Текст книги "Лесной фронт. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Алексей Замковой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Через десять минут, которые понадобились для того, чтобы начисто вымести из дома все съестное да найти еще кое-что, могущее нам вскоре понадобиться, мой маленький отряд уже, поторапливая связанных пленников, уходил к лесу. Немцев мы не тронули. Их больше, чем нас. Но не только это послужило причиной такого милосердия – за полицаев немцы вряд ли станут мстить жителям села. А вот если они обнаружат утром десять «арийских» трупов, то вполне можно ожидать здесь в скором времени айнзацкоманду.

– Ну что, сволочи… – Мы остановились в подлеске, лишь чуть углубившись в него. Полицаев грубо бросили на землю, и, пока они, мыча, копошились, я шепнул Крышневскому и Новаку готовить все для их казни. Чего зря терять время? – Давайте поговорим.

Повинуясь моему жесту, Казик быстро освободил рты полицаев от кляпов и отступил в сторону.

– Нема про шо нам с тобой говорить, погань краснопузая! – отдышавшись, выплюнул «храпун», которого я стащил с печи. – Все одно расстреляешь. Ну, то стреляй, не тяни!

– Стрелять? – Я вытащил из-за пояса пистолет и присел перед полицаем на корточки. Посмотрел на остальных троих – молчат. Один все вертит головой, будто надеется, что вот-вот из-за кустов выскочит помощь, второй насупленно буравит меня взглядом, а третий не сводит глаз с говорившего.

– Стрелять? – повторил я. – Это ведь можно по-разному. Я могу тебе пустить пулю в лоб, а могу прострелить тебе колени. Потом – локти…

В голову пришло, что все это очень походит на кое-какие фильмы, которые я смотрел в будущем. Там тоже герой, в основном – отрицательный, вот так грозил кому-то, обещал отрезать по пальцу за каждый неверный ответ… Пошлость какая! Однако я продолжил.

– …и совсем не обязательно, что я тебя убью после этого. Истекай себе кровью. Или, если тебе не повезет, кто-то тебя найдет здесь и выходит. И будешь ты дальше жить инвалидом, который на своих ногах передвигаться не может, и своими руками даже ложку не удержит.

– Та шо ж вы за люди такие! – внезапно обозвался один из ранее молчавших полицаев. Молодой парень, которому и двадцати нет. – Души у вас нема!..

Я поднял руку, останавливая рванувшегося было вперед Дениса. Послушаем, что еще нам полицай расскажет.

– …Как пришли сюда, то хату забрали, батька до Сибири погнали… Ни за шо! Церквы взрываете! Священников стреляете! – продолжал тем временем полицай. – Пытать нас хочете? Так пытайте!

На какое-то время повисла тишина. Только сипло дышал паренек, бросивший нам оскорбление. Что ему ответить? Да, после прихода советской власти на Западную Украину здесь началось все то, что остальная часть Советского Союза пережила еще в конце двадцатых – начале тридцатых. Раскулачивание, коллективизация, репрессии… Конечно, этому пареньку, чья семья пострадала от рук большевиков, не за что любить советскую власть. Но это не значит, что ему надо было переходить на сторону немцев!

– Немцы нас вообще за людей не считают. – Я говорю спокойно, словно читаю какую-то скучную лекцию. – Все мы для них – унтерменши. Твоего отца отправили в Сибирь, но ты-то с матерью остался здесь. А немцы вырезают людей семьями. Целыми селами! Просто за то, что они – не немцы…

С каждым словом огонь в глазах полицая все угасает, взгляд уже не светится такой уверенностью. Возможно, он уже и сам задумывался об этом. Задумывался, но боялся себе признаться, что, желая отомстить тому, кого считал дьяволом, продал душу другому дьяволу – гораздо худшему.

– …Из-за чего бы ты ни пошел служить немцам, – продолжил я, – ты виновен в том, что служишь ИМ. В том, что не повернул оружие против них, когда увидел их преступления. Так что не надо разбрасываться обвинениями и говорить о душе.

Я убедился, что никто оспаривать сказанное не собирается. Мой оппонент опустил глаза и красноречиво молчит. Остальные полицаи тоже не выказывают желания как-то прокомментировать сказанное. Шпажкин, правда, явно сдерживается – видно, что моя речь ему не по нраву. Но это – его проблемы. Ничего особо крамольного, как мне кажется, я не сказал. А даже если сказал, то к особисту он не побежит жаловаться. Я здесь и командир, и особист, и трибунал в одном лице.

– Сколько человек было захвачено живыми в партизанском лагере? – вернулся я к главному вопросу.

Слава богу, применять иные методы устрашения, кроме словесных, не пришлось. И не из-за того, что полицаи сильно испугались моих угроз или раскаялись в своих преступлениях. На сотрудничество пошел тот самый паренек, который только что обвинял нас. Видно, совесть у него все же осталась. Остальные полицаи молчали, но вряд ли они знали больше. Мишко – так представился молодой полицай – начал с рассказа о нападении на лагерь. Полицаи действительно ничего не знали до того момента, как еще до рассвета их чуть ли не пинками разбудили немцы, погрузили в машины и повезли в лес. Каких-либо объяснений удостоился только старший – тот самый «храпун» – Степан Гачинский. Что ему говорили немцы, он сам нам не сказал, но со своими людьми Гачинский был предельно краток: «Идем до лесу бить партизан». Когда кольцо вокруг лагеря сомкнулось, немцы послали вперед полицаев, собранных со всех окрестностей. Не хотели, сволочи, рисковать своими «арийскими» шкурами! Пусть, мол, прислужники идут вперед – падают под огнем партизанских секретов. А немцы, в свою очередь, подавляли обнаруженные позиции партизан минометным огнем. Так и дошли до самого лагеря. Однако партизаны, которых успел предупредить Максим Сигизмундович, успели организовать оборону. Отступать, зная об окружении, они, похоже, и не пытались. Вот тогда уже в бой пошли отборные немецкие части. В том числе эсэсовцы. В течение нескольких часов все было кончено.

– …Наших с полсотни полегло, – говорил полицай. – Сколько немцев – бес его знает.

– В плен сколько человек взяли? – повторил я первоначальный вопрос.

– Чуть больше десятка, – ответил Мишко. – Пораненные все были, но легко. Тех, хто сам идти не мог…

– Понятно, – перебил я. Сам понимаю, что они с тяжелоранеными сделали. – Командира в плен захватили?

– Не знаю, хто у них командиром был. Я видел только, как их до машин вели.

– Все остальные точно убиты? Никто не прорвался?

Полицай кивнул.

– Куда повезли пленных?

– До Ровно повезли. С нами один немец был – говорил, шо в гестапо. Туды и повезли.

– Ладно. – Я поднялся и принялся сворачивать себе самокрутку с табаком, отобранным у этих же полицаев. Все четверо, понимая, что их судьба предрешена, но еще стараясь не думать об этом, пока роковые слова мной не произнесены, смотрят в землю.

– Якоб, у вас там как? – крикнул я.

– Все готово! – донеслось в ответ.

– Ну что, – я повернулся к полицаям, – курить будете?

Полицаи понурились еще больше, а за их спинами, под одним из четырех растущих рядом деревьев, на ветвях которых ночной ветер раскачивает веревки с петлями, Августин заканчивал надпись на последней табличке – «За предательство».

По совету Максима Сигизмундовича мы остановились на заброшенном хуторе, затерявшемся среди небольшого лесного массива в двадцати километрах от Ровно. В сам город мы не пошли – шестеро заросших мужиков и пацан, одежда которых прямо кричит о том, что последние месяцы они провели в лесу, не дойдут даже до первого патруля. Конечно, учитывая то, что наступила настоящая зима, мы, как смогли, приоделись. Я уже не щеголяю в рваной смеси красноармейской и немецкой формы, поверх которой топорщатся трофейные подсумки на самодельном подобии «разгрузки». На мне сейчас поношенный, но еще довольно приличный теплый бушлат и пусть залатанные, но плотные штаны. А «разгрузку» пришлось снять – мое «произведение искусства» на бушлат не налезло. Все равно с баней у нас туго. Да и «мыльнорыльных» ни у кого нет. Достать их, конечно, можно, но, даже если приведем себя в порядок, у нас ведь нет документов, а акцент сразу выдаст, что мы не местные. В общем, в Ровно я решил не соваться.

Максим Сигизмундович навестил нас на пятый день нашего пребывания на этом хуторе. Как доктор сказал, в Ровно он вырвался под тем предлогом, что у него закончились запасы лекарств и следует еще прикупить кое-какие инструменты. В общем, по этому поводу у местных властей никаких вопросов не возникло, и, обзаведшись соответствующими документами, Максим Сигизмундович сел на сани и отправился в путь.

– Товарищ командир, смотрите, кого я вам привез! – Веселый голос Шпажкина, который должен сейчас сидеть в секрете и следить за дорогой к хутору, прогнал сон и заставил встряхнуться.

За окном, насколько видно с моей лежанки, только-только начало светлеть. Сколько сейчас? Часов шесть? Я посмотрел на трофейные часы – половина седьмого утра.

– Тпру! – донеслось со двора, и скрип снега стих.

Вставать совсем не хочется. Я себе устроил такую теплую, уютную норку среди груды тряпья, служившей мне постелью… Однако придется. Судя по радостному голосу бойца, к нам наконец-то приехал доктор. Я уже и волноваться начал… Входная дверь распахнулась, и в дом, вместе с Максимом Сигизмундовичем, ворвался небольшой вихрь блестящих серебром снежинок.

– Доброго здоровья, – поприветствовал доктор, сбивая снег с валенок.

– Доброго! – ответил я, вставая, и закашлялся. – Мы уже заждались.

– Застудились? – Максим Сигизмундович, как истинный врач, тут же обратил внимание на мой кашель.

– Ерунда, – махнул рукой я. – В горле чуть першит.

– Горячего больше пейте, – посоветовал доктор.

Я, следуя этому совету, заодно и проявил гостеприимство:

– Кипяток будете? – О чае, к сожалению, можно было только мечтать. Так что я предложил единственное горячее, что у нас было.

После недолгих хозяйственных хлопот, во время которых мы перекинулись лишь парой ничего не значащих фраз, когда на столе запарили две кружки с кипятком, наконец-то начался разговор. Благо у меня было достаточно времени, чтобы обдумать план.

– С документами у вас все в порядке?

– Аусвайс в порядке. Бумагу, шо мне дозволено до Ровно ехать, полиция тоже дала. – Максим Сигизмундович потянулся было к карману, чтобы показать мне документы, но я остановил его. В порядке так в порядке.

– Хорошо. В первую очередь нам надо установить связь с подпольем, если оно есть в городе. Выйти на подпольщиков будет не просто, но есть одна задумка. – Я замолчал, еще раз обдумывая порядок действий, и продолжил, только когда разложил все в голове по полочкам: – В Ровно вам надо въехать на рассвете. Там есть базар или какое-то другое место, где днем ходит много людей?

– До войны базар был, – ответил Максим Сигизмундович.

– Гостиница возле него есть?

– А как же! – Доктор, похоже, даже удивился. – И не одна…

– Тогда сразу направляетесь к базару. Патрулям, если остановят, скажете как есть – приехали за лекарствами. Назовете гостиницу возле базара, в которой собираетесь остановиться. Когда будете ехать по городу, особенно когда подъедете к базару, обращайте внимание на стены домов. Если подполье в городе есть, то они, скорее всего, будут расклеивать листовки в людных местах. До рассвета эти листовки еще не успеют убрать. В общем, все это только для того, чтобы узнать, есть ли в городе подполье вообще или нет его.

– Добро. – Доктор отхлебнул уже успевшего немного остыть кипятку.

– Конечно, даже если вы не увидите ни одной листовки, – продолжил я, – это не будет означать, что подполья нет. Но все же… Далее. У вас есть в Ровно знакомые?

– Есть. До войны был у меня друг – доктор Либерман…

– Не пойдет, – перебил его я. – Судя по фамилии, ваш друг – еврей. Если он и жив еще, то все равно не советую к нему обращаться.

– Якоб Херштоф, – чуть подумав, предложил Максим Сигизмундович. – Давно с ним не встречался, но…

– Немец? – заинтересовался я и, получив утвердительный ответ, и вовсе обрадовался. – Очень хорошо! Вот и заедете к нему в гости. Сможете?

– Ну, мы хорошо знакомы… – Доктор чуть помялся, но в конце концов кивнул.

– Сейчас он, наверное, – фольксдойче, – продолжил я. – Обязательно зайдите к нему, поговорите. Расскажите о том, что недавно уничтожили партизанский отряд, посетуйте на то, что от бандитов житья совсем нет… В общем, как-то заведите разговор о сопротивлении. От него тоже можно что-то узнать. Может, он тоже пожалуется вам, что и в городе кто-то пошаливает.

Весь разговор занял не больше получаса. Первое посещение доктором оккупированного Ровно нам нужно только для того, чтобы выяснить обстановку. Никаких активных действий. Тем более – действий, которые могут скомпрометировать нашего единственного человека, который вхож в город. Наблюдение и очень осторожные разговоры, в которых Максим Сигизмундович должен занять позицию человека, преданного новой власти. Больше ничего. Закончив разговор, я отправил доктора спать. Он ведь провел в пути, почитай, всю долгую зимнюю ночь. А для того чтобы добраться в Ровно к рассвету, доктору придется и следующую ночь провести в санях.

Очень хотелось, чтобы день пролетел быстро. Однако, как всегда в ожидании дела, время растянулось до бесконечности, и даже стрелки часов двигались словно нехотя. Максим Сигизмундович спал. Я провел половину дня в секрете – нас слишком мало, чтобы воспользоваться привилегиями командира и увильнуть от работы. Потом, до вечера, занимался еще какой-то хозяйственной мелочевкой. Чуть полегче стало, когда доктор наконец проснулся. Остаток времени до его отъезда прошел заметно быстрее предыдущей части дня – в разговорах с умным человеком время летит быстро. Как-то сам собой у нас возник спор по политическим вопросам. Максим Сигизмундович все сетовал на перемены, произошедшие в этих краях с приходом советской власти. Он признавал, что происходившее здесь в то время, когда Ровно принадлежало Польше, – не образец благополучия, но утверждал, что перемены, привнесенные советской властью, тоже никуда не годятся. На вопрос – почему же тогда доктор помогает нам, воюющим за советскую власть, Максим Сигизмундович ответил, что поступает потому, что власть фашистов – еще хуже. А еще – потому, что мы защищаем простых людей. В этом споре мне пришлось постоянно контролировать себя, чтобы не сболтнуть лишнего. Со многим я был согласен, с чем-то – нет. Но в любом случае, поддерживая легенду, я изо всех сил доказывал, что именно советский строй – самый передовой, а все недочеты и перегибы – это лишь пережитки тяжелых времен.

Наконец-то наступил момент, когда Максиму Сигизмундовичу пришла пора выезжать. Сани уже почти час как готовы – доктор в последний раз проверяет упряжь.

– Поглядывайте по сторонам, Максим Сигизмундович. – Я стою рядом, поглаживая теплый нос лошади. – Много ли патрулей, куда можно ходить, а куда нельзя…

– Та знаю я! – отмахнулся доктор. – Не маленький! Все посмотрю, все запомню.

– Тогда удачи!

Максим Сигизмундович сел в сани и снова повернулся ко мне:

– Дня за два обернусь. Самое большее – за три.

– Будем ждать, – кивнул я. – Берегите себя!

Доктор улыбнулся и тряхнул поводья. Скрипя свежим снегом, сани тронулись в путь, увозя нашего агента и Василия Гаца, который должен будет, когда доктор въедет на шоссе, покинуть его и замести следы саней. На всякий случай – мало ли кого заинтересует уходящая в лес с шоссе колея на свежем снегу.

– Надо было попросить доктора, чтобы пожрать чего-то раздобыл в городе, – хлопнул себя по лбу Шпажкин, когда сани исчезли за деревьями.

– Думаю, в городе с едой может быть похуже, чем в селах, – ответил я. – По крайней мере, для местных. Давай-ка, Денис, собирай всех. Дождемся Гаца и попробуем еще что-нибудь разузнать сами.

То, что Максим Сигизмундович отправился на разведку в Ровно, вовсе не означает, что и нам следует сидеть сложа руки. Собственно, и эти пять дней мы просидели без дела исключительно потому, что следовало дождаться доктора. Конечно, отдохнуть после нелегкого перехода в эти края тоже надо было, но не целых же пять дней! Так что опасение разминуться с Максимом Сигизмундовичем было основной причиной. А распылять свои и так небольшие силы, оставляя кого-то дежурить на хуторе, я тоже не хотел. Зато теперь можно приступить к работе. Не знаю, удастся ли доктору разузнать что-то, но и мы можем добыть кое-какие сведения. Пока отряд сидел без дела, мне пришла в голову мысль, что получить ответы на многие интересующие нас вопросы можно, захватив «языка». Рискованно, но дело того стоит.

Однако из этой затеи не вышло ровным счетом ничего. Несмотря на то что я несколько дней обдумывал план захвата «языка», в итоге оказалось, что я не учел один важный момент. На чисто-белом покрывале снега, накрывшем все вокруг, наша совсем не белоснежная одежда выделялась настолько, что можно было даже не думать о том, чтобы спрятаться. В общем, все приготовления – даже хитрое приспособление для прокола шин машины, которое я, вспомнив соответствующий девайс из своего времени, соорудил из веревок, досок и гвоздей, – оказались тщетными. Из-за того, что я не озаботился запастись хотя бы простынями, которыми можно укрыться и хоть так постараться слиться с ландшафтом, мы попросту просидели в небольшой лесополосе, в полукилометре от шоссе, облизываясь на проезжающие машины.

Максим Сигизмундович вернулся, как и обещал, через три дня. Приподнявшееся было, как только я услышал скрип полозьев и тихое ржание лошади, настроение, тут же снова упало. Выражение лица доктора было… У меня даже нет подходящего эпитета. В глазах Максима Сигизмундовича смешались сразу и горе, и ужас, и злость, и еще множество чувств, далеких от чего-либо позитивного. Он остановил свои сани под домом и, словно робот, вылез из них.

– Что случилось? – вместо приветствия, спросил я.

Максим Сигизмундович как-то боязливо огляделся и, не произнося ни слова, прошел мимо меня в дом. За всей этой картиной удивленно наблюдали Дронов и Новак, как и я, вышедшие поприветствовать доктора. Я пожал плечами и направился вслед за ним.

До Ровно доктор доехал без приключений. Его даже не остановили ни разу для проверки документов. Зато потом… По мере того как Максим Сигизмундович рассказывал, я только благодарил Бога за то, что додумался не соваться в город самому. Все началось при въезде в Ровно. По словам доктора, пока он доехал до центра города, документы у него проверяли двадцать пять раз! И даже бумага, в которой было четко написана цель приезда в город, не спасала от подробного допроса.

Ровно сильно изменился с того времени, когда Максим Сигизмундович был там в последний раз. Дело даже не в том, что город пострадал во время боев. Сама атмосфера… Люди… Улицы были практически пустынны. Лишь редкие прохожие, весь вид которых просто кричал о крайней степени запуганности, быстро пробегали мимо. И вездесущие немцы. Эти ничего не боялись и, в своем большинстве, никуда не спешили. Оккупанты ходили по городу с гордо поднятой головой.

Несмотря ни на что, доктор не забывал поглядывать по сторонам и запоминать увиденное. В городе вовсю велись ремонтные работы. Ударными темпами отстраивали разрушенные здания, расчищали завалы… Естественно, не своими руками. По словам доктора, он увидел на этих работах множество людей, одетых в большинстве в изодранную форму РККА. Летнюю форму! К восстановительным работам немцы привлекли военнопленных, находившихся в лагерях неподалеку от Ровно. Естественно, ни теплой одеждой для них, ни нормальным питанием никто не озаботился. Крайняя степень истощенности работников сразу же, ввиду профессии, бросилась в глаза доктору.

В центре города Максим Сигизмундович чуть не нарвался на большие неприятности. Сани он пристроил у какой-то гостиницы еще в четырех кварталах отсюда и, следуя моим указаниям проверить людные места, пешком направился в центр. Доктор как раз собирался свернуть на улицу Калинина, когда его остановил патруль.

– Пропуск! – рявкнул молодой лейтенант, а два солдата в это время прижали Максима Сигизмундовича к стене.

– Пожалуйста, господин лейтенант. – Услышав немецкую речь, лейтенант расслабился, но, когда прочитал аусвайс доктора, глаза его снова сузились.

Оказалось, что Максим Сигизмундович, по незнанию, попытался свернуть на улицу, на которой было запрещено появляться кому-либо, кроме немцев и обладателей специальных пропусков. На бывшей улице Калинина, а ныне – Шлоссенштрассе, разместились практически все административные и военные учреждения оккупационных властей. Доктора продержали около получаса, обыскав и задав такое количество вопросов, что он уже и не надеялся на благополучный исход. Когда его наконец отпустили, Максим Сигизмундович почувствовал себя будто вернувшимся с того света. Тогда он решил, не рискуя далее, отправиться к знакомому – тому самому Херштофу, – чтобы разузнать побольше о новых порядках.

Доктора Херштофа пришлось дожидаться до самого вечера. Доказавший свою принадлежность к германской нации, знакомый Максима Сигизмундовича, как я и предсказывал, получил статус фольксдойче и сейчас работает в одном из немецких госпиталей. Естественно, что, когда доктор пришел к нему, тот был уже на работе. Рисковать, слоняясь до вечера по городу, Максим Сигизмундович не стал и, упросив горничную, остался дожидаться своего знакомца в его приемной. Однако и здесь доктора настигла неудача. Приближенность к новым хозяевам, похоже, сильно повлияла на Херштофа, и он, вернувшись домой, отказался принять Максима Сигизмундовича.

Узнать, что да как в городе, доктору удалось только в гостинице, куда он вернулся уже довольно поздно. За скромным ужином, стоившим баснословную сумму, Максиму Сигизмундовичу наконец удалось поговорить хоть с кем-то. Маленький зал, в котором в гостинице подавалась еда, был забит до отказа разным приезжим людом. Неудивительно – ведь большинство подобных заведений теперь щеголяли надписями «только для немцев». Остальные же заведения, которые миновала подобная участь, были битком забиты теми, кто не мог остановиться в первых. Соседом доктора за столиком оказался молодой человек, представившийся коммерсантом из Львова. Разговорившись с ним, Максим Сигизмундович и узнал о новых порядках.

В августе 1941 года на оккупированной немцами территории Украины было создано два новых административных образования, одним из которых оказался рейхскомиссариат «Украина» со столицей в Ровно. Именно этим объяснялась такая концентрация в городе различных немецких учреждений и соответствующие меры безопасности.

– Вам повезло, доктор, что вы приехали в город именно сейчас, а не месяц назад, – наклонившись к Максиму Сигизмундовичу через стол, доверительно шептал на польском коммерсант. – В том месяце сам Кох в Ровно прибыл. Никого не впускали и никого не выпускали из города…

Управлять рейхскомиссариатом был поставлен некий гауляйтер Эрих Кох. Эта фамилия вызвала у меня какие-то ассоциации, но, честно говоря, кроме «палочки Коха», в голову больше ничего не пришло, и я снова принялся внимательно слушать рассказ доктора. Так вот, именно в честь приезда гауляйтера в Ровно были введены такие меры безопасности, что обычный комендантский час по сравнению с ними казался детскими играми. Перед приездом рейхскомиссара город накрыла волна облав, патрули наводнили улицы и проверяли чуть ли не каждого встречного… Что там – даже держать руки в карманах было запрещено! И кстати, именно из-за того, что Коху не понравился вид разрушенного города, военнопленные сейчас, на морозе, ударными темпами занимаются восстановительными работами.

Услышанное далее повергло доктора шок, и именно этому он обязан своим видом – что называется, «краше в гроб кладут». Коммерсант, увлекшись разговором, принялся выкладывать такие подробности оккупации Ровно, которые обычно разумные люди предпочитают даже не вспоминать. Всего лишь две недели назад в городе расстреляли евреев. Слушая доктора, я не сразу обратил внимание на острую боль в руках – мои кулаки были сжаты настолько, что ногти впились в ладони, и на столешницу упало несколько алых капель. Пятнадцать тысяч! В начале октября 1941 года в городе Ровно, столице рейхскомиссариата «Украина», было расстреляно пятнадцать тысяч евреев!

– Убивать их надо! То ж не люди! – Максим Сигизмундович мертвой хваткой вцепился в мой рукав. – Не люди то… Столько душ…

– Понимаю, Максим Сигизмундович. – Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы разжать его пальцы. – Понимаю. Они заплатят за это…

Рассказ, продлившийся недолго, отнял у доктора последние силы, и он уснул прямо сидя за столом. Я сидел и смотрел на изможденного человека перед собой и думал над его словами. Пятнадцать тысяч человек… За один день… Женщин, детей, стариков… Когда слышал о зверствах фашистов в своем времени, это не производило такого впечатления, как сейчас, когда такое дикое преступление было совершено не семьдесят лет, а всего лишь две недели назад. Господи, даже слышать об этом невыносимо! Я представил себе, что было бы, если бы все это наблюдал своими глазами… Так, надо встряхнуться и перестать думать об этом, иначе можно с ума сойти!

Взяв себя в руки, я стал анализировать сказанное доктором. Итак, полезной практически информации он не раздобыл. Подполье… Доктор не заметил никаких листовок, но это еще ни о чем не говорит. Конечно, с таким параноидальным режимом безопасности вести подпольную деятельность – еще та задача. Однако не верю, что в городе нет подпольщиков. Не верю – и все! Только как же на них выйти?

А если попробовать узнать о судьбе своих товарищей, попавших в плен, не через подпольщиков, а через немцев? Я прокрутил в голове все варианты. Получается, надо как-то узнать, что творится в застенках гестапо. Мысль о том, что самый легкий способ – это самому оказаться в этих застенках, вызвала нервную усмешку. Получается, надо отловить кого-то из гестаповцев. Или на худой конец – из полиции. Снова возвращаемся в Ровно – не нападать же на все проезжающие по шоссе машины, пока не попадется нужная птица… Ровно… Значит, снова подполье! Блииин…

Более или менее стоящая идея пришла в голову только через несколько часов напряженных раздумий. Что-то всплыло в памяти… Что-то, связанное с евреями… Вот! Пятнадцать тысяч человек расстреляли – задолбаешься ведь потом отмывать и трупы вывозить! Значит…

– Доктор! – Я растолкал несчастного Максима Сигизмундовича. – Тех евреев, их в городе расстреляли или за город вывели?

– За городом. – Доктор снова опустил голову. – У Сосенок…

– Успокойтесь, доктор. – Жаль, что пришлось снова ему напоминать, но прояснить этот вопрос мне было жизненно необходимо. Даже не мне – моим товарищам. Жизненно!

Я снова отвернулся от Максима Сигизмундовича и погрузился в свои мысли. Значит, так, евреев вывели за город. В Киеве расстреливали евреев, и не только, в Бабьем Яру. Что общего? Оба этих места находятся за городом, и приговоренные прибывают к месту казни своим ходом – живыми. Только там уже их расстреливают и сбрасывают в предварительно выкопанные могилы. Немцы, мать их, как всегда, подошли к вопросу рационально – избавились так от хлопот по уборке и перевозке трупов. Получается, остальных приговоренных тоже расстреливают где-то за городом. Если попытаться отбить смертников… Среди них ведь вполне может оказаться кто-то из подполья!

– Доктор, встряхнитесь! – Я подошел к Максиму Сигизмундовичу. – Не время сейчас. Работать надо.

Следующие два дня ушли на подготовку. На этот раз я постарался все спланировать более тщательно. Максим Сигизмундович остался с нами. После всего, что узнал, доктор просто не мог заставить себя вернутся в Тучин. То ли боялся сорваться, то ли еще по какой-то причине. В любом случае у меня против этого никаких возражений не было. Врач всегда может пригодиться. А врач, который может безбоязненно ездить в город, – тем более. Хотя я бы не сказал, что безбоязненно. Уговаривать Максима Сигизмундовича снова отправиться в Ровно пришлось не меньше часа. Это действительно было необходимо. Во-первых, следовало выяснить, где происходят расстрелы. О таких вещах в городе должен знать каждый, хотя расспрашивать об этом прямо – слишком опасно. В общем, если доктор что-то разузнает, то хорошо. Если нет, то найти такое место и самим будет не очень сложно – сомневаюсь, что рядом с новоявленной столицей есть много мест, где периодически звучит стрельба. Во-вторых, доктору было поручено сделать кое-какие покупки. С этим проблем возникнуть не должно было вообще. Несмотря на жесткий режим безопасности в городе, люди продолжают жить и нуждаются во многих вещах. Если принять во внимание, что Ровно – это город, то его население должно нуждаться в первую очередь в еде. Здесь ведь гораздо сложнее с продуктами, чем в селах – мало у кого есть свои огороды, скотина. Магазины, оставленные немцами для удовлетворения нужд местного населения, вряд ли смогут удовлетворить все потребности людей – большинство продуктов ведь направляется на нужды армии, а простым людям, тем более – низшего сорта, достаются лишь остатки. Так что все это должно способствовать развитию если не полноценного черного рынка, то хотя бы натурального обмена, когда люди меняют свое имущество на хлеб.

Вот и поставил я доктору задачу пошарить на таких толкучках – приобрести простыни, с помощью которых мы сможем хоть как-то замаскироваться на снегу, несколько комплектов одежды поприличнее, в которую при случае можно переодеться самим или переодеть тех, кого сможем, если операция пройдет успешно, спасти от расстрела, и еще кое-что. Собственно, в этом, если не считать «обсасывание» плана, чтобы постараться учесть все мелочи, и заключалась вся подготовка. Дальше мы просто сидели и ждали. Ожидание закончилось утром третьего дня.

Для разнообразия фортуна все же решила нам улыбнуться. Максим Сигизмундович, кроме большинства из того, что он должен был купить, привез и хорошие новости. В Ровно действует подполье!

– Я по базару ходил, так смотрю – люди засуетились, забегали. – Доктор, еще немного бледный, заметно воспрянул духом и говорил уже гораздо бодрее, чем после прошлого посещения Ровно. – Немцы нагрянули, ловили кого-то. А бабка, у которой я одежу покупал, говорит, шо хто-то листовки по базару раскидал…

В общем, после того, как неизвестные швырнули в народ пачку листовок, все окрестные патрули бросились ловить подпольщиков. Но поймать кого-то в толпе, да еще в сутолоке возникшей при виде набежавших со всех сторон вооруженных солдат, конечно же не удалось. Как не удалось и Максиму Сигизмундовичу определить, кто же все-таки был виновником всей этой суматохи. Ну да ладно. Главное, что теперь мы знаем, – есть что искать. И поискать придется, потому что спросить, где находится место, в котором приводятся в исполнение приговоры, доктор побоялся.