Текст книги "Меткий стрелок. Том III (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Солдат и жандармов нагнали – видимо не видимо. Везде стояло оцепление, губернатор наш, Великий князь Сергей Александрович, целую ночь не спал, готовил торжества. Говорят, было какое-то предупреждение о провокациях.

Я заулыбался. Сработала моя анонимная телеграмма.

– Ну так что же насчет экскурсии?

Поляков ответил взглядом уверенным, его губы растянулись в тонкой, едва заметной ответной улыбке. Он понял мой вызов.

– Можно и без Ходынки, раз туда далеко ехать…

– Разумеется, мистер Уайт, – наконец, произнес банкир. – Это можно устроить. Что хотите сначала посмотреть? Кремль, Тверскую?

– Хитровку – коротко ответил я.

Глава 24

Автомобиль, послушный руке Полякова, свернул с широкой Мясницкой в лабиринт узких, тесных переулков. Сначала еще попадались приличные дома, пусть и потрепанные временем, но постепенно их сменяли покосившиеся лачуги, сбитые из неструганых досок, заваленные мусором и гниющими отходами. Каменные мостовые исчезли, уступив место разбитым булыжникам, а кое-где и вовсе размокшей, липкой грязи, смешанной с конским навозом и человеческими нечистотами. Воздух стал плотным, тяжелым, пропитанным запахом гнили, дыма печных труб, перегара и чем-то еще, более острым и едким, что, казалось, разъедало легкие. Я ощущал его на языке, чувствовал, как он въедается в поры кожи.

Хитровка была не просто грязной, атмосфера была давящей. Здесь не было ни одного приличного здания, ни одного живого дерева, только почерневшие стены домов, облупившаяся штукатурка, разбитые окна, заткнутые тряпками. Дворы-колодцы, прежде скрытые за массивными воротами, теперь открывались во всей своей неприглядности – тесные, забитые мусором и подгнившими деревянными поленницами. Натуральный Петербург Достоевского.

Я вспомнил, как очень давно, в прежней жизни читал воспоминания Станиславского, о его посещении этой улицы. В самом центре Хитровки был университет для босяцкой интеллигенции. Был там образованный, воспитанный, юноша, умевший говорить на многих языках, так как прежде был конногвардейцем. Прокутив своё состояние, как это бывает, попал на дно, откуда ему, однако, удалось на время выбраться и вновь стать человеком и даже жениться, носить мундир. Но очень уж хотелось пройтись ему вновь по Хитровке, показать этот самый мундир. И вот, во время служебной командировке в Москву прошелся он по Хитрову рынку, поразил всех и… навсегда остался там, без всякой надежды когда-нибудь выбраться оттуда. Меня это очень впечатлило в свое время. Отогнав воспоминания, я осмотрелся.

По сторонам сновали люди, их движения были быстрыми, нервными. Худые, бледные лица, ввалившиеся глаза, одетые в рваные, грязные одежды. Среди них мелькали беспризорные, совсем еще дети, лет семи-десяти, которые, словно маленькие призраки, бесшумно появлялись из подворотен и исчезали, растворяясь в лабиринте переулков. Они были повсюду, их грязные руки протягивались за милостыней, их глаза, наполненные голодом и отчаянием, с жадностью впивались в нас. Когда автомобиль, несмотря на медленный ход, попытался ускориться, за нами опять началась гонка. Десятка два беспризорных, босых, в лохмотьях, припустили следом, выкрикивая что-то неразборчивое.

Поляков, сидевший за рулем, был бледен. Его губы сжались в тонкую линию, скулы резко обозначились. Крепко сжимая рычаг управления, он только старался смотреть на дорогу, чтобы не видеть ничего, что происходит по сторонам. Каждым движением он выражал напряжение и тревогу. Я видел, как его пальцы, унизанные золотыми перстнями, побелели от усилия. Ему было явно не по себе в этом районе.

Я же, пока Поляков был занят управлением воспользовался моментом. Незаметно достал из своего саквояжа ремень с кобурой. Мой верный Кольт Миротворец. Секунда, и ремень был уже на поясе, скрытый под пальто. Внутри меня разлилось странное чувство азарта.

– Ну теперь мы посмотрим, какой ты на прочность, Соломоныч – пронеслось в моей голове.

– Куда дальше ехать? – спросил Поляков, бросив быстрый взгляд назад. Пролетка с охраной, которая ехала за нами из особняка, давно отстала. Мы были одни.

Я тоже оглянулся. Беспризорные, словно стая голодных псов, отстали. Их голоса затихли, растворившись в общем шуме Хитровки. Я увидел трактир. Его вывеска, написанная кривыми, выцветшими буквами, гласила: «Каторга». Она была выцветшей, словно кровь, которая давно высохла, но от нее все еще веяло чем-то зловещим. Под вывеской висела поблекшая, резная фигура каторжника в цепях, с киркой в руке. Символично.

– Остановите здесь, – сказал я, указывая на трактир

Поляков вздрогнул. Его лицо стало еще бледнее.

– Автомобиль разберут на части, – взмолился он, его голос был глухим, почти отчаянным. – За пять минут ничего не останется!

– Не успеют, – спокойно ответил я, хотя внутри меня все сжималось от предвкушения. Мне хотелось самому себе провести проверку на прочность.

Автомобиль резко остановился, из дверей «Каторги» хлынула толпа. Человек тридцать, не меньше. Это были местные, завсегдатаи этого злачного места. Их лица были грубыми, опухшими от пьянства, глаза – мутными, в них читалась привычная агрессия. Здесь было полно фартовых – сапоги гармошкой, золотые фиксы во рту… Они стояли, образуя плотное кольцо вокруг автомобиля, их взгляды жадно скользили по нам, оценивая, сколько можно с нас взять.

Я вышел первым. Спокойно, словно выходя на прогулку в Центральном парке. В руке у меня была трость, но я не держал ее как оружие, скорее как аксессуар. Длинными, неторопливыми шагами я направился к дверям трактира, оттесняя зевак и бандитов одним лишь взглядом и движением трости. Толпа расступилась, словно вода перед кораблем. Никто не осмелился меня остановить. Может, дело было в моей решимости, может, в отсутствии страха, которое они так привыкли видеть в своих жертвах. Я не знаю. Но они отступили.

Бледный Поляков, словно тень, шел следом за мной, его шаги были неуверенными, а взгляд мечущимся. Лицо банкира было покрыто испариной, а руки дрожали. Я почувствовал, как он боится за себя, свой автомобиль, деньги… Да, это тебе не на приеме у генерал-губернатора автомобилями хвастать.

Мы вошли в «Каторгу». Двери за нами закрылись, отрезая нас от внешнего мира, от дневного света. Внутри царил полумрак, густой, вязкий, словно кровь, застывшая в жилах. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом дешевой сивухи, кислого пива, немытых тел. Стены, почерневшие от времени и грязи, казалось, впитали в себя все пороки этого места. На потолке висела массивная деревянная люстра, грубо сколоченная из неструганых досок. На ней, словно глаза мертвецов, горели оплывшие свечи, их тусклый свет едва пробивался сквозь полумрак, отбрасывая на стены причудливые, движущиеся тени.

За столами, сколоченными из толстых досок, сидели люди. Воры, пьяницы, уголовники, бродяги – все были здесь, в этом аду. Они сидели неподвижно, застыв в своих позах, и все, до единого, уставились на нас. Стояла полная, оглушающая тишина.

Я, не обращая внимания на эти взгляды, прямиком направился к стойке. Она была неряшливая, покрытая въевшейся грязью, и за ней торчал трактирщик, по национальности скорее татарин или башкир. Он был огромен, лыс, с широким, плоским лицом, которое, казалось, высечено из камня. Его глаза, узкие и хитрые, были черными, как уголь. На лице не было ни одной эмоции, он просто смотрел на нас, ожидая.

Я достал из кармана серебряный рубль и бросил его на стойку. Звонкая монета, ударившись о дерево, прокатилась по грязной поверхности и остановилась у самого края. Трактирщик, не меняя выражения лица, медленно поднял руку, повертел его в пальцах, попробовал на зуб.

– Чего изволят, господа? – спросил он, и его голос был низким, глухим, словно рычание зверя.

В этот момент, словно по сигналу, к стойке направилась группа воров. Их было пятеро. Они шли медленно, неторопливо, вразвалочку, словно хозяева этого места. Взгляды наглые, вызывающие. Впереди шел главарь. Он был колоритен. Мужичище под пятьдесят, похожий на дубовый корень, вывороченный бурей: корявый, жилистый. Лицо – история его жизни в шрамах: продольный шрам через левую бровь, второй короткий у виска. Щеки изрыты оспинами, а нос не раз переломлен, уши сломаны, словно у борца. Глаза – два бурых уголька, маленькие, глубоко посаженные, блестели из-под нависших век хищным, цепким блеском. Смотрел он редко, но метко, и кажется, видел не только то, что перед ним. Одет был с претензией на купеческий шик, но со своим флером. Не пиджак, а длинный, чуть потрепанный сюртук поверх жилетки из добротного драпа. На жилетке – тяжелая серебряная цепь от карманных часов, сами часы он давно видимо пропил, но цепь оставил – для фасона. Брюки заправлены в сапоги со сборками, так называемые «бутылки», потертые, но крепкие. На голове – поношенная кепка. В его руке не было оружия, но движения и походка говорили о скрытой силе и о привычке к насилию.

– О, батюшки! – произнес главарь, его голос был громким, наглым. – Кого это к нам занесло? Барашки сами в стойло пришли, смотрю. Зачем, пожаловали, господа хорошие? Золота тут, может, поискать решили? Или просто на огонек заглянули?

Он подошел ближе, его взгляд остановился на Полякове.

– Эй, ты, барчук! Пальту скидывай! Сам знаешь, правила тут простые. Начнешь артачиться – хуже будет. Порежем на ремни.

Главарь, наслаждаясь своей властью, протянул руку к жилету Полякова и достал золотые часы на цепочке. Они были массивными, богато украшенными. Он открыл крышку, полюбовался, словно это уже был его собственный трофей.

– Красивые – сказал он, обращаясь к подельникам, потом обратно повернулся к Полякову. – Забираю. Ты себе еще таких накупишь.

Поляков, испуганный, метнул на меня взгляд, его глаза умоляли о помощи.

– И что теперь делать? – прошептал он, его голос был едва слышен.

– Я сейчас все решу, – мой же голос был спокоен.

Я сделал шаг вперед, перехватив главаря за руку. Он попытался выдернуть ее, но моя хватка была железной. Я посмотрел ему в глаза, и в моем взгляде не было ни страха, ни сомнений.

– Положь на место, фартовый! – сказал я

Мгновенно, словно по волшебству, я достал из-под пальто свой Кольт. Холодный металл блеснул в тусклом свете свечей. И, не давая главарю опомниться, я воткнул ствол прямо в его правый глаз.

Он застыл. Его глаза расширились от страха, шрам на лице дернулся. Толпа, что окружала нас, замерла. Тишина. Звенящая, мертвая.

– Вы тут все быстрые, – произнес я, мой голос был ровным, без единой эмоции. – Но я быстрее.

В этот момент я заметил, как второй бандит, стоявший рядом с главарем, выхватил финку. Клинок блеснул в воздухе. Я, не отрывая взгляда от главаря, лишь слегка покачал головой.

– Я сказал – быстрее, – повторил я, стреляя вверх

Грохот. Свеча на люстре, та, что была ближе всего ко мне, взорвалась, рассыпав искры, и погрузив часть трактира в тень. Второй выстрел, третий, четвертый… Я стрелял по каждой свече на люстре, гася их одну за другой, успевая держать на мушке главаря, каждый раз возвращая Кольт к его глазу. Комната погружалась во мрак, лишь тусклый свет проникал из щелей, из дверей. Все замерли.

– Ну, что будем делать, господа? – спросил я, когда последняя свеча погасла, и трактир погрузился в почти полную темноту.

Лицо главаря было белым как мел, он тихо произнес отступая, – Отдыхайте, вас никто не потревожит!

Все они впятером, потеряв всякую спесь, начали медленно отходить от стойки, поднимая руки вверх, словно сдаваясь. Не прошло и минуты как хитровцы растворялись в темноте, их тени скользили по стенам, исчезая в лабиринте грязных столов.

* * *

Автомобиль, дернув и фыркнув, рванул прочь от зловонной пасти «Каторги». Запах бензина, смешиваясь с едким амбре трущоб, наполнил легкие, отзываясь горечью на языке. Поляков, все еще бледный, сосредоточенно смотрел на дорогу, его пальцы мертвой хваткой вцепились в рычаг управления.

– Ошибся я в вас, Итон, серьезно ошибся. Ствол в глаз Ивану Большому! Вы понимаете, с кем вы там имели дело⁈ Это же первейший хитровский туз!

Мы вырвались из лабиринта Хитровки, оставив позади ее грязь, отчаяние и криминальную анархию. Но я не желал о визите. Во-первых, здорово осадил Полякова, который возомнил себя местным царьком. Во-вторых, немного лучше понял «глубинную» Россию.

– Вы с ума сошли, мистер Уайт, – продолжал переживать Поляков, когда мы выехали на более широкую улицу. Его голос был глухим, срывающимся. – Это же… это же чистейшее безумие!

Мое сердце, до этого бившееся в каком-то безумном ритме, теперь возвращалось к привычному покою.

– А кто он такой, ваш Иван Большой? – спросил я, разглядывая прохожих. – Обычный бандит, привыкший к безнаказанности. Таких я на Юконе сотнями видел. А то и похлеще. Они понимают только язык силы. И страха. Я ему продемонстрировал и те другие.

Поляков резко дернул рычаг, чуть не задев пролетку с дамами. Те, испуганно вскрикнув, бросили на нас гневные взгляды.

– Он не просто бандит, мистер Уайт! – почти выкрикнул банкир, его голос дрожал. – Иван Большой – это царь Хитровки! Он держит все притоны, все воровские артели, все подпольные мастерские! Он связан с полицией, с городовыми, даже с некоторыми чиновниками. Его никто не трогает, понимаете? Он – неприкасаемый. А теперь вы угрожали ему, унизили при всех!

– И что? – пожал я плечами. – Что он сделает? Пошлет своих оборванцев меня убивать? Пусть попробует. За такую попытку, я вернусь обратно в Каторгу и их всех вычищу до последнего, как тараканов. И его заодно самого. Верите?

Поляков кинул на меня обеспокоенный взгляд, кивнул.

– Вы говорите об этом так спокойно… Но вы не понимаете московских порядков!

– Если я решу остаться в Москве, то ни вашей Хитровки, ни вашего Ивана Большого здесь не будет. Я наведу свой порядок. Везде.

Лазарь Соломонович снова посмотрел на меня с таким выражением, словно видел перед собой сумасшедшего. Его глаза, обычно хитрые и проницательные, сейчас были полны недоверия и страха.

– Наполеоновские планы, – пробормотал он, качая головой. – У вас, мистер Уайт, настоящие наполеоновские планы. Но так нельзя. Это слишкоме опасно. Вы рисковали не только своей жизнью, но и моей! Стрельба в «Каторге» может дойти до властей. До губернатора. А у Великого князя Сергея Александровича не самое лучшее отношение к публичным дебошам, тем более в его владениях.

– Пусть доходит, – безразлично сказал я. – Мне скрывать нечего. Я защищал себя, защищал вас. Что вы хотели, чтобы он нас ограбил и убил? Или вы полагаете, что закон бы нас защитил там? В этой вашей «Каторге»?

Поляков промолчал, его взгляд блуждал по улице. Он явно не знал, что ответить. Мы проехали еще несколько кварталов, и город начал меняться. Грязь и разруха сменились более чистыми улицами, дома стали добротнее, богаче. Появились скверы, украшенные коваными решетками, и элегантные дамы в меховых горжетках. Москва, казалось, делилась на два совершенно разных мира, и мы только что вырвались из одного, чтобы попасть в другой.

Наконец, автомобиль свернул на широкую, усаженную деревьями улицу. Это был Тверской бульвар. Солнце, пробившееся сквозь легкие облака, заливало улицу золотистым светом. Здесь не было ни суеты, ни шума, ни грязи Хитровки. Только тишина, покой и достоинство. Вдоль бульвара тянулись величественные особняки, каждый из которых был произведением искусства, воплощением богатства и вкуса.

– Мы приехали!

Я усмехнулся:

– Не передумали приглашать меня к себе домой? Еще не поздно отказаться – я возьму извозчика и доберусь до Дюссо.

Поляков тяжело вздохнул, произнес:

– Не передумал. Добро пожаловать.

Глава 25

Трехэтажный особняк из красного кирпича и светлого камня возвышался над бульваром, словно маленький дворец. Его фасад был украшен лепниной, коваными балконами и широкими арочными окнами, за которыми виднелись тяжелые бархатные портьеры. Крыша, покрытая темным шифером, была увенчана несколькими остроконечными башенками, а по бокам возвышались массивные дымоходы, из которых лениво тянулся тонкими струйками дым. Входная группа, с широкой мраморной лестницей и двумя массивными колоннами, была украшена резными деревянными дверями, за которыми, как мне показалось, скрывался целый мир.

– Это мой дом, – произнес Поляков, его голос звучал уже увереннее, в нем вновь появились привычные нотки гордости. – Добро пожаловать.

Чернявые парни, что ехали за нами в пролетке, а потом отстали – уже приплясывали перед дверью. Они тут же обрушили на Лазаря кучу вопросов – банкир их мигом оборвал:

– Позже с вами разберусь, бездельники! Занесите багаж.

Мы поднялись по широкой, мраморной лестнице. Ее ступени, отполированные до блеска, отражали свет, лившийся из высокого окна, украшенного витражом. Внутри особняка царила тишина, лишь изредка нарушаемая легким шелестом шагов прислуги. Вестибюль был просторным, залитым мягким светом. На стенах висели картины в массивных золоченых рамах, изображающие сцены охоты и старинные портреты. Пол был покрыт толстым, мягким ковром, по которому ноги ступали бесшумно.

Поляков, казалось, преобразился. В его походке появилась уверенность, в глазах – привычная хватка. Он был хозяином этого дома, этого мира.

– Прошу вас, мистер Уайт, – произнес он, указывая на высокую, двойную дверь. – Входите.

Мы прошли в огромный парадный зал. Его стены были отделаны темными деревянными панелями, украшенными резьбой. На потолке, с которого свисала хрустальная люстра, сияли десятки свечей, отбрасывая на стены и пол мягкие, золотистые блики. Посередине зала стоял массивный рояль, черного дерева, с инкрустацией из перламутра. Его крышка была поднята, и блестящие белые клавиши манили прикоснуться. В углу горел камин, его пламя весело потрескивало, согревая воздух. Кучеряво живет Поляков…

У камина стояла женщина. Ее фигура, высокая и стройная, была облачена в элегантное вечернее платье из темно-зеленого бархата, украшенное кружевом и вышивкой. Длинные, каштановые волосы были собраны в высокую прическу, из которой выбивались несколько локонов, мягко обрамляя лицо. Кожа ее была бледной, аристократичной, а глаза, большие и темные, смотрели с легкой усталостью, но с несомненным достоинством. Это была не та яркая, эмоциональная красота, что поразила меня в Беатрис, но ее облик излучал утонченность, сдержанность и некую внутреннюю силу. Судя по всему, ей было около сорока пяти, возможно, чуть меньше. На ее шее, казалось, не было крупных украшений, но тонкая нить жемчуга едва заметно поблескивала, добавляя облику изысканности.

– Ада, моя супруга, – произнес Поляков, подойдя к ней и мягко поцеловав ее руку. – Позволь представить тебе нашего гостя. Мистер Итон Уайт из Америки. Да, да, тот самый…

Женщина посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло легкое удивление, затем она вежливо, но сдержанно улыбнулась.

– Мистер Уайт, – произнесла она, ее голос был низким, приятным, с легким оттенком усталости. – Рада приветствовать вас в нашем доме. Лазарь много о вас рассказывал.

– Взаимно, мадам, – ответил я, слегка склонив голову и поцеловав ее тонкую руку. Ее кожа была прохладной и нежной, с легким ароматом фиалок.

– Прошу прощения за некоторую задержку, – произнес Поляков, его взгляд метнулся ко мне, и я понял, что он имеет в виду Хитровку. – У нас было небольшое, так сказать, приключение.

Ада лишь слегка приподняла бровь, но ничего не сказала. Она была явно не из тех женщин, что задают лишние вопросы.

– Лазарь Соломонович, – мягко сказал я, – мне хотелось бы умыться, сменить одежду.

– Разумеется, разумеется! – засуетился банкир, махнув рукой.

В тот же миг из тени, словно из ниоткуда, появился лакей. Высокий, худощавый молодой человек в белоснежных перчатках и идеально отглаженном фраке. Его лицо было совершенно бесстрастным, но в движениях читалась безупречная выучка.

– Ваш слуга, мистер Уайт, – произнес Поляков. – Зовут его Петр. Он будет в вашем полном распоряжении.

Петр, склонив голову, взял мой саквояж.

– Позволил себе подготовить ванну, – произнес он, его голос был тихим, ровным. – Разрешите проводить вас.

Я кивнул, и Петр повел меня по широкой лестнице на второй этаж. Коридоры были светлыми, украшенными гравюрами. Моя комната оказалась просторной, с высоким потолком, широкой кроватью, обитой шелком, и массивным гардеробом.

– Уборная здесь, – Петр открыл дверь, и я увидел мраморную ванну, наполненную горячей водой, из которой поднимался пар. Рядом стоял столик с полотенцами и душистым мылом. Были даже флаконы с одеколоном. Все было продумано до мелочей.

Я кивнул, и Петр, не произнеся ни слова, исчез, словно тень. Оставшись один, я сбросил с себя пальто, жилет, снял ремень с кобурой, положил кольт на прикроватный столик. Затем поразмыслив, сначала разрядил револьвер, почистил его. Оружие требует ухода. Потом разделся и погрузился в горячую воду. Я чувствовал, как усталость покидает меня, как тепло проникает в каждую клеточку тела. В голове проносились мысли – Россия, опасная, непредсказуемая, но такая манящая.

После ванны я оделся в свежий костюм, который уже ждал меня на кровати. Петр, словно призрак, появился из ниоткуда, чтобы помочь мне завязать галстук. Он был идеальным слугой – невидимым, но всегда готовым услужить. Здорово Поляков дрессирует людей.

– Господин Уайт, – произнес Петр, – Лазарь Соломонович просил передать, что для вас приготовлен отдельный рабочий кабинет. Он находится в конце коридора.

Я пошел по указанному направлению. Кабинет оказался просторным, с высокими окнами, выходящими во внутренний двор. В нем царила тишина, лишь изредка нарушаемая тиканьем часов на стене. На столе, что меня особенно порадовало, стоял телефон, а в углу весело потрескивал камин, отбрасывая на стены и пол мягкие, красные блики.

Я сел за стол, положил на него блокнот. Мои мысли, до этого блуждавшие где-то далеко, вновь сосредоточились на делах. Нужно было обдумать стратегию. Еврейские банкиры и староверы-промышленники. Вот, кто мне нужен был в Москве. Каждый должен был занять свое место в будущей игре.

Поляков. Иван Большой. Сергей Александрович. Все они были частью этой сложной, запутанной игры, в которой я должен был занять свое место.

Едва я успел раскрыть блокнот и начать рисовать пересекающиеся круги, как в дверь тихо постучали.

– Войдите, – сказал я.

Дверь открылась, и на пороге появился Поляков. Глаза страдальческие, в руках мнет бумажку.

– Нас вызывает к себе полковники Трепов. Обер-полицмейстер Москвы. Вот, прислал записку.

Банкир показал мне издали бумажку.

– Быстро ему доложили – пожал плечами я – Что же… Идите, раз надо.

– А вы⁈

– У меня другие планы. Хочу пройтись по Москве, заглянуть на Красную площадь.

– Так нельзя! Трепов очень мстительный. Настоящий держиморда из Ревизора Гоголя.

– Видите ли, Лазарь Соломонович, я иностранный подданный. Приказывать мне Трепов не может. Если полковнику что-то надо – пусть является сам.

Поляков побледнел.

– Это все плохо кончится!

– Об этом и речь! – я встал, заглянул в глаза банкира – Держиморды во власти всегда плохо кончают. Впрочем, подданным от этого не легче.

– Что же делать⁈

– Менять правящий класс. Да вы и сами понимаете это. Где-то глубоко внутри. Мало заработать миллионы, креститься, получить своими огромными пожертвованиями личное дворянство… Все это не гарантирует вам, ни-че-го. Любой Трепов может сломать вам и вашим близким жизнь по щелчку пальцев. А если верить, товарищам марксистам – все должно быть ровно наоборот. Деньги рождают власть.

– Опасные речи ведете!

– Отнюдь. Буржуазная революция – неизбежна. Чем больше будет богатых банкиров, промышленников, тем больше они будут хотеть власти. Рано или поздно ее получат. Надолго ли? И какой ценой? Вот в чем вопрос.

– По Марксу после буржуазной революции, победит пролетариат, что осознает свои права и задачи. Вы и в это верите?

– Нет, не верю – я подошел к камину, поворошил кочергой угли – Равенство и братство невозможно. Если вдруг социалисты, скажем самые фанатичные из них, получат власть – а это я, кстати, вполне допускаю – то они сразу начнут строить кастовое общество. Увы, иерархия – врожденная потребность человека. В силу плановой, административной экономики, без свободного капитала, без частной собственности, я тоже не верю. Бюрократия все убивает. Но нам и не нужно думать так далеко – будет ли в мире коммунизм или нет… Я считаю, что построить буржуазную Россию с конституцией, выборным правительством вполне возможно.

Банкир тяжело сел в кресло, задумался. И явно не о Трепове. Пока он размышлял, я взял записку из его рук.

Бумага, плотная, гербовая, была написана каллиграфическим почерком, но слова, напечатанные на ней, были сухими, официальными.

«Милостивый государь, Лазарь Соломонович! Прошу незамедлительно прибыть ко мне. Это в ваших интересах. И захватите своего иностранного гостя. Трепов».

Нет, мне точно идти с Поляковым не надо. Обер-полицмейстер начнет нам выговаривать, вспылю, неизвестно, чем все это закончится.

– Что же… – Поляков, наконец, очнулся – С Треповым я все решу, он очень любит деньги…

– Все компенсирую – отмахнулся я – А вы соберите ка на днях самых крупных московских тузов. Рябушинских, Морозовых, кто там еще…

– Итон, вы хотите моей смерти!

– Все умрем. Но как говорят в Японии – «Путь самурая – это смерть»

* * *

Едва за Лазарем Поляковым закрылась дверь моего временного кабинета, я почувствовал странное облегчение. Он ушел, и вместе с ним на время исчезло ощущение нарастающего напряжения, которое неизбежно возникало в его присутствии. Его хватка, его проницательный взгляд, его постоянная потребность в контроле – все это давило, сковывало. А сейчас, оставшись один, я ощутил прилив почти мальчишеской свободы. За окном, в распахнутую створку, врывался свежий, еще прохладный, но уже по-весеннему душистый воздух Москвы. Пахло влажной землей, распускающимися почками и какой-то неуловимой сладостью, которую я, прожив столько лет вдали от Родины, уже и позабыл.

Я быстро завязал галстук, поправил воротник. Пальто оставил в прихожей – погода позволяла. Взяв свою верную трость и спустился вниз, где Петр, уже ждал, чтобы открыть входную дверь и провести щеточкой по плечам пиджака.

– Желаете, чтобы я вызвал вам экипаж, господин Уайт? – поинтересовался он

– Нет, – ответил я, – Пожалуй пройдусь пешком. Хочу подышать Москвой, почувствовать ее.

Лакей едва заметно приподнял бровь, но ничего не сказал, лишь склонил голову и распахнул дверь.

Я вышел на Тверской бульвар. Весна в Москве была в разгаре, и город, казалось, просыпался от долгого зимнего сна. Солнце, хоть и бледное, но уже греющее, пробивалось сквозь молодую листву деревьев, распускающихся нежными, клейкими почками. Воздух был наполнен щебетом воробьев и какой-то особой, звенящей тишиной, которая бывает только когда пробуждается природа. На бульваре, ухоженном, с подстриженными кустами и аккуратными скамейками, гуляли люди.

Москвичи, в отличие от петербуржцев, казались более открытыми, менее чопорными. Их лица были оживленными, их разговоры – громкими, эмоциональными. Попадались мне и молоденькие курсистки, спешащие куда-то по своим студенческим делам, их шляпки, украшенные искусственными цветами и перьями, кокетливо покачивались при каждом шаге. Они были одеты в строгие, но элегантные платья, их юбки, чуть укороченные по моде, обнажали изящные ботильоны. В их глазах читалась какая-то особая, девичья непосредственность, смешанная с амбициями и жаждой новой жизни. Они смеялись, перешептывались, бросали заинтересованные взгляды на проходящих мимо молодых людей, и я ловил себя на мысли, что с интересом разглядываю их, отмечая каждую деталь их нарядов, каждую живую эмоцию на их лицах.

Мимо проезжали собственные экипажи, запряженные холеными рысаками. В них сидели замужние дамы, их платья, сшитые по последней европейской моде, были украшены уже перьями. Они не спешили, лишь изредка бросая взгляды на прохожих, словно оценивая их.

Я шел не спеша, наслаждаясь каждым мгновением. Тверская улица была широкой, многолюдной. Доходные дома, магазины, трактиры – все это пестрело вывесками, написанными старым, витиеватым шрифтом. Запах свежей выпечки смешивался с ароматом духов, конского навоза и угольного дыма. Жизнь кипела, бурлила, неся в себе какой-то особый, неспешный, но уверенный ритм.

Вскоре я увидел отделение почты. Кирпичное здание с массивными окнами, украшенными коваными решетками. Здесь царила особая атмосфера – люди спешили, их лица были сосредоточенными, а голоса – тихими. Я зашел внутрь. Очередь у окошек была небольшой, и я быстро добрался до свободного места.

– Мне нужно отправить несколько телеграмм в Соединенные Штаты, – сказал я, обращаясь к почтмейстеру, пожилому мужчине в форменном мундире, с аккуратными бакенбардами.

– Пожалуйста, – ответил он, протягивая мне бланк. – Заполните.

Я быстро написал несколько коротких, телеграмм. Марго, мистеру Дэвису, Кузьме. Сообщил о своем благополучном прибытии и скором возвращении. Утомлять подробностями не стал, да и не все можно было доверить телеграфу.

Отправив сообщения, я продолжил свой путь. Тверская вывела меня к Моисеевской площади, которая в будущем станет Манежной. Кстати, сам павильон – Экзерциргауз – вполне присутствует в городском пейзаже.

И здесь город предстал передо мной во всей своей мощи и величии. Площадь была большой, широкой, и с нее открывался вид на Кремль. Жизнь тут била ключом. Стояли торговые ряды, во многих лавках продавали добычу охотников – дичь и птицу. Чего тут только не было. Тетерева, рябчики, глухари, куропатки, утки…

Запах капусты, моченых яблок, соленых огурцов, рыбы смешивался с ароматом трав, меда. Здесь можно было найти все, что угодно, от простых крестьянских продуктов до редких деликатесов. Люди сновали туда-сюда, их голоса сливались в один, мощный, непрерывный гул. Уличные торговцы, зазывалы, покупатели – все это создавало неповторимую атмосферу московского торга. Я наблюдал за этим миром, и мне казалось, что я вижу здесь, в этом шуме и гаме, самую суть России. Страна крестьянская. И торговая.

У входа на Красную площадь, рядом с Воскресенскими воротами Китай-города, стояла легендарная Иверская часовня – одна из самых почитаемых святынь Москвы. Разумеется, я не смог пройти мимо. Во время революции и сразу после ее разграбят и снесут, список с Иверской иконы Божией Матери, привезённый с Афона аж в 17-м веке, пропадет. Зашел, поставил свечку.

Идя дальше по площади, наконец, разглядел его – Кремль. Громада красного кирпича, вздымающаяся над городом, внушала трепет. Я почему-то думал, что стены будут в старом стиле – белыми. Но нет, красный и почти новый. Кирпич был более «свежим», менее выветренным, чем я ожидал, словно его недавно обновил. Мавзолея, разумеется, не было, голубых елей тоже. Зато никуда не делся памятник Минину и Пожарскому. Фигуры героев, отлитые из бронзы, возвышались над площадью, напоминая о великих свершениях, о борьбе за независимость. И этот ансамбль, казалось, был создан для того, чтобы напомнить каждому, кто сюда пришел, о величии России, о ее истории, о ее духе.