Текст книги "Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013"

Автор книги: Алексей Толкачев

Соавторы: Александр Токунов,Вячеслав Иванов,Сергей Белов,Семен Косоротов,Илья Соломенный,Дмитрий Винокуров,Василий Суривка,Маргарита Исакова,Егор Жигулин,Илья Кирюхин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 50 страниц)

Глава пятая. Жемчужина

 
Беэр-Шева, провинция Иудея,
на границе с Иудейской пустыней
4 век до н. э. (За неделю до Явления в пустыне)
 

Белый, сверкающий и пышный, лежал на своих холмах город Беэр-Шева, самое восточное из крупных поселений на границе Иудейской пустыни. Население его являло собой пеструю смесь сирийцев, вавилонян, армян, евреев, персов, арабов, а греко-римского в ней только и было, что архитектура. К югу от города тянулась степь. Но сам город, богатый водой и цветущий, лежал близ реки, и ветры с гор, придавали городскому воздуху свежести и чистоту.

Беэр-Шева лежал на перекрестке многих дорог. Это был богатый, для этой местности, город. Через него проходила индийская и аравийская торговля пряностями и благовониями, равно и большая часть торговли жемчугом и ценными шелковыми тканями. Беэр-Шева славился своими прекрасными постройками, возведенными еще столетиями назад, но перекроенные недавно римлянами. Ранее здесь господствовали хетты, ассирийцы, вавилоняне, армяне, македононяне. Напоследок, триста лет тому назад, вторглись арабы. Теперь же Беэр-Шева входил в провинцию Иудеи, и как одно из маленьких буферных государств между Римской империей и Парфянским царством был под постоянной угрозой.

Много тысяч человек жили в прекрасном городе белых и коричневых: арабские князья и их советники, греческие и сирийские купцы и землевладельцы, иранские астрологи, еврейские ремесленники и ученые, офицеры и солдаты римского гарнизона. Почти всегда через город тянулись караваны бедуинов. Среди всех этих народностей еще кишела пестрая смесь многочисленных рабов. Все эти люди, белые, черные, коричневые, с их скотом, верблюдами, овцами, козами и собаками, жили, дышали, двигались в тесной близости друг с другом, говорили на многих языках, на разные лады почитали множество богов, вместе ели, пили, спали, совершали сделки, заключали браки, ссорились и мирились, и все гордились своим городом.

Но Эфраима этот город всегда претил и угнетал. Своим ли постоянным движением и суетой, или чем-то еще – он не знал. С арестом отца, все это лишь усугубилось. Он хотел покинуть его, и чем быстрее, тем лучше. Раньше, еще в детстве, он грезил о Риме, и его величии. Он много о нем читал, но сейчас от этого было мало толку. Время прошло, он взрослел, и настроение его кардинально менялось. Из великой империи, для него Рим, превратилось в ужасную тиранию. И ныне он непросто не любил римлян, он ненавидел их.

Но вынужден отдать им должное: организационный талант у них есть, есть своя техника, свой уникальный последовательный ум. Они многое могли дать. И давали одним, отнимаю у других. Такая вот система распределения.

Эфраим мог пойти куда угодно, изучать любые науки – положение позволяло. Конечно, пока отец был с ними. Он мог посвятить себя просвещению, или религии. Но у него был свой путь – литература. Сила слова вдохновляла его. Он изучал, желая творить. Его влекла к себе одна величественная тема из истории. В древних книгах, повествовавших о его народе, Эфраим издавна был взолнован больше всего одним повествованием: освободительная борьба Маккавеев против греков.

Его история, история его народа, не должна оставаться в тени забытых легенд. Он может дать большее, показав всему миру, каков он, этот странный непреклонный народ Иудеи. Надо было заключить историю Маккавеев с их верой и чудесами в суровые рамки ясной формы, как того требовала школа новейших прозаиков. Читая старые книги, он приобщался к мучениям людей прошлого, принявшим их, чтобы не осквернить заповедей Ягве. Рим созрел для того, чтобы воспринять мудрость и тайну Востока. Задача Эфраима, как он ее видел в своих мечтах – поведать миру об этом незапамятном эпизоде из истории древнего Израиля, полном героизма и пафоса, поведать так, чтобы все увидели – страна Израиля действительно избранная страна, и в ней обитает Бог.

Он никому не говорил о своих планах. Тем более, что планы так и оставались всего лишь жалкой идеей, которую он не решался воплотить в жизнь. И вновь время шло. И вновь он взрослел, оставляя свои мечты в прошлом. Вел жизнь обычного молодого человека из общества, поддерживая различные интересы и направления. Он был со всеми, но в тоже время отдельно от них, в своем мире.

Время, когда он верил, что показав историю своего народа, может все изменить, прошло. С Римом необходимо было договариваться, медленными и верными шагами, уступок за уступкой. Грубой силой их не пронять, так зачем было конфликтовать? Его новой целью стал компромисс. Ему двадцать пять лет, у него все данные для блестящей карьеры: разностороннее образование, талант, бешеное честолюбие, у него быстрый, гибкий ум. Нет, он не желает киснуть в Беэр-Шева. Исследования путей для налаживания долгих отношений двух стран, двух таких разных миров – вот чего он желал и добивался. Все, что видел, слышал, переживал, все связывал он с предполагаемым исследованием. Надо было показать возможность понимания и Востока и Запада. Но кто он такой, чтобы решать мировые судьбы? Он лишь частичка, не значащая ничего. Что он мог предложить, да и кому? Кто будет слушать какого-то провинциала. Он мог много достичь в своем родном городе, но не в Иерусалиме, и уж тем более не в Риме. И он окончательно повзрослел, осознав свою никчемную значимость.

И вот, год назад он еще стоял на распутье – куда пойти, что делать? И случились те ужасающие события, перевернувшие его жизнь. Арест отца, гонения на него, отчаяние. Все было закрыто отныне для него. Он стал изгнанником из-за жуткой несправедливости правосудия Рима по отношению к его отцу. Увидев, что делает с его отцом, да и с другими невинными, этот «римский мир», Эфраим уже не верил в силу слова, в понимание между двумя народами.

Западу, который олицетворял Рим, не понять многослойной культуры просвещенного Востока, чье сердце находилось в Иерусалиме. Два разных мира, которым не суждено стать единым целым. Но, к сожалению, Рим с этим был не согласен, и жаждал поглотить как можно больше.

Все рухнуло тогда, лишившись всего, Эфраим был вынужден сделать все, чтобы не скатиться окончательно в пропасть. Он не может. Ради младшей сестры, Мары, не может позволить себе этого. Отец давно уже собирался выдать замуж свою младшую дочь. По его желанию, когда тот еще не был узником каторги, а являлся почтенным человеком, священником первой череды, отец наметил в мужья для Мары молодого доктора Аарона из синагоги, но Эфраим, в глубине души, не желал этого брака. Он боялся оставить ее без своего надзора. Или же боялся остаться один, брошенный всеми. А после обвинении против отца, Аарон даже не навещал их, предпочитаю забыть, и не связываться себя с ними, рискую замарать свою репутацию. Многие тогда отвернулись от них. Страх перед Римом, а не презрение к несчастной семьи, заставляло избегать их.

Сейчас, когда он вернулся в свой родной город, Беэр-Шева, с кирпичного завода для каторжников, Эфраим решительно пускается по направлению к своему дому. Улицы все так же оживленны как и в тот день, когда он покинул город, впрочем они всегда полны народа. Но сегодня был выходной, и город еще больше наполнился беспечно слоняющимися людьми. Кто-то неспешно шел по своим, наверняка ненужным и бесполезным, делам. Другие же куда-то торопились, видимо что-то важное подгоняло их, или они просто такие по своей натуре. Кто-то лежал на небольших лежаках, под крытыми крышами, отдыхая и прохлаждаясь. Он был одним маленьким человечком в этом большом живущим своей жизнью городе. Он был частью толпы, сливаясь с ней, становясь незаметным. Таким же как и все. В толпе каждый был лишь частичкой одного целого. И это позволяло забыться. Просто идти, наслаждаясь увиденным, не обращая ни на кого внимания, получая от толпы в ответ такое же невнимание к тому, кто ты.

С любопытством и волнением вдыхает он воздух этих чужих домов и людей. В Иерусалиме, в этот месяц наверняка очень жарко. Но здесь, в Беэр-Шева дышится свежо и приятно, во всяком случае, сегодня. Видимо чувство возвращения домой придавало дополнительную легкость и умиротворение. Легкий ветерок развевает его волосы, они чуть длинны. Ему бы следовало быть в шляпе, ибо еврею в его положении подобает выходить только с покрытой головой. «Да пустяки» – если даже он будет ходить без шляпы, нерадивым евреем он от этого не станет. Тем более, что вера его значительно пошатнулась после случившегося с отцом. Он отрекся от Бога, который не может защитить свой народ.

Дом его располагался не в самом богатом районе, скорее наоборот, немного лучше квартала для бедняков. Люди здесь тихие, смиренные. Здесь обычно всегда спокойно. Даже в такой день, как сегодня. Здесь уже не так много снующих туда-сюда людей, в основном они лежали, кто на чем. Вот вскоре показался тот небольшой район, где находился старенький домик, приютивший Эфраима и Мару. Но как, ни странно, именно здесь можно было сейчас наблюдать какое-то небольшое столпотворение. Народ собирался в небольшую кучку, в этих узких улочках, словно их что-то привлекло. И собирался он как раз возле его дома, насколько он мог это видеть, сквозь толпу.

И навряд ли эти люди собрались возле дома, чтобы встретить его. Что же случилось? Что им всем нужно? И где Мара? Поспешив к своему дому, Эфраим начал протискиваться через толпу, недовольных этим, людей. И когда он увидел что здесь происходит, и что именно привлекло их всех, он подумал, что это конец. Все рухнуло окончательно.

Его дом, в котором они с Марой жили, после ареста отца, оказался «заражен» проказой. В Иудее это частенько случается в таких бедных кварталах. Тогда на стенах появляются маленькие красноватые или зеленоватые углубления, расползающиеся со временем по всему зданию. Бывает, что обходилось заменой камней, но бывали случаи и похуже. Порой дело доходит до того, что дом приходилось ломать полностью. Эти углубления появились еще месяц назад, когда Эфраим отправился к отцу, но тогда он обратил на них особого внимания. Дом и так старый. Теперь же дом был полностью покрыт этими углублениями и пятнами. И вот сейчас, его родной дом, разбирали на куски. Иногда в «излечении» от проказы помогает священник, но церемония эта очень сложна.

Вот и сейчас священник приказывает людям выломать «заболевшие» камни, затем он должен будет взять двух птиц, кусок кедрового дерева, червленую шерсть. Кровью одной из птиц он должен окропить дом семь раз, а другую птицу выпустить на свободу в открытом поле, за городом и тем умилостивить Бога. Тогда считается, что благодаря этой жертве дом очищен, и не способен заразить другие, соседние с ним. Конечно, ведь он полностью разобран и разрушен. Но где же Мара? Среди этой толпы ее не было видно. Знала ли она о случившемся? Скорей всего, нет. Дом ведь недавно еще начали разбирать. И раз здесь ее нет, значит она еще утром отправилась на базар. Надо ее немедленно найти, а затем думать, что делать дальше.

Взглянув в последний раз на то, что когда-то было его домом, Эфраим отправился на Восточный базар за сестрой. Покинув район для бедняков, он вновь вернулся в оживленный поток людей. По улице тарахтели телеги, тащились лошади и волы, бондари катили бочки, кругом – шум, гам и суета. Все это сейчас ужасно мешало и тормозило его. Надо было найти другой, более малолюдный путь. И решив срезать дорогу, Эфраим отправился по улице через рыбный рынок, который мог вывести его в небольшие узкие проулки и улочки, ведущие как раз на Восточный базар.

Немного пройдя по улице вперед, он свернул с нее, и вышел прямиком на небольшую площадь, втиснувшуюся между стенами домов. Площадь эта была забита прилавками, бочками и кадками, из которых бил сильный запах рыбы. Тут шла оживленная и шумная торговля – перекупщики, продавцы и покупатели старались перекричать друг друга. Такой толчеи, суеты, сутолоки и гомона, какие встретили его на рыбном рынке, Эфраиму давно не доводилось видеть. Шумная оживленная улица, через которую он недавно проходил, по сравнению с этим рынком показалась бы тихим храмом. Продавцы вопили, покупатели орали еще громче, затерявшиеся в толкотне дети выли и стенали. Мычали коровы, блеяли овцы, кудахтали куры и гоготали гуси.

Вскоре, пробившись через всю эту неугомонную толпу, Эфраиму удалось протиснуться в одну узкую улочку, и свернуть из нее в небольшой переулок, стоящих вплотную домов. Народ здесь практически отсутствовал, и можно было, не отвлекаясь ни на что, спокойно отправляться уже на Восточный базар напрямую. Эти узкие улочки немного петляли, и теснились вплотную друг к другу, запутывая незнакомого с ними человека. Здесь запросто можно было заблудиться, и зайти в какой-нибудь тупик. Но для знающего, ничего не стоило пересечь весь город кратчайшим путем через такие вот проулки. Правда дойти до Восточного базара, Эфраиму, сегодня так и не удалось.

Довольно странные события неожиданно вторглись в его планы, перевернув впоследствии всю жизнь. После того, как Эфраим выбрался из толпы рыночной площади, и оказался в этих проулках посреди наставленных впритык друг с другом старых обветшалых, и частично заброшенных, домов, ему пришлось столкнуться с невозможным. Направляясь по этим улочкам, проходя между домами, он случайно заметил мимолетное движение где-то позади, и какой-то откуда-то сверху. Видимо, боковым зрением, он каким-то образом смог заметить нечто, где-то позади него. Словно что-то появилось и тут же пропало. И, конечно же, когда он обернулся, чтобы осмотреться, то ничего уже не увидел. Все та же тишина и спокойствие, не нарушаемая никем. Однако мгновение спустя, вновь, но уже где-то слева, что-то возникло. А сверху, с крыши дома, посыпалась пыль и прочий мусор. А затем вновь тишина.

И в это же время, откуда с площади послышались какие-то крики и ор, все приближаясь. Явно происходило что-то странное. Крики становились все громче, словно направляясь как раз в этот проулок. Но что могло их привлечь? Вскоре же удавалось расслышать в общем гаме, крики о краже.

Непонятно, что там происходит, но лучше побыстрее покинуть эти проулки. Эфраим, не стараясь разобраться в происходящем, направился прямиком к ближайшему своротку, выводящему его вновь на оживленную улицу, но по-крайней мере подальше от этой толпы, пробивающейся сюда. Но внезапно остановило его странное появление человека прямо перед ним. Причем появился он буквально из воздуха. Эфраим успел лишь заметить, что он был немного сутуловатый, с заостренным крысиным лицом, смотрящим прямо перед собой, будто бы высматривая что-то, и в потрепанной, однако новой, одежде. Так как это появление было довольно внезапным, а Эфраим, стараясь убраться отсюда, спешил, то он буквально налетел на этого человечка, уронив того на землю.

Тот, словно сам не ожидая такого поворота событий, затрепыхался под ним, пытаясь сначала выбраться, а потом уже разбираться что произошло. Эфраим упал на него сверху, и приложив того изрядно. Этот человечек пытался бороться, скидывая с себя Эфраима, который и сам уже старался поскорее подняться. Но стоило ему лишь немного приподняться с земли, как он получил удар ногой в грудь. Этот человечек с крысиным лицом, огрызнувшись своими странными разноцветными глазами, вдарил ему, и тут же вскочил, уставившись куда-то впереди себя. В это же время сжимаю какой-то предмет в своей правой руке, походящий больше всего на змейку. И через мгновение он растворился в воздухе, также внезапно, как и объявился.

Появился он буквально на мгновение, на одной из крыш впереди, вновь уставившись вдаль, и исчезая. Он словно смотрел на то место, где хотел оказаться, сосредотачиваясь на этом. Итак он мелькал то с одной крыши, то с другой, небольшими перемещениями-прыжками. То появлялся, то исчезал, все больше удаляясь, пока не скрылся из виду, оставив Эфраима в полном недоумении лежать на пыльной дороге посреди этих домов, в узком проулке, и пытавшегося унять боль.

Группа людей пробившаяся наконец из рыночной толпы, направилась прямиком к лежащему Эфраиму, продолжая выкрикивать нечто о воре, и что они с ним сделают. Лежа в пыли и грязи, Эфраим увидел прямо перед собой небольшую вещичку, оставленную видимо после себя тем исчезающим человеком. Жемчужина – просто огромный нежно-розовый редкий экземпляр, без единого изъяна и порока. Она лежала посреди всей этой грязи, блестя, и приковывая внимание. Тот человечек, с крысиным лицом, выронил жемчужину, когда на него так внезапно налетел Эфраим. И видимо именно из-за нее весь этот шум. Он был вором, и, судя по этой редчайшей жемчужине, ограбил не просто какого-нибудь богача. Здесь дело было серьезнее.

Подбежавшие люди, увидев жемчужину, мгновенно оценили ситуацию и вынесли свой приговор, накинувшись на единственного человека, кого, по их мнению, стоило винить. Еще даже не подходя к Эфраиму, кто-то из толпы кинул в него камень, попавший в грудь, и откинувший его резко назад. Один из самых расторопных, кинулся на него, наступив на левую ладонь, и начал пинать, нанося болезненные удары. Вскоре к нему присоединились и остальные, окружив Эфраима, и даже забыв на какой-то момент о причине всего этого – жемчужине, которая оставалась лежать в пыли. Они наносили удар за ударом, продолжая его избивать, пока он окончательно не потерял сознание. Но им было все равно, они собирались выместить на нем всю свою злость и ярость. Хоть на ком-то можно было ее выместить от души. Просто возник подходящий случай.

Лежавший без сознания Эфраим, уже не мог знать, что происходило далее, после того как он отключился. Подбежала личная охрана владельца жемчужины, затем римские смотрители порядка. Разняв с трудом разгорячившуюся толпу, они забрали с собой полуживого Эфраима, находящегося на грани смерти. Жемчужина была возвращена, а похититель наказан.

Глава шестая. Падение в бездну

 
Беэр-Шева, провинция Иудея,
4 век до н. э. (За пару дней до Явления в пустыне)
 

Темнота здесь была абсолютной. Я словно ослеп. Или умер, похороненный в мрачной могиле… И эту сумрачную тишину не нарушали практически никакие звуки, лишь холодный воздух пронизывал пустоту, не давая заснуть. Окон не было, постели тоже, даже ведра. Солома на полу воняла мочой.

Сколько минуло времени, сказать я не мог. Открывал я глаза или нет, разницы не было. Ни луна, ни солнце не заглядывали сюда, чтобы можно было отметить на стене дни. И часы превращались в долгие ночи, так мне крайней мере казалось. Здесь просто невозможно было понять, когда наступает день, а когда опускается ночь. В этом мрачном безмолвии всегда царил мрак и безнадежность темной ночи. Ни тепла, ни света, и никакой надежды. В этом месте время словно замерло, остановившись в той точке безнадеги, когда человек погружен в отчаяние. И нет никакого желания бороться, зная, что ты не можешь ничего сделать. Ты не можешь покинуть эту тьму, а возможно просто напросто погряз в ней… навечно.

Боль постоянно напоминала о себе, то утихая, то вновь возвращаясь. Тупая ноющая боль, в тех местах где меня били. Да во всем теле… Меня лихорадило, губы высохли и растрескались. Я старался не шевелиться, и поэтому приходилось в основном лежать неподвижно. Я спал, просыпался и засыпал вновь. Трудно сказать, что было мучительнее – спать или все же бодрствовать. Когда я засыпал, приходили тяжелые сны – мрачные и тревожные, полные крови и вероломства. Ну а когда бодрствовал, то, не имея другого дела, покорялся думам, которые были еще хуже кошмаров. Воспоминания…

Я не мог понять, сплю или бодрствую… Из пугающей тьмы выползали воспоминания – такие яркие, словно сон. А ведь совсем недавно, казалось жизнь выравнивается и налаживается. Мы строили планы и надеялись на что-то. Еще недавно мы находились среди толпы, среди буйно живущего города, суеты и толкотни – мы находились посреди полноценно живущего мира, который окружал нас своими нитями и законами, правилами и отсутствием таковых, справедливостью и бесчестием. И вот теперь все это ушло в никуда, оставив эту пустоту, как снаружи, так и внутри меня. Как внезапно все изменилось. Что я успел понять?

Все сложилось в какую-то нелепую ситуацию, утянувшую меня на дно. Началось наверное все это чуть больше года назад, когда римские свиноеды осудили моего отца. Осудили только за то, что он был рядом с местом беспорядков. Такая дикая случайность, когда человек подвернулся, только из-за того, что оказался не вовремя в том месте, где даже не должен был быть. И начался тот немыслимый круговорот, изрядно ударивший по укладу нашей налаженной жизни, и неизменно перечеркнул все, изменив до неузнаваемости.

Был ли отец виновен? Они не хотят в этом разбираться – им нужен виновный – и они его нашли. Вместе с другими, такими же несчастными. Сотни людей пострадали, а сколько из них действительно участвовали в тех беспорядках и были виновны? Такие люди для них ничто – пример для наказания и поучения. Неважно кто, и виновен ли вообще – главное побольше жертв для успокоения масс, и поучения. И они успокоились, и не стали добиваться справедливости. Все тогда волновались только за себя и своих родных. А то, что жизни невиновных людей рушатся, для них было неважно. Массы согласились этого не замечать. И я, как не стыдно это признавать, тоже смирился…

Я не стал добиваться защиты ни для этих невинных, ни для отца. Я бросил их… его. Я был, как и все, напуган за близких, за тех близких что еще оставались с нами, за сестру. Я боялся тогда привлечь ненужное внимание. Чувствовал себя ужасно, словно это я вынес смертный приговор для своего собственного отца… Да ведь так оно и было. Бросив отца одного против «Римской справедливости и меча правосудия» я отдал его, словно разменную монету, взамен безопасности. Не для себя, а для младшей сестры, Мары. Я пожертвовал собственным родным отцом… и чувствовал себя от этого приниженным нечестивцем, словно мое решение, жесткое и трудное, чтобы решиться, обрушило на меня гнев божий.

Тогда-то я и ступил на этот край бездны, в одном шаге от падения во тьму пустоты, удерживаемый лишь одной сестрой, моим маленьким солнцем, единственным ради чего стоило умереть, и пожертвовать чем угодно. Я лишился надежды и веры. Я оттолкнул от себя всё, во что верил с детства, всё, чему учил отец. Я отрекся от Бога. От Бога, который не защитил своего верного слугу от несправедливых мучений. Я проклинал его, и всех его пророков, и мессию, которого все ждали, возлагая все надежды на Великое спасение и очищение. Нет, не яотрекся от Бога – я осознал, тогда, что это Онотрекся от своего народа, бросив их решать свои проблемы самим, не надеясь ни на кого, и ни чью защиту. Каждый отвечал за себя, и только за себя, и свою жизнь, которую он выбирал. И я выбрал…

И все то время, что отец был вынужден терпеть ужасные каторжные муки, я не навещал его, боясь взглянуть в глаза. Боялся… Поймет ли он меня, и мои трудные решения? Я знал, что он смирился бы со всем, чего бы я не сделал… и простил. Он прощал всех, и не испытывал ненависти ни к одному человеку. Таким я его знал, и сохранил в своей памяти. Я знаю, что он бы простил меня, но я сам никогда не смог бы простить себя. И поэтому не хотел приходить к нему. А ведь отцу тогда как никогда в жизни нужна была поддержка от близких, и особенно от меня. Именно это – мое отсутствие – убивало его все это время. Он понимал и прощал, но ждал от меня поддержки, которой не было, день за днем, месяц за месяцем. Мы оставили его. Я оставил его…

И вот, когда я недавно все же решился навестить отца, смирившись со своим решением, спустя год после того злополучного ареста и обвинений, кара настигла меня. Сейчас я думаю именно так. Я наказан… Все то что скопилось за этот злосчастный год вылилось огромным комом возмездия на меня. И я только мог надеялся, что все это не затронет мою бедную Мару. Мою маленькую ни в чем неповинную сестренку. Виновен был только я, и именно я заслуживал всего этого, и был готов принять на себя удар за всё.

Отправившись месяц назад навестить и проститься с отцом перед его неизбежной смертью, я застал умирающего старика, который лишь изредка напоминал мне о том отце, которого я запомнил, и которого… предал. Он смирился со своей участью и просил только об одном – позаботится о сестре, о маленькой дорогой Маре, нашей принцессе. Он верил что я смогу это сделать, смогу обеспечить ей ту жизнь, которую она заслуживала, и смогу уберечь от бед, которыми наполнен этот мир. И где я теперь? Нет, где маленькая Мара и что с ней? Одна в этом ужасном мире, без дома и семьи. Нет, я просто должен вырваться отсюда, любой ценой. Я не могу сдаваться… Не сейчас.

Покинув отца в смешанных чувствах вины и отчаяния, я собирался начать новую жизнь, возможно даже перебравшись в Иерусалим. Новые планы, новые мечты – все оказалось лишь иллюзией. Иллюзией, что все уже закончилось, и что можно это отпустить и пробовать идти дальше. Но нет. Именно тогда, в тот момент, когда я смирился со всем, что сделал, с моим решением бросить отца на верную смерть, мучения, именно в этот момент вся боль, все грехи вернулись и ударили по нашим мечтам.

Вернувшись от отца в родной город, Беэр-Шева, я направился сразу же домой, к сестре оставленной одной – вот только когда это было? Вчера или неделю назад? Я не знаю, но помню тот день… Всё, что тогда было. День, начавшийся еще с утра ужасной трагедией, и закончившийся этой мрачной тюрьмой для опасных преступников, откуда выход только один – смерть. В тот день я сделал этот последний шаг к бездне, у которой стоял. Хотя, нет – это был толчок. Толчок грубый и жесткий, не принимающий никаких оправданий и сопротивлений. И я упал… Упал в эту бездонную пропасть. И до сих пор лечу вниз, бесконечно долго, и не ожидаю увидеть дна, спасительного и смертельного в то же время.

Итак, утром я к своему ужасу узнал о «проказе» дома, в котором мы с Марой жили. В тот момент мое сердце рухнуло вниз. Это было слишком неожиданно и так внезапно, что я в первое время не знал, что делать и куда идти. Это был знак, который, увы, я не заметил, не разглядел…. Мне словно давали понять, предостерегая, что вот он, наш ответ, на твои решения, на твое отречение – мы здесь, мы видим, и караем любого, и никто не уйдет от справедливого возмездия. И оно нашло меня…

Но в тот момент, я этого не разумел… или не хотел понимать. Вместо того, чтобы увидеть предостережение, я увидел новое начало. Вот оно, решил я, возможность начать жизнь сначала, и переехать в другой город. Оставить все плохое и ужасное, что было здесь, в этом прокаженном доме, и отправится в новый путь. Оставалось только найти сестру, которую я не замечал среди зевак около дома, который уже начали «очищать». И я отправился тогда на Восточный рынок, единственное место, где я мог найти сестру в это время дня. Вот оно, это мое решение, которое привело меня к тому, где я сейчас. Мне дали знак, а я неправильно его истолковал, и запустил этот жуткий сценарий кары.

Сквозь толкотню и суету рыночной толпы, я пробивался навстречу новой жизни, не подозревая, что вместо этого, я подхожу к краю бездны все ближе. Меня словно сдерживали, все эти люди из толпы, от падения вниз. А я шел, пробиваясь через них, вперед и вперед. И пришел… в тот судьбоносный переулок, где повстречал исчезающего демона, призванного видимо покарать меня, и благодаря которому меня обвинили в воровстве самой драгоценной жемчужины в коллекции, одно из влиятельнейших и богатейших людей города, Анилея из рода Финееса. Я не так уж и много о нем знал, но прекрасно представлял кто он такой. Именно от его решения на сегодняшний день многое зависело в нашем городке. У него была даже собственная небольшая армия. В основном наемники и рабы. И вот теперь моя судьба, и судьба моей бедной Мары, зависели от его решения.

Где-то снаружи моей камеры, немного вдалеке, послышались какие-то звуки, а затем легкое приятное дуновение. В этой промозглой тьме, я сразу почувствовал тепло, исходящей откуда-то сверху. Кто-то спускался ко мне. Вскоре я заметил не только приближающееся тепло, но и слабый дрожащий свет факелов, и услышал глухие шаги в моем направлении. Человек явно было несколько. Спустя какое-то время они приблизились ко мне, ослепляя меня светом своих факелов, заставляя меня щуриться. Теплое дребезжание света надвинулось ближе, вплотную к решетками моей камеры. Я поднялся, закрывая глаза левой рукой, и подошел, чтобы понять кто это, и чего от меня хотят.

– Воды? – сквозь прутья решетки какая-то мягкая изящная рука протянула мне кувшин. – Берите, берите. Вам необходимы силы.

Запотевшая глина приятно холодила руку. Я взял сосуд руками и жадно припал к нему. Струйки стекали по бороде. Я остановился, только когда понял, что больше вместить не смогу, иначе вывернет наизнанку. Но кувшин не отдал, оставив на будущее. Все то время, что я пил, голос сохранял молчание. Голос был явно мужской, но не жесткий, а скорее ободряющий. Обладателя этого голоса я по-прежнему не мог разглядеть из-за слепящего света, но глаза постепенно уже привыкали к нему.

– Прекрасно, вот мы и можем наконец, поговорить. Эфраим, не так ли?

– Да. И я благодарю вас за воду, но хотелось бы знать своего спасителя.

– Ну, про спасителя, это вы еще рановато говорите. Все будет зависеть от вас.

– Все что угодно. Я… невиновен. Это нелепая ошибка, которая…

– Прошу вас, не надо. Мы прекрасно знаем, кто вы. Жалкий глупец, осмелившийся посягнуть на мою жемчужину.

Анилей! Передо мной был сам Анилей. И он не сомневается в моей вине. Но если это так, то для чего он здесь? Жемчужина была возвращена, а мне он не поверит. Что еще я мог ему дать? Теперь, когда он отодвинул свой факел немного в сторону, а мои глаза окончательно свыклись со светом, я мог его внимательно разглядеть. Слегка полноватый, чуть выше среднего роста, богато одетый господин. Гладкая ровная борода, немного неестественного цвета, но возможно всему виной тьма подземелья и яркий свет. Руку, в которой он держал свой факел, украшали различные драгоценные кольца и персты. Позади него, в стороне от нас стояло еще несколько человек, также державших горящие факелы.

– Вы глупы в том, что решились на это. Как вы могли надеяться на то, что вам действительно удастся уйти невредимым? Я понимаю ваше отчаянное положение, но все же…. Да-да, я внимательно изучил вас, пока вас здесь держали. Вам требуются деньги. И вы решились на крайний шаг. Но надо быть безумцем, чтобы ограбить меня. Посмотри на себя. Во что вы превратились. На вас нет живого места. Тот, кто грешит, должен и страдать.