свободе канцлер. Но вдруг ему ребенок попадется на глаза и он решит, что это дитя может знать что-то больше. О Рейнхарде и методах допроса в этом мире я не знаю ничегошеньки, и хорошее отношение ко мне отнюдь не исключает того, что он может с другими вести себя совсем иначе, а особенно с теми, кто ему мешает.

– А тебя? – приоткрыв один глаз, смотрю на мальчика.

– Ф-ф-ф-рц, – фыркает мой собеседник и громко закашливается, подавившись леденцом.

– Как-как? – переспрашиваю, хлопая мальчика между лопаток.

– Флоренц, – повторяет ребенок. – Можно Фриц.

– Красивое имя, – улыбаюсь и бросаю в рот еще одну конфетку, на этот раз вишневую.

– Девчачье, – едко констатирует Фриц, скривившись от отвращения.

– Так что же ты, Фриц, делал в королевском саду? – поворачиваюсь к нему всем телом, выразительно подняв брови.

Щеки мальчишки заливает краска стыда, и он покаянно опускает взгляд.

– Я так думаю, ты был голоден, – делаю логическое предположение. – Но достать еду в человеческой ипостаси довольно-таки трудно. А вот для выдры хватает и нескольких рыбешек, правда?

По тому, как опускаются плечи мальчика, а лицо становится и вовсе пунцовым, понимаю, что попала в цель.

– Там рыба самая вкусная… и жирная… – сопит носом ребенок.

– Даже не сомневаюсь, – понимающе киваю.

Фрица действительно жалко. Дети не должны жить на улице, не должны думать о том, где найти еду, не должны быть одиноки и предоставлены сами себе.

– А хочешь немного заработать, Фриц? – бросаю испытывающий взгляд на мальчика.