Текст книги "Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013"

Автор книги: Алексей Толкачев

Соавторы: Александр Токунов,Вячеслав Иванов,Сергей Белов,Семен Косоротов,Илья Соломенный,Дмитрий Винокуров,Василий Суривка,Маргарита Исакова,Егор Жигулин,Илья Кирюхин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

– Я понимаю, господин Анилей, что всё указывает на меня. Но поверьте, я не делал этого. В тот день я только вернулся в город. У меня просто не было времени. Я…

– Довольно. – Его голос резко изменился с доброжелательно-укоряющей ноты до нетерпящего никаких пререканий. – Если вы продолжите убеждать меня в своей невиновности, то я покину вас прямо сейчас. А завтра вас выведут на публичную казнь.

– Я не могу признаться в том, чего не делал. – Я действительно не мог вот так сдаться и принять на себя вину того исчезающего человека, но пререкаться сейчас с Анилеем не в моих интересах. – Но я готов смириться с вашим мнением, и выслушать вас, господин Анилей. Я понимаю, что моя судьба зависит от вас.

– Несмотря на твою жалкую попытку ограбления, кое-что меня заинтересовало. – Анилей приблизился ко мне, насколько это было возможно. – Как ты это сделал? Скажи мне, и возможно сможешь выйти отсюда живым.

– Как?

– Да, меня интересует, как ты смог украсть жемчужину.

– Но я не понимаю…

– Трое моих охранников утверждают, что ты словно бы появился из ниоткуда. Но разве это возможно? – Анилей слегка рассмеялся показным смехом. – Разве может человек исчезать, появляться и снова исчезать?

– Нет, мой господин. – Теперь я понимал его интерес ко мне. Его интересовал тот человек с разноцветными глазами, что перемещался мгновенно на расстояние. – Ни одному человеку такое не под силу.

– Ну вот, и я так решил. И отрезал правую руку одному из охранников, в назидание за ложь и глупые сказки. Я решил, что они придумывают эти бредни, дабы скрыть свою вину и оплошность. Но, однако, я был немало поражен, когда после этого, никто из них не изменил свое мнение. Они продолжали утверждать, что некий человек, возникнув из воздуха, украл жемчужину, и также внезапно скрылся. Если кратко, то они все лишились обоих рук, но по-прежнему уверяли меня, что это правда. Забавно, не так ли?

– Увы, я не могу с этим согласиться, господин Анилей. Я считаю это жестоким.

– Жизнь жестока, и ты на своей шкуре это испытал. Итак, их непреклонность вызвала во мне сомнения. Можешь себе представить, что я на какой-то момент поверил им? Может и вправду есть такой человек? Сегодня здесь, а завтра там. Очень интересно.

– Если бы я только мог помочь вам, господин Анилей, но увы… Я видел этого человека. Он действительно перемещался, то исчезая, то появляясь. Я случайно наткнулся на него в том переулке, где меня избили. Видимо он выронил жемчужину, и все подумали, что это я украл ее. Я молчал прежде, потому что боялся, что мне не поверят.

– И я действительно не верю тебе. Ты пытаешься свалить все на некоего человека, чтобы тебя освободили, и ты по-прежнему оставался с этой загадочной силой, которой обладаешь.

– Но у меня нет никакой силы…

– Возможно, ты просто не хочешь с ней делится. Рискну предположить, что даже ценой своей жизни. Я мог бы освободить тебя, взамен на твое содействие. Если ты не можешь дать мне эту силу, то мог бы работать на меня. Присоединяйся ко мне, Эфраим.

– Я хотел бы помочь вам, но…

– Хорошо. Твоя жизнь для тебя не так ценна, как я надеялся. А как насчет твоей сестры? – Анилей обернулся к стоящим позади него людям. – Подойдя сюда, Мара, не бойся. Поговори со своим братом.

Сердце мое замерло. Она здесь, в этом жутком подземелье. Что они сделала с ней? Нет, только не с ней, не с моей бедной девочкой. Это какой-то нескончаемый кошмар. Что делать? Как из этого выбраться. Я падал в бездну, и утягивал с собой сестру. Она подошла, вся дрожащая и испуганная. Лицо ее было всё в недавних слезах. Мне было больно на нее смотреть. Ей было тяжело все это переживать. Моя вина…

– Я не понимаю, что происходит… Почему они так с тобой? Когда я вернулась с рынка, наш дом очищался от проказы. Я не знала куда пойти… что делать… Не знала когда ты вернешься… Люди сказали обратиться за помощью к властям. – Ее речь постоянно прерывалась всхлипываниями. – Они сказали, что мне… помогут, пока ты не вернешься. Дадут кров на ночь… А потом налетели римские стражи. Говорили что-то о краже… Я не понимаю, Эфраим, почему все это… Ты же не мог этого сделать… Я знаю тебя…

– Прости меня, Мара. Я… не брошу тебя. Всё образумится. Это нелепая ошибка… Мы еще все наладим. Верь, мне.

– Эти люди говорят, что ты ограбил их, но… это невозможно. Если бы они тебя знали… – Она обратилась к Анилею. – Прошу вас, помогите моему брату. Он невиновен. Наш отец…

– Ваш отец был изменником и подстрекателем. И скоро его не станет, уж поверьте. Я отправил ему весточку от себя. – Анилей мягко отстранил от моей камеры Мару, всхлипывания которой превратились в мольбы, и вновь обратился больше ко мне, чем к ней. – Через неделю или чуть больше, вас стоит попрощаться с отцом, если вы конечно доживете до этого дня. Но сестру свою вы еще можете спасти. Разве вам не жалко ее? Итак, жду ответа?

– Прошу вас, господин Анилей, я… сделаю всё, но не трогайте Мару. Если бы я обладал той силой, о которой вы говорите, разве бы я был здесь?

– Может тебя довольно сильно приложили, и тебе лишь нужно время? Заживешь и поскачешь из своей камеры…

– Я не могу вам доказать, но… Хорошо… Я могу быть полезен.

– Так вы согласны работать на меня? Использовать свою силу, как я скажу?

– Если вы не тронете Мару, господин Анилей, я… буду вашим. Мне только нужно… заживить свои раны, как вы верно подметили.

– Нет. Твоя сестра будет под моим надзором. Ты сможешь ее изредка навещать, но даже не думай вновь использовать свою силу против меня. Расплачиваться придется ей. Подумай над этим.

– Я весь ваш, господин Анилей.

Мне не оставалось ничего, как принять его предложение. Это был единственный способ выбраться отсюда и защитить Мару. Но ему нужна была сила того человека, а не моя. Я не знаю, что будет, когда раны заживут, и Анилей потребует демонстрации… оттягивать насколько можно, а там может все и образумится. Анилей не оставил мне выбора, приведя сюда сестру. А отец… Если Анилей сказал правду, то… Отец итак был одной ногой в могиле, я лишь ускорил… Нет, я его убил. Но Мара… У нее остался только я. Бросить ее я не могу. Никогда! Анилею нужна сила – и я достану ему ее.

Глава седьмая. Освободители Израиля

 
Провинция Галилея
4 век до н. э.
(Два дня спустя после Явления в пустыне)
 

В стране все еще было тихо, но эта тишина становилась гнетущей. Уверенность в скорой удаче не покидала Нахума. Страна должна была вот-вот взорваться. Сквозь сомнения и неуверенность, посещающие его иногда, ему слышались слова Отверженного, полные веры в скором освобождении Иудеи от римского угнетения. Восток был древнее, его цивилизация – старше, он имел более глубокие связи с богом. Востока боялись, – он влек к себе и внушал страх. В нем нуждались, его использовали, а в благодарность и в отместку – то благоволили к нему, то презирали.

С бешеным рвением принялся он за подготовку этой священной войны после той ночи, когда Фракиец был убит. Ему, как и другим, было противно вдыхать испарения кожи, находящихся в стране римлян – они заражали страну. Возможно, что римляне – хорошие хозяева, что хороши их дороги, их водопроводы, но святая земля Иудея становится прокаженной, если в ней жить не по-иудейски.

Он проезжал по городам Галилеи, среди ее широких спокойных ландшафтов, через горы и долины, по берегам рек, через приозерную и приморскую области, мимо виноградников, оливковых и фиговых рощ. Многие, слыша его речи, эти огненные, уверенные слова, призывающие к уничтожению свиноедов, вырывавшиеся из него, словно пламя и камни из горы, объявили, что в Израиле появился новый пророк.

Его силы и уверенность росли, он неутомимо работал, день и ночь. Копил запасы, дисциплинировал союзы обороны, укреплял крепости. Он не останавливался перед тем, чтобы вооружать многочисленных паломников, приезжавших к нему. И город, некогда еще римский, был переполнен добровольческими отрядами за освобождение.

Все больше голосов кричали: «Ультиматум! Долой Римскую власть! Смерть римлянам! Смерть свиноедам!» Настроение круто менялось. Люди заявляли, что царь и римский губернатор заодно – все они только грабят народ. Те, кто имел только движимость и не являлся приверженцем «Освободителей Израиля», старались перебраться со своим имуществом в безопасные римские области.

Город все больше кипел глухим возмущением. Все больше городов в провинции Галилеи, бунтовало, показывая свое недовольство, но оставаясь формально в подчинении Риму. Открытой войны еще не было, но все шло к тому. Рим пока реагировало довольно вяло на все это. Особенно после смерти Фракийца. Римлянам становилось некомфортно в Галилеи. И многие покидали ее, и не только римляне. Евреи уходили в более безопасную Иудею. Иерусалим был еще верен Риму. Да и власть в самой Галилее еще официально принадлежала Риму, и их солдаты старались сдержать волнения, вот только сила Рима становилась все больше лишь пустым словом. Римские солдаты уже не справлялись с возмущениями евреев по всей Галилее.

До сих пор ряды «Освободителей Израиля» пополнялись главным образом крестьянами и пролетариями, теперь же в них вступало все больше зажиточных горожан. Повсюду люди шептали и даже кричали открыто, что вот послезавтра, нет, даже завтра вся страна окончательно восстанет против власти римлян. Местное правительство, Коллегия первосвященника и Великий совет взирали с тревогой на то, какой оборот принимает дело. Все высшие слои населения жаждали соглашения с Римом, боялись войны.

«Неизменно справедливые» – по большей части аристократы и богатые люди, занимавшие главные государственные должности, – опасались, что война с Римом неизбежно перейдет в революцию против их собственного владычества, ибо они всегда жестоко и высокомерно отвергали скромные требования крестьян-арендаторов, ремесленников и пролетариев. Партия же «Подлинно правоверных», состоявшая из ученых при Иерусалимском храме, богословов и демократов, опиравшихся на широкие народные массы, считала, что восстановление былой свободы Иудейского государства надо предоставить Богу, и убеждала население не предпринимать никаких насильственных действий против римлян, пока те не покушаются на их. Излюбленным же агитационным приемом «Освободителей Израиля» была борьба против безбожия правящего сословия, против его склонности ассимилироваться с греками и римлянами. «В стране – Телец, и наш Бог Ягве отвергает его. Он создан человеческой рукой и не может быть богом».

Радикалы всеми способами старались обострить конфликт. «Освободители» поджигали налоговые списки и закладные, разгромили и разграбили дома многих нелюбимых аристократов. Растаптывали их цветочные клумбы в саду. С особенной мрачной яростью разрушали они фонтаны. Император и римский сенат еженедельно посылали жертву для Ягве и его храма. Теперь же «Освободители Израиля» отдали приказ больше не принимать этих жертвоприношений. Тщетно убеждали их не провоцировать Рим такой неслыханной дерзостью. Для иудеев-ремесленников, для рабочих и крестьян это послужило сигналом к открытому восстанию против римлян и собственных феодальных властителей. Римский гарнизон был слаб.

Вот и сегодня люди собирались у центрального храма, послушать его, нового пророка Израиля – Нахума, призванного освободить страну. Люди толпились, собираясь в большое скопление, словно сегодня весь город собрался здесь. И как всегда рядом были римские солдаты, поддерживающие порядок. Но при этом стоящие немного в сторону, смотря с опаской на все это. Они явно не хотели вмешиваться – число не на их стороне.

Нахум проходил среди людей, и они почтенно расступались перед ним. Скоро он взойдет, чтобы сказать свою речь, но сейчас посреди своего народа. Он с ними, он понимает их, и поддерживает. Люди должны видеть, что он один из них. Нахум очутился возле горячо и взволнованно спорящей группы: обычные крестьяне, граждане, священники. Речь идет о золотом орле с портретом императора, украшавшем римские гарнизоны в городе. Изображения животных, под каким бы то ни было предлогом, законом запрещены. И они спорили о том, что с ним делать. Одни яростно призывали уничтожить все запрещенные изображения, снести статуи, разрушить дома, испещренными эти изображениями, а орла нужно разрушить, изрубить в куски. Другие же еще боязливо относились к этому – они боялись как это воспримут в Риме. Посягнуть на символ императора, самого Рима, было бы слишком.

«Время придет, и вся гниль Рима будет смыта с лица земли Израиля». Так Нахум отвечает им, призывая к терпению. «Мы станем сильны, и сам Рим, убоявшийся нашей силы не осмелится более вступать на землю нашу». Люди верили ему, а он верил Отверженным, которые обещали его поддержать. И загадочным четырем всадникам Апокалипсиса, которые придут для очищения мира. Они хотели войны, и Нахум ее организовал. Недолго уже оставалось до того момента, когда вооруженные отряды выдвинутся, пройдя по всей стране – Галилея, Иудея, Кесария, Самария, и прочие провинции, одним словом весь Израиль. «Нам нужна только сила».

Народу скапливалось все больше, даже слишком много – они спорили, толкались, что-то яростно обсуждали, а некоторые недобро посматривали в сторону стоящих отдельно от других римских солдат. Контролировать такую толпу было сложно, даже невозможно, наверное. Люди знали чего от них ждут, знали для чего их собирали, для чего вооружали. Но пустить в действие все это еще не приходилось. Не считая грабежей зажиточных богачей, которые покинули город, как только волнения приобрели массовый характер. Римлян пока не трогали – не убивали.

Но в эту «черную» субботу, когда Нахум должен был выступить перед людьми с призывом захватить власть в свои руки, изгнав мирно римские гарнизоны, все вспыхнуло с яростным огнем. Началось с того, что люди были недовольны присутствием здесь, у места собрания, солдат, и попытались тех прогнать. Но у них был приказ, хотя сами они предпочли бы убраться отсюда подальше – такая огромная неуравновешенная толпа не могла способствовать успокоение. Все эти призывы, направленные против Рима, нервировали и раздражали их, но вмешиваться они не спешили. Евреи гордились своим невидимым Богом Ягве, они были убеждены, что только для них придет мессия, и расхаживали с надменным видом, уверенные в своей избранности. А римляне, прежде, еще до всех этих волнений, издевались над их фанатическими идеями, над их вонючими суевериями, над смешными варварскими обычаями, и каждый старался причинить соседу-еврею как можно больше зла. Но это время прошло, и теперь уже сами евреи насмехались сейчас над ними.

Вот только одними насмешками дело не ограничилось. Видя, что римляне не собираются покидать площадь, несколько людей набросились на тех с оружием. В ход пошло все что было под рукой – летели камни, палки, дубинки. У кого были ножи, те пускали их в ход, не задумываясь. Кровь была пролита. Евреи наступали на солдат, пытаясь охватить тех числом. Но когда человеку уже нечего терять, он бросает все свои силы в бой. И римляне беспощадно начали рубить всех, кто попадался. Началась бойня.

Белоснежные улицы заполнили реки крови, отрубленные пальцы, части тела, трупы… Хоть римлян и было меньше числом, они все же были вооружены, в отличии от людей собравшихся лишь для выступлений, у которых не было с собой почти никакого оружия. Люди бежали, рассыпаясь, сталкиваясь, крича, и пытаясь увернуться от острых лезвий, рубящих всех, независимо. Какой-то замешкавшийся старик, не удержавшийся в хлынувшем потоке людей, рухнул на землю, и тут же был затоптан – кровь хлынула, кости трещали, люди не замечая этого, бежали по павшим, с кем еще недавно разговаривали.

Солдаты продолжали прорубать себе путь к свободе, окруженные смешанной толпы, кто хотел вступить с ними в бой, и тех кто просто пытался сбежать. Вот один человек, пытаясь прошмыгнуть позади солдата, получил от того, не глядя, размашистый удар в голову, и рухнул к остальным, кому не посчастливилось выжить. Множество людей набросилось на камни, упрямо било по ним, вырывало их руками, стремясь заполучить хоть какое-то оружие. Одному из солдат досталось огромным булыжником сзади по голове, нанесенным с такой силой, что и шлем не помог – черепок треснул с глухим звуком, продавленный немалой вмятиной. Римляне также умирали, не справляясь с этой безумной толпой, а их мечи, тут же подхваченные, пускались против еще живых солдат.

Улицы заполнялись трупами павших и еще живых, но смертельно раненных. Стоны и крики наполнили в тот день весь город. Это были крики, как мужчин, так и женщин, как стариков, так и детей. Одна маленькая девочка, отбившаяся от своих в общей суматохе, блуждала посреди всего этого месива, зовя мать. Но крик ее был лишь одним из немногих в нескончаемом гуле страданий. Часть людей все же покинула площадь, но свободнее не становилось. Вот и эта девочка, прижатая с одной стороны еще бегущей толпой, не знала куда идти – всюду была кровь, расчлененные тела и мучения. Никто не обращал на нее внимания, заботясь только о своей жизни. Да и не одна она из многочисленных детей, оказалась сегодня в таком жутком положении бойни. Некоторым досталось хуже – сейчас они валялись на земле, мертвые или лишенные конечностей, павшие и затоптанные, с размозженными головами. В этот день смерть не смотрела, кто был перед ней – под ее смертоносное лезвие попадали все.

Мир кружился в каком-то немыслимом вихре, для этой несчастной девчонке. Всё вокруг нее представлялось ужасным, враждебным и кровавым. Споткнувшись о чью-то ногу, она полетела вниз, припав к какому-то телу, еще теплому, но уже неживому. Отчаяние, страх, исходивший прямо из глубин души, маленькой девочки, погрузили ее в этот сумасшедший вихрь, и закрутили с немыслимой силой. Слезы катились по ее щекам, смешиваясь с кровью, которая налипла на лицо. Стоя на коленях, посреди кучи мертвых безжизненных тел, она была до невозможности несчастной, потерянной, а ее слезы казались кровавыми. Свобода требовала жертв, но мы не хотели свободы, достигнутой такой ценой. Ценой кровавых слез невинных детей, погруженных в хаос бойни.

В ту ночь, после кровавой бойни на площади, Нахум долго не мог уснуть, вспоминая, и вспоминая те мгновения ужаса, охватившие всех. Этого ли он добивался? Таковы «Освобождение и очищение» страны? С трудом все же уснув, ему приснился дурной кошмарный сон. По всем улицам шли неисчислимые римские легионы – он видел, как они катились, словно морские валы, медленно, неуклонно, в строгом порядке, рядами по шесть человек, многие тысячи, но все – как одно единое существо. Это надвигалась на него сама война, это была «техника», чудовище, мощная машина слепой меткости, защищаться против которой бессмысленно. Он видел однообразную поступь легионов, он видел ее совершенно ясно, но не слышал, и это было самое страшное. Люди, стоявшие преградой перед этими легионами, падали от разящих ударов, разрубленные надвое, не имея никакой возможности защититься. То шагала единая гигантская нога в чудовищном солдатском сапоге, вверх, вниз, вверх, вниз, от нее нельзя было спастись, через пять минут, через три – она наступит и раздавит. Он сам схватился за свой меч, но меч почему-то не вынимался – он был забит в ножны. Нахум дергал меч, что длилось целую вечность, он дергал и дергал, но так и не мог вытащить, а нога в гигантском сапоге все приближалась. Рим раздавит маленькую Иудею.

Глава восьмая. Вызов

 
Беэр-Шева, провинция Иудея, 4 век до н. э.
(Через две недели после Явления в пустыне)
 

Я согласился служить Анилею, и вскоре был выпущен из заключения. Но мое падение в бездну так и не прекратилось. Время шло, а я не знал, что делать, и как выбраться из всего этого. Несколько дней мне понадобились, чтобы немного оклематься и встать на ноги. Мару я видел лишь изредка, она приходила пару раз меня навещать, все так же продолжая оплакивать случившееся. Все, что я знал – Анилей взял ее к себе прислугой в свой дом, держа под присмотром, словно заложницу, взятую в плен. Обращались с ней, по ее словам, хорошо, но я-то знал, как все могло повернуться.

Меня самого поместили в местные казармы личной «армии» Анилея, после того, как я смог крепко стоять на своих ногах, и держать меч в руках. В детстве я немного обучался этому – один из друзей отца был солдатом местного ополчения. Крепкий, жесткий, но всегда доброжелательный к нам, уже в годах, постоянно поглаживающий свою четырех угольную бороду… Бывая у нас дома, он давал мне небольшие уроки, которые мой отец не мог мне дать. Так как сам отец был не сторонником этого, но и не особо препятствовал моему интересу. Он говорил, что познать необходимо всё, что человек только может познать, дабы он мог различить добродетель от зла. Впрочем, мой интерес к военному искусству был недолгим.

Вот только сейчас я был вынужден вновь вернуться к забытым наставлениям. Так называемая «армия» Анилея состояла из нескольких десятков различных людей, убийц по своей натуре. Они намерены были выполнить все, что он им прикажет, и мне также стоило быть к этому готовым. Теперь речь не шла о каких-то моральных сомнениях – я просто не имел права подвести сестру. Если нужно будет лишить кого-то жизни для нее, то я сделаю это. Мне пришлось себя в этом убедить.

Эти наемники были не собой разговорчивы, как со мной, так и друг с другом. Здесь приветствовалась жесткая дисциплина и несомненная верность, и никаких дружелюбных привязанностей. Мы солдаты, но каждый был сам за себя. И я не пытался с ним сойтись, посвятив все свое время тренировкам. Наставником для всех наемников в этой армии был Симон – высокорослый загорелый, крепкого, с самого рождения, телосложения, иудея. Симон был рожден рабом, и всю свою жизнь в услужении другим, но в основном Анилею. Он был неимоверно предан ему, и готов за него умереть. Жизнь его была сложна, и немало приходилось ему пережить, пока он не обосновался здесь. Он благодарил за оказанную помощь и поддержку Анилея, хотя я не понимал как можно быть благодарным к этому человеку, зная его хорошо. Анилей лишь с виду был таким доброжелательным и дружелюбным ко всем. Но он мог без какой-либо жалости лишить человека жизни, лишь по своей прихоти, но конечно не своими руками – для этого у него был верный Симон, выполняющий всю эту грязную работу.

Именно Симон принял меня, и обучал всему все эти дни. Сам по своей природе он не был жестоким человеком. С рождения об был лишен свободы, его жизнь не была в собственном распоряжении – другие распоряжались ей, и это во многом сделало его тем кем он стал. Анилей лишь вытащил его из глубокой ямы, и приютил у себя. Испытывал ли он к Симону какую-либо привязанность? Нет, не больше чем к остальным – он также без сожаления мог убить его как и остальных. И поэтому мне было странно наблюдать эту нелепую преданность Симона к своему хозяину.

Находясь большую часть своего времени в казармах при доме Анилея, в сам дом я не имел права заходить, без разрешения своего господина. Мара проводила всю время в самом доме, нее выходя практически наружу – я знал, что Анилей не хотел этого, боясь, что может произойти. Он верил в мою «силу», которую у меня не было, а доказать этого я не мог. Но что будет когда придет время продемонстрировать ее? Найти того человека я не мог – я постоянно находился в этих казармах, и покинуть их не мог, без риска для Мары. Так как найти того, кто уже давно мог покинуть город?

Дом Анилея, располагался недалеко от того рыбного рынка в центре города, выделяясь своими размерами и обстановкой. Можно было сказать, что весь дом с его садами, казармами, участками и прочими прилагающимися постройками, занимал по своим чудовищным размерам, чуть ли не весь квартал бедняков, в котором мы с Марой некогда жили. Это был поистине какой-то дворец, мимо которого я прежде проходил, не замечая, и не задумываясь. И вот теперь я жил в нем, точнее в небольшой части его, в которую мне был разрешен вход. И вот две недели спустя после моего столкновения, ко мне подошел Симон, во время одной из моих тренировок с мечом.

– Ну как твой дела, Эфраим? – Симон подошел ко мне сзади, хлопнув слегка по плечу, остановив мой нелепый выпад мечом. – Смотрю, ты все лучше справляешься?

– Ну, по сравнению с тобой я всего лишь младенец. Немало лет ежедневных тренировок пройдет, прежде чем я смогу сравниться с тобой.

– Это, конечно, хорошо, очень хорошо, но все же… – Он немного замялся, пытаясь найти слова. – Дело то не в том, как ты обращаешься с мечом, кинжалом и прочим. Я ведь, в отличии от других, знаю зачем, господин Анилей, взял тебя.

– И ты веришь, что я действительно могу перемещаться на расстояние?

– Я не знаю, можешь ли ты делать это или нет, но я верю тем троим, что охраняли в тот день драгоценности господина. Зачем им лгать об этом, зная, что это убьет их?

– Господин Анилей, говорил, что им отрубили руки, но они продолжали уверять, что видели меня исчезающим. Но здесь я их ни разу не видел. Если они действительно видели меня, то узнают сейчас. Ты не можешь отвести меня к ним?

– Увы, они не долго прожили, после того. Пропавшая жемчужина была найдена у тебя, так что сомнении нет, но ты по-прежнему хочешь убедить всех в обратном?

– Если бы мне только дали возможность, я была нашел настоящего вора, и привел бы его к вам, чего бы это мне не стоило. Но я заперт здесь, в этом дворце. У меня нет ничего, кроме моих слов.

– Не мне решать твою судьбу, как и не мне мою. Господин Анилей верит, что ты именно тот, кто украл его жемчужину, и убедить его в обратном, никто не в силах.

– Но что делать мне? Я… просто не знаю, как его переубедить.

– Все в руках господина Анилея. Я пришел за тобой, по его велению. Две недели прошло, и он хочет видеть, на что ты способен.

– Значит, время пришло?

– Да, он хочет видеть тебя немедленно. Все решится сегодня.

Вот так я и оказался практически на самом дне, прижатый к стене, не в силах изменить что-либо. «Неужели это конец? Все закончиться сегодня?». Две недели прошли, а я так ничего не смог предпринять, придумать. Все надеялся, что время еще есть, и что случится какое-то чудо. Но, увы, как сказал Анилей: «Жизнь жестока, и тебе предстоит испытать это на своей шкуре». Вот только и Мара пострадает от этого. А ведь совершенно не причем во всем этом, и вынуждено страдать за меня, за мои поступки. «За что мне это?»

Идя вслед за Симоном, в дом, где должна была решиться моя участь, я примечаю у ворот во дворец какого-то человека. Высокий, стройный, с хорошо выверенным, практически идеальным гладким лицом истинного римлянина. Это был человек лет тридцати с небольшим, с темными, слегка спадающими длинными волосами, и блекло-розовой кожей, серыми глазами. Богатые мягкие белые ткани украшали его одения, ниспадая до самых ног. Впечатление он производил – это было бесспорно. В общем представительный, настоящий римлянин с виду. Он также, как и мы, направлялся во дворец Анилея, в сопровождении двух охранников-наемников.

Он лишь мельком взглянул в нашу сторону, оценив нас с Симоном, а затем отвернулся, словно сочтя нас недостойными его внимания. От зоны для тренировок до дворца была гораздо больше расстояние, чем от центральных садов, по которым сейчас шел этот римлянин. Казармы и тренировочные площадки, как бы скрывались за великолепием дворца от посторонних глаз, находясь в отдалении от него. Так что мне давали еще один шанс, еще немного времени, потому как этот римлянин направлялся прямиком к Анилею, и придет туда раньше нас. Соответственно мой разговор откладывался. Но что это дает? Кроме того, что оттягивает неизбежное…

Вскоре римлянин скрылся в недрах дворца, а мы с Симоном были вынуждены остановиться у одного из боковых входов – он тоже верно оценил ситуацию, и решил не вмешиваться, пока разговор господина с этим римлянином не закончится. Я не пытался с ним заговорить, впрочем как и он со мной – мы просто стояли и ждали. Правда простоять так в ожидании нам пришлось не так уж долго, как я себе представлял. Это было странно – прошло не так уж много времени, минут десять-пятнадцать. К нам подошел один из охранников из дворца Анилея. Хотя вернее он подозвал к себе Симона, я же остался ждать в сторону. Коротко о чем-то переговорив, Симон подозвал и меня, объяснив, что господин хочет меня видеть, и меня проводят внутрь без него.

Дворец был просторным, изящным, с огромными комнатами и залами, и благодаря огромным окнам, казался невероятно светлым, словно мы находились не в помещении, а на дневном свету. Меня проводили в небольшую комнату, где немного приосанившись, римлянин непринужденно беседовал с Анилеем. Его лицо принимало даже порой выражение высокомерия и недовольства, приводившее в смущение самого Анилея. Он явно был кем-то значительным, но для чего пригласили меня?

Римлянин еще раз оценивающе взглянул на меня, обдав неприятным холодящим взглядом. Он словно пытался разглядеть во мне нечто, что было скрыто где-то в глубине. Этот жесткий тяжелый взгляд словно пригвоздил меня к месту, лишив всяких мыслей.

– Так это он и есть? – Римлянин, отвернувшись от меня, обратился к Анилею, который тоже неуютно себя чувствовал. Ни разу я не видел подобного. Ведь он сам был не из мягких людей, а тут так быстро стушевался перед этим. – Не впечатляет, совсем не впечатляет.

– Я тоже так решил, увидев впервые его, в камере. Да и сейчас он не сильно-то изменился. – Анилей словно оправдывался перед ним. – Но все указывает на него. Никаких сомнений.

– У вас может и нет сомнений, а я все же скептически отношусь к тому, на что он способен. Он жалок. Вы только взгляните.

– Уверяю вас, у него есть внутренний стержень. – Анилей мельком взглянул на меня, словно виноват во всем был я. – Ему лишь нужна мотивация, стимул.

– Сестра? – Римлянин сказал это с таким пренебрежением, что во мне всколыхнула ярость, и сняла оцепенение сковывающая меня прежде. – И что она…

– ХВАТИТ! – Я выплеснула в это слово всю свою злость, обращаясь сразу и к Анилею и к римлянину. – Вы можете делать со мной, что угодно. Но Мара…

– Какая дерзость. Какое-то ничтожество смеет указывать мне, что делать. – Римлянин слегка передернул плечами, не обращая на меня внимания, но при этом у него промелькнула легкая улыбка. – И как вы позволяете только этим… вмешиваться в разговор господ?

– Но вы же сами хотели, Люций, чтобы он присутствовал здесь. – Анилей гневно посмотрел в мою сторону, но при этом голос его дрожал. – Я же говорил, что он не так уж прост. Нужно лишь надавить…

– Да-да, стимул.

– Вот именно. У меня тоже были сомнения, что он способен на то, что те трое несчастных говорили, но я заставлю его…