Текст книги "После прочтения уничтожить"

Автор книги: Алексей Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

В Афганистане не менее десяти тысяч талибских молодцов выбрались из объятий американской «анаконды» или просочились из Тора-Бора. В Пакистане они переналадили всю стратегию-тактику и снова сражаются во имя Аллаха. «Ибо не равен тот, кто вышел на путь Всевышнего, опоясанный тяжелым мечом, тому, кто остался в тени минарета раздавать воду для паломников». В «Другой России» Лимонова есть лекция о номадизме т.е. о том, что всем, кому не дает спокойно сидеть у телевизора боевой инстинкт, жить надо в вечном движении, с оружием и в окружении таких же, как они сами. Талибы припоминают американцам и «случайную» бомбардировку каравана племенных пуштунских вождей и зазря расстрелянных беженцев в провинции Хост и разбомбленную свадьбу в Урозгане. К талибам присоединился со своими отрядами батька Хекматиар, известный в стране еще со времен войны с «советским Шайтаном».

 Все чаще используются живые бомбы. Наблюдатели угадывают в этом усиление влияния тех международных исламистов, что действуют в Палестине и вокруг неё.

Израильская военная разведка считает, что если заранее убить, скажем, двоих из десяти кандидатов в «живые бомбы» и демонстративно срыть их дома, это будет шагом к миру т.к. врагов останется восемь. Палестинцы же уверены в обратном: если убьют двух, на их место встанут четверо еще вчера колебавшихся и против Израиля выйдут на дорогу джихада уже двенадцать самоубийц-добровольцев. Разная арифметика.

Малазийский президент Мухатир Мухаммед собрал у себя в Куала-Лумпуре представителей 116-ти стран, чтобы заявить о возрождении популярного некогда «движения неприсоединения». В мифические времена московской олимпиады под «неприсоединением» понималась одновременная фига и Штатам и Советам и не вхождение в соответствующие военные блоки. Сейчас прежде всего, конечно, имеется в виду не участие в иракской войне. Но и тогда, и сейчас, подразумеваются более глубокие вещи: мы пойдем другим путём, а не вашим и, не хотим быть такими, как вы, уродами, уж не взыщите, дорогие большие братья.

 Кроме прочего, в малайзийской столице говорилось, что западное благоденствие построено дешевыми эмигрантскими руками, а западный хай-тек в последние годы создается опять же недорогими эмигрантскими мозгами. Шутили в том смысле, что по сексуальной активности и демографическим показателям третий мир тоже гораздо круче.

 Западные элиты отнеслись к куало-лумпурской сходке спокойно, ибо общий валовый продукт всех этих ста с лишним стран не дотягивает до экономической мощи, например, Японии. Но население «неприсоединившихся» больше западного в несколько раз. Единственное, что всерьез заботило аналитиков: не является ли, учитывая, кто и где это проводит, малазийская встреча акцией «замаскированного исламизма»?

Под высоким цоколем мечетей торгуют чем-то круглые сутки. Ночью, приняв тебя за француза, мальчишки навязчиво впаривают «москоу секси вумен». Днём, разглядев лучше, угадывают издали: «Москва? Хохляндия?», а потом кричат: «Кожа есть! Дубленка есть!». Часто дружелюбно преграждают путь, предлагая выбор: «Карпетс ор келим?». То есть большой ковер с ворсом или небольшой гладкий коврик? Любое твоё «ноу» слышат как «нау» и прямо с плеча снимают тяжелую кипу этих самых ковров и ковриков. Есть специальные, от сглаза. Есть в виде флагов любой страны и с любой символикой.

 Большой Базар с утра драят шампунем и подметают метелками из голубиных перьев. Он слепит золотом, тарелками, подушками, кальянами, неимоверными струнными инструментами со спичечный коробок или в человеческий рост, шкатулками с перламутром, сияющими тапками и цветными светильниками, в которых, для большей куртуазности, плавают живые рыбки. На Большом Базаре понимаешь, что есть место, где тебя давно и по настоящему ждали. Издали открываются двери, распахиваются объятия, протягивают чай, утверждают, что не собираются ничего продавать, а просто хотят поупражняться в русском языке с хорошим человеком за горячим стаканчиком. Если ты все-таки вошел, до одурения пшикают в воздух из груши одеколоном, снимают рюкзак, спрашивают, не сбегать ли за кебабом и подставляют маленькую удобную табуретку, чтобы закопать тебя в своем ярком товаре.

 Что смотрит добросовестный турист, образцовый потребитель Стамбула?

 Святую Софию, в которую надо входить через «Exit», потому что это и есть исторический вход с мозаикой: два императора вручают Богоматери собор и город. Встречает тюканье расковываемых лесов, простоявших тут с 1980-ых. Если обернуться, видишь тех же императоров – удачно расположенное над входом зеркало. Вдоль мраморного плинтуса из свастик свободно разгуливают кошки, трутся мордами о двери, «сделанные из ноева ковчега». Кошки мечтательно смотрят вверх, где между расчищенных золотых мозаик, колонн верхней галереи, исламских транспарантов, сквозь черные стальные леса реставраторов и каменную резьбу балконов, легкими росчерками летает голубь местной, ржаво-перламутровой масти. Мать Иисуса над михрабом смотрится не случайно и не веришь, что в домузейные времена они не могли быть вместе. Колонны, вынутые когда-то из языческих святилищ, треснули от службы и схвачены толстенными стальными кольцами, запираемыми на ключ. Пары херувимов в кованых масках – заново написанный новодел, совсем не страшные персонажи, в отличие от «таких же», оставшихся с православных времен шестикрылых причин массового трепета. Они вообще, кстати, оказались не христианским изобретением. На мраморных гробницах у Археологического Музея уже есть эти крылатые головы. А в самом музее сторожат пустой саркофаг Александра Македонского двое турок, прильнувших к старенькому обогревателю.

 Еще турист идет в Топкапы посмотреть золотые решетки, мраморный туалет и купальню в гареме. Там везде верхний, потолочный свет, а если и есть окна, то они высоко и видно из них только море. Усыпанные бруликами и рубинами латы и стремена на манекене с черным чулком, натянутым на пластмассовое лицо. Сверкающая люлька для малыша, но в ней никого нет. Изумрудные приколки на лоб, а точнее, на тюрбан. Жемчужины в серьгах размером с пирожное. Главный алмаз, который янычары нашли в золе сожженного христианского монастыря. Когда «белая нитка уже не отличалась от черной» дневной пост заканчивался, султан приходил в позолоченную беседку и наслаждался в ней лунным светом, разглядывая свою столицу. Самое интересное в Топкапы – место мантии и мечей пророка. Перед сакральными предметами пять раз в день поёт по книге в микрофон белый человек в белом тюрбане, сверяясь со временем по мобильнику. Певец в белом сидит в тесной стеклянной будке, но слышно его во всех трех дворах дворца. Холодным и спасительным пинцетом голос трогает душу. Вообще-то турки уверены, что мужчина должен петь везде, и если он не поет, тут что-то не так. Мужчина поет, спеша по улице, расставляя товар, выходя из машины, начиная разговор, покидая мечеть. Никто не подозревает в поющем пьяного или чокнутого.

 Турист спускается под землю в Иерибатан. Там сыро и могильный холод, как внутри поцелуя мертвой царевны. Идет вечный дождь, усиленный каменным эхом, и между бог знает откуда вынутых колонн плавают неторопливые усатые рыбы, для которых «свет» это электричество. Две колонны стоят на перевернутых головах спящих змееволосых медуз: белокаменных, но зеленых от плесени. Хочется в баню. Самые старые – Гедик Паши. Тоже с зеленью на сводах. Ключ от кабинки вешают на руку. Обмотанный полотенцем, потеешь на мраморной сцене, глядя сквозь пар в цветные дырки толстенного потолка. В турецких телесериалах про братву именно на таком мраморе происходят все самые кровавые выяснения, кто пацан. Седой турок с тюремными наколками, расплывшимися по мускулам, скоблит тебя чем-то шершавым, подкручивает шейные позвонки, подложив под затылок валик, отмыкает и замыкает что-то внутри скелета, напускает из специальной подушки пену и окатывает водой. Последний раз таким беспомощным турист себя чувствовал, когда его мыли в детстве.

 На Араста-Базаре стоит задержаться поклонникам арабской каллиграфии. Возможность убедиться в том, что фразы, вроде: «Аллах – мой бог, Мухаммад – мой пророк» или «Шахид идет на помощь истине» могут выглядеть как угодно. Лучшая лавка у югослава, которого очень легко отличить от соседей. Можно приобрести «Красный рассудок», «Богослужение птиц», «Свист Симурга», «Язык муравьев» и «Песню крыльев Гавриила». Другие «каллиграфические» места: Эйуп, книгофильский переулок между Большим Базаром и мечетью Беязит, выставка паутинно исписанных халатов в Топкапы.

 Муравей, всю жизнь бегущий по строкам, постепенно начинает понимать написанное, а так же догадываться об авторе – вот что такое чувство Всевышнего.

 Непосредственно, в Музей Каллиграфии, кстати, ходить совершенно не обязательно. Гораздо более эффектные книги и письма с печатями есть в Музее Исламского Искусства, напротив Голубой Мечети: Коран, как поперечное сечение «джами», Коран—лабиринт, Коран – танец золотых змей, Коран, аяты которого вписаны внутри других аятов, снова вписанных внутрь других и сколько угодно далее. Первая буква Корана – ба, а последняя – с. Слово «бас» по-персидски означает «достаточно». Адам без крыльев смог попасть туда, куда не может войти ни один ангел – ему была известна тайна букв.

С уличной афиши тебя видит Малкольм Х – черный мусульманин с полумесяцем и звездой в перстне. Ты пытаешься отвечать на собственные вопросы:

 Почему Роже Гароди – французский марксист с незапамятного года, автор множества книг, важных для международного левого движения, был-был марксистским диалектиком, да и принял ислам на старости лет?

 Почему его примеру последовали многие ветераны «красных бригад» в Италии?

 Как объяснить обращение Лероя Джонса, самого близкого тебе среди битников поэта, превратившего себя в Амири Барака?

 Особенно такие вопросы важны при всполохах горящих небоскребов и попытках развязать новую мировую войну, мотивируя её «нейтрализацией зеленого фанатизма».

 Набираешь в поисковике имя Ахи Эврана, жившего в четырнадцатом веке, и находишь на «суфийском» форуме человека, подписавшегося так. Он знает, кем назвался.

 – Это же был настоящий социализм – пишешь ты.

 – Зачем тебе слово «социализм», если у нас есть слово «ислам»? – отвечает тебе старинное имя по Интернету. «Вероотступничество» и «взимание процента» звучат одинаково в его языке.

Однажды тридцать птиц, повинуясь своему чувству Всевышнего, отправились на поиски пернатого царя Симурга. Птицы знали, что тот, кто умрет, не узнав имама своего времени – неверный. Им пришлось облететь землю, чтобы узнать, что они сами и есть «Си мург» – персидское «тридцать птиц».

 «В судный день всякий скажет «я» и только Мухаммад произнесёт: «моя община»».

Красные пятиконечные постеры запрещенной Курдской Рабочей Партии на дощатых заборах пролетарских районов. Идейным курдом оказывается продавец бананов на пристани, целует твой палестинский платок и шепотом говорит «Оджалан» – имя их партизанского лидера, пожизненно заключенного на острове Имралы. На книжных развалах удивительно много турецких книг по анархизму, Че и палестинским боевикам. Квартиру лидера молодых марксистов в запутанном районе Аксарай найти легко: в окне черная статуя свободы на красном фоне держит в руке вместо факела натовский самолет. «Война – это варварство! Альтернатива – социализм!» – яркие антиамериканские плакаты с забинтованными детьми и смеющимися солджерами по всему городу. С теми, кто это клеит, ты и собирался тут встретиться в первую очередь.

 Турецкие коммунисты на встречу в университет пришли в серых полушинелях, за отворотами которых «для своих» приколоты: Ленин, Мао, их собственный, казненный властями, Ленин по имени Мустафа Субки и всё тот же Оджалан. Один из пришедших недолго сидел за поджог полицейской машины и очень за это уважаем. Рассказывает за чаем о шести запрещенных в Турции подпольных партиях, которыми набиты тюрьмы. Во всех шести состоят одни и те же люди. Лидер одной из них – Четин Гюнеш недавно покончил в камере с собой, но в самоубийство никто не верит. Политические голодовки сотен заключенных – обычное дело. Другой товарищ часто ездит в Берлин на заработки: турецкая диаспора там активно рубится на профсоюзных демонстрациях, потом применяет на родине европейский опыт, за что, правда, и попадает на нары. Все они болеют за местный «Галатасарай» и шумно вспоминают, как 11-ого сентября 2001 года сорвали на стадионе официальную минуту траурного молчания.

 Источником революционной нестабильности в Турции который год остается партизанский Курдистан, о котором они говорят, как верующие о Мекке. Курды живут там пять тысяч лет. Автономии им не дают, потому что автономия будет «красная». До недавнего времени у них было МЕD-TV, собственный спутник-телеканал, но его запретили. Нетипично коротко для Стамбула стриженная девушка сетует, что в стране кризис, профессор получает как мусорщик, и хотя им приходится перебиваться студенческой бузой и акциями против британских баз, но, если, например, Оджалана казнят, они готовы «перенести войну» в города. Эта девушка с веснушками и в стильных голубых очках вообще оказывается из них самой решительной и начитанной. Потом тебе шепнули, она из особой семьи: родители состояли еще в Дэв-Сол («Революционная Левая»), основанной Оджаланом и, отсидев, эмигрировали, а она вернулась. «США поддерживают в Ираке лояльных к ним курдов, чтобы уничтожить наших, не лояльных» – переводит она собственную статью из их газеты. Речь заходит о полной зависимости турецкой экономики от западного заказа. Ты вспоминаешь голландца Гольбейна, который рисовал ковры с экстренной синевой, а делали их крестьяне тут, в горах, толстыми деревянными гребнями терзая своих белых овец и выкрашивая нити травами в любой угодный Гольбейну цвет. Это сравнение товарищи тебе прощают только как писателю. «Назым Хикмет» – иронично называет тебя их комиссарша. Сначала ты подумал, что это значит «полный идиот», но потом вспомнил, что Хикмет вроде бы классик турецкой литературы, написавший «Город без голоса», «Пить Солнце» и переводивший в тюрьме «Войну и мир». Сидел, конечно, за революцию.

 Ты спрашиваешь, как они оценивают лозунг: «Коммунизм во имя Аллаха!». За тюрбаны в Универе боролись ведь вместе с исламистами. Неожиданно смущаются и начинают быстро тарабанить на турецком, забыв про тебя, а после признаются, что вообще-то они и есть те самые «алавиты», и могут сводить тебя к своему алавитскому «Деду». Алавиты не ходят в мечети и не соблюдают пост, а в пятничную ночь проводят «джемы» – до рассвета читают гимны имаму Али, пляшут и (!) пьют вино. Женщины у них равны мужчинам. После Корана их главная книга «Дед Коркут», никто не знает, в каком веке написанная. «Дед» – вообще их главная должность.

 Возможно, это просто туристический аттракцион, позволяющий почувствовать себя героем «Матрицы», пришедшим за пророчеством. По виду малообитаемый дом из темного дерева. Сумеречный второй этаж. Ворчливые бабы в грязных юбках. Дед сидит один в инфантильной детской рубашке и смотрит перед собой. Коммунисты говорят ему что-то и он включается, как автомат, проглотивший жетон, ищет руками по столу. Стриженная девушка у тебя за спиной старается переводить. Дед быстро спрашивает и быстро, пока ты собираешься с мозгами, сам отвечает, читает свой рэп, шевеля ровно стриженной белой бородой. Ты понимаешь мало, потому что мысленно переводишь девушку уже на русский. Но, кажется, так:

 У людей два хозяина – Иблис и Аллах. Но у всякого человека только один хозяин – Иблис либо Аллах. Кого бы ты ни выбрал, твой долг всё делить надвое. Половина твоего хозяина и половина чужого. Одна часть любой вещи пойдет в Джанна, а другая в Джаханам. Сначала ты будешь делить, а потом и тебя разделят. Как делить? Если всех, говорящих по-арабски, убить, язык не исчезнет, а замолчит. Если скосить все цветы, цветение не исчезнет, а спрячется. Это и есть вторая сторона всего, которая идет в Джанна и угодна Аллаху. Нужно отличать само цветение от того, что цветёт. Дух от глины. Неправильно отличающий это «ширк», а вообще не отличающий – «куфр». Иблис закрывает своим глаза и делает их рабами, а Аллах – открывает зрение и делает господами своих. Иблис не смеет ничего против Аллаха, он просто хочет, чтобы как можно больше вещей, не разделенных, пошли к нему в Джаханам.

 И много чего еще. Задав все вопросы и ответив на них, Дед затихает. Тебя уводят. Запоминается, что за мизинец он был привязан ниткой, уходящей под стол и от этого становится нехорошо. Спрашивать у товарищей не хочется. Где аттракцион, а где откровение, в конце концов, всегда приходится решать самому.

 Молодые коммунисты на следующий день никак не поясняют и вообще не упоминают Деда. Вы снова обсуждаете конкретные совместные планы и общую ситуацию.

 Очень многие женщины на улицах – в очках. Это от слабого, маслянистого стамбульского электричества. Мужчины просто стесняются носить. Слишком яркий свет в домах вообще не очень-то принят. На ночь все топятся буржуйками и над черепичным хаосом сплошной дым. Стальные печки продаются рядами на пристани. Официальное телевидение, кроме бандитских сериалов, это задорная эстрада вроде нашей «Утренней Почты» 1980-ых, угадай-шоу с призами-утюгами и целомудренные комедии, похожие на Гайдая. Никакого западного культа тела: хорошие герои такие же полные, шумные и вихрастые мужики, как и их антиподы.

Электронный Ахи Эвран просит тебя ответить, как ты относишься к Талибан, а именно, к расстрелу каменного Будды?

 Талибы демонстрируют пример контркультуры в мировом масштабе. Не смотря на все протесты ЮНЕСКО, грозные предупреждения «планетарных арбитров» и ласковые просьбы транснациональных буржуа по-хорошему Будду продать, слуги пророка методично расстреливали многометрового принца Гаутаму ракетами.

 К этой канонической статуе с закрытыми глазами у них нашлись радикальные претензии, сформулированные, естественно, на своем, кораническом языке. Закрытые глаза, полуулыбка, полное равновесие и покой, воплощенные в камне, означают, с талибской точки зрения, «мир без выхода» или спящую и снящуюся себе реальность, «запертую внутри себя», не тронутую спасающим пророческим лучом, то есть все ту же культуру, классику, самодостаточность и сансару, от которой и пытался избавить Будда своих учеников. В этом хорошо разбирался Юкио Мисима, написавший «Золотой храм», и русские великаны-большевики, пустившие по ветру Храм Христа Спасителя для того, чтобы их внуки-пигмеи скидывались на восстановление. Следующий шаг талибов с точки зрения контркультуры был столь же безупречен: доказав всему прогрессивному и культурному человечеству, что пресловутая «историческая ценность» при ракетной проверке оказалась не чем иным, как обломками скальной породы, обломки сложили на грузовики и выставили на продажу, раз уж кому-то где-то, в более культурном мире, так не хватает качественного камня. Современную культуру держит арт-рынок, а контркультура выбрасывает на прилавок только отходы своих жестов, мусор, оставшийся после войны со статуями.

 Когда кто-то где-то начнет склеивать пазлы этой тяжелой головоломки, ты приложишь ухо к земле и услышишь бородатый смех воинов пророка.

Во всём втором Риме, ныне – областном центре, вроде нашего Петербурга, есть сладкая необязательность. Выраженное чувство сданных от греха полномочий.

 На Набережной Мраморного моря лежит мачтами большой, еще не ржавый корабль, и в трюмах его – плеск. Местные бегуны в светлых «семейниках» курсируют тут утром вдоль длинных рыбных скелетов и сушащихся трубок наргиле под крышами морских ресторанчиков. Повсеместные античные руины с орнаментами и осколками колонн все в саже – зимой деклассированные бедолаги жгут ночами костры в мраморных норах под историческими обломками. Пнув грязный камень, выворачиваешь из глины мраморного зайца, который лопает виноград, обнимая гроздь. Хочешь забрать с собой, но вспоминаешь строгости закона об антиквариате, да и тащить тяжело, к тому же осознаешь вдруг: ты не первый и не второй, кто это тут нашел. Зарываешь обратно. Средневековая стена, в которую уложены камни разных форм, империй и сортов, то и дело прерывается, переходя в свалки, крапивные заросли или уютные кафе, никогда нельзя знать заранее. Цветущие вишни растут из стены параллельно земле. На стену можно влезть и долго идти, отдыхая в обвалившихся башнях, потому что сносного спуска вниз не будет. Случайные полицейские вяло машут, предлагая спускаться, но не показывая, где это сделать и вообще не преследуя. Для выяснения личности достаточно активно помахать им в ответ. Внутри стены зеленеют на грядках чьи-то картошка и лук. У мечети Фатих в арках римского акведука перемасленные турки вечно чинят старые тачки. На причале, где ты покупаешь жетон на паром, двое служащих, давясь от смеха, предлагают купить в нагрузку и увести с собой их кота. Кот матерый, жирный, наглый, и явно никуда с причала не собирается. Отшучиваешься тем, что в аэропорту не пропустят этот «дорогой антикварный турецкий коврик». После заката на главной городской площади под засиженным чайками египетским обелиском малолетние сутенеры играют в футбол: ворота между пальмами.

Ахи Эвран предлагает тебе вместе ехать в Ливию.

 Что ты о ней знаешь? Только что Ливия возглавила Комиссию ООН по правам человека. После революции государство как таковое там упразднено и налажена «джамахерия» – управление через «народные революционные комитеты». Недруги переводят это слово как «толпа», а друзья, как «народоправие». Муаммар Каддафи не является главой этого упраздненного государства, называясь официально «лидером ливийской революции» и «главой народной армии». С детства ты запомнил ужасных «ливийцев» из «Назад в будущее», долбящих из автоматов крейзи-профессора, научившегося лазить по времени. Позже их метко валила бритая «солдат Джейн», тайно высадившись на песчаный африканский берег. Американская пропаганда рисовала Каддафи эксцентричным нарциссом и спонсором всяческого терроризма. Считавшие его эталоном мужской красоты, европейские девочки 16-17 лет, создавали в Интернете Фан-клубы. Как настоящий денди, он больше увлекался гоночными авто, а про терроризм отвечал, что большинство акций возмездия проводили не ливийцы, а сочувствующие джамахерии подпольщики из ИРА, Народного Фронта Палестины или Красных Бригад. Для этих товарищей в Триполи есть целый пафосный мемориал.

 «Ислам – основа нашего права» – сказал Каддафи. Большинство твоих знакомых, услышав эту фразу, вспоминают про строжайше запрещенный там алкоголь.

 Короткие притчи книги лидера «Побег из ада» висят на коранических цитатах, как одежда на вбитых гвоздях.

 Ахи Эрван уже был там, с его слов, в стране вполне свободно, можно без проблем уехать, но желающих мало. В столице полно дешевых интернет-кафе, вполне сносный, особенно для Африки, уровень жизни. Много самостоятельных начитанных женщин не только в охране Каддафи, но и на самых заметных должностях. Вокруг джамахерии через созданный ливийцами «Африканский союз» сплотилось большинство стран черного континента и цитируют сартровского протеже Франца Фанона про «общеафриканское сопротивление».

 Ты раздумываешь над предложением Эрвана взять туда билет. Тебе хочется знать разницу между своим чувством Всевышнего и чужой политической пропагандой.

Слова в порядке появления:

 Азан – призыв к молитве. Творящий азан касается большими пальцами мочек своих ушей. Это отгоняет ночных джиннов и оборотней, как гоголевский крик петуха.

 Михраб – ниша в стене, указующая направление молитвы т.е. на Мекку. В доме стамбульского правоверного – юго-восток любой комнаты. В Софийском соборе совпадает с православной алтарной частью.

 Минбар – трибуна для проповедника. Очень крутая лестница и крутой изразцовый шатер.

 Аят – угодное Всевышнему чудо т.е. фраза из Корана по-арабски.

 Покемон – небольшой и не обязательно злой джинн.

 Гейдар Джемаль – философ исламской революции, происходящий из мамлеевского круга московского «оккультного подполья» 70-ых.

 Шариатисты – подчиняют внешнюю (экзотерическую) жизнь всех и каждого единому, понятному и детальному закону, «растущему из Корана».

 Суфии – наполняют внутреннюю (эзотерическую) жизнь человека непостижимыми парадоксами, возможными только на пути самоотказа ради любви к Аллаху.

 Тарикат – узкий путь личного спасения в отличие от «Шариата» – широкого и массового пути.

 Имам – авторитет и полюс притяжения общины. В отличие от других религий, не обладает никаким «надчеловеческим» статусом. Настоящих Имамов с большой буквы по мнению многих мусульман было двенадцать и последний придет ради окончательного и финального разделения.

 Хадисы – высказывания Пророка, донесенные до нас не Кораном, а историческими свидетелями. Споры о смысле и достоверности разных хадисов – важнейшее занятие для мусульманских теологов.

 Роксалана – по паспорту Анастасия Лисовская из-под Львова. Поповская дочь. Главная жена Сулеймана Великолепного. По заданию так и не выясненной разведки постепенно вырезала основную часть оттоманской политической элиты.

 Пьер Лоти – французский литератор, предпочитавший всему сидеть на месте будущего кафе своей памяти и ежедневно смешивать опиум с чем-нибудь новым.

 Наргиле – замысловатая курительная штучня. Нарушает или не нарушает закон в зависимости от привкуса дыма.

 Ядерная война – условное представление об окончательном и безусловном разделении и суде.

 «Москва. Хохляндия» – имена «Малого Шайтана».

 Топкапы – дословно переводится как «Пушкин». Главная стамбульская не религиозная достопримечательность.

 Кебаб – в Стамбуле любое блюдо из любого мяса. В результате ядерной войны, например, человечество, превращается в один большой «кебаб».

 Иерибатан – идеальное жилье для человека-амфибии и съемочная площадка антикварного 007. По слухам, смыкается с Джаханам (см. ниже).

 Малкольм Х – сменил свою фамилию на крестик, протестуя против рабовладельческого прошлого США. Проповедовал ислам и общеафриканское единство черной диаспоры в «белом Вавилоне». Автор лозунга: «Свобода любыми средствами!». Убит во время выступления на митинге в 1965-ом.

 Курдская Рабочая Партия – созданное Абдуллой Оджаланом братство решительных мужчин в палестинских платках, мечтающих о социализме для своего древнейшего горного народа. Народ, в целом, не против. КРП действует по всему миру. Признана многими международными организациями как полноправная, воюющая с турецким государством, сторона. Известна благодаря неоднократным самосожжениям активистов.

 «Галатасарай» – стамбульский «Спартак», выросший из стамбульского пажеского корпуса.

 Гольбейн – хитроумный амстердамский выскочка, первым додумавшийся использовать турецкую рабочую силу для своего бизнеса. Ошибочно известен, как художник.

 США – «Большой Шайтан».

 Иблис – фамилия Аш-Шайтан. Профессиональный совратитель жен. Комендант Джаханам (см.ниже).

 Джанна – очень дорогой курорт, куда все стремятся попасть.

 Джаханам – очень строгая тюрьма, от которой все зарекаются и куда попадают те, кто с фальшивой путевкой лезет в «Джанна».

 Ширк – смешение сил мира с их источником. Поклонение сущностям. Доверие к чему-то, кроме Аллаха. Признак внутренней деградации.

 Куфр – добровольная слепота т.е. равнодушие и несерьезность в вопросах веры и истины. Полная деградация и уподобление себя животному. Ошибочно воспринимается неверными как «позитивность», «терпимость» и «добронравие».

 Фатих – свернутая из первой суры Корана лозообразная печать завоевателя, которая будет преследовать вас в любом стамбульском сувенирном ряду.