Текст книги "Предел терпения"
Автор книги: Алексей Королёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Все, воздух и в аппарате заканчивается. Неужели это конец? Не может быть, я хочу жить. Жить! Слезы текут из глаз, Бель начинает, тихонько подвывая от ужаса, перетягивать левую руку жгутом. Ещё сильнее, ещё. Теперь аптечка. В какой секции обезболивающее? Не помню, кажется в первой. Нет, во второй. Точно, во второй. Трясущейся рукой достаёт шприц-тюбик. Укол. Теперь подождать немного.
Рука онемела. Теперь можно. Воздух совсем подошёл к концу, она начинает задыхаться. Подносит ножовку к запястью. Отдёргивает. И ещё раз, и ещё. Страшно, мамочки, ой как страшно. Но жить то как хочется! И, издав дикий крик, Наина Михайловна резким движением бросает пилу навстречу с рукой.
Боль...
Тьма...
Глава четырнадцатая.
Ранним утром я подъехал к мастерской, где меня уже ждали Марат и тот мужик, одолживший машину. Вылез и, перекинув ключи хозяину, сказал:
– Там, в салоне, сумка. Можешь забрать из нее деньги, остальное сожги. – И уже Марату, – Ну что, поехали?
– Угу, назад, в Красноярск,– проворчал мой наставник. – Эта сучка нас облапошила – купила билет, но в Кодинск не поехала. Затаилась где-то. Ну ничего, мои ребята весь город на уши поставят, но найдут.
– Так кого мы все-таки ищем? – усаживаясь в машину, поинтересовался я. – Ты мне так и не сказал.
– Шлюху одну. Местную. Пару лет назад перебралась в Красноярск, в институт поступать. Учиться ей захотелось. Вот и научилась, как правильно ноги раздвигать, да ртом работать.
– И что она натворила, если поднялась такая буча? – удивился я. – Из-за обыкновенной давалки?
– Тебе не все равно? Сказано найти и доставить – значит надо найти и доставить, ни о чем не спрашивая. Помнится, когда тебе нужна была помощь, никто не интересовался зачем, да почему.
– Хотя бы узнать, как она выглядит, я могу?
– Пожалуйста, – Марат достал из кармана фотографию и бросил мне на колени. – Любуйся.
Со снимка на меня смотрела молодая, привлекательная девушка лет двадцати. Длинные, черные волосы густой волной стекали на плечи, обрамляя округлое лицо. Серо-зеленые глаза смотрели дерзко, вызывающе и... со слегка заметным юмором. Озорной, чуть вздернутый к верху носик усыпан веснушками. Коралловые губы обещали неземное наслаждение. Хороша, стерва.
– Что, знакома? – поинтересовался Марат.
– Вроде нет, – я пожал плечами. – Хотя сколько их было – разве всех упомнишь. Да и зачем? И все-таки, что она натворила?
– Сунулась, куда не просят, – отрезал Марат. – Прям как ты сейчас.
Коротко и ясно. Во время визита шлюха увидела или услышала нечто, чего знать не полагается. Как итог – смертный приговор. А иначе никак – в этих кругах пальчиком не грозят, проще отрезать голову и забыть.
Но мне не давал покоя один момент – на снимке я узнал ее. Дженни... Жанну... Шлюху, отнесшуюся ко мне с пониманием. Казалось бы, что из этого, но в моей, давно умершей душе, что-то шевельнулось. Что-то, чему я забыл название.
Несколько часов поездки мы провели в молчании, пока, наконец, не остановились на Долгом мосту у закусочной. Кормили здесь достаточно неплохо, а главное быстро – не люблю засиживаться в этих забегаловках. Мы заказали два комплексных обеда и едва приступили к еде, как у Марата зазвонил телефон.
– Да!.. Нашли? Хорошо. Не выпускайте ее из виду... Нет, трогать не надо, ждите меня. – Тут он бросил взгляд в мою сторону и добавил. – Или человека от меня. И запомните: упустите и смерть вам покажется избавлением.
– Нашли телку? – поинтересовался я, едва Марат закончил разговор.
– А то. У подруги отсидеться решила, не понимая, что там ее будут искать в первую очередь. Всегда говорил, что бабы – дуры. Эта не исключение.
Значит так, часа через четыре мы будем на въезде в город. Там я тебя высажу и к Остапу, а ты хватаешь "тачку" и на адрес. Забираешь телку и привозишь к нам. Все понял?
Я кивнул и, бросив на стол несколько купюр, покинул забегаловку.
Оставшийся путь пролетел незаметно – я всю дорогу размышлял о создавшейся ситуации, и чем больше, тем меньше она мне нравилась. Казалось бы, кто мне эта шлюха? Обычная, каких много, девка, в поисках легких денег отправившаяся на панель. Что ее ждет? Потеря красоты, наркомания и смерть в какой-нибудь грязной подворотне. Вроде все верно и логично, но что-то во мне противилось подобным выкладкам.
С тачкой проблем не возникло – первый же затормозивший "частник" за полторы тысячи согласился доставить меня на место, где меня уже ждали два маратовских быка. Первый, по кличке Волан внешним видом напоминал данный спортивный снаряд, второй, Кроля, вечно что-то грыз. Интеллекта в глазах.., у коровы, пожалуй, побольше будет, но недостаток ума в какой-то мере компенсировался исполнительностью. И это мне было на руку.
– Где она? – спросил я, походя к джипу, в котором разместились наблюдатели.
– В квартире, где же еще? – шмыгнув носом, пробасил Волан. – Никуда не выходила.
– Хорошо. Сейчас отзвонюсь Марату и пойдем брать эту суку, – и, отойдя от машины на приличное расстояние, достал телефон.
– Марат?.. Да, на месте... Нет, она вышла... Разумеется, иду за ней... Как только представится возможность, возьму... Да, понял... Сделаю.
Решение принято, теперь все зависит от скорости. Быстрым шагом, почти бегом, я подошел к джипу.
– Готовы? Пошли. И в темпе, в темпе.
Квартира, в которой скрывалась девушка, находилась на третьем этаже. Хлипкая, деревянная дверь не выглядела непреодолимой преградой. Я достал "Глок18С", накрутил глушитель и поинтересовался у Волана, указывая на дверь:
– Справишься?
– А то!
Примерившись, бьет плечом. Дверь вылетает вместе с косяком. Мы врываемся в квартиру и находим девушку, сидящую на диване напротив телевизора.
– Ну здравствуй, Дженни, – произношу я, глядя прямо в испуганные глаза. – А мы тебя обыскались. – И быкам, – берите ее!
Они вышли из-за моей спины и направились к девушке. Я вскидываю пистолет. Негромкими хлопками прозвучали выстрелы. Два трупа.
– Что сидишь? – рычу я на впавшую в ступор девушку. – Хватай документы, деньги, телефон оставь. И бегом отсюда, пока кавалерия не прибыла.
Мы выскакиваем из подъезда и, что есть духу, несемся к джипу. Черт, никогда не понимал, как женщины могут бегать на шпильках. Вот и сейчас, несмотря на неудобную обувь, Дженни припустила так, что едва меня не обогнала. Но все-таки я оказался первым и на долю секунды раньше девушки запрыгнул в машину.
– И что дальше? – дрожащим голосом спросила Дженни, когда я, не щадя покрышек, что было сил нажал на газ.
Дальше? Хороший вопрос. Первым делом на дачу – знаю, что рискованно, но без денег и оружия нам не обойтись. А потом... Да хрен его знает. Авось кривая вывезет.
И, не отвечая, влился в поток машин.
Часть вторая.
Исцеление.
Глава первая.
В срочном порядке включённый в розыскную группу Игнат Сухомлинов, чувствовал себя не в своей тарелке. Родившийся в провинции, проработавший в провинции всё время службы, он терялся среди этой многоголосой толпы снующих туда-сюда полицейских. Жужжащая аппаратура не позволяла сосредоточиться, и он был даже рад, что выделенный ему стол находился в дальнем конце огромной комнаты.
Игнат понимал, что за его привлечением к расследованию стояло лишь одно – Тукмачёв связывается исключительно с ним, игнорируя остальных. Почему? Для Сухомлинова, впрочем как и для остальных, это оставалось загадкой, на которую Пьеро не торопился дать правильный ответ. Как бы то ни было, решение приняли мгновенно: ещё вчера никому неизвестный коп буквально за несколько часов был включён в состав одной из лучших розыскных групп страны, на счету которой не одно раскрытое громкое дело.
Игнат мандражировал: ещё бы, в одной комнате собрались такие зубры, что ему до них расти и расти, и не факт, что получится даже приблизиться к их уровню. "Облажаюсь, непременно облажаюсь" – думалось ему, глядя на этих профессионалов, изредка перебрасывающихся словами, смысл которых зачастую ускользал от Сухомлинова. Да и аппаратура, которой был буквально утыкан каждый свободный миллиметр, была ему, в большинстве своём, совершенно незнакома. Нет, компьютер, принтер, факс – это понятно, не из берлоги вылез, но что вот это за круглая, похожая на летающую тарелку с гнёздами, хрень, от которой тянулись пучки проводов? Оказалось, новейшая модель анализатора, подкинутого братской Польшей. И таких по всей России всего два или три. А система отслеживания звонков? Теперь это не громоздкий ящик, которыми пользуются в захолустье – это маленький такой прибор, едва ли больше сотового телефона, который мгновенно подключается к ближайшей вышке, а дальше, через спутник, с точностью до метра отслеживает местоположение абонента. На этот прибор возлагались надежды быстро, а главное без особых усилий разобраться с проблемой, и именно поэтому Игнат неотлучно находился в этой комнате. Ему, в отличии от остальных, исключая дежурного, приходилось даже спать здесь, в уголке на раскладушке.
Не поймать нам его, вдруг с отчётливой ясностью подумал Сухомлинов. Не поймать, пока он сам не решит сдаться. Если это когда-нибудь произойдёт. Пьеро – нестандартный преступник. Да, убийца, да, безумец, но не дурак. Эти его звонки, указывающие на кажущуюся слабость, на самом деле показатель силы. И пусть хоть сотня психологов, составляя портрет, указывают на это, как на признак мании величия и желания прославиться, ему, Игнату, видится совсем иначе. Тукмачевым двигают два мотива, которые редко встречаются у одного человека, но если уж такое происходит – многим приходится умыться кровью. Безумная, всепоглощающая любовь, и не менее безумная ненависть. Он переиграет нас не благодаря уму или знаниям – он будет ускользать раз за разом именно благодаря той силе, которую ему дали эти два самых сильных на свете чувства. Мы не понимаем его, вот в чем наша проблема. Пьеро – пережиток прошлого.
Увы, чуть больше чем за четверть века мы забыли, что значит любить. Именно поэтому нам не понять Тукмачёва. Он поступил не логично по современным меркам: после смерти жены не стал, сломя голову, искать замену. Это сейчас каждый знает, что женщины ничем друг от друга не отличаются, исключительно размерами. И в постели они одинаковы, и оргазм все тот же. Так зачем страдать, портить себе нервы? Не заморачивайся, живи дальше, трахайся с другой или другими. Умерла? И что?
В этом и заключается та сила Пьеро, которая делает его неуловимым. Смерть жены позволила ему увидеть мир таким, какой он есть, понять окружающих его людей и... ужаснуться? Может быть. Хотя, скорее всего, возненавидеть ещё сильнее. Всех, включая самого себя. И вот эта ненависть позволит ускользнуть ему из любой ловушки, обставить вот этих профессионалов только потому, что они его не понимают, и вряд ли смогут понять. Как и те психологи, обучавшиеся по методу Фрейда. Для них на первом месте стоит секс, и он один является побудительной причиной. С этой колокольни психологи пытаются мерить Тукмачёва, а это ошибка. Ошибка, отдаляющая от понимания мотивов все сильнее и сильнее.
Андрей любил и продолжает любить свою жену. Он чувствует вину, злость, ненависть, презрение, возможно страх. Страх не успеть завершить задуманное. Он чувствует, вот в чем проблема. Зомбирование обошло его стороной, точнее не въелось полностью, и потрясение, вызванное смертью жены, вырвало его из состояния полу существования, забросив в... прошлое. Именно в прошлое, в то время, когда оскорбление смывалось кровью, когда слово месть не являлось ругательством, когда погоня за справедливостью для многих становилась пусть недостижимой, но желанной целью.
Скорее всего именно в этом и заключался смысл его звонков: он преподавал всем урок. Урок настоящей жизни, отличной от той, которую все, или почти все, ведут сейчас. Пьеро указывает нам на недостатки того пути, которым мы идём. И нам его не остановить, мы попросту недостаточно человечны для этого.
Игнат почувствовал, как покрывается холодным, липким потом. Мысли, теснящиеся в голове, внушали страх, нет, ужас, ледяными щупальцами вгрызающийся в мозг, в сердце, в душу. Современный мир, поклоняющийся гениталиям и желудку, сам того не желая породил чудовище, страшнее Чикатило и Джека Потрошителя вместе взятых. Хотя это для них, обитателей этого самого мира, Пьеро – чудовище, для него самого он, скорее всего, некто вроде чистильщика, убирающего грязь, которой скопилось слишком много. И если никто, за исключением совсем ограниченного числа людей, не принимает его сейчас всерьёз, то очень скоро им придётся в корне поменять мнение. Иначе остановить Тукмачёва не удастся никому: ни "заумным" психологам, ни профессионалам-полицейским, ни хитроумной аппаратуре, на которую все уповают.
Сказать им? Сухомлинов посмотрел на коллег и мысленно покачал головой. Бессмысленно, они даже не станут его слушать. Не поймут, не захотят понять. Для них, всех них, этих зубров сыскного дела, мысли Игната покажутся бредом. А значит придётся молча ждать, пока они сами дойдут до этих, в общем-то нехитрых выводов. Ждать и по возможности действовать, иначе Пьеро утопит страну в крови, погрузит в хаос ужаса и никто не сможет ему помешать.
Алтайский край. Село Боровое. Поздняя осень.
Сырость, слякоть, грязь. Осень, как всегда, предстала во всей красе. И без того запущенный яблоневый сад, усыпан опавшей листвой. Жанна уже который день просит меня привести его в порядок – не хочу. Чувствую, что недолго этой идиллии длиться. Не такой человек Остап, чтобы оставить все без последствий. Нас ищут, и рано или поздно найдут, именно поэтому я никогда не расстаюсь с пистолетом, а под кроватью всегда лежит тот самый дробовик. Бегством мы не избежали опасности – всего лишь отсрочили. Но в саду я все-таки приберусь, хотя бы для ее упокоения. Несмотря на временное спокойствие, я нет-нет, да и ловлю ее взгляд, в котором застыл страх. Жанка все еще боится и мне надо это как-то изменить. Уборка в саду покажет ей, что все в порядке.
Какие-то странные у нас сложились отношения – уже не просто секс, но и не любовь, о ней и речи идти не может. Такое ощущение, что мы, словно два утопающих, схватились друг за друга и только за счет этого еще барахтаемся. Но одно я знаю точно – несмотря на то, что боль хоть и не ушла и даже не притупилась, душа начала возвращаться к жизни. И это меня пугает: теми убийствами, о которых не жалею, я навсегда отрезал себе путь к возвращению.
Убить – это просто, особенно для того, кто уже созрел. Нет, каждый из нас в порыве гнева может выкрикнуть: "Я убью тебя!", и даже на мгновение поверить в это, но злость уходит, а вместе с ней и весь негатив. И это нормально, естественный сброс эмоций иногда необходим.
Я иной случай. Вместо того, чтобы оставить злость, ненависть, бешенство, я пестую их, словно родных детей, любимых и единственных на всём белом свете. И даже сейчас, когда неожиданно появилась та, ради которой стоит жить, я продолжаю следовать выбранному пути, попутно выжигая жалкие остатки души, развеивая по ветру пепел сердца. Почему? Из-за страха. Я боюсь дать слабину и вновь испытать ту самую боль, от которой мне не суждено будет оправиться. Но не только поэтому. Не только...
Глупейшая ссора. Настолько, что я уже и не помню её причины, которой, скорее всего и не было. Во всяком случае, серьёзной. В последние месяцы так и происходило: мы выплёскивали друг на друга накопившееся раздражение и усталость, а через несколько минут мирились, страстно прижимаясь обнажёнными, пышущими неугасимым пламенем телами. Оставшийся в нас негатив перетекал в страсть, делая каждое примирение чем-то волнующим, незабываемым. В этот момент мы понимали, что несмотря на разногласия, мы те самые половинки, которые поодиночке становятся ничем, пустым местом. Что это и есть та самая пресловутая любовь: с причинением боли, страданий, душевных мук, и одновременно исцеляющая, возносящая к небесам, дарящая неземное счастье, которого, порой, не заслуживает ни один смертный.
– Как ты меня терпишь? – спрашивает она, когда мы лежим рядом тяжело дыша. – Я кричу, скандалю, обвиняю тебя в том, в чём нет твоей вины. Зачем тебе сдалась такая?
Я приподнимаюсь на локте и вглядываюсь в раскрасневшееся лицо, в блестящие от счастья глаза, в которых искорками мелькает тревога и, склонившись, целую мягкие слегка припухшие губы, на которых ещё чудом сохранились остатки помады с вишнёвым ароматом.
– Дурочка ты моя, ведь всё предельно ясно, – с трудом оторвавшись от этих райских врат, шепчу я. – Это любовь. Я люблю тебя, сейчас и буду до самой смерти, а если есть что-нибудь за ней, то продолжу и там. Люблю настолько сильно, что готов терпеть твой вздорный характер, твоё неумение готовить и даже твою маму, дай ей бог долгих лет жизни где-нибудь подальше от нас.
– Ну вот, опять дурочка. А поласковей нельзя?
– Можно. Глупыш. Так пойдёт?
Она смеётся и этот смех райской музыкой звучит в моих ушах. Я провожу ладонью по лицу, спускаюсь к шее, пальцами играю на единственной клавише крупной, упругой груди. Ладонь спускается ниже, к едва выдающемуся животику, ласкает пупок и резко ныряет в сосредоточие наслаждения. Алмазные губки прикусывают нижнюю губу, чтобы сдержать, или хотя бы приглушить, вырывающийся против воли стон. Она готова, я это чувствую, знаю. И... отодвигаюсь.
– Куда? – с недоумением спрашивает жена.
Не отвечая, достаю из серванта видеокамеру. Мне нравится снимать её такой, раскрепощённой, забывшей о запретах, навязанных матерью. Я словно вижу нас много лет спустя, поседевших, старых, но по прежнему любящих друг друга, сидящих перед экраном телевизора и, при помощи вот этих вот кадров, воскрешающих в памяти те минуты счастья, которые у нас были и останутся навсегда. И я шепчу:
– Ты моё солнце, моя принцесса, мой ангел. Я люблю тебя, только тебя одну и так будет всегда. Клянусь!
А она улыбается. Она верит, потому что знает – каждое произнесённое мной слово правда. И будет так, как я сказал...
Вот истинная причина, запрещающая мне остановиться. Та клятва, которую я дал когда-то, клятва, связавшая меня по рукам и ногам. Да, наверно это глупо и смешно, но что-то внутри меня заставляет помнить о ней. Может чувство вины, а может та самая любовь, которая не уходит вслед за умершим человеком во тьму, а остаётся с тобой, терзая сердце и разум. Возможно когда-нибудь, через год, два, пять, десять лет, не знаю сколько мне отпущено, да это и не важно, и я забуду всё как сон, красивый и нереальный. Возможно. Или нет? Не знаю, я разучился загадывать наперёд. Но в одном я уверен наверняка: пока память хранит воспоминания, мне не суждено остановиться. И война продолжится. До конца...
А вот и Жанна, возвращается из магазина. Посмотрев на нее, я невольно улыбнулся – в бесформенной куртке, штанах и безразмерных резиновых сапогах она напоминала подростка, пытающегося форсировать грязь. Еще и сумку с покупками к груди прижимает. Я спохватываюсь и подбегаю, точнее, подплываю, к ней.
– Давай пакет.
– Мне не тяжело, – отказывается она. – Здесь только колбаса, яйца, да хлеб свежий. Только подвезли, потому и задержалась.
Не слушая возражений, забрал сумку и отправился к дому. Жанка семенила следом. Самостоятельная, блин. В магазин отправилась, не предупредив, сумку сама донесет. Родилась представительницей слабого пола – будь ей и не чирикай.
– За сад, смотрю, опять не брался, – не спросила, констатировала факт девушка. – Ладно, сама сделаю.
– Ага, щас! – не оборачиваясь, буркнул я. – Сделаю. Завтра. А сейчас схожу до Иваныча – он заказ уже должен выполнить.
– А я ужин собралась готовить, – обижено произнесла она.
– Готовь, кто тебе мешает. Я быстро обернусь, только заберу секатор.
– А заодно опять самогоном накачаешься. Забыл, в каком виде в прошлый раз явился? И придется мне ужин опять в холодильник ставить.
Так, я, кажется, чего-то недопонимаю. Вроде не жена, и даже не гражданская, но претензии уже прут. О, женщины!
– Во-первых, не самогон, а сливовая настойка, а во вторых мне нужно налаживать контакт с местным населением. Ты знаешь более действенный способ? Подскажи. И не волнуйся, ужин я съем и даже добавки попрошу, – и, не обращая внимания на обиженные взгляды, вышел из дома.
Глава вторая.
Иваныч, как и все кузнецы, жил на краю села. За время нашего короткого знакомства, с обильным, разумеется, возлиянием, я понял – мужик он головастый и руки золотые имеет. Насчет блохи не уверен, но ворота себе выковал – Версальские и рядом не стояли.
Из кузницы доносились удары молота о наковальню. Работает Иваныч. Подожду, мне спешить некуда. Я остановился возле дверей, под навесом, чтобы не промокнуть под вновь начавшимся дождем, достал сигарету и закурил. Пора бы отказаться от этой привычки, но не могу – силы воли не хватает. Хотя, с другой стороны, я что, собираюсь жить вечно?
Звуки ударов резко прекратились, и наступившая вдруг тишина показалась оглушающей. Из кузницы вышел Иваныч, и я вновь поразился медведеподобности этого мужика. Высоченный, за два метра, плечи чуть ли не полтора. На мускулистом, без малейших следов жира, торсе блестели капельки пота. Увидев меня, он приветливо улыбнулся и протянул даже не ладонь – лапу. Я пожал с опаской – не дай бог сил не рассчитает, все пальцы расплющит. Обошлось.
– Андрюха, а ты чего не заходишь? – проревел он. – Застыл на пороге. Непорядок.
– Да я мешать не хотел. Вижу, человек работает, чего под руку лезть.
– Вежливый. За заказом пришел? Готов, сейчас принесу.
Нет, Иваныч и правда мастер своего дела – секатор смотрелся не как инструмент, как произведение искусства.
– Сколько я тебе должен?
– Так, посчитаем, – кузнец с задумчивым видом почесал подбородок. – Значит, метал, плюс затраченное время... Душевного разговора хватит. Посидим за наливочкой?
Права была Жанка, ох права. Я с тоской посмотрел на дорогу, дождем превращенную в непроходимое болото, представил, как буду добираться до дома и, мысленно махнув рукой, сказал:
– А куда мы денемся...
В доме нас встречала жена кузнеца, крепкая, русская женщина, которая не только коня, или в избу, но и Землю перевернет, если понадобится. Жили они душа в душу, это было заметно по тем взглядам, которые бросали друг на друга. Вот и сейчас они переглянулись так, что меня захлестнула зависть. А мы с женой хоть раз смотрели друг на друга вот так, выражая простым движением и любовь, и нежность, и ласку, и заботу?
– Давай, гость дорогой, мой руки и за стол, – Иваныч довольно потер ладони. – Моя старушка такой борщ готовит, ложку проглотишь.
– Дедуля нашелся, – фыркнула Клавдия Петровна. – И на настойку не налегайте. Его жена, – кивок в мою сторону, – сегодня в магазине рассказывала, в каком состоянии в прошлый раз домой вернулся. Даже сапоги снять сам не смог.
Я хотел сказать, что она не моя, но передумал – зачем порождать новые вопросы, на которые не хочешь отвечать?
– Да я не голоден, – попытался отказаться. – И Жанна ждет к ужину. Обещал не опаздывать.
– Не опоздаешь. По стопочке-другой, да под тарелочку борща. Нормально все будет.
Вот народ, пришел в гости – будь добр выпить-закусить, иначе обиду нанесешь. Простые здесь люди, душевные, думал, такие вымерли давно. Ан нет, живехоньки.
Два села, а какая пропасть. Там, откуда я, такого просто не может быть. Живут обособлено, каждый сам по себе, забыв об элементарном уважении. В лицо до отвращения любвеобильные, за глаза друг друга сожрать готовы без соли. Кости соседу перемыть – первейшая радость, а уж если вдруг выдастся возможность утопить – так вообще счастье.
Сейчас, оглядываясь назад, я все чаще задаюсь вопросом: а заслуживали ли мы все иного главу администрации? Да, Бель была сукой и тварью – а мы чем лучше? Допусти любого из нас к власти и кто знает, какая сторона нашей натуры вылезет наружу. Скорее всего, первым делом вспомним прежние обиды, отыграемся по полной, а затем начнем набивать карманы. Таковы люди.
Да, так я думал, пока не попал сюда, в Боровое. Именно здесь я увидел иную грань жизни, о которой не имел ни малейшего представления. Вместо ненависти – уважение, вместо злобного любопытства – искренний интерес, вместо насмешек – сострадание и участие. Другой мир и даже другая Вселенная. Может быть, благодаря, в том числе и этому, злость потихоньку стала покидать меня.
И вообще, меня сильно удивило отношение местных жителей к приезжим. Полное отсутствие назойливости. Да, интерес присутствует, но не обременительный – мягкий. Никто не лезет с вопросами типа, откуда, почему и зачем, все ждут, когда сам расскажет то, что посчитает нужным. Да, и еще одно: нас с Жанной сразу сочли супружеской четой. Видимо о совместной жизни без бракосочетания, а то и венчания, здесь не имеют представления, или, что более вероятно, считают недопустимым. Нет, мне здесь определенно нравится. Я как будто нашел свой дом.
– Ну, давай за удачный день, – Иваныч отсалютовал стопкой и опрокинул в рот.
Я последовал его примеру. Черт, никогда не умел пить, но эта настойка так мягко проскользнула по пищеводу, что кроме сливового привкуса и легкого, почти незаметного жжения, ничего не почувствовал. Я поставил стопку на стол, взял ложку и принялся уплетать наваристый украинский борщ с галушками.
– Ну как?
– Борщ – объедение. Спасибо хозяюшке.
– Да я не про борщ, с ним и так все ясно, – кузнец довольно улыбнулся. – Как тебе моя настойка? Сам делал, семьдесят градусов, ни больше, ни меньше.
Ого! И даже о-го-го! То-то меня в прошлый раз так развезло – если не ошибаюсь, по крепости это где-то между водкой и медицинским спиртом будет. Но пьется мягко, о чем не преминул сказать.
– А то ж. Мы и не такое могем. Повторим?
Повторили. Пошла еще мягче. В голове, как ни странно, ясности не убавилось, скорее наоборот. Мысли потекли быстрей, легче, проблемы отступили даже не на второй, на задний план. И вдруг мне стало так хорошо, как будто я сижу за одним столом с родным отцом, которого у меня, по сути, никогда не было. Как и не было умершей жены, убийств, бегства. Все это только кошмарный сон, или бред сумасшедшего. И не настойка тому причиной, точнее, не одна она. Атмосфера в доме подарила забытое, если такое когда и было, ощущение бесконечного счастья.
– Слышь, Андрюха, я вот о чем подумал, – произнес Иваныч, разливая настойку по стопкам. – Ты наверняка знаешь, что у нас тут волк объявился, намедни уже вторую овцу зарезал. Вот и собираемся мы с мужиками завтра на супостата сходить. Айда с нами.
– Не знаю, – засомневался я. – Как-то не доводилась мне раньше этим заниматься – никогда не понимал тяги к убийству беззащитных животных. Да и оружие не люблю.
– Вот оно что, – хитро прищурился кузнец. – Наверно поэтому постоянно за пазухой пистолет таскаешь? Из-за не любви.
Я так и застыл с ложкой в руке, поднесенной ко рту. Блин, откуда он про "Глок" узнал? Со стороны, вроде, незаметно, да и куртку я старался не распахивать, плюс свитер на размер больше. Глазастый старикан!
– Ладно, не кипешуй, – Иваныч в успокаивающем жесте поднял руку. – Нормально ты шифруешься, просто у меня глаз на это дело наметанный. Я ж не всегда кузнецом был, до всей этой чехарды с "западнизацией" опером в райотделе милиции служил. Вот по привычке и обращаю внимания на всякие непонятки.
Взять, к примеру, тебя и зазнобу твою. Два молодых человека приезжают в разваливающуюся деревню, откуда все, кто в здравом уме, бегут, покупают дом и живут, стараясь особо не мелькать. А если еще принять во внимание пистолет, "Глок" если не ошибаюсь, то вырисовывается совсем интересная картина.
– И какая? – напряженно спрашиваю я. – Что мы беглые преступники?
– Ага, Бонни и Клайд местного разлива. Не смеши. Во-первых, будь это так, ваши фото мелькали бы по всем, по центральным точно, каналам, а во-вторых, я привык доверять интуиции. Как-никак двадцать лет в органах оттрубил. Так что никакие вы не преступники. Надломленные, испуганные беглецы – это да, весь вопрос от кого. Не просветишь?
Вот это вопрос. Рассказать? А насколько я могу доверять этому человеку? Да и вообще кому бы то ни было? И потом, зачем втягивать посторонних в свои проблемы – живут люди, как могут быт налаживают, а тут я: получите.
– Извини, Иваныч, но нет, – принял я решение. – Как говорится: меньше знаешь – крепче спишь. Вам и так несладко живется, меня только не хватало с целым ворохом проблем, которые, опять же, исключительно мои.
– Вон оно как, – потирая подбородок, произнес кузнец – опер. – Интересно, в каком аду тебе пришлось побывать, если рассуждаешь подобным образом? Исключительно мои. Ты что, в городе живешь, где каждый прячется от мира за бетонными стенами? Где каждому наплевать на соседа? Ты в селе, где мы, между прочим, одна семья. Помнишь, как на прошлой неделе загорелся свинарник? Мне показалось, или ты со своей супруженницей тоже там были и наравне со всеми тушили огонь? Вон, бровь до сих пор подпалена. И ведь знал, что здание находится далеко в стороне, ветра нет, так что угрозы распространения не было. Почему же тогда прибежал?
– Ну, так это... Там же... Народ,– промямлил я, затем пожал плечами. – Не знаю. Должен был.
– Во! – Иваныч воздел вверх палец. – Ты сам сказал – должен. То есть тебя никто не заставлял, не гнал – сам решил. Значит, нет в тебе гнильцы, потому-то я с тобой так спокойно и разговариваю. Ну да ладно, не хочешь говорить – не говори, настаивать не буду. Глядишь, сам со временем дозреешь. Давай, тогда, закругляться. Еще по одной? На посошок?
На этот раз от кузнеца я возвращался на своих двоих, при этом, не слишком кренясь в сторону. Впервые, за долгое время, меня не покидало приподнятое настроение. Настолько хорошее, что я вдруг выдал по хохлятски:
Знаешь, двадцать ран в тиле не болять,
Лишь болыть тринадцята, што в сердце у меня...
Вот так, напевая под нос песню любимого мной "КиШа", я шел домой. Домой! К Жанне.
Глава третья.
Утро обошлось без малейших признаков похмелья. Так пить можно, и закусывать тоже. Несмотря на не слишком приятный разговор, я не мог не отметить отменный вкус борща. Клавдия Петровна настоящая кудесница, дай бог каждой. Жанка тоже хорошо готовит, но жена кузнеца...
Кстати, вчера я так и не поужинал. Когда вернулся домой, девушка уже спала, или делала вид, поэтому я, стараясь не шуметь, разделся и улегся на диване в горнице, по привычке тихо включив радио "Маяк". Когда проснулся, её уже не было. Я встал, умылся холодной колодезной водой, почистил зубы порошком (этими "бледными ментами" пусть яйца мажут), оделся и вышел на улицу.
Хорошо. От вчерашней хмари не осталось и следа, только поблескивающая дорога под еще теплым осенним солнцем напоминала о дожде. С наслаждением потянулся и привычно бросил взгляд в сторону сада. Твою маман! Нет, сейчас у меня точно кто-то звиздюлей получит – не мордально, разумеется, морально.
