Текст книги "Скандерия (СИ)"
Автор книги: Алёна Моденская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
– Сама понимает, что несёт чушь, – тихо сказал отец Истомина. – Чужие слова повторяет.
– Тшшш! – Мама даже погрозила ему пальцем.
– А тебе нравилось в Гимназии? – спросил журналист, снова закидывая ногу на ногу.
– В общем, да.
– А твой любимый предмет?
– Нет такого, – с улыбкой покачала головой Валя. – Все были интересные.
– Скульптура?
– Я скульптурой по программе почти не занималась, только на дополнительных занятиях. – Валя, казалось, не поняла, куда шла беседа, а вот Истомин сразу уловил направление. Воспоминание о голове Агнессы в шкафу тренерской снова вызвало тошноту.
– Правда, что это именно ты слепила макет головы Агнессы Русаковой? Да, нашим зрителям я напомню, что Агнесса Русакова – одна из самых известных студенток Гимназии «Скандерия», популярная писательница. – Журналист, смотревший прямо в камеру, снова повернулся к Вале. – Итак, что тебя заставило, или вернее сказать, подвигло на это?
– Меня попросили. Я лучше других лепила, поэтому это поручили мне.
– У тебя хорошо получилось.
– Спасибо, – улыбнулась Валя.
– А где вы её хранили?
– На складе реквизита театрального факультета. А потом её надо было перепрятать, там форс-мажор случился. – Валя по-детски улыбнулась, а у Истомина лицо запылало жаром. – Мы её в тренерскую подбросили. Ну, чтобы если найдётся, подумали на валеологов.
– Но зачем, для чего это было нужно?
– Так, ради смеха.
– Я имею в виду, зачем нужно было лепить голову?
– Они хотели её запугать.
– Кто – они?
– Остальные. – Теперь Валя смотрела на собеседника исподлобья.
– Им это удалось?
– Не очень.
– Да, Агнесса Русакова, видимо, не из тех, кого легко напугать, – усмехнулся журналист. – С её-то сюжетами. Хорошо, но почему именно она стала их, или лучше сказать, вашей мишенью?
– Её все ненавидят. – Валя говорила обыденно, как о чём-то вполне естественном, что само собой разумеется.
– За что? – Журналист подался вперёд и снова закусил перо.
– Не знаю, – пожала плечами Валя. – У неё богатые родители, известность. Она никогда ни в чём не нуждалась, у неё всегда всё было.
– А вот это её нападение на Леопольдину Ашкинази-Ростову… – Журналист прервался, потому что Валя фыркнула от смеха. – Что это всё-таки было?
– Ничего не было, – смеясь, покачала головой Валя, так что её короткие кудри колыхнулись. – Эта Дина просто случайно влетела головой в косяк. Она была немного того. Пьяная, в общем. У нас была сходка в «Лабиринте», и когда она ударилась, мы повели её в больницу и случайно увидели Русакову. И тогда мы решили обставить всё так, что как будто это Русакова её ударила. Выбрали место, где не было камер. Там как раз ремонт подземки. Нашли подходящую дубину, измазали её кровью Дины. А волос Русаковой я заранее в раздевалке взяла.
– Зачем? – Журналист удивлённо хлопал глазами.
– На всякий случай. Вот, пригодилось.
– Ты говоришь – Агнессу Русакову все ненавидят. Все – это все твои товарищи или вообще все?
– Вообще все, насколько я знаю. Почти все студенты.
– Завидуют?
– Наверное, – снова пожала плечами Валя.
– А ты?
– Я… не знаю. – Валя улыбнулась, глядя на свои руки.
– Хорошо. А есть кто-то, кого ты, именно ты ненавидишь?
Валя молчала, улыбка сползла с её лица, и проявилась жёсткость.
– Еву Долгих. Астру МакГрайв. Тоню с её фанатами.
– Это вы подтолкнули её к суициду? – быстро спросил интервьюер.
– Ну да. Так, хотелось попробовать. – Валя криво улыбнулась. – Самое трудное было потом мессенджер в её телефоне удалить, чтобы следов не осталось. А ещё я терпеть не могу Соню Рябинину.
– А её-то за что? – удивлённо спросил журналист, впервые с начала разговора проявив настоящие эмоции. – Это же твоя сподвижница.
– А ей ничего не будет. – Валя снова криво улыбнулась. – Она поплачет, поноет. Она всегда ноет, у неё постоянно глаза на мокром месте. В общем, разжалобит всех, как она обычно делает. Такая бедняжка. Её пожалеют и отпустят. А мы будем отдуваться.
– Хорошо, а остальные? Те, кого ты ещё ненавидишь?
– Ева – полная бездарность, – резко сказала Валя. – Это все знают. Не все говорят, но все знают. Я точно знаю, потому что читаю научные журналы о живописи, даже сама пишу статьи. Я знаю, какие критерии есть в искусстве и как отличить талант от гения или от бездарности. Ева – просто надутая пустышка, вот и всё.
– А другие? – у журналиста начала медленно отвисать челюсть.
– Астра – просто королева снобов. Ей, как и её чванливой мамаше, видите ли, дорого платить за еду для стипендиатов. Они ненастоящие, лживые, и у них всё прекрасно. Они этого не заслуживают, потому что ровным счётом ничего не сделали для того, чтобы чего-то достичь. Им всё просто так досталось, как, кстати, и Русаковой. Они не заслуживают быть в «Скандерии».
– Хорошо, – выдохнул журналист, потирая бровь. – Но как вы решились на атаку? Вы ведь понимали, что могут погибнуть люди? И они погибли, и жертв было бы намного больше, если бы не отец ненавидимой тобой Евы Долгих.
– А что он такого сделал, я не поняла? – Валя чуть сдвинула брови.
– О, это занятная история. Для наших зрителей. – Журналист снова повернулся к камере. – Андрон Долгих, прокурор, отец студентки Евы Долгих, о которой только что шла речь. Так вот, его сначала ругали за то, что он затягивал расследование и не задержал известных ему участников организации, но потом оказалось, что именно он направил к Гимназии экстренные службы, причём ещё до поступления каких-либо сигналов. Именно раннее прибытие спасателей и помогло избежать большего количества жертв. – Журналист снова развернулся к Вале. – Так как вы решились на атаку, зная, что ваши однокурсники и те, кто ни в чём не виноват, кого вы даже не ненавидите, могут погибнуть?
– Мы не хотели, чтобы кто-то погиб. – Валя снова смотрела вниз. – Это была просто смесь успокаивающих и веселящих газов. Мы просто хотели пошутить, а потом выложить видео. Я не знаю, почему всё так случилось.
Журналист остолбенел и несколько секунд молчал, выпучив глаза. Потом взял себя в руки, поправил очки и задал следующий вопрос:
– Хорошо. Что ещё всех волнует – это то, как твои же товарищи оставили тебя в зале и сбежали. То есть они фактически бросили тебя вместе с остальными.
– Это не так, – покачала головой Валя, упрямо глядя вниз.
– То есть?
– Они знали, что у меня был противогаз и я могла его надеть.
– А если бы кто-то отобрал у тебя противогаз?
– Вряд ли.
– Есть мнение, – осторожно начал журналист, – что некто специально смешал сильнодействующие эфиры так, чтобы они превратились в аллергены и токсины.
– Я ничего об этом не знаю. Это должны были быть безвредные газы, безопасные. Мы их на себе проверяли.
– А зачем тогда противогазы?
– Чтобы уйти и не попасть под действие газов.
– То есть, ты не считаешь себя виноватой в гибели твоих однокашников?
– Нет, – помотала головой Валя. Она снова говорила уверенно, как о чём-то вполне естественном. – Это вышло случайно.
– Хорошо. А как вообще появилась ваша организация? И как давно вы вместе?
– Я не знаю, когда именно она появилась, – пожала плечами Валя, глядя вниз и в сторону. – Вроде бы её создала Лера Вавилонова, ещё давно.
– Вы дружили? – быстро вставил журналист.
– Да не особо. Она очень любила выставлять своё мнение напоказ. Часто писала статьи по живописи, хотя почти в ней не разбиралась. Я вот никогда не стану писать о балете или театре, потому что мало в этом понимаю. А она всегда выкатывала свои разборы, да ещё выставляла всё так, как будто её мнение – самое важное и правильное.
– Это она хотела зачистить «Скандерию»?
– Вроде бы да, – неуверенно протянула Валя. – Она вообще часто назначала тех, кто талантливый, а кто нет.
– А что с ней всё-таки случилось?
– Я не очень знаю. В том году она сказала, что не хочет учиться рядом с теми, кого не уважает, кто не достоин быть в «Скандерии». Что стандарты школы давно изжили себя, потому что их подгоняют под детей богатых родителей. И тогда Лера перестала ходить на занятия, и её исключили. И ещё за непристойное поведение.
– И тогда она…? – Журналист выразительно поднял брови.
– Она говорила, её несправедливо исключили. Что это был протест и самовыражение, а её травят за это. Ей пришлось бы ехать домой и учиться в обычной школе, да ещё год повторить. Но я не думаю, что она хотела покончить с собой.
– То есть?!
– Она так, наверное, хотела привлечь внимание. Там же толпа собралась под эстакадой, она ведь ультиматум тогда поставила – или её восстановят, или она спрыгнет. Но на все звонки в школу никто так и не ответил. И мы… То есть, она спрыгнула.
– А другие двое художников…
– Они никогда не были в нашей компании. У них это был просто перфоманс такой – двойной «самовыпил».
– Хорошо. Как ты видишь своё дальнейшее будущее?
– Пока не знаю. Я хочу доучиться и стать искусствоведом.
Журналист объявил рекламную паузу, после которой ожидалось обсуждение интервью с Валей в студии.
– Станет она искусствоведом, как же. – Мама Истомина сложила руки на животе. – Она уж теперь, наверное, не выйдет.
– Кто знает. Видишь, говорит, что только пошутить хотели. – Отец поднялся с дивана. – Пойду сделаю чаю с бутербродами.
– Пошутить, – фыркнула Вика.
– Точно, – закивала мама. – Шутники. Явно адвокаты подучили так говорить.
– Она кого-то покрывает, – донёсся с кухни голос отца.
– Интересно, кого? – Вика с любопытством повернулась к брату.
– Понятия не имею, – буркнул Истомин, прекрасно зная, о ком шла речь. Его сестра и мама просто ещё не все ток-шоу видели, он же успел просмотреть тонну подписок, где всё и всех раскрыли.
Начался анонс очередного обсуждения атаки на «Скандерию», на экране появилось заплаканное лицо Сони Рябининой. Эксперты, дамы с идеальным макияжем и укладками и оглушительными голосами разделились на два непримиримых лагеря. Одни призывали пожалеть девочку и дать ей шанс на исправление, другие кричали о безопасности других детей и требовали максимально строго наказания.
Истомин, с трудом подавив порыв грязно выругаться, ушёл в свою комнату, хлопнув дверью. Через пару минут вошёл отец и сел рядом на старый диван.
– Это, наверное, непросто…
– А что просто?
– Да, правильно, – натужно улыбнулся отец. – Главное не усложнять, да?
– Что? – Истомин ясно видел, что отец хотел что-то сказать, но тянул.
– Тебе прислали новый контракт?
– Да, – нехотя кивнул Истомин. Он пока даже конверт не распечатал, от одной мысли о чтении этих документов становилось тошно.
– И какие условия? – поинтересовался отец.
– Не знаю пока.
Пауза снова затянулась.
– Говори как есть. – Истомин, сложив на груди руки, повернулся к отцу.
– Понимаешь, Бэлла так и не оправилась. Врачи говорят, это вряд ли когда-нибудь случится. Ей поставили искусственные суставы, но потом их надо будет заменять, она ведь растёт. – Истомин-старший поёрзал. – Вика, конечно, водит её по специалистам, недавно вот им предложили какие-то экзо-протезы. По крайней мере, Бэлла сможет передвигаться самостоятельно. Но эти штуки стоят уйму денег, и всё равно придётся покупать для них новые детали, когда она подрастёт.
– Понятно. А отец?
– Да от этого папаши помощи-то почти никакой, алименты еле-еле выбили, да и то гроши. Мы, конечно, не можем от тебя ничего требовать. Понятно, у тебя уже своя жизнь, и…
– Ладно. Пойду прогуляюсь.
– Ну что ж. Зайди за молоком, хорошо?
Младший Истомин только молча кивнул. Его мама и сестра так и сидели у экрана, обсуждая очередное ток-шоу, где снова полоскалась тема атаки на Гимназию.
Выйдя на улицу, Истомин просто побрёл куда глаза глядели. Уже несколько недель каждый день шёл дождь, солнце почти не появлялось. На Дальнем востоке затопило несколько рыбных ферм, близлежащий посёлок смыло наводнением. Но люди, потерявшие свои дома, мало кого волновали. Зато судьба деток, убивших полтора десятка человек, обсуждалась сутками.
Шлёпая по лужам, Истомин всё пытался вспомнить название затопленного посёлка. Но в памяти вспыхивали кадры, где люди ниже по течению сетями вылавливали рыбу, выращенную их соседями, вопившими от горя. Интересно, это оттуда родом Соня и Дина?
Снова Соня. И её крики о помощи. Не мог он тогда ей помочь. Вооружённый гвардейский спецназ в двух шагах. Попытайся он что-то сделать, их бы обоих моментально уложили. Правда, его первым, но и ей бы досталось.
Или всё таки мог? Не тогда, когда уже было поздно. А раньше. Ведь это же ясно как день. Дина с Соней особенно и не скрывали, что связались с этими вавилонцами. И что он мог для них сделать? Выдать? Написать донос? Вообще-то, инструкции именно это и предписывали. И потом, может быть, именно это их и спасло бы?
Или нет? Их бы исключили. И куда бы они отправились? Может быть, в спецшколу, где их хорошенько перевоспитали. А может, и наоборот, стало бы только хуже. Они бы озлобились, перестав верить людям. Из-за него, из-за его доноса. И их таланты пропали бы зря. Впрочем, они и так теперь пропали.
Истомин прошёл вдоль широкого проспекта, где старомодные автомобили рассекали волны мутной жижи, окатывая брызгами редких прохожих. Впереди весь тротуар заняла огромная лужа. Как можно аккуратнее перешагнув низкие кусты самшита и хлюпая по траве, Истомин кое-как добрался до другого края газона, обошёл светлый жилой дом, на стенах которого бурыми кругами расползались мокрые разводы, свернул во двор. Пересёк детскую площадку. Песочницу залило полностью, так что она стала похожа на маленький бассейнчик. Качели, турники и лазалки подмыло дождями, и часть из них опасно накренилась.
Обойдя розовый дом, от влаги ставший лиловым, Истомин вышел к улице, за которой простиралась промзона, скрытая белёсым мокрым туманом. Перебежав дорогу и полностью промочив ноги, Истомин прошёл мимо череды складов и гаражей и поднялся по ступеням металлического моста над железной дорогой, по которой, оглушительно стуча колёсами, курсировали заводские электросоставы с цистернами и грузовыми вагонами. Мост гулко вибрировал под ногами, пока очередной поезд не скрылся в тумане.
Пройдя несколько метров, Истомин заметил впереди что-то тёмное. В тумане казалось, что на перила моста кто-то бросил клубок чёрных канатов. Осторожно подойдя ближе, Истомин рассмотрел человека в тёмной одежде, сидящего на скамейке. Подогнув одну ногу, тощий подросток навалился на перила, просунув сквозь решётку руки почти по плечи, так что они плетьми болтались снаружи. Голова в чёрном капюшоне упёрлась подбородком в перила, лбом – в прутья высокого ограждения.
Истомин замедлил шаг, но заметив движение руками, понял, что подросток находился в сознании и вряд ли нуждался в помощи. РП-8 явно не мог бы называться местом, где приветствуется повышенное внимание к подросткам в тёмных капюшонах. Так что Истомин молча прошёл мимо.
– Могли бы поздороваться, – произнёс голос Агнессы Русаковой.
Истомин обернулся. Русакова вытащила руки из-за прутьев решётки и выпрямилась. Подождала, пока Истомин подошёл вплотную и рассмотрел её лицо. Не отшатнуться было трудно. Она стала выглядеть ещё более жутко, хотя дальше вроде бы некуда.
– Что, нравится? – Агнесса улыбнулась, показав острые двойные клыки. От натяжения почти прозрачной белой кожи сквозь чёрно-фиолетовые круги у глаз проступили тёмные паутины сосудов. Русакова похудела, так что выпирали скулы и челюсть. Хотя куда ей худеть, она и так была совсем тощей. Теперь, пожалуй, весит килограмм тридцать, не больше. Только зубы и глаза остались.
– Как вы? – ответил Истомин вопросом на вопрос.
– Существую. А как вы?
– Как вы здесь оказались? Снова составляете компанию отцу?
– Компанию, – жутко улыбнулась Агнесса, откинувшись к ограждению. – Мне, увы, нельзя оставаться одной. Мало ли что. Но сидеть со мной некому, у всех дела. Вот меня и притащили сюда.
– Ваш отец будет волноваться, когда увидит, что вы ушли.
– Это ваш отец будет волноваться, когда увидит, что вы ушли, – усмехнулась Русакова. Потом склонила голову набок. – Что, муки совести? Переживаете, что не уберегли малютку Сонечку?
Чтобы не влепить ей оплеуху, Истомин сжал кулаки. В ушах застучало.
– Вам её жалко, – протянула Агнесса.
– А вам нет?
– Меня никто никогда не жалел, – медленно произнесла Агнесса, глядя на Истомина снизу вверх. – Почему я должна кого-то жалеть?
Даже при всей худобе было отчётливо видно, как натужно поднимались и опускались складки на чёрной куртке Агнессы. Она дышала бесшумно, но даже это ей явно давалось с трудом.
– Вы вернётесь в школу в этом году? – спросил Истомин, надеясь на отрицательный ответ.
– Конечно, вернусь. Не пропускать же веселье.
– Какое веселье? – Истомин против воли весь напрягся.
– Прыг-скок через порог, – пробормотала Агнесса, задумчиво глядя мимо него. Потом насмешливо спросила: – Вы, что, думали, в сказку попали? Как Иванушка-дурачок?
Если он всё-таки отвесит ей оплеуху, об этом, пожалуй, никто не узнает. Отогнав эту мысль, Истомин сглотнул и спросил:
– Как Грибницкий?
– Сносно. Он, кстати, тоже вернётся. Крепкий старичок, всем бы так. Молодые вот не выжили. Да, а их вам жалко? Например, Еву? Она в коме, у неё всё тело в нарывах. А Тоня осталась без голоса. Ещё без запахов и вкусов. Лиза ослепла на один глаз и облысела. У Арнольда память отшибло и ноги отнялись, а Тимур теперь – глухой заикающийся эпилептик. А мне повезло, я давно противоаллергенные принимаю. Только вот от токсинов они не спасут. А вы продолжайте жалеть Сонечку.
То, как Агнесса произносила это имя, только усиливало желание влепить ей пощёчину.
Русакова с трудом поднялась на ноги, пошатнулась, ухватилась за решётку и пару секунд стояла, прикрыв глаза. Потом натужно вдохнула и хрипящим шёпотом сказала:
– Вы спрашивали, как я. Никак. Нет больше ничего. Вытравили. До свидания.
Осторожно разжав белые пальцы и отпустив прут решётки, Агнесса секунду стояла прямо, сохраняя равновесие, потом потихоньку пошла по мосту прочь от Истомина. Старый железный мост обычно отзывался гулкой дрожью на любые прикосновения, но Агнесса, казалось, ступала бесшумно. Даже капли дождя стучали громче, чем её шаги. Видимо, она похудела настолько, что ей не хватало веса, чтобы заставить мост хоть как-то откликаться на её присутствие.
Когда тощая фигурка растворилась в густом мокром тумане, Истомин развернулся и почти побежал. Вернувшись домой, он подпишет новый контракт и отправит в «Скандерию». Не пропускать же веселье.
