Текст книги "После прочтения уничтожить"

Автор книги: Алексей Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Дневник городского партизана.

2-ого марта 75-ого, пока я делал первые в своей жизни глотки таёжного воздуха в Нижневартовске, немецкие анархисты безо всякого суда покинули тюрьмы, безо всяких билетов сели в лайнер «Люфтганзы» и свободно отбыли на восток. Это показывали в прямом эфире бундес-телевидения. Заключенных анархистов обменяли на захваченного их товарищами Лоренца, кандидата в канцлеры. Прессе не удалось встретиться с ним в тот же день. Городской партизан Хорст Малер отказался выйти из тюрьмы, ссылаясь на то, что его трактат «Другие правила дорожного движения» ещё не готов, а заключение создает идеальные условия для подобных сочинений. Тысячи людей аплодировали этим громким пощечинам империализму.

 Я родился в этот день. Это никак не связано. Если только однажды я не захочу связать.

Глава первая:
Афины – апельсины

  Я хочу написать о тебе, а точнее о том, как тебя обступила усталость, и ты взял билет до Афин, оставив телефон дома. На всякий случай, уже в самолете ты становишься ироничным т.е. улыбаешься, когда минеральная вода наливается стюардессой из бутылок «Ключи от рая!». Ирония это что-то вроде внутренней страховки от неприятностей.

 Увидев пальмы, цветущие желтой кашей и ласточек, снующих в лесу колонн, ты принимаешь ещё одно решение – стать туристом т.е. радоваться дикому хлебу, которым зарос Акрополь, и макам греческой Агоры, где стояли стоики и текла во имя Зевса коровья кровь. Лазить по скользкому Пниксу (дословно «давка», в приличном переводе «народное собрание»), к которому прибита бронзовая проповедь апостола Павла, и греться вечерами на улицах у газовых горелок кафе. Покупать сувлаки у деда, ларёк которого оклеен мутными газетными фото: тот же дед учит кинозвезд правильно срезать мясо. Ты не знаешь, фотошоп это или старик и вправду такой харизматик, но в любом случае считаешь его самопальную светскую хронику трогательной и достойной запоминания.

 Город – апельсиновый рай для специалистов по древней Греции. Запоминаешь, что греки любили наливать вино из глиняной ноги и глоток тогда назывался «шаг». Наверное, все эти «подлинники» придумывают продавцы сувениров, чтобы делать свой бизнес, и даже «древнюю» тетрадрахму уподобили один в один афинской одноевровой монете – допускаешь ты, сравнивая магазинный и музейный ассортимент. Они просто помещают по ночам в музеи лидеров своих продаж и это называется «подлинник». Из таких мыслей по твоему мнению, и состоит «постмодернизм».

Выдался как раз день бесплатных музеев. Судя по их вещам, всех этих микенцев занимали охота и война, ну или секс, раз нету пока ни войны, ни охоты. Фрески собраны по кусочкам, но в каждом пазле додумано смельчаками больше, чем найдено. На почетном месте черепки с выцарапанными именами лидеров, претендовавших на власть. Их, наоборот, слишком много, чтобы составить глазами из именитой глины хоть что-нибудь целое. Рассыпается. В бронзовых залах ты находишь сложенные рядом черно-зеленые: локтевой сгиб, стопу в сандалии, половину шлема и несколько темных металлических сгустков, могущих быть чем угодно, например, внутренними органами статуи. Слишком мало, чтобы собрать хоть чей-нибудь образ и это прекрасно. Именно так – пытаешься ты извлечь пользу из бесплатного музея – будет выглядеть логотип холдинга, над которым сейчас работаешь. Настоящий шедевр никак и ни во что не складывается из-за фатальной нехватки подробностей.

 После музея стало нравиться всё бесплатное. В Москве как-то совсем о нём забыл, оставил убогим. Ты решаешь ехать в порт, к морю, желая продлить бесплатное воскресенье. В трамвае никто не проверяет билетов. В Пирей, где должны быть очень большие корабли, но, увидав паруса, выходишь ошибочно на станции, названье которой опять же ошибочно перевел, как «Новый Космос». Через пару дней объяснили, что это святой Козьма, но ничего назад взять уже было нельзя. В море по мокрой мраморной крошке никто не входил – холодно, ветер. Рядом возвышались ангары старого аэропорта.

«Ты строишь планы, мы делаем историю!» – издали прочитал намалеванное под промышленной крышей и пошел туда, во-первых, чтобы возразить, никаких планов ты уже второй день не строил, а во-вторых, потому, что хотел посмотреть кто и как делает историю на таком ветру, в гигантских бетонных сотах, где когда-то стояли трапы и хранилось полетное топливо.

 В густеющих сумерках между ангарами группки молодежи грелись танцем и легким алкоголем под живой рэп, рок и фолк. Вид у них был вполне концертный. Обойдя все площадки, ты вспомнил пионерский лагерь, точнее тамошнее детское счастье: можно выпить, на небе звезды и рядом нет родителей. У входа внутрь выселенного аэропорта всех встречали шелковые портреты Бакунина, Мао, Сталина, Хо Ши Мина, Ленина, Маркса и очень хрупкого инкогнито, похожего на Дэвида Боуи, под которым портретисты забыли написать имя и годы.

 Но больше тебе понравились трафареты внутри. Холсты с пустой т.е. оставленной для желающих головой-овалом, как в старину на курортах (штангисты, джигиты, барышни), только здесь можно было запечатлеться в компании моджахедов из Аль-Каеды, рыжих католиков из ИРА, смуглых маоистских повстанцев и тому подобных тигров освобождения.

 Мексиканцы сбывали целебные луковицы и постеры – индианка с двумя большими пистолетами в руках. Ты сразу вспомнил похожую порносцену из шведского фильма про Панчо Вилья, хотя считаешь такие ассоциации слишком подростковыми для себя. Но тут всё казалось подростковым.

 – Вы из русской делегации? – спросили две приветливые девушки и, расценив как русское «да» неопределенную гримасу, тут же выдали листовку-анонс завтрашней демонстрации. Посоветовали идти в соседний ангар, везде говорить «солидарити фаунд» и не забыть про семинар по Непалу. Так ты и поступал. За слова «солидарити фаунд» выручил два сэндвича, бесплатное продолжалось, и послушно жуя их, разглядывал граффити: минотавр империализма, гоняющий по лабиринту какую-то мелочь с непонятной символикой.

 Кое-что из настенностей ты уже видел сегодня, пока пил в Эксархии, у бесплатного музея, кофе со льдом: «Не трожь Иран!». Видимо, одно слово раз в год закрашивают, мысленно пошутил ты, раньше был наверняка «Ирак», а до этого «Афганистан». Там же повторялась трафаретная голозадая девушка в писающей позе, ты усмотрел в ней нечто феминистское. Но больше нравились подписанные «art is dead» милые фрески по всему городу. Пожалел, что оставил мобильник дома, им можно было бы снять рыбину, жующую парусник или хитреца Пьеро, полностью спрятавшегося в свой безразмерный воротник.

 На семинаре по Непалу, как в детстве, крутили диафильм: народная война свергает индуистскую монархию/ красный флаг реет над Гималаями/ главный партизан товарищ Прачанда и его автомат/ французский бородач с лозунгом «Один, два, много Непалов!». Ты думал, что в этой стране есть только Эверест, обезьяны и Гребенщиков.

 Соотечественника встретил уже на выходе, он торговал советскими значками и предложил взять тебя в долю, если ты будешь подменять его через день. Значков у него был целый рулон, точнее, знамя какого-то завода, покрытое ими, как чешуей. Но ты сказал, сегодня улетаешь.

Назавтра ты продолжил гулять, отмечая, как в Афинах всё по-дачному: сараи в самых древних местах, античное кладбище охраняют собаки в будках, археологи роются прямо на чьем-то огороде, и всюду снуют не признающие никаких правил мотоциклы, на которых ездит, кажется, полгорода. Пачки утренних газет под оливами придавлены кусками искрящегося мрамора. Заветренные греки обнимаются со своими давно не мытыми собаченциями и чуть ли не изо рта в рот делятся с ними любой едой.

 Постепенно ты обнаружил, что всё-таки пришел туда, куда звала вчерашняя левацкая бумажка. Сначала услышал испанскую песню про команданте Че, и пошел на звук, надеясь на аргентинский карнавал или кубинскую рекламную компанию. Ближе пели советские песни на разных языках. А ещё ближе по-русски кричали: «Нет спасенья для страны, кроме классовой войны!» какие-то на вид вполне безобидные студенты-халявщики в красных майках, видимо, та самая русская делегация, к которой тебя вчера опрометчиво причислили. Как ты попал? Идея бесплатности по-прежнему притягивала, ведь за демонстрацию тоже никому не нужно платить.

Вероятность, что ты ввяжешься в уличный бой, ничтожна, поэтому дальше пару абзацев я лучше буду писать от первого лица. Всё равно мой опыт не умещается в границы рассказа, требующего от автора дистанции и пассивности.

 Триста человек из «блэк блока» начинают по заранее согласованному плану анонсированную классовую войну. Пылает коктейль Молотова. Здание «Сити банка» тонет в жирном дыму. Полиция отвечает шумовыми гранатами и газом. Большинство демонстрантов морально поддерживают поджигателей, но в файтинге не участвуют. Радикальное меньшинство притягивается к файтингу воем сирен, как магнитом. Над головой в полицейскую сторону проносятся десятки бутылок, камней и других предметов, отчего голова сама вжимается в плечи, обидно, если снесут полчерепа свои же. Я не полицейский и потому не ношу шлема. Потом этот рефлекс смешно сохраняется ещё пару часов – неадекватно реагирую на птиц, спасая голову. Спецназ в зеленом, полиция в синем и ещё незнамо кто в черном – их всех загоняют на ступени или за киоски. Оттуда они отвечают, как их учили. Газ оставляет большие белые кляксы на асфальте, видимость метров тридцать, но её хватает, чтобы понять – напротив пылает синий ментовской фургон с окнами-решетками, и догадаться по звуку – ближайший Макдоналдс лишается всех своих стекол. В другом фургоне панически лают запертые собаки. Животных жаль, если и его сожгут. Саундтрек: грохот «психологических» гранат плюс истерика сирен и рёв сотен глоток: «фак ю полис!». Щедрый полуголый анархист в мокрой маске долбит куском бетона о бордюр, вооружая всех желающих удобными осколками. Я беру свою часть, говорю «эвхаристо», хотя не знаю, грек ли он, и, максимально размахнувшись, отправляю туда, сквозь клубящуюся газовую стену. Так поступают все, кто здесь остался. Я повторяю за ними многое из того, за что потом надолго могут запретить ездить в Евросоюз. Это очень важный момент перехода из объектного в субъектное состояние. Никто не видит, поражены ли мишени. Контратака: сине-черно-зеленая армия в противогазах, ритмично ударяя дубинками в щиты, зло бежит на нас, перепрыгивая через лужи огня, загоняя стритфайтеров в парк. Чихающая толпа, продолжая бросаться чем бог послал и сеять огонь, прячется за деревьями, а с другой стороны парка, на улице Эрму (афинская «Тверская») уже начались «бессмысленные погромы» всемирно известных витрин. За ближайший час улица лишится их почти всех. Потом запылает «Хилтон». Чем вызвано чувство брутального счастья, охватившее всех нас здесь? – спрашиваю я себя. Очевидно тем, что в пределах нашей видимости нет ни одного нейтрального человека, никого, кто не участвовал бы в войне на одной из двух сторон. Абстрактный конфликт людей и власти неприлично конкретизирован. Довольно редкая ситуация для современного человека. Нет никакого смягчающего удары спектакля. Нет ни одного умника с «более сложной» позицией, только мудаки с дубинками и долбоёбы с камнями. Это непередаваемо круто.

 Левые везде таскают с собой детей: на собрания, воркшопы, концерты и даже сюда, на демонстрацию. Троих малышей срочно просовывают сквозь ограду в парк. Они плачут. Потеряли родителей. Газ обжег им глаза. У меня дома есть такой же малыш. Я не хочу, чтобы так было. Но мораль бессмысленна там, где начинается война против капитала и государства, даже если интифада длится всего пару часов. Этот маятник шатается во мне, пока я бегу к метро Синтагма, пытаясь вытрясти невидимые иглы из носа и глаз. Мои слёзы только от газа. Только от газа! Завтра я пойму, что обожженный глаз серьезно опух, мало что видит и требует врача.

У тебя взгляд перепуганного мышонка и майка, натянутая на нос. Так удобнее дышать. Я пробегаю мимо тебя, так и не узнав, что мы из одной страны, и ты снова берешь мой рассказ в свои руки.

 Наблюдая, как шумно тушат пеной «Сити банк» испытываешь нечто вроде сочувствия к поджигателям. Этот банк сделал вид, что заплатил тебе дважды, вместо одного раза, который ты помнил. Свидетелем в споре был банкомат, цифры которого не совпали с твоими. Пытаясь жаловаться или хотя бы сетовать, ты нашел в Интернете целый форум таких же бедолаг, кинутых банком. Самые смелые из них предлагали всем брать у обманщика кредиты, и не отдавать потом, мотивируя возмещением ущерба.

 Впрочем, ты всегда относил себя к интеллектуалам, т.е. тебе понятно, что этот огонь и дым никакого отношения не имеет к твоим проблемам с банкоматом. У большинства нападавших, ты уверен, вообще никогда не было никаких карточек. И к художникам ты себя всегда мысленно относил: сейчас подъезд банка как обожженная табличка из вчерашнего музея. Что на ней было? Финикийский учет коз и рыб, принятых в ненасытные храмы Библа.

 Ты уходишь подальше от лающего фургона, представляя, как там весело сейчас внутри. Лужи огня под ногами полицейских становятся туристическим воспоминанием. Вооруженные клоуны у парламента с потешными помпонами на ботинках ни в чем не участвуют. Их самих охраняет несколько синих шеренг. И тебя охватывает мерзковатое чувство оттого, что ты собирался сегодня взглянуть именно на них.

От дыма, газа и песен ты прячешься в Национальном саду. Успокаивают руины зевсова храма. Тянешься за бесплатным апельсином, хотя и опасаешься тяжелых металлов. Просто приятно сорвать эту несъедобную декорацию. Впервые к тебе сегодня обращаются по-гречески. Двое оливковых спецназовцев в беретах, вышедших из-за чайных кустов. Их интересуют твои документы. Слава богу, они знают английский.

 Довольно бестактный обыск. Из твоих карманов летят на лавку билеты, ключи, русские деньги, кошелек отдельно от всех твоих карточек и пропусков – готовая музейная витрина, как те бронзовые фрагменты, что померещились вчера стильным логотипом холдинга. Может быть экспонатами свои вещи кажутся потому, что в кадр, кроме них, разложенных на лавке под апельсинами, попадает ещё и римская арка с надписью: «Древние Афины – город Тесея». К личным вещам добавляется совсем забытый тобой в куртке значок – солидарити фаунд, будь он неладен! – с греческим лозунгом, перевода которого ты не знаешь.

 Много раз ты отвечаешь на их короткие вопросы. Ты не был на только что разогнанном марше. Ты никогда не ездил в старый аэропорт и впервые слышишь о святом Козьме. Ты живешь здесь в отеле неподалеку, на улице Адриану. Ты не видел никаких разрушителей в масках. Ты потянулся за растущим апельсином просто потому, что такого нет в твоей северной стране. Ты взял эту листовку с анонсом не помнишь где, потому что их раздавали бесплатно, а эти буквы и эмблема в углу, от которых лица спецназовцев так посерьезнели, тебе не известны, ты вообще только сейчас их заметил. Телефона у тебя нет, ты не можешь объяснить почему. Глупо говорить им, что ты хотел немного удивить свою подругу и потому выключил его и оставил в вашей совместно снимаемой квартире. Простой способ сообщить любопытному читателю подробности твоей личной жизни.

 Долго и по слогам они уточняют и записывают твоё отчество, адрес, время отъезда, место работы. Простой способ наконец дать читателю твои анкетные данные. От спецназовцев ты узнаешь, что «трапеза» это банк, а «эйфория» – налоговая декларация, но временно тебе не смешно. Угрюмо вспоминаешь, когда в последний раз обманывал представителей органов. Чувство, что это происходит в чужой стране, немного ослабляет вину. Ты не при чем, но ты уже обманщик. Теоретически ты мог попасть в их вчерашнее или сегодняшнее видео, если они снимали в ангарах или у горящего «Хилтона». Это видео – простой приём сообщения читателю твоих внешних черт. Ни к селу ты вспоминаешь вчерашний трафарет, делающий любого террористом на одну сфотографированную секунду.

 Досмотр заканчивается пристрастным ощупыванием и охлопыванием тебя всего. Что такое полиция? Полиция и армия? – риторически вопрошал всех вчера в ангаре агитатор, видимо, из сегодняшних метателей камней и огня – Полиция и армия это компания суицидально ориентированных латентных гомосексуалистов, причем их суицидальность, называемая «героизмом», связана именно с их латентностью, то есть с закрытостью их желаний от них самих.

 Поднимаешь голову. Бесплатного апельсина, за которым ты тянулся, нет. «Видишь эту пальму?» – спрашивал учитель в фильме (название ты забыл) – «её нет!» и после нажимал на лбу адепта невидимую кнопку. Ты трогаешь у себя ту же точку и оставляешь подстрекательский значок на лавке.

 Вечером – в отеле бесплатный Интернет – показывают местного священника, осуждающего погромщиков на фоне выпотрошенных витрин.

 Ты был в его храме, туда бесплатно. Стены сложены из абы как перевернутых пиратов, превращенных Дионисом в дельфинов. Внутри рука святого под стеклом. Два пальца с той же руки хранятся в России, но и здесь они есть, значит, у святого их было как минимум семь. Или чудо состоит в том, что одни и те же пальцы могут оставлять отпечатки сразу в нескольких местах? Твоя ирония возвращается, но пока в грубоватом виде.

 «Что касается сжатого белого кулака, столь часто повторяемого на плакатах левых, он тоже нашелся среди экспонатов, стоит за стеклом, выкопан в Акрополе, кому принадлежал, неизвестно» – шутит журналистка в одном из первых репортажей о беспорядках.

Закрыв глаза в своем номере, ты решаешь, как следует относиться?

 Один конфликт, как преподавали тебе не так давно в университете, двигает историю: военно-мистические машины империй против торгово-художественных машин городов. Примеры: Троя/Рим против греков, Египет против евреев, короли и папы против всякой Ганзеи, Венеции и Амстердама, абсолютизм против буржуазности, советизм против западной демократии… Профессора намекали, что место советизма скоро займет ислам. Ты пытаешься ответить, на чьей стороне выступают сегодняшние поджигатели? Если они продолжают дело свободных городов, а не империй, то им нужно быть «смарт», а не целиться в собственное отражение в витринах. Быть «смарт» сегодня означает отменить копирайт, добиваться прозрачности любой информации, покончить с фиксированным рабочим днем и поощрять новейшие технологии.

 Началось, впрочем, не с аграрных империй и портовых городов, а раньше, с двух враждовавших видов человекообразных обезьян. Оседлые пращуры будущих земледельцев, Каины, мололи тростник гигантскими челюстями, а их антиподы, Авели, номады и мясоеды, отгоняли камнями львов от недоеденных туш и дробили каменным рубилом кость в поисках съедобного мозга. Ты чувствуешь в себе нераздельную смесь обеих кровей.

 Объев светящихся термитов с палочки, рыжая обезьяна говорит на плохом английском, что тебе пора представить себе осла. Или нет, что тебя пора представить ослу! Ты спишь.

В моём рассказе про тебя будет раскрываться одна ночная тайна. Каждый, кто спит в Афинах, видит осла. Осёл прислонился к стене. Он двуног, человекоподобен, на нём темный европейский костюм, а от осла только голова. Его руки в карманах брюк, не увидишь, что там у него, пальцы или копыта? Ожившая грубая карикатура на глупца. Персона с карнавала, в котором, надев чужую, животную голову, больше её не снимешь и забудешь, кем ты был до этого праздника. Участник мессы черных клоунов. Тебя заполняет уверенность, что он может быть кем угодно. А «кто угодно» в этом сне это не пустое место, не вакантный трафарет, а вполне конкретное и очень важное лицо.

 В Афинах осёл обязательно снится всем. И с той же обязательностью афинского осла положено забывать, а ты не забыл, потому что ты герой моего рассказа и, значит, в бесконечное число раз свободнее любого из читателей, особенно, если учесть, что рассказ так и не написан.

 «Осёл это моська апокалипсиса» – записываешь ты на ощупь в темноте прямо на простыни, а утром думаешь: «моська апокалипсиса» такая же несъедобица, как и «минотавр империализма». По мнению твоего нынешнего врача, проблемы у тебя начались именно с этой фразы. Дальше простынь туриста не читаема. Гнутые крутящиеся строки, кусающие друг друга за хвост. Ткань заполнена дикими знаками, похожими иногда на греческие буквы. С этой аграфии перешла в активную фазу твоя никому до этого не известная шизофрения. Ничего за деньги с этого дня ты больше не мог приобрести.

В оливковой тени на улице Диогена живет на лавке под пледом бородатый и лысый бомж, умело изображающий самого Диогена. Он указал тебе нужную калитку напротив Башни ветров. Там хранились смычки раздутых скрипок, увешанные бубенцами, бычьи пузыри с воткнутыми в них дудками, колокола, живущие друг в друге, как матрешки. Струнные из выпотрошенных тыкв и черепах. Первым так обошелся с черепахой, помнится, здешний бог и это вошло в пословицу. Черепаха, размером с самый крупный, переспевший инструмент, живёт здесь же, во дворе, обычно спит под пальмой и ничего не опасается. Настолько уверена, что она уже экспонат, а не будущий экспонат, что если постучаться ей в панцирь, она не прячет, а высовывает голову. «Череп черепахи!» – хохочешь ты, и прикладывая палец к её лысой пепельной голове, шепчешь: «Видишь меня? Меня нет!». «Череп черепахи» – эти два слова начинают соответствовать твоему новому представлению о смешном.

 В гостях у черепахи ты весь день слушал бесплатную ребетику в наушниках. Оглушенный мандолинами одиночка в темном музейном зале не знал об эвакуации. Подтанцовывал ногами и не уловил, как пляшет пол. Не снимал наушников и не видел, как горшки выпрыгивали в окна, а мраморная черепица лавиной съезжала с башни ветров. А когда вышел, заметил, что руин вокруг раз в сто прибавилось. Сейчас ты считаешь землетрясения и войны подарками турфирм. Почему ты был счастлив? Просто потому, что ничего за этот подарок не платил и знал про руины: никто ещё их не видел, и они никем пока не описаны.