Текст книги "Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Стив продолжал хохотать.

– Айвен, надо бороться с комплексом неполноценности русских предков. Успокойся ты, ради Бога! – Трясясь от хохота, он махнул рукой в сторону зазвеневшего телефона: – Возьми…

Николаев поднял трубку и тотчас кивнул Стиву, показывая на параллельный аппарат. Тот с готовностью подключился к линии.

– Мистер Николаев? – говорил Звягин. – На вашей визитной карточке я обнаружил номер, вот и звоню. Произошла маленькая неприятность. Думаю, дело легко поправимо… Мы с женой решили немного отдохнуть и… Я случайно задел одну деталь интерьера. Немного, по-моему, ее повредил. Запишите на мой счет, хорошо? До завтра.

Айвен перевел полный уже откровенной ненависти взгляд с трубки, нахально пикавшей короткими гудками, на свалившегося с кресла на ковер в новом приступе хохота Стива.

– Что ты ржешь, скотина?

Стив медленно поднялся с пола.

– Нет, Айвен, ты все-таки ничего не понимаешь в людях. Классный дядька! Как он нас купил! Здорово, молодец!..

Николаев улыбнулся:

– Да, наверное, ты прав. И все равно русский мне не нравится. Я не верю, что ему по зубам наша работа.

– Будущее покажет… С языком у него как?

– Пень-колода, – по-русски ответил Айвен и перевел: – Еле-еле. Понимает, но говорит так, будто у него вместо языка во рту «боинг».

– Это не беда. Мне кажется, что завтра от него потом вонять не будет. Держу пари.

– Двадцать баксов.

– Идет.

Весь остаток дня Звягин и Таня бродили по городу. Звягин почти не смотрел вокруг. Взгляд его, казалось, был постоянно направлен на носки собственных ботинок. За время многочасовой прогулки было произнесено всего несколько фраз. В сумерках, уже сидя на траве в Сентрал-парке, Звягин спросил:

– Ну, как тебе первый день в свободной стране?

– Знаешь, Саша, я еще не поняла, что я здесь. Не прочувствовала. А ты?

– А я думаю, что мы должны здесь остаться. Я, во всяком случае, помолодел лет на двадцать… – он подумал секунду, – пять. Хорошо! – Звягин блаженно потянулся. – Нету этого говна вокруг.

– Какого говна, Саша?

– Да всякого. Не в этом даже дело, я еще не могу объяснить… Как-то мне тут спокойно. Знаешь что, вот, наверное, на мне же зона все эти годы висела. Эта штука на всю жизнь, как клеймо. А здесь так себя чувствую, что вроде как и не сидел никогда. И по фене будто никогда не базарил. Здорово. Как младенец!

– Ну да, если бы еще не телекамеры в нашей камере, – неловко пошутила Таня.

– А вот здесь ты не права. Я бы себя, наоборот, неловко чувствовал без этих телекамер. А так, я в своей тарелке, вижу цель, чувствую противника. А они здесь, мне видится, изнеженные, расслабленные. Мы их, Танечка, с тобой обыграем. Если уж в Питере худо-бедно справлялись, то здесь, Бог даст, проживем. Ну сама подумай – не назад же нам лететь к остаткам «мерседеса»? А здесь – смотри, даже хулиганы на улице симпатичные. Матом не ругаются. Уже приятно.

Они поужинали в каком-то ресторанчике. Таня с удивлением наблюдала за мужем: Звягин спокойно, даже вальяжно общался с официантом. Как быстро он превратился в ньюйоркца, словно жил здесь с рождения. Они ели французский луковый суп – впервые в жизни, как и многое за сегодняшний день.

– Сколько я читала про этот луковый суп, – говорила Таня, – мне всегда казалось, что это должна быть гадость страшная, а смотри-ка, вкусная штука!

– Вкусная, да, – соглашался Звягин. – У нас еще много открытий впереди. Признаюсь тебе по секрету, я ведь, к стыду своему, никогда в жизни не ел устриц. А на них вся русская классическая литература стоит. Это надо срочно поправить! Достоевский, Чехов, Куприн… Пора и нам приобщаться к цивилизации, Танечка, пора!

Ночью они словно провалились в мягкую черную яму – сна в самолете оказалось недостаточно, чтобы восстановить силы, которые они изрядно подрастеряли за последние дни. Но к приходу Айвена и Звягин, и Таня были уже на ногах – свежи после утреннего душа, одеты, готовы к действию.

– Кофейку? – предложила Таня.

– Нет, благодарю, – ответил Николаев, украдкой принюхиваясь. «Неужели придется платить Стиву двадцатку?..» – Вижу, вы вполне освоились, – сказал он, окинув взглядом квартиру. – С кухней нет проблем?

Кухня в этой квартире была оборудована по последнему слову техники, и сам Николаев еще путался в функциях комбайна. Впрочем, он редко лично готовил себе еду.

– Разумеется. У нас дома, в России, почти такие же приборы, – ответила Таня.

Звягин молча улыбался, развалившись в кресле. «Вот сволочь, – подумал Айвен. – Сидит как ни в чем не бывало… Как же он все-таки так быстро определил место съемки? Тертый мужик, видать, этот русский, ох тертый!..»

– Скажите, Айвен, – наконец прервал молчание Звягин, – мы надолго в этой квартире или вскоре придется менять дислокацию?

Под прямым его взглядом, проникающим до самых внутренностей, Николаев смешался и промямлил:

– Не знаю, не могу точно сказать… Это зависит от начальства, – подвернулось угодливое русское словечко, которое он обычно не употреблял. Давит его господин из России, ох давит… – Поедем к начальству – там все станет ясно… Там и определимся…

Звягин встал и подошел к смущенному Николаеву:

– Не тушуйся, парень. К начальству так к начальству… Поехали.

Встреча с «начальством» должна была состояться в отеле, находившемся неподалеку от Сентрал-парка, однако дорога заняла минут двадцать. Движение было затруднено массой машин, ползущих прерывисто, будто толчками, по широкой вроде бы авеню, номер которой Звягин еще не запомнил.

– Лучше бы прошлись пешочком, – улыбаясь, заметил Звягин.

Не сумев скрыть злобу, Николаев отвел взгляд. Он чувствовал, что вспотел под своим черным костюмом, плотной рубашкой, затянутой тугим узлом галстука. Он чувствовал, как под мышками зачесалось. Это было нестерпимо, но скрести себя на глазах у русских он не мог себе позволить.

– Приехали, – процедил он, вышел на тротуар, и вдруг тело стало невесомым, в глазах заплясали зеленые звездочки, звуки улицы унеслись куда-то вдаль. Потом и сама улица исчезла, поглощенная ставшими уже золотистыми точечками.

Когда Николаев открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на асфальте рядом с машиной.

– Вставай, вставай! – Звягин поднял американца под мышки и поставил на ноги. – Ничего? Все в порядке? Духота-то какая, немудрено было вырубиться… Водички тебе бы хлебнуть…

Николаев расслышал за искренностью слов глубоко спрятанную издевку. Он выпрямился, несколько раз сжал и разжал кулаки. Тело вновь было послушно.

– Доедешь? – участливо спросил русский.

– О’кей. – Айвен быстрыми шагами направился к дверям отеля. Шедший чуть позади Звягин взглянул на Таню: жена, с трудом сдерживая усмешку, закатила глаза.

…В номере, который был, пожалуй, больше квартиры, им отведенной, находился только один человек. Высокий господин с холеным и одновременно мужественным лицом стоял посреди комнаты. Деловая «пара» Николаева по сравнению с его серым костюмом выглядела обносками, подобранными на тротуаре. Подняв глаза на вошедших, господин выдвинул вперед подбородок и поднял брови.

– Мистер Звягин, миссис Козлова, – представил Николаев гостей. – Мистер Бронски. – Он учтиво указал на хозяина номера…

Глава 6

На второй неделе жизни в Дилоне Алексея стала раздражать необходимость молиться перед принятием пищи. Это, конечно, распространялось только на семейные трапезы, днем или вечером они с Ларисой уезжали или уходили из дома – ездили в Денвер на автобусе, в соседние городки. «Городки! – смеялся Алексей. – Деревни, тысяча жителей – это у них уже город! Подумаешь!»

Дилон, в котором они жили, и был именно таким городком. Жители гордились его древней историей – с незапамятных каких-то времен стояло здесь это поселение. Алексей терялся в веках – историю Америки он сносно мог себе представить лишь со времен войны Севера и Юга, дальше воображение работать отказывалось, а фактологическим материалом он не обзавелся, так что на исторические темы он разговаривал с аборигенами осторожно. Впрочем, нужда в ней вскоре отпала. Алексей понял, что от него не ждут никаких откровений, и больше того – они не нужны жителям, упивающимся могучей исторической значимостью своей деревеньки.

Один за другим, по мере того как он знакомился с ними, они рассказывали ему про Бетти и Джона – отважных покорителей колорадских вершин, которые первыми облюбовали это местечко и поставили здесь дом. После этой героической истории его и Ларису торжественно вели смотреть на семейное гнездо Джона и Бетти. Гнездо находилось на въезде в городок со стороны Денвера, то есть с востока. Ну натурально, откуда еще могли прийти сюда неугомонные Джон и Бетти?! Притулившись чуть в стороне от хайвэя, торчали из земли два совершенно одинаковых одноэтажных домика с двускатными крышами.

– Второй дом принадлежал священнику, который пришел вслед за Джоном и Бетти, – говорили жители, но точно никто не мог сказать, который из домов принадлежал первопроходцам, а какой – служителю культа. Не пускали их почему-то и внутрь. Впрочем, туда никто не ходил и из местных – на дверях обеих избушек висели тяжелые навесные замки. Как выяснилось, домики эти купил какой-то предприниматель с востока, хотел сделать там что-то вроде музея, да куда-то запропал.

Городок совершенно очаровал Алексея. Он расположился в лощине, зажатой с трех сторон почти отвесными скалами, густо поросшими лесом. От этого создавалось впечатление домашнего уюта, словно городок лежал в теплой мягкой коробочке. На севере Дилон обрывался берегом огромного озера, за которым, на расстоянии миль примерно пяти-шести, виднелась еще одна горная гряда. Это были, как выяснил Алексей, самые высокие места Колорадского хребта, протянувшегося толстой змеей с севера на юг через весь континент. Называлось все это Скалистые горы, с истинно американской недвусмысленностью и прямотой. «Чего тут выдумывать – действительно скалистые», – соглашался про себя Алексей, одобряя название.

Первые несколько дней он пребывал в состоянии эйфории. До этого путешествия Алексей в горах никогда не был, если не считать крымские сопки у побережья в районе Судака, где он отдыхал в детстве. Голова кружилась от непривычно свежего воздуха, бедного кислородом. «Здесь у всех во какие легкие»! – говорил ему Дуайт, стуча себя кулаками в грудь. Дуайт, баптистский священник, у которого они остановились, действительно выглядел здоровяком. Высоченный, розовощекий, улыбчивый дядька походил больше на майн-ридовского охотника, чем на духовного пастыря. Впрочем, охотой Дуайт не брезговал. В первый же вечер ужинали мясом оленя, подстреленного им самолично несколько дней назад в горах.

В тот вечер за столом собралась большая компания: Дуайт, его жена Сара, четверо детей, имена которых Алексей долго еще путал, – все они были ужасно похожи – погодки. Ну конечно, Роберта, старшего, и самого юного, Джона, было различить проще всего. Но когда парни собирались все вместе, то Алексей пытался назвать Питера Джозефом, а Брайана вообще забывал, как зовут. На ужин были приглашены еще несколько прихожан, особенно близких к деревенскому священнику. Алексей в какой-то момент растерялся от количества широченных улыбок, сверкавших белоснежными зубами со всех концов длинного стола. Радушию американцев не было предела. Все они казались Алексею милейшими людьми, правда слегка занудными, особенно когда в процессе ужина каждый из них неоднократно осведомился, верит ли он в Бога, к какой церкви принадлежит, часто ли посещает храм. Узнав, что ни к какой церкви Алексей не принадлежит и в храм у себя на родине не ходит, сидевшие за столом многозначительно переглянулись, на мгновение посерьезнев. Затем все снова разулыбались, стали похлопывать его по плечам, привставая и нависая над столом.

– Стереотипы рушатся один за другим, – шепнул Алексей сидящей рядом Ларисе.

Действительно, люди из американской глубинки не соответствовали тому, что он читал, смотрел и слушал об Америке, сидя дома. Какие там диеты и подбор безкалорийных продуктов! Они уписывали жирное мясо за обе щеки, пожирали его с наслаждением и в таком количестве, что Алексей – большой на самом деле любитель мясной кухни – выпал из этого вечернего марафона первым, уступив даже сыновьям Дуайта. Те продолжали уплетать сочные куски, блестя глазами и размазывая жир по щекам неаккуратно и как-то демонстративно. Взрослые тоже были в этом смысле без комплексов. Один из прихожан, запив последний из лежащих на его тарелке кусков огромным стаканом «Севен-апа» – прозрачной сладенькой газировкой, – звонко и протяжно рыгнул. За столом дружелюбно засмеялись. «Севен-ап гоу аут», – продекламировал Дуайт дежурную шутку, видимо далеко не впервые употребляемую в этой компании.

Насытившись, хозяева и гости снова перешли к беседе, затрудняемой тем, что, кроме Ларисы и Алексея, никто не говорил по-русски, за исключением Дуайта, который, гостя в свое время у Алексея в Питере, выучил несколько дежурных фраз.

Разговоры сводились опять-таки к религии, причем больше к бытовым, так сказать, ее проявлениям – ежедневному числу молитв, количеству прочитанных глав Библии. Из уважения к гостям затронули и тему гонений, которым подвергалась русская церковь во времена советской власти.

Алексей, изрядно осоловевший от более чем обильного ужина, после двух суток автобусной тряски, бесконечного щебетанья вьетнамских попутчиков, не дававших толком заснуть, после нервного напряжения последних нью-йоркских часов, отвечал на вопросы с большим трудом, не находя нужных слов для того, чтобы прокомментировать какое-нибудь библейское высказывание или цитату, которыми так и сыпали прихожане. Он чувствовал, что, несмотря на желание продолжить общение, глаза его начинают слипаться.

– О’кей. – Дуайт хлопнул себя ладонями по коленям и встал. – Я вижу, друзья, вы устали. Пойдемте наверх, я покажу вашу комнату.

Прихожане дружно загомонили, заулыбались, замахали руками, прощаясь с русскими гостями. Начали вставать из кресел, со стульев, пуфиков – замелькали перед глазами Алексея калейдоскопом загорелых лиц. Он пробормотал «спасибо», отвесил поклон и направился по широкой, застланной ковролином лестнице на второй этаж. Там уже толкались в коридоре перед спальней Дуайт с женой, и Лариса что-то объясняла хозяевам по-английски.

– У нас проблемы! – обратилась она к Алексею. – Только что выяснилось, что мы с тобой не муж и жена. Они не знают, как нас разместить. Давай-ка я отправлюсь в мотель…

– Ноу мотел, ноу мотел! – закричала Сара. Услышав знакомое слово, она потащила Ларису в детскую. – Ю кен стей хиа…

– Леша, неудобно… Они детей гонят спать в гостиную!

– Ладно, Лариса, давай завтра разберемся. Я на ходу вырубаюсь. – Алексей благодарно кивал то Дуайту, то Саре, то их детям, вытаскивающим из стенных шкафов спальные мешки, одеяла, подушки и сбрасывающим все это с лестницы вниз.

– Гуд найт, – прежде чем прикрыть за собой дверь спальни, сказал Дуайт, и Алексей рухнул в постель.

Утром, едва сев за стол, он жадно набросился на яичницу с беконом – отлично прожаренным, хрустящим, безумно вкусным. Глотая золотистый ломтик, потянулся к чашке с кофе и увидел вдруг, что никто, кроме него, не ест. Дети смущенно переглядывались, Дуайт и Сара улыбались друг другу. Лариса сидела с совершенно отсутствующим видом.

– О’кей, – сказал Дуайт, как только Алексей прервался в своем завтраке. – О’кей. – И, сложив ладони перед грудью, опустил глаза и забормотал.

Лариса тоже уперлась взглядом в пол. Что там было у нее на уме – неизвестно, но Алексей точно мог сказать, что уж во всяком случае не молитва. Он положил вилку, опустил голову и ждал, когда закончится обычный в этом доме ритуал.

– Ну, как тебе американская глубинка? Вернее, эта вот самая американская Америка? – спросила Лариса, когда после завтрака они вышли на крыльцо покурить. О курении в доме он даже не спрашивал, просто сказал, что пойдут на воздух.

– Слушай, я просто в кайфе! Торчу! Я даже не думал никогда, что окажусь в подобном раю. – Он развел руки в стороны. – Ты только посмотри! Потрясающе! Это же другая планета. Когда я читал об Америке, об этой вот Америке, не о Нью-Йорке, а у Марка Твена, еще ребенком когда был, у О’Генри, у Фолкнера, я ведь так к этому всему и относился. До самого отлета так и воспринимал все именно как другую планету. Знаешь, я ведь в Европу не то чтобы не хотел ехать – сейчас-то это просто: купил путевку и езжай себе, – нет, хотел, конечно, и то, что Америка подвернулась раньше, это чистая случайность, но, понимаешь, я уверен, что в Европе все, что я увижу, я уже знаю. И это окажется именно таким, каким я себе представлял по книгам и фильмам. У меня уже такое было, Лариса, правда в легкой, скажем так, степени, – это когда у нас появились видеомагнитофоны и я впервые увидел «Битлз» на концерте. Я думал, что буду шокирован, ан нет – оказалось, что внутри себя я все это уже видел тысячу раз. Неожиданности не было, не было открытия, понимаешь? Вот, мне кажется, с Европой будет та же история. А здесь… – Он сделал полный поворот кругом. – Здесь все и прочитанное уже сто раз, а все равно новое. Невозможно это описать так, чтобы, хотя бы процентов на пятьдесят, было похоже на действительность. А люди какие! Фантастика. Как это они сохранились такими… патриархальными, что ли? Такими простыми, чистыми какими-то… Как смотрят, как говорят!.. Удивительно.

Лариса смотрела на него, покачивая головой.

– Нравится, значит… – Она поискала глазами, куда выбросить окурок. Не найдя подходящего места, сошла с крыльца и сильным щелчком запустила окурок подальше в траву. На обратном пути она бросила быстрый взгляд на окно первого этажа и, опустив голову, чмокнула губами. – Значит, в восторге? – повторила она.

– А ты – нет?

Лариса посмотрела вверх, на горы, потом перевела взгляд на Алексея:

– Не впадай в идиотизм. Не все тут так благостно, как тебе кажется. Я все-таки в мотель переберусь. И вообще, не забудь – нам надо как-то определяться. С деньгами и вообще… Ты, понятное дело, отдыхать в Штаты приехал. А мне здесь жить. В Нью-Йорк рано или поздно придется вернуться – и что? Ждать, когда отвернут голову? Давай решим, что будем делать дальше…

Алексей погрустнел. Да, погрустнеешь тут. С украденной фактически половиной миллиона тут чего угодно можно ожидать.

– Лариса, – пробормотал он, – на кой черт тебе сдался Нью-Йорк? Забирай себе эти деньги, переедешь в другой город, купишь квартиру…

– Слушай, – Лариса вскинула голову, – ты надо мной смеешься? Украсть полмиллиона долларов – и раскатывать по стране как ни в чем не бывало? – Она кричала, не стесняясь, что ее услышат хозяева дома. – Или тебя эти юродивые за вечер довели до такого блаженного состояния? Я думала, ты умный мужик, надеялась на тебя… О Господи! – Она внезапно начала плакать.

– Лариса, ну что ты… Ну брось, брось, – принялся успокаивать ее Алексей. – Ты меня неправильно поняла. Я же в принципе рассуждаю. Конечно, надо все продумать… Знаешь, что сделаем? Пойдем сейчас куда-нибудь в лес, спокойно подумаем…

– В лес? – Лариса вытаращила глаза. – Зачем это в лес?

– Да я люблю просто лес… – Алексей смешался, не зная, как точнее объяснить. – Понимаешь, вот я тебе рассказывал, как я оружие копаю под Питером, так оружие – это, как бы получше выразиться, оружие – это следствие. А причина – это лес. Мне там лучше думается, я его… я его понимаю. Понимаю, – повторил он. – И все решения, самые главные, я всегда стараюсь принимать в лесу. Ну, на худой конец, в поле.

– На природе.

– Нет, на природе – это немного другое. Вот мы сейчас с тобой на природе. И если даже мы пойдем, – он посмотрел по сторонам, – вот, скажем, к озеру, мы все равно будем на природе, но не в одиночестве. Нужно так уйти, чтобы ни города было не видно, ни дорог – ничего. Чтобы остаться совсем одним. Голова знаешь как заработает! Ты-то, видно, давно не была в одиночестве?

– Я все время в одиночестве. Всю жизнь.

На крыльцо вышел Дуайт, улыбнулся, потом, увидев слезы, блестевшие на щеках Ларисы, изменился в лице. Алексей заметил, что между радостной улыбкой и озабоченностью на миг, но мелькнула в глазах Дуайта тень раздражения. Очень отчетливая тень, ничего хорошего не сулящая.

– Проблемз? – спросил он, снова улыбаясь, но уже не так широко.

– Ноу проблемз, – по возможности весело ответил Алексей.

– Спасибо, все в порядке, – ответила Лариса, – это я так, о своем.

– Проблемы в Нью-Йорке? – попытался конкретизировать Дуайт.

Она пожала плечами.

– Да, плохой город Нью-Йорк. Очень много нехороших людей.

Алексей удивленно посмотрел на пастора. Странно было слышать от здорового взрослого человека рассуждения на таком детском уровне, причем еще с такой серьезной миной.

– Алексей, что ты скажешь о Нью-Йорке? – пытливо посмотрел на него пастор.

– О Нью-Йорке? О, очень много у меня впечатлений о Нью-Йорке, – сказал Алексей, стараясь осторожнее подбирать слова. – Мне очень понравилось там…

– А вы давно там живете? – Дуайт снова с той же, уже казавшейся Алексею навязчивой, улыбкой перевел взгляд на гостью.

– Давно.

Обращаясь к Ларисе, Дуайт говорил все то же «you», но это звучало как отчетливое русское «вы», в отличие от «ты», когда он разговаривал с Алексеем. Причем «вы» не демонстрирующее уважение и внимание, а сохраняющее дистанцию. Жесткое такое «вы».

– А кем вы работаете?

– Программистом. – Тон, которым отвечала Лариса, становился все более натянутым.

Алексей ждал, когда же наконец Дуайт почувствует несвоевременность пустой и совершенно не ко времени происходящей беседы. И не беседы даже, а точно какого-то допроса.

Но пастор вроде бы ничего не замечал.

– О’кей, о’кей. Вы же еще не видели нашу церковь. Пойдемте сейчас со мной в нашу церковь, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Дуайт.

– Дуайт. – Алексей улыбнулся так добродушно, насколько позволяла данная ситуация. – Мы придем попозже, о’кей? Немного прогуляемся и придем.

– А куда вы хотите пойти? Я узнаю – может быть, Сара отправится с вами. Она может показать вам все самое интересное в нашем городе. Может быть, возьмете детей с собой…

– Спасибо, Дуайт, не стоит беспокоиться. Сегодня мы пройдемся вдвоем, а завтра обязательно погуляем вместе.

– Хорошо. – Дуайт повернулся и исчез за дверью.

– Ну что, пойдем? – Алексей взял Ларису за РУКУ-

– Пойдем.

Гуляли они гораздо дольше, чем предполагали вначале. Ни в церковь, ни домой к обеду они не пошли. Бродили по городку, в котором было до странного много кафе, баров, ресторанов, пиццерий, на каждом втором доме висели вывески: «Барбекью», «Китайская кухня», «Макдональдс», какие-то еще незнакомые Алексею названия, французский ресторан, греческий ресторан. Там, где не было общественного питания, находились магазины спорттоваров – они тоже были здесь в бесчисленном количестве.

– Что ты удивляешься, – спросила Лариса после его очередного комментария по поводу прожорливости местных жителей. – Это же полностью туристский район. Горнолыжный курорт. Сюда зимой со всего света приезжают люди с гор кататься. Многие на всю зиму устраиваются здесь на работу – в те же бары, посуду мыть через день. А через день – катаются. Зарабатывают себе на лыжи. Сейчас-то здесь пусто, а зимой что творится…

– Да, слушай, как это я не сообразил…

– Ты еще много чего не сообразил. Не буду опережать события, сам все поймешь очень быстро. Одно скажу – не очаровывайся так уж сильно своими попами.

– Да знаешь, я уже и не очарован вовсе. После сегодняшнего утра. Но все равно они очень милые люди.

– Милые, да. Особенно милое лицо было у Сары, когда она из окна подсматривала, куда я выброшу окурок.

В горы лезть Лариса категорически отказалась, и они пошли-таки к озеру. К его удивлению, решения никакого к нему на ум не пришло, несмотря на то что забрели они в места совершенно безлюдные и красивые до невозможности. Зато прошла утренняя нервозность.

Алексей тихонечко ухмылялся.

– В чем дело? – спросила Лариса.

– А ты посмотри на нас со стороны. Просто как два голубка. История любви…

– Иди ты в жопу! – сказала она, вырвав свою руку из ладони Алексея.

– Пошли поедим где-нибудь.

Как они ни хотели, ни пытались начать серьезный и нужный на самом деле разговор, у них ничего не получалось. Не располагал умиротворенный городок, маленький ресторанчик.

Алексей уже второй раз в жизни сидел в китайском ресторане и чувствовал себя здесь свободно, легко общался с мальчиком, приносившим им тушеную курицу, специи, какие-то еще незнакомые ему блюда, наслаждался покоем после нью-йоркского безумия и перекрестного религиозного допроса пасторских гостей. Лариса тоже успокоилась, улыбалась, наблюдая, как Алексей крутит в руках палочки и, плюнув в конце концов на тонкое искусство принятия пищи по-восточному, берет вилку. Далеко отсюда было до Нью-Йорка и так же далеко до неприятностей, которые там с ними произошли.

Не обсудили они будущее и в последующие дни: каждый из них внутренне не хотел возвращаться к неприятной теме. Дилан казался абсолютно безопасным убежищем, глубинкой, какой, впрочем, он и был на самом деле. Ну кто их будет здесь искать? Лариса говорила, что в крайнем случае можно отправиться в Мексику, но бежать туда она лично не хотела, Алексей и подавно – не хотел да и не мог. Правда, попутно, в разговорах со случайными знакомыми в барах, с Ларисой, просматривая телепередачи, он начал понимать, что, пожелай он остаться в Штатах на нелегальном положении, он бы остался запросто. И прожил бы до конца дней своих. И в Мексику бы смотался, и куда угодно. Другое дело, что никогда бы он не стал настоящим американцем и не поднялся бы на уровень, который дает возможность спокойной, обеспеченной жизни в этой стране, свободного общения с людьми если не любого, то, во всяком случае, достаточно широкого круга, но прожить можно, и в принципе, довольно весело. Особенно с теми деньгами, которые до сих пор непочатые лежали в сумке в его спальне.

Лариса все-таки переехала в мотель, и Дуайт не стал ее удерживать. Сара, приличия ради, несколько раз, не глядя ей в глаза, сказала, что она может жить у них в доме столько, сколько ей будет нужно, но Лариса без особых церемоний собрала вещи, поблагодарила радушных хозяев и ушла. Через полчаса она вернулась и, забрав с собой Алексея, пошла показывать, как и где устроилась.

Ее номер, конечно, не был таким уютным, как комната, предоставленная Алексею, но он позавидовал подруге – она была свободна здесь, могла делать что угодно, в отличие от него, скованным железным, как он начинал чувствовать, радушием пасторской семьи.

Дуайт все-таки затащил их в церковь на воскресную службу. В процессе мероприятия, как он это назвал про себя, Алексей впал в полное недоумение. Сначала было что-то вроде урока. Да это же воскресная школа, вспомнил Алексей. Школа же сама по себе произвела на него очень странное впечатление. Взрослые люди, семейные пары вместе с детьми сидели полукругом на плотно сдвинутых стульях, обстановка в церкви была самая что ни на есть демократичная, и дело происходило в большой комнате на первом этаже храма. Дождавшись начала, Алексей увидел, как на импровизированную сцену поднялся Дуайт и стал давать очередной урок.

Конечно, он был профессионалом, это Алексей отметил сразу. Голос хорошо поставлен, убедительные, плавные, отрепетированные жесты, прямой, открытый взгляд – сразу видно, что не один год его учили ораторскому искусству, педагогике и психологии, и учили, надо сказать, хорошие наставники. Короче говоря, формой его Алексей остался доволен, но само содержание речи Дуайта несколько выбило его из колеи.

Он с удивлением смотрел и слушал, как человек, седовласый отец четверых детей, серьезно берет в руки большие листы картона, на которых нарисованы какие-то линии, крестики, треугольнички, и на чистом глазу начинает объяснять присутствующим, что-де вот – прямой путь, человеческая жизнь. И показывает пальцем на жирную линию. А вот это – смерть: линия обрывается. Вот – Бог, понижая голос и придавая ему бархатистую, теплую интонацию, тыча пальцем в черненький аккуратный крестик. Если вы не принимаете в себя Бога, – продолжает Дуайт, то жизнь ваша здесь и кончается и вы попадаете в ад. Об аде мы говорили на прошлом уроке. А если принимаете, то жизнь ваша продолжится, – пастор снимает вторую ладонь с картона, и оказывается, что она закрывала продолжение толстой линии, – восторженный вздох слушателей воскресной школы следует за явлением черной линии на картоне, хитроумно спрятанной пастором до поры. Сосед – семидесятилетний лысый фермер в золотых очках – смотрит на Алексея блестящими то ли от слез, то ли просто от отражений в стеклах глазами.

Наглядный показ краха судьбы неверующего занял минут двадцать. Алексей покосился на Ларису. Она сидела с неподвижным лицом и смотрела вперед, в одну точку – мимо расхаживающего вдоль рядов Дуайта.

У пастора в руках появились новые листы картона. На каждом были написаны крупными буквами две-три строки какого-то текста. Алексей внимательно смотрел и ждал, что же последует за доходчивым объяснением преимуществ веры в Бога. Происшедшее далее удивило его не меньше, чем первая часть. Дуайт, словно воспитательница в детском саду, стал поднимать над головой картонные плакаты, а сидевшие в комнате прихожане вдруг принялись хором петь. Пастор расторопно менял листы-подсказки, чтобы выдержать нужный темп и размер. Слушатели воскресной школы прилежно распевали появлявшиеся перед ними фразы. Алексей поймал на себе взгляд Дуайта, приглашающий присоединиться к общему веселью. Поющие граждане Дилона радостно улыбались. Алексей автоматически начал открывать рот в такт вместе со всеми, проговаривая тихонько знакомые английские слова. Слова были просты и поняты – что-то вроде «Славься, славься». Алексей подумал: «Неужели трудно сразу запомнить эти детские песенки?» Иначе назвать произведения, исполняемые Дуайтовым приходом, было сложно. Мотивчик незатейливый, в духе композитора Шаинского – приятный, мелодичный, чрезвычайно простой. Как в известной песенке про Антошку и картошку…

Боковым зрением он заметил рядом какой-то непорядок и увидел, что Лариса стала пунцовой от еле сдерживаемого смеха. Алексей испугался, что спутница сейчас нарушит общее благочестие циничным и отчаянным хохотом. Но, надо отдать ей должное, Лариса тотчас справилась с соблазном, одолела его, и лицо ее снова приобрело выражение совершенно отсутствующее.

Когда Дуайт милостиво разрешил самодеятельному хору вновь опуститься на стулья – пели все стоя, – Алексей, проанализировав происходящее, пришел к выводу, что увиденное уместнее бы выглядело в клинике для умственно отсталых, вернее, если не так грубо, для задержавшихся в развитии… «Ну нельзя же в самом деле на таком примитивном уровне говорить о религии… Это же не игрушки…» – подумал Алексей. Для всех же остальных воскресное посещение церкви, казалось, и было такой детской беспечной и милой игрой с песенками, танцами, притопываниями и прихлопываниями. Баба сеяла горох, одним словом.