Текст книги "Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Мои тоже засекли. Это черные, район Сентрал-парка.

– Вот-вот. Связался, козел, с факинг дерьмом.

Сэр Джошуа рассеянно чистил ногти.

– Сергей Львович, – Михаил замялся, – тут еще одно происшествие…

Да, слушаю. Что еще хорошенького?

– Он убит.

– Кто убит? Миша, кто убит?! – Голос Мясницкого зазвенел.

– Да он, Иннокентий. Мы с Бароном были у него дома, убит он и его жена. Квартира вся вверх дном. Искали либо товар, либо деньги.

– Шеф, – Барон включился в разговор, – шеф, они ничего не нашли. Это точно.

– Кто, кто, черт подери? – Мясницкий посмотрел на Джошуа. Сэр Джошуа спокойно кивнул.

– Разберемся, Сергей. Это я беру на себя. В полиции у нас свои люди.

Мясницкий вскочил с дивана и забегал по комнате. Михаил с удивлением вдруг отметил, что сейчас шеф напоминал ему Сталина, каким изображали его советские фильмы брежневских времен. Невысокий, с трубкой в руке, шеф мерил шагами кабинет, покачивая в такт седеющей головой, лицо его приобрело выражение одухотворенное, благородное. Сергей Львович сейчас имел совершенно недоступный для простого смертного вид.

– Барон! Что ты там говорил?

– Я говорил, что денег в квартире не нашли. И что работали дилетанты. Наследили так, что даже полиция, если захочет, конечно, запросто может их вычислить.

– Сэр Джошуа? Что вы скажете?

– Сделаем, Сергей. Это не проблема. Проблема в другом. Вы меня понимаете?

Сергей Львович крякнул, покрутил головой, словно отгоняя назойливую муху, подошел к Михаилу и уставился прямо ему в глаза. Он изучающе смотрел с минуту. Наступила неловкая пауза. Рахманинов не знал, чего уже и ждать от шефа. Явно чего-то неприятного. Господи, сколько дерьма наворочал этот Кеша, пропади он пропадом. Да, кстати, и пропал уже. А ему, Рахманинову, разгребать теперь, если он не хочет отправиться следом.

– Так вот, слушай дальше, – продолжил Мясницкий. – Товар он продал, а через два часа всю эту банду из Сентрал-парка взяли. ФБР, отдел по борьбе с наркотиками. – Сергей Львович крайне редко произносил последнее слово вслух, это тоже говорило о его предельном раздражении. – Да, всех. Подождали, пока они освоятся, начнут делить, распределять по торговцам, и всех накрыли с поличным на товаре. Одновременно с этим прочесывали парк. Похватали торговцев, сейчас колют их на то, чтобы заложить всю организацию. Расколют, будь уверен. Мелкоте дорога своя жопа. Когда их всех вместе соберут, они поймут, что это не случайность, и все выложат. Вот такие дела. Если твой Кеша – стукач, можешь себе представить, что он мог о нашей конторе поведать? Или, скорей всего, уже поведал.

– Да мало что, на самом деле. – Михаил был шокирован, но старался не подавать виду. – Он ничего толком не знал.

– Как он вышел на людей сэра Джошуа?

Михаил молчал. Черт его знает, этого хохла хитрого, как он на них вышел.

– Нью-Йорк – город большой, Сергей Львович, это не Питер и даже не Москва. В том, что он не стукач, я уверен на девяносто девять процентов. Я же все-таки работаю с людьми, за что и деньги получаю. Нет, я его проверял-перепроверял. Это исключено.

– Ну ладно, ладно. Работаешь ты прилежно, это я знаю. Это как раз та самая проруха, которая бывает и на старуху, в твоем лице. Но нужно что-то делать. Я боюсь, что придется временно сократить сбыт. Мы понесем убытки. Ты же не хочешь стать причиной этих убытков?

Став причиной убытков фирмы, любой, кроме шефа, тем самым подписывал себе приговор. Это знали все близкие к Мясницкому сотрудники.

– Я думаю, выберемся. Не все так плохо…

– Верно, электричество под жопой пока не щекочет… Ну хорошо, философию в сторону. Первое – выяснить, кто шлепнул твоего Кешу. Второе – еще раз проверить все его связи, вообще всю информацию о нем. Третье, главное, – найти деньги. Если он связан с ФБР, деньги – это тот крючок, на который они будут нас ловить. Так что иди и ищи. А мы с сэром Джошуа примем свои меры.

Михаил и Барон спустились по узкой лестнице и вышли на улицу. Из кабинета шефа было два выхода – черный, так сказать, которым они и воспользовались, и второй – через рабочий, официальный уже кабинет, где Мясницкий вершил дела компьютерные, вот там уже были белые стены, мониторы, компьютеры, какие-то диаграммы на стенах, время от времени меняющиеся, стеллажи со справочниками, далее – холл с двумя секретаршами, коридор, широкая лестница, ведущая в вестибюль с черными охранниками, стеклянными стенами, в общем, как положено в уважающей себя процветающей фирме.

– Куда едем? – спросил Барон, с силой хлопнув дверцей машины.

– А хрен его знает, – ответил Михаил и вырулил со стоянки для сотрудников на дорогу.

Лариса украдкой посматривала на своего спутника – интересный парень. Она много перевидала уже гостей из России, вот так, как и сейчас Алексея, выгуливала их, посвящала в маленькие житейские американские хитрости, учила вести себя так, чтобы пореже попадали впросак по самым незначительным поводам. Но постепенно это занятие стало Ларисе приедаться. Грешно, конечно, так говорить о соотечественниках, но, видимо, слишком уж специального сорта попадались ей земляки. Еще десять лет назад все было по-другому. Приезжающие, в общем-то, понимали, чего хотели, они ехали в Штаты навсегда и кое-как устраивались. Одни раньше, другие позже, но находили работу, растили детей, стремительно американизирующихся, и жили довольно изолированно от остального населения Нью-Йорка в своем маленьком замкнутом мирке. Но с началом перестройки сперва маленьким ручейком, а потом в геометрической прогрессии усиливающимся потоком хлынули личности, которых Лариса и представить себе не могла. Неужели все они жили в Москве вместе с ней? Как же она их просмотрела – так их было много, где же они скрывались до поры?

Они привозили с собой свой новый русский сленг – «тусовка», «раскрутка», «отбивка», «табош», они были удивительно самоуверенны и смотрели на все свысока. «Крутые парни» – так они звались, причем понятие «парни» распространялось на людей и пятидесяти-шестидесятилетних. Но «парни» появились все-таки позже. Сначала хлынула целая река людей менее «крутых». Они приезжали большей частью к родственникам или к знакомым по липовым приглашениям, которые наладились изготовлять как в России, так и здесь, в Нью-Йорке, приезжали со странным чувством того, что все русские, жившие в Штатах, чем-то им обязаны. Лариса начинала понимать, что думают средние американцы о таких гостях и почему год от года с меньшим желанием государственные чиновники шли на то, чтобы предоставить гостям постоянный вид на жительство, не говоря уже о натурализации. Хотя, надо сказать, она не могла припомнить ни одного соотечественника, который хотел бы остаться в Америке и не остался бы.

Ее коробило унизительное, гнусное определение «пылесос», которое пустили на Брайтоне в отношении русских гостей. «Себя бы вспомнили», – думала Лариса, но в глубине души не могла не согласиться с точностью и конкретностью ярлыка. Приезжие с такой алчностью накидывались на товар, которым торговали «Рулворт» и другие дешевые магазины, так жадно хватали вынесенные соседями на лестничные площадки старые, ненужные в хозяйстве вещи, что Ларису охватывало чувство, близкое к брезгливости. Она боролась с этим, говорила себе, что живется в России, как и прежде, тяжело, бедно, голодно, и, похоже, еще долго так будет продолжаться, но ничего не могла с собой поделать, наблюдая, как тащат в аэропорт неподъемные чемоданы соотечественники, как скандалят там за каждый фунт перевеса – а это сто двадцать долларов. Откуда у них сто двадцать баксов, чтобы заплатить за багаж? Да даже если они и есть – кто же из них заплатит? Америка представлялась бывшим соотечественникам гигантской халявой – какие такие сто двадцать долларов? Все должно было быть бесплатно.

Они не понимали элементарных вещей. Дико было то, что за квартиру нужно платить в лучшем случае треть зарплаты, что приходится платить какие-то там налоги – самому нести свои кровные в банк…

Лариса жалела их, возвращавшихся туда, откуда ее семья просто-напросто в свое время сбежала – без определенных причин, всего лишь захотев жить по-человечески. И это удалось. И получилось все только благодаря тому, что ни Лариса, ни ее родители не считали, что Америка что-то им должна. В принципе, эмигранты так называемого «второго потока» были похожи друг на друга, исключение составляли только те, кто сразу решил безоговорочно принять писаные и неписаные правила, по которым здесь жили все. На Брайтоне же большинство старалось жить по старым советским меркам. А бизнес, которым все они стремились заниматься и занимались, в Советском Союзе был построен исключительно на поговорке «не обманешь – не продашь». Вот и обманывали друг друга, обманывали налоговую полицию, американских партнеров, но проще всего было обманывать все-таки своих.

Лариса и небольшой круг ее знакомых сознательно изолировали себя от русской колонии. Никто из них не жаловался на жизнь, хотя «синекурой» назвать Америку было уж никак нельзя. Приезжие же не понимали, что автомобиль – это еще не признак богатства. Что «грин-карта», кроме возможности легальной работы, заставляет еще и выполнять ряд требований, подчиняться массе условностей, принятых в Штатах. Например, каждый день менять рубашку, следить за собой, не обманывать сослуживцев, не опаздывать, не рассказывать о своих несчастьях и горестях первому встречному, не жаловаться на жизнь и все время при любых обстоятельствах улыбаться. Последнее особенно было непросто после хмурой матушки-России, где пристальный взгляд незнакомого человека воспринимался исключительно как угроза.

Алексей не походил ни на суетливых эмигрантов, приехавших на постоянное место жительства и озабоченных поисками работы, жилья, беготней по инстанциям, всевозможными интервью. Не был он похож и на нелегалов – также задавшихся целью осесть в Штатах, но не имеющих для этого законных оснований, ни на «челноков», закупавших мешки барахла – начиная от тряпок и компакт-дисков, заканчивая компьютерными штучками и автомобилями, которые, едва переехав через океан, мгновенно угонялись прямо из-под хозяйских окон.

С этим парнем ей было легко – обстоятельство, которое она очень ценила. Он не был отягощен проблемами, как что-то купить подешевле, не экономил деньги, но и не транжирил, как «новые крутые» в широких пиджаках, которые ее просто пугали. Отношение к деньгам – тоже показательная черта. Алексей был, по крайней мере на первый взгляд, к ним вполне равнодушен.

– Слушай, а тебе денег хватит на твои путешествия? – спросила она. – У тебя вообще как с финансами?

Вопрос был совершенно не американский: моветон – вот так ни с того ни с сего выведывать, сколько и чего в чужом кармане, – это уже русские любимые игрища.

– Лариса, деньги – это объективная реальность. Она же осознанная необходимость. Потом, мне в Денвере обещали работу подкинуть.

– Работу? А что за работу? Знаешь, здесь ведь не так просто с работой.

– Да, я знаю. Работа всякая – коттеджи прибирать после туристов, дрова в поленницы складывать…

– У тебя должен быть знакомый менеджер, иначе проблемы возникнут.

– Вот как раз менеджер и есть знакомый. Он и обещал. А деньги… Кончатся – уеду. Это не проблема. Билет-то у меня есть, с открытой датой. – Виза на полгода. Так что нет проблем.

Лариса помолчала, покачала головой:

– Слушай, так это все правда, что ты мне вчера наговорил? Про оружие, про бандитов? Неужели в Питере стало так страшно жить? Там у вас что – гражданская война уже идет?

– Лариса, знаешь, что я тебе скажу, – да, это все правда, но давай об этом не будем. Это у меня пройденный этап, и возвращаться к нему я не хочу. Жизнь прекрасна! Отличный город – Нью-Йорк, Лариса. Я его таким себе и представлял.

– Это Манхэттен, Леша, Большой Нью-Йорк – он несколько другой. Ты представляешь себе вообще, какой это огромный город?

– Представляю. Карту видел.

– Карту… Я это место даже городом назвать не могу. Это особый мир. Ни на что не похоже. За это и люблю его.

Она действительно любила Нью-Йорк, и ей очень нравилось вот так демонстрировать его гостям. Любой настоящий патриот своего города всегда с удовольствием устроит пешеходную экскурсию хорошему человеку, будь это Нью-Йорк, Рязань, Париж или Петербург – неважно. Если ощущаешь город своим, волей-неволей начинаешь с гордостью его представлять, даже хвастаться, если слишком увлечешься. Город становится частью твоей собственности, которую нельзя унести с собой, продать или поменять. Он существует независимо от тебя. Можно уехать за тысячу миль, на другое полушарие, но ощущать любимый город таким же своим, и по возвращении он примет тебя как родного, не будет путать тебя своими нововведениями, заново проложенными улицами, перестроенными домами, измененной телефонной книгой, а сразу откроет все свои новые секреты. Ты никогда не будешь в этом городе просто туристом, даже если десятки лет проживешь далеко – всегда останешься для него своим.

Ларисе было приятно, что Алексей понимал ее мгновенно. Она пыталась объяснить ему суть города, показать его живым организмом, и он тут же принял такое определение. Оказывается, он и сам так же относился к Ленинграду. Петербургу то есть. Они довольно быстро пришли к соглашению, что Петербург – большая живая клякса на плоском столе восточного побережья Балтийского моря. Лежит клякса, дышит незаметно для постороннего глаза собственными испарениями, не шевелится почти. Под зелено-серой кожей медленно проползают ленивые нервные импульсы, неспешно ползут и почти затухают, дойдя до командного пункта – мозга. Ну и размякший от вечной сырости мозг, естественно, всерьез хилые сигналы не воспринимает, он думает о великом своем предназначении, что ему эти нечувствительные толчки… Так и живет мягкое влажное существо, сверху для вида покрытое темной ребристой чешуей остроугольных строений.

Москва – другое дело. Клубок змей, свившихся в скользкую косичку и завернувшихся в спираль. Муравейник, построенный в виде лабиринта. Со страшной скоростью обитатели его мчатся по спирали, уткнувшись в тупик, бегут обратно, находят в конце концов правильный путь. Чужакам в Москве тяжело, заматывает их лабиринт, сводит с ума, толкают трудяги-аборигены, дышат в спину, оттирают в сторону. А в самом центре муравейника – как у Винни-Пуха – горшочек с медом. Глубоко запрятан в самом сердце города. К нему все и лезут полакомиться. А кто пролез – уже горя не знает, жрет себе да нахваливает. Но трудно к горшочку пробраться, слишком запутаны узкие кривые улочки, чем ближе к меду, тем уже делаются, тем круче повороты и больше соперников за каждым углом.

Нью-Йорк…

– Черт его знает! – Лариса улыбнулась. – Символ города – ты видел уже, наверное, – яблоко. Ну, может быть, яблоко. Но, с другой стороны, тут такой прямой ассоциативный ряд не работает. Это… это как космос. Только не смейся. Да. Тут целые районы недалеко от центра вдруг проваливаются в такие черные дыры – раз – и нет. А потом – бац! – и там уже другой район, дома другие, все. Москва и Питер обрастают одинаковыми новостройками. А тут – одно-двухэтажные коттеджи, потом, глядишь, уже высотные дома вдруг пошли. Потом – опять коттеджи. В общем, тут никто и ничто не стоит на месте. На работу утром весь город двигается – это движение с большой буквы. Представляешь, сколько машин и на какие расстояния тут ездят? А сабвей? Здесь целые как бы пласты геологические перемещаются. И утром, и вечером. И ночью, все время.

– Слушай, а чисто здесь. Говорили – грязный город…

– Ну где же – чисто? Все замусорено.

– Да нет, Лариса, это же не грязь. Это, правильно ты говоришь, мусор. Ты помнишь нашу грязь родную? Я, бывает, из леса приезжаю, а у меня ботинки чище, чем после похода в гастроном. Не помнишь? Слякоть, грязь… Ноги разъезжаются, люди падают…

– А, это дороги. Грязь эта самая, она на колесах машин в город приезжает.

– Не знаю, не знаю, Лариса. Мне вот кажется, что Питер просто в эту грязь проваливается. Без всяких машин.

– Ну ладно. Проваливается так проваливается. Сами виноваты, в конце концов. А у тебя просто период офигения от Нью-Йорка идет. Это быстро кончится, Леша. Собственно, вместе с деньгами и кончится. И затоскуешь ты по грязи питерской, полетишь обратно счастливый.

– Ты-то здесь довольна?

– Я – да. Но я и приехала сюда жить. Я так и хотела, и что хотела, то и получила. Поэтому мне, естественно, здесь нравится. Ладно. Куда пойдем?

– Все равно.

Они дошли до Сентрал-парка. Он показался Алексею совсем не таким большим, каким представлялся по фильмам и рассказам.

– Слушай, он такой маленький – вон уже и противоположный конец… – Действительно, стена небоскребов отчетливо виднелась над кронами деревьев.

– Леша, это обман зрения. На самом деле, когда отправишься в свой Денвер, автобус проедет по парку – тогда увидишь, какой он маленький. Из Кеннеди тоже Манхэттен как на ладони. А Гарлем твой – от парка и дальше. Но сейчас мы туда не пойдем. Что-то я подустала. Давай-ка домой вернемся, отдохнем. Не желаешь?

– Не желаю.

– Ну да, ты же на свободу вырвался… Поедем, может быть, в гости?

– В гости? А к кому?

– Да вот хочу тебя, раз уж случай выдался, к своим знакомым свозить. Только не удивляйся, это на Брайтоне. Я туда редко выбираюсь, без тебя еще черт знает когда поеду. А тебе интересно будет, посмотришь на «вторую волну»…

– Да я же у Кешки уже был. Лариса, зачем нам кто-то еще? – Глаза Алексея блеснули. – Давай пойдем перекусим, посидим, отдышимся, потом погуляем, то да се, я тебе про Питер еще ничего не рассказал.

– А потом ты меня снова в койку потащишь? Как вчера? Так накинулся, будто на родине баб не осталось. Ты чего, Леша?

– Ну… – Алексей совершенно не смутился. – Ну, выпил водочки – с кем не бывает. А за красивой женщиной поухаживать – святое дело.

– Поухаживать, хе-хе. Это у вас теперь называется «поухаживать»?

Алексей внимательно посмотрел на нее. Лариса нравилась ему все больше и больше. Она была живой частью удивительного, разноцветного мира, в котором он оказался. Именно – разноцветного. Хотя у зданий вроде бы и преобладал серый цвет, но это только на первый взгляд. Улицы, разукрашенные немыслимым количеством указателей, рекламы, объявлений, вывесок, сверкающие витрины, тележки, с которых черные продавцы торговали хот-догами, джунгли из желтых, красных, малиновых, коричневых, зеленых курток, ремней, зонтиков, рюкзаков, плащей, штанов, джинсов, жилеток, не вмещавшихся уже в магазинчики первых этажей и вываливающихся на тротуар вместе со стальными длинными вешалками, между которыми бродили сталкеры, приглашающие прохожих побродить по их торговым зонам. Без провожатых там, вероятно, точно можно было потеряться. Все цвета, которыми гипнотизировал город, были непривычно конкретными, яркими, словно в каталогах красок. Даже какими-то ненастоящими. Мультфильм, да и только. Он вспомнил питерские улицы, закопченные дома набережной Фонтанки – тоже когда-то разноцветные, а сейчас кажущиеся одинаково бурыми.

– Эй! Ты что, оглох? Что-то тебя, братец, клинит. Вот и в магазине тогда…

– Да, прости, Лариса. Подавлен впечатлениями от мира капитала. Знаешь, по-моему, я его тоже люблю.

– Капитал?

– Капитал само собой. И Нью-Йорк.

– Правильно делаешь. Так как насчет ухаживания за дамами?

– А, ну да. Лариса, понимаешь, давай поставим все точки над «и». Я за дамами ухаживать люблю, умею и постоянно практикую.

– Ой-ой-ой!

– Да. Но тебя как хозяйку, вернее, как представителя иностранной державы я жутко боюсь обидеть и вызвать тем самым международный конфликт. Так что предлагаю мирное сосуществование и паритет. Вернее, консенсус. Короче говоря, подпишем коммюнике…

– Заключим.

– Подпишем. Или заключим? Ладно, Бог с ним, с коммюнике. Слово мне просто нравится. Значит, так, вот я рассказал тебе всю подноготную, теперь могу распоясаться. Сейчас поведу себя разнузданно и расслабленно. – Он обнял Ларису за талию.

Она уже привычно хмыкнула, попыток освободиться не сделала, даже шаг не замедлила.

– Леша, это все прекрасно, только ты забыл то, что я тебе говорила ночью. Я с мужчинами на секс не западаю. Вы меня в этом смысле не интересуете.

Алексей руки с талии Ларисы не снял, но зашагал медленнее.

– Да ты что? Серьезно? Никогда бы не подумал.

– Поживешь здесь, вообще перестанешь чему-либо удивляться. В Москве я и сама об этом не думала, а здесь – с американскими мужиками пообщалась, они у меня всю охоту отбили… Короче, у меня есть герлфрэнд. Мы с ней замечательно проводим время. Я ее люблю. И она меня… Вот так-то, Леша.

– Хозяин – барин. Вернее, хозяйка – барыня. По мне – лишь бы человек был хороший. А что, американские мужчины – они… не того?

– Того, того. Все у них в порядке, просто здесь вообще с сексом неполадки какие-то.

– То есть?

Они снова пересекали Сорок вторую авеню. На углу Седьмой стояла, вернее, двигалась, выплясывала, подпрыгивала небольшая толпа черных в немыслимых разноцветных одеждах – то ли в халатах, то ли в пальто, в рубахах навыпуск; они толкались вокруг двух вожаков, один из них размахивал магнитофоном размером с небольшой автобус, из которого неслись однообразные рэповые звуки, другой просто махал тощими руками, высовывающимися из широченных, упавших на острые плечи красных рукавов.

– Джизус, Джизус, – орали негры в такт музыке.

– Это что такое? – перебил Алексей сам себя.

– Это они ждут второго пришествия. Готовятся. Уверяют, что Иисус был черным, а теперь он уже наконец вернется и наведет порядок. Черным отдаст все деньги, белых заставит работать. Что на самом деле почти уже и происходит. Работают-то белые большей частью… Я отвлеклась. – Лариса вернулась к теме, которая ее волновала. Алексей это заметил и больше не перебивал. – Американцы на сексе помешаны, и при этом – невероятные ханжи. Как бы тебе объяснить? Меня от них просто в какой-то момент начало тошнить. Все, что ты видел в кино и читал в книгах, – это все художественный вымысел, стремление выдать желаемое за действительное. Они могут месяцами обсуждать анализ спермы какого-нибудь депутата, трахался он со своей секретаршей или нет. А секретарша будет по телевидению на всю страну каждый день рассказывать, что это именно его сперма, какого она цвета и как пахнет. И все это – по центральным каналам, в новостях. Все эти добропорядочные отцы семейств с женушками гонят детей от экранов, а сами смотрят, глазки у них масляные, только что не дрочат перед теле. Про шлюх с таким презрением говорят – «проститьют», что тошно делается… Ну «проститьют», что дальше? Убить теперь ее, что ли, за то, что она – «проститьют»? В видеопрокатах кассеты с эротикой красными кружочками помечены, чтобы дети не брали. А за углом в порношопах – откровенная порнуха свободно лежит. Но не дай Бог, если соседи узнают, что ты в порношоп ходил, – все, туши свет! А мужики… Ну, потрахается ночью, вроде нормально все, хорошо… нет, утром начинает за завтраком рассказывать мне про мою же матку, про член свой – как он за ним следит, как я должна делать то-то и то-то. Жрет свое повидло, соком запивает – и про сперму мне лекции задвигает. Отвратительные мудаки… Мы с Джуди прекрасно себя чувствуем. Это нежность, Леша, понимаешь, нежность и любовь, о которой эти козлы даже понятия не имеют. Мы с ней по крайней мере не тащимся от физиологических подробностей, нам просто хорошо вдвоем и все, вне зависимости от консистенции выделений. Видишь? – Она заметила, что Алексей не то чтобы поморщился, а просто по его лицу пробежала чуть заметная тень. – Тебя тоже от этого коробит.

– Ничего не коробит. Очень интересно ты рассказываешь.

– Ну ладно. Давай-ка зайдем домой, возьмем заодно Кешину сумку, сами к нему заскочим, – если поедем на Брайтон, то он там рядом. Так что ты решил?

– Что-что. Как скажешь. Мне пока что все интересно. Кстати, сколько стоит тачка до Брайтона?

– Тачка?.. Такси? Господи, забыла уже русский сленг. Дорого, Леша, на такси, так что на сабвее лучше прокатимся.

– Лариса, прекрати. Я в Питере-то в метро редко езжу, а тут ты меня принимаешь, уваживаешь, холишь, можно сказать, и лелеешь, так что про сабвей пока забудь.

Они подходили к дому. Лариса достала из кармана ключ от подъезда, открыла дверь.

– Воруют тут у вас часто? – спросил Алексей кивнув на небольшой, но с виду мощный замок.

– Бывает. Ну, входи, входи…

Напротив подъезда возле входа в аптеку стоял молодой человек в сером костюме. Совершенно обычный с виду юноша – светлые волосы, голубые глаза на красивом лице. Глаза казались женскими из-за густых светлых ресниц. Он и не смотрел вовсе на входившую в дом парочку. Достал из внутреннего кармана пиджака портативную рацию и сказал кому-то: «Они пришли. Понял, шеф. Я в порядке».

Уже темнело, когда Алексей и Лариса вошли в подъезд восьмиэтажного блочного дома на Брайтоне, похожего на родные питерские постройки брежневских времен. Лариса позвонила в дверь квартиры на первом этаже, и сразу же захлебывающийся лай собак на секунду вернул Алексея на родину. Все было как дома – дребезжащий звонок за обшарпанной дверью, собаки, шорох тапочек в квартире и женский сиплый голос:

– Сейчас, сейчас, иду…

Заскрипели какие-то засовы, дверь отъехала внутрь, в темноту прихожей.

– Заходите, – сказал тот же голос из мрака квартиры, раздалось царапанье собачьих когтей по полу. – Сидеть, сидеть, я сказала! Проходите быстрей… Лариска, ты, что ли?

– Да, я, я. Это – Леша, вчера только из Питера прилетел.

– Очень приятно. Тамара. – Из-за угла узенького коридора лился неяркий свет, в котором Алексей увидел хозяйку – женщину лет пятидесяти в спортивных штанах и в застиранной майке с изображением Микки-Мауса на плоской груди. Женщина держала обеими руками за ошейники двух похожих на положенные горизонтально скобки, скользящих по линолеуму колли. – Проходите на кухню. Лариска, где ты пропадала? Забываешь, мать, старых друзей… Нехорошо.

Ощущение Питера, возникшее у него на лестнице, здесь укрепилось окончательно. Маленькая кухня со стенами, окрашенными синей, отвратительного технического оттенка краской, бледно-розовый линолеум на полу. Белый когда-то буфет в углу у окна со стоящим на нем черным от копоти жестяным чайником, заварочным – белым, фарфоровым, выглядевшим приятно свежим среди общего запустения, но зато с отбитым носиком. Разнокалиберные чашки, чайные ложки – точно советские – гнутые, алюминиевые. «Неужели из России сюда везли?» – подумал удивленно Алексей.

Хозяйка квартиры где-то сзади боролась с колли, заталкивая их в комнату. Лариса взялась помочь, и Алексей оказался на кухне один. Вернее, один на один с остальными обитателями этого совершенно не американского места.

Возле буфета стояла раскладушка, тоже очень похожая на отечественную. Поверх полосатого сине-красного брезента лежал толстый бородатый всклокоченный человек в халате. В тот момент, когда Алексей вошел в кухню, всклокоченный тянулся к бутылке виски, стоящей на полу, и распахнувшиеся полы халата наглядно показали, что надет он был на голое тело.

Второй обитатель «советской» квартиры стоял, облокотившись массивным телом о подоконник. Алексей сразу оценил его дорогую тонкую кожаную куртку. Вещь была настоящая, не из супермаркета какого-нибудь. Очень респектабельная куртка. Под сверкающей, какой-то демонстративной лысиной блестели пронзительные трезвые глаза, несмотря на то что бутылку дядьки, по всему судя, опустошили вдвоем.

– Здрово, ебена мать! – громко сказал лысый.

– Здравствуйте. Алексей меня зовут. – Он протянул руку. Лысый пожал ее, взял с подоконника рюмку. – Выпьешь? – И, наконец вспомнив о лежащем на раскладушке товарище, представил его: – Это Радик.

Радик протянул Алексею руку. Она заметно дрожала, толстые пальцы были слабыми и холодными на ощупь. Приняв у лысого полную рюмку, он стал ждать тоста.

– Твое здоровье, Радик, и я поехал. – Лысый быстро опрокинул в себя остропахнущую жидкость и, не прощаясь, пошел к выходу. Вскоре хлопнула входная дверь.

– Счастливо, Юз, – слабым тонким голосом запоздало попрощался всклокоченный. – Ну, ребята, располагайтесь.

За спиной Алексея появилась Лариса, в кухню вошла хозяйка. Все были в сборе.

– Ты что, Родион, приболел? – спросила Лариса.

– Приступ у него снова был, – ответила за больного Тамара. – Лечимся, лежим. Налей-ка мне чуть-чуть, Радик.

– Белая горячка, ребята, страшная штука, – покачал головой Радик, наполняя очередную рюмку. – Врагу не пожелаешь. Сейчас уже полегче, слава Богу.

– Как твоя книга? – Лариса приняла у Радика рюмку и понюхала. – Ух, опять пить!

– Юз сказал, что в Союзе вот-вот выйдет, – ответила за Радика Тамара.

– Поедем в Питер за гонораром, – слабо рассмеялся Радик. Он присел на раскладушке, широко расставив толстые волосатые ноги. Халат совсем распахнулся, и Алексей покосился на дам. Дамы вроде бы не смутились и, кажется, не замечали богемного вида больного. – А вы, ребята, какими судьбами? Лариса, ты, говорят, совсем американкой стала. Как в наши края забрела?

– Проведать тебя забрела. А Леша вчера прилетел.

– Насовсем? – Радик, нахмурившись, посмотрел на Алексея.

– Нет, в гости. У меня приятель в Денвере живет…

– Вот это правильно, Леха. Нехуй делать в этой Америке. – Он повернул голову к окну и неожиданным басом заорал: – Ненавижу! Дождутся они у меня, – продолжал он, выпив еще рюмку. – Хочу пулемет купить – все эти поганые витрины разнесу к ебеням! – Он погрозил кулаком темному окну, за которым действительно мерцали витрины русских лавочек и магазинчиков.

– Алеша, вы не слушайте его, – заметила Тамара. – Это он на словах только такой агрессивный. Плюнь ты уже на них наконец, Радик, дались они тебе.

– Как же, плюнь. Они же вздохнуть не дают. Душат, гады. Друг друга пусть бы передушили, а то ведь лезут к людям, суки…

– Уймись. Не дал тебе Семен денег, и Бог с ним! Он вчера в долг попросил у Семена, – пояснила Тамара. – Вот и злится. Радик, хватит нам денег до твоей получки. Если не пропьешь все сегодня…

– А это мы еще увидим, – хмуро пробурчал Радик. – Все равно, твари, одолели. – Он поднял пустую бутылку, посмотрел на свет: – Жалко, Юз, одну принес. Я гостей не ждал. Чем угощать, Тома? Может, в аптеку сходишь? Вы-то, – он повернулся к Ларисе, – вы-то ничего не принесли?

– Я схожу, – вызвался Алексей. – Только объясните мне, где и что. В аптеку, в магазин – куда вам нужно?

– Аптека – это и есть магазин. А ты чего с сумкой? – спросил он Ларису. – Я думал, пожрать привезла.

– Да нет, Радик, это мне нужно здесь передать. Кешку Гриценко знаешь? Сумку у меня забыл, хочу вот ему закинуть, а то с ним не договоришься никак. Такой раздолбай…