Текст книги "Ландскнехт. Часть вторая (CИ)"

Автор книги: Алексей Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Ты, значит, старший – не спрашиваю, утверждаю, нечего тут тоже, я – на службе, у меня можно сказать приказ капитана и пошли вы все к демоновой матери – В общем, ефрейтор – меня отправили вещи мои забрать.

– К – какие? – ефрейтор то как‑то сбивается с панталыку – Откуда забрать?

– Вы тут чего, пьянствуете? – не могу удержаться я – Мои вещи. Из рундука. Я. Тут. Служил. Теперь вот. А вещи – тут.

– И что? – как‑то совсем тупо хлопает глазами ефрей.

– Конь в пальто! – не выдерживаю я – Вы тут пьяные что ли? У меня приказ от капитана Кане, моего командира – полчаса на то чтоб забрать свои вещи. Что не так, ефрейтор?

Выбесили они меня, пялятся как… непойми как. А мне плевать. Я теперь штрафник и потому мне положено выполнять только приказы командира. Так уж тут заведено. Ну, примерно как с часовым на посту. И я этим воспользуюсь, потому что не нравятся они мне.

Однако, имя капитана производит эффект брошенной гранаты – все как‑то моментально разбегаются с глаз, оставив передо мной одного ефрейтора, и он тоже явно не в своей тарелке. Чего они, на самом деле тут квасили? И боятся, что я их сдам? Уроды, нужны вы мне очень. Но все оказывается проще.

– Ты… Это… Ты скажи – нам же ничего не говорили. Мы это… мы так, только посмотрели… который твой рундук? – начинает суетиться ефрей.

Тут и до меня доходит. Дело в том, что у барона – очень строго насчет крысятничества. Тут даже с павшего – положено сдать командиру, а он распределит. А уж если у живого чего присвоить… говорят, и чины – звания не помогают. Грохнут сразу, без вариантов. А тут, выходит, если они чего с моего рундука прихватили – я же могу пожаловаться. Ну, положим, ясное дело, что замнут, но… неуютно им. Ясно все с вами, соколики.

Нагло прохожу мимо ефрейтора, сгоняю хлопающего глазами солдатика со своего рундука. Слышу облегченный вздох за спиной, причину понимаю сразу – узелок на петельках цел, не потрошили еще, не успели. И тут же радостный голос ефрейтора подтверждает мои догадки

– Мы твой не трогали!

– Проверим – бурчу я чисто из вредности, хотя знаю, что не врет.

Сунулся в рундук, пошарился… А чего у меня там есть такого? Одежды взять гражданской? Не стоит. И в крепости не поощрялось, а уж штрафнику… Каска попалась на глаза, достал, в руке кручу – словно от холодного металла воспоминания последних дней опять крутиться перед глазами стали… Сколько времени прошло с тех пор как я отсюда ушел? Трое суток? Четверо? Кажется, неделя, если не больше, а на самом деле…

– Это… солдат. Шлем – нельзя брать. Он. Это. Он на батарее записан, имущество – неуверенно мямлит ефрейтор – Нам за него спросят. Он же казенный.

Ишь ты. Да и ладно. На что он мне? Спору нет, хороший шлем, но – и таскать при себе негде, и не положено… наверное, и перед товарищами некрасиво – доля у нас одна, но я вроде как чуть лучше прикрыт. Да и то сказать – если все без каски, а я один такой красивый – кому первая пуля будет? Правильно. И не из каких‑то тактических соображений – а просто потому что несознательно стрелки выбор будут делать – по самому выделяющемуся. Нет уж, нафиг это счастье.

– Что, так над душой стоять и будешь, воин? – бросив каску обратно, через плечо спрашиваю ефрейтора – Не дрожи, я порядок знаю – казенного не возьму.

Тот обиженно сопит, но отходит. Ладно, чорт с вами со всеми. Прибираю сверток с рыльно – мыльными, маленькие мешочки с чаем, сухофруктами и специями, кисет с 'наличностью' – немного, но почему не взять. Чуть бумаги, карандаш. А больше‑то ничего такого и нету у меня. Ах, чорт… Взгляд натыкается на сверток – ну, да. Я и забыл. Даванул я косяка на ефрейтора – стоит, делает вид, что не смотрит, ну и не сказать, чтоб смотрел, присматривает. Ну и прямо на дне рундука размотал, глянул. Ага – револьвер тот. И пачка патронов, двадцать штук. А вот вроде как – никто ничего не говорил за такое, чтоб нельзя иметь, хотя и штрафнику. А капитан как сказал? Свое забирать? Так оно мое и есть. Вот и заберу.

Свернул обратно в тряпицу да на дно вещевой и сунул, поверх приправы, да пару портянок – тоже не казенные, сам купил.

– Так, товарищи – говори громко – Все я свое взял, сейчас с кухни мой сухзапас возьму, он хоть и казенный, да мне уже был выдан.

– Ты… Это. – насуплено говорит ефрейтор – ты хоть что ли мне на бумаге напиши. Умеешь ли? А то мало ли потом что.

– Давай, говорю я ему уже с кухни, выгребая свой пакет с сухим запасом – галеты, сахар, вяленое мясо, соль с перцем, крупы чуть. Чего пропадать ему? Пока ефрейтор там мнется – оглянулся, да и не удержался – дернул еще один паек. Все одно… будем считать, за Балу я взял. Пока ефрей на стол какой‑то огрызок бумаги выкладывал, карандаш у себя в подсумке искал, я кое– чего сообразил. Пишу я ему, значит, химическим карандашом расписку, хорошим казенным языком, мол, Я, рядовой номер семнадцать, первого взвода особой штрафной роты, во исполнение приказания к – на Кане, с места прохождения прошлой службы принадлежащее ему имущество изъял. Претензий к – оставляю пробел, нехай сам впишет – по поводу наличия, количества и сохранности – не имею. Дата, подпись.

– Силен! Выдохнул восхищенно ефрейтор – Ишь ты! Командиром никак был?

– Нет. Но грамотный. Установщик трубок – огрызаюсь, соображая, что малость прокололся. И сразу, чтобы заодно и отвести в сторону опасный разговор – Слышь, братцы… Я, конечно, понимаю, что служба, она такая… Но… Короче. Заначку тут кое‑кто припрятал. Ему она уже не надо. А вам – вкусно и приятно. Сечете?

– Хм – потер подбородок ефрейтор, да и остальные зашевелились, закряхтели – ребята‑то не зеленые, жизнь давно поняли, похоже – А что там?

А вина бутыль – улыбаюсь я – Не то чтобы большая, но… лучше, чем ничего! Сдать вам нычку?

– А точно не?…

– Точно. В самом начале, сразу, наповал. Ну?

– А тебе с нас чего?

– Ну, мне немного, сущие мелочи. Вы ж и так ее потом найдете. Только… потом же тут может и еще кто быть… потому – одно дело сейчас – а совсем другое потом. Ну, гвардия, по рукам?

– Ну… Это… А надо‑то тебе чего все же, рядовой номер семнадцать?

Да сущие пустяки, ефрейтор. Ну вот прихвачу я еще пару сухзапасов – идет? Вам‑то они все одно не считаны? Это же не каска?

– Ну… идет…

– Вот. Потом – ложку складную казенную – дай я сопру. А? Ну только не говори, что как каска на учете. Тут все же бой был. Спиши ложку, ефрейтор. Мне ж жрать почитай нечем.

– Ладно – благодушно машет грабкой ефрейтор, и на столе появляется два пакета сухпая и складная ложка – ножик – очень удобная и хорошая – Все? Где 'граната'?

– Погодь… еще вот что… одолжите мне патронов. Десяток. А то нам что‑то выдать их забыли. А я без патронов воевать не привык.

Повисла тишина. Потом один из солдат, постарше прочих, говорит:

– Ты, номер семнадцать, это. Не дури.

– Чего не дури, дядя? – насмешливо говорю ему я – Я уже отдурил. Только мне жить‑то тоже охота. А у меня только этот дрын. А с ним, сам понимаешь, каково оно, без патронов‑то.

Киваю ему на стоящую у стены длиннющую пехотную винтовку. Эта ж дрянь длиной, наверное, с мосинскую пехотную, и штык длиннее, чем я раньше видел. Даже у этих ребят, даром что пехота – и штыки покороче и винтовки тоже.

– Слышь, паря – ты это. Нам, если узнает кто, что мы патроны раздаем… В общем – не положено! – отрубает ефрейтор.

– Хрен с вами – бурчу я, запихивая сухпаи в гранатную сумку – не очень лезут, но ничего, сойдет – Нет, так нет. Вон там, в подпечье, за зольным ящиком пошарь… Есть? Ну, вот, радуйтесь, воины. Только… не пожалейте чарки, помяните покоем павшего Эрри – его это бутыль.

Развернулся, да и пошел, подхватив винтарь, в тишине к выходу. За дверь уже взялся – в спину мне тот, старший солдат сказал:

– Братец, ты… это. По верху пройдись, по батарее. Нам вроде как ничего не говорили, чтоб нельзя там ходить… так ведь, командир?

Я остановился, кивнул, да и вышел. И на том спасибо. Полез по разбитой – видно, мина прилетела – каменной лестнице наверх. Евгения Марковна, эк оно тут все… апокалипсято. Ну да я не в музей обороны форта Речного пришел. Шустранул под брустверами, да и так на битый камень поглядываю… ага! Есть! И еще, а ну‑ка…

В общем, наковырял я семь штук патронов к винтарю, гильзы брать не стал, хоть тут и принято – но мне незачем. Револьверных два патрона – там больше было, но остальные в крови все наглухо – такие патроны не годны, пожалуй. А два чистеньких – прибрал. К моему не пойдут, ну да ничего, пусть будет. Жаль, гранат не нашлось, ну да это я так, размечтался. Пояс еще нашел, кожаный, хороший. Целехонький, только в крови чуть, но и то не сильно – видно, с раненного кого снимали. Пригодится.

Пояс отправился в сумку, а патроны – в карман. Вот так вот. Жить стало лучше, жить стало веселей. И на этой оптимистичной мысли я и пришел как раз к тому времени, как и капитан вышел. Вскоре и все остальные собрались – смотрю – сумки‑то у всех хорошо так набиты, и не один я, похоже, пайки прихватил. Ну, думаю – сейчас шмонать будут, как положено, чтоб значит, в кармане – носовой платок и расческа, как же, плавали, знаем… Ан нет. Видно, не учел я, насчет солдатского имущества. Армия‑то баронская – корнями в наемников идет, а там – главное что? – именно, трофей! И никто трофей отобрать права не имеет – даже сам барон. Ну, так говорят, по крайней мере. Это если, конечно, трофей не какое‑то военное имущество или оружие, армии нужное, или секретные документы или еще что‑то ну ооооочень важное. И не пленники, ясное дело – рабов потом можно купить, а пленных – всех передают кому надо. А остальное – хоть сколько стоит, отобрать не имеют права. Долю, правда, с трофеев, полагается внести в полковую казну, в солдатскую кассу – но то решается уже по уговору. А что твое – бери – владей. И сам таскай за собой, если обоза нету, а запретить – неможно. Главное дело что – чтоб оружие и снаряжение нес. Его бросить не смей. А не то… ну, понятно что будет. А уж чего сверх того несешь – твое дело. Ну, еще – чтобы уставной вид не портить.

– Ну, ублюдки – довольно щурится Кане – Смотрю, вы не такие дураки, какие есть на самом деле. По крайней мере – не все. Хоть пайки догадались взять. Это хорошо. А ну‑ка, спиртное кто притащил, а? Не слышу? То‑то же. Учую – пристрелю. В моей роте пить можно только мне, и сержантам. Остальные – по приказу нашего командования… в честь побед, хе – хе. И ровно столько, сколько можно. За остальное – пристрелю. Вот так‑то, уррроды. А теперь – слушай ваш первый боевой приказ. Построились, уроды, и шагом марш! Мы идем воевать, мать вашу в три демона через пень….

Выходим мы, значит, из крепости, и по пути, вроде как на прощание – смотрю на поклеванные пулями стены Воротного бастиона. Нашими пулями поклеванные. Да уж. А ведь хорошо били‑то. И, поди, не все зря. А вот оно как выходит, понимаешь. Уже входя под свод арки – обернулся, бросил взгляд на нашу батарею. Прощай, Форт Речной, уж вряд ли вернусь, да и незачем. Командир наш – впереди, на ржавой лошади поехал, шагом, взводные нас выстроили и сами впереди взводов, сержантов не видать – может, потом нагонят, может, еще как. Тронулись.

Вышли, и сразу поперед воротами, дорога чуть изгибом, а напрямую – лагерь городят. Как тот раненный и сказал – роют ров, колья ставят. И тент натянули. А под ним… ну да, раненые. И – здрасьте, ваше благородие – лекарь Берг, собственноличной персоною. Вид встрепанный, и обескураженный, даже можно сказать, растерянный. Топчется так на месте, то сюда дернется, то туда, словно не знает, за что хвататься. А уж как нас увидел, по лицам, видать, признал – и совсем растерялся. Особенно как взводных разглядел. Вроде как рвануться к нам хотел, да и передумал. А мы – что? Мы ничего. Мимо, строем, походным шагом, по трое в ряд, глаза в затылок впереди идущему. Прощевайте, мастер Берг, ибо, как говорили древние фашисты – каждому таки свое, йэдем, понимаете ли, даз зайнэ, по – ихнему, по – фашистски. Вот и у нас с вами так. Каждый выбирает сам. И нечего, нечего – так и чувствую, как значит, от лагеря, десятки глаз в нас смотрят. И невольно глаза‑то прятать самому хочется, да отвернуться, да сгорбиться… Нет, шалишь. Распрямился, и на лагерь смотрю наискось, с прямой головой иду – ну, не парадным шагом, но так, потверже. Нечего мне тут укоризны строить. Сами виноваты. Сами выбрали свою долю. Смотрю – и другие в строю, словно почуяли – распрямляются, шаг печатать начинают, вот р – р-раз – как оно обычно и бывает – и все в ногу пошли! То было только слышно по дороге – чоп – чоп, чоп – чоп – чоп – а сейчас – ш – р-рах, ш – р-рах, ш – р-рах! Аж по земле дрожь пошла. Капитан даже привстал с сиденья, оглянулся удивленно. А мы знай шаг печатаем. Нечего! Каждый сам свой путь находит. Сами себе судьбу выбираем. Кто сюда, а кто в лагерь… ну а раненые? Что раненые… тут ведь тоже, кому как повезет. И вообще, тоже дело такое – неизвестно еще, кому доля слаще выйдет. Так что нечего. Не за что мне каяться. У всех – своя доля.

– Точно, братец! – гудит сосед слева – коренастый бородач – Каждый сам дело делает и за него отвечает!

Это, я, выходит, вслух брякнул. Ну, да и ладно. Таким шагом мы на злости отмахиваем километра два, потом даже Кане приказывает сбить шаг – мостик впереди. Мосток крепкий, но положено. Дальше идем спокойнее, но все равно настроение какое‑то… боевое. Таким макаром, с недолгими передышками, топаем до вечера. Надо сказать, мотопехотинцем быть – оно куда как приятнее, все же. Поклажи у нас, правда, нету – даже патронов нету… ну, почти. То есть, идем налегке. И, как я так смотрю по прошлому опыту – для пешего похода – довольно быстро. Видно, торопится капитан. Нужны мы где‑то. Сразу вспомнилось – зачем мы там нужны – и как‑то настроение упало.

Как начало темнеть, мы уже забрались довольно высоко в предгорья. Ну, или как это называется – такие невысокие, но крутоватые, лесом поросшие холмы что мы из крепости видали. Сплошь из каменистых осыпей. То есть, те‑то холмы, что с крепости видно, миновали, а за ними следующие, и потом еще – а дорога‑то все вьется и петляет. Потому что напрямки, по осыпи да по лесу – куда как медленнее выйдет. Вроде и не далеко отошли, а много отшагали. Оттого и гнал нас капитан. Но все же, под вечер, в сумерках уже, скомандовал он привал на берегу ручейка, приказал стать на ночевку. Взводные засуетились, пытаясь, видно, вспомнить – как это делается. Да, господа офицеры, подзабыли вы, как это – солдатами на деле командовать… или и не знали никогда? Смотрю, ка – вэ – два вроде как вспомнил, нарезает смены, определяет где стоять охранению… А наш совсем раскис, только, как рыба, пасть разевает. Кане, смотрю, сплюнул, и приказал нам всем хворост для костров собирать, а взводного ледяным тоном подозвал к себе. Тут ведь опять что – нельзя командовать штрафниками – кому‑то из них. Даже Кане не имеет права назначить такого. Только в бою, если убили командира – и то до конца боя пока нового не назначат. Вот и тут. Привалило капитану счастье. Если это не барона шутка, а его личная, этих сволочей во взводные прибрать – то, похоже, он уже жалеет. Но, правильный – отчитывает взводного не при нас. И матюгов не слыхать. Вот только, как вернулись мы – вид у нашего взводного был такой, что хоть аллегорию отчаяния с него ваяй. Из говна и пепла. Что, надо заметить, изрядно подняло нам настроение. Разожгли костры, взводный кое‑как разбил смены, настало время ужина. Оба взводных, не сговариваясь, устроились в центре нашего бивака, рядом с капитаном. Тот поморщился, но промолчал. Впрочем, к ним не подошел и их и подавно не пригласил 'к столу'.

А у нас как‑то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое – трое у костерков – сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ – палатки – и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню – большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу – но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя… а как оно ему – ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь… захотим зарезать – никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.

Пока размышлял – часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было – но тут же разрешилось все – на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему – наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что‑то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил – может, тоже – палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ – палатки спать?

– А часовые? Им без плаща как?

– А нехай передадут следующей смене свои, и все.

На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит – вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик – то под общей палаткой суше. Слышу – хмыкает, не то кто‑то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается – оттого, в немалой мере, что у нас, в первом – почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором – с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.

Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего‑то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего – топай себе, и топай. Снова тянется – вьется дорога, все больше забираясь в горы – вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие‑то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как‑то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как‑то… навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую – а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.

Судя по всему – накаркал. Едва мы выкатились из‑за очередного поворота, как строй стал ломаться – впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку – толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа – румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня – и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять – учены неплохо. А вот команды‑то нету… Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада – а впереди – тишина. Да и наплевать, солдатики ученые – мы рассыпаемся строем поперек дороги – и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку…

Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать – каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него – мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.

А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.

– Мост сожгли! – очнулся вдруг наш придурок – Мост! Мост!

Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда‑то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего‑то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль – если сейчас они начнут бить не на бегу – они нас всех перещелкают, если не уберемся.

Но у капитана Кане по этому поводу было совсем другое мнение.

– Вперед! – прорычал капитан – В штыки их!

Ну, классика жанра, конечно. В штыки на… ну, хорошо хоть – не на пулеметы. Подумал так… и рванулся вместе со всем вперед. Почему? А потому что лучше иметь шанс получить пулю от врагов, чем гарантию схлопотать пулю от своих. И пошло оно все к чорту!

Бежали не то что толпой, но не разбирая особо, чтоб скорее – все понимали – шанс то только один – быстро добежать. Дохлый шанс, но все же. Оббежал стоящего столбом взводного – насилу удержался, чтобы не приложить прикладом. Кинул взгляд на диверсантов – ах, ты ж, их матерь! Уже добрались до зарослей ежевики, прячутся, карацупы хреновы! Сейчас дадут нам…

Рассказать оно все и то дольше выходит. Первые двое добежали до моста, чуть замялись – огонь уже и дым сильные, видно хорошо чем‑то плеснули эти гады, горючим, да и дым такой, нефтяной, черный. Сразу‑то и не побежишь. Страшновато. И тут – бах! – выстрел. Тот, что чуть позади стоял, согнулся, за бедро схватился, ружье выронил. Передний сразу вперед рванулся, еще кто‑то из первых добежал – и тоже – по мосту, в огонь! Но, как сказать, что совсем в огонь – нема ж дурных. Повезло, что по оврагу, по расщелине этой – ветер тянет. И мост‑то уж весь в огне в общем, а по краю‑то, там огонь и дым сдувает. Вот, они там и рванули, бегом, друг за дружкой… И снова – бах, бах – и оба они… Первый – молча, как бежал, так вниз с моста и ушел. Второй винтовку упустил, за живот, схватился, в огонь упал, и орет, конечно. Кто‑то кинулся его тащить… Бах. Снова выстрел. И крику прибавилось – помощнику в грудину прилетело. А все мы еще бежим, как и бежали, это рассказать долго. И тут я соображаю – опаньки. Приплыли – хрен они дадут нам пройти. Так и перещелкают всех. Через огонь не пробежать уже. А по краю, где еще только и можно – им все видно. Трое их, и не промахнутся они. А потом мост и совсем сгорит. И или мы тут стоять будем, и всех перебьют, или отойдем. Потому как если лезть в тот овраг – то еще проще перестреляют.

Пока я это подумал – а уже сам собой на колено шлепнулся, затвор еще до того дернул, и не глядя особо, в край зарослей и грохнул с винтовки. Неожиданно для наших, они все аж затормозили, дурачки, оглядываются. А я уж внимания не обращаю – дело‑то интересное у меня. Винтовка все же не пристреляна оказалась. Но, нечасто такое бывает, если не в кино, а тут каменистая, пыльная осыпь помогла – увидел я, куда пуля попала! Облачко пыли так и встало, словно разрывной дал. На десять часов, метра на полтора так примерно. Ну, я тут же второй патрон, а тут как раз – бах! – вспышка! Ну и я в ответ, по вспышке, примерно целясь правее и ниже. Уже когда жму спуск, соображаю, что недалеко где‑то щелкнуло, пулей‑то. Встал, затвор дергая, и три шага и снова на колено, и по вспышке снова… А за спиной кто‑то из наших заорал – оттуда, значит, попали таки опять. А только все же, карабины у них, наверное, а они короткие, и тут триста метров, да речка эта, ветер – все не так им просто бить. А вот у меня – винтовка длиннющая, даром, что не пристреляна. Патрон тут винтовочный‑то – чуть помощнее нашего калашниковского. Но с очень длинного ствола пехотной винтовки – летит сильно и прямо. И отдача смешная, да и звук у винтовки на удивление тихий, вспышки тоже нет – ну оно и понятно – длинный ствол. Слишком длинный даже. Целить не так удобно, или садись на ногу, но тогда – и сам мишень. Или лежа, но они выше, а лежа стрелять вверх плохо. Да и опять – мишень. Пока все это думаю, ловлю на мушку заросли, надеюсь подловить, как высунется кто из этих. И от неожиданности, когда над ухом грохнул выстрел, дергаю спуск. Кошу глазом – Варс, оскаленный, дергает на весу, не отрывая от плеча, только голову в сторону отвел, затвор карабина. Матерый сержант, ну да кто ж иначе‑то думал. На выстрел слева отреагировал я спокойнее – Барген рядом, тот не сел, встал, словно с калашникова лупить собрался, в распор так встал, широко ноги расставив и наклоняясь вперед, и тоже – грамотно так держит карабин… С той стороны выстрел – пуля где‑то поверх пошла – и сдвоенный тут.

– Есть! – кто‑то сзади крикнул. А я, раз тут подмога есть, остальные три патрона в магазин набиваю как раз. Оглянулся – а наши все и замерли. Так и стоят живописной мишенью на спуске. Какое тут зло меня взяло!

– Вперрред, желудки! – зарычал, как когда‑то, давным – давно в той еще жизни – На мост! Вперед!!!

И снова за дело, целить по стрелкам. Их и впрямь там двое осталось – одного видать эти дядьки привалили, умелые. Да и те видать не новички – лупить стали теперь прямо с – по‑за кустов, двигаются резко, меняют позиции много. Да только не их уже берет – наши бегут по мосту – вот опять выстрел, и один из штрафников, крича, срывается вниз, но остальные бегут дальше.

А я, прикинув, куда дальше сунется стрелок, всаживаю. Насколько могу 'беглым' все четыре патрона ему 'наперерез'. И тут же кричу Варсу:

– Пустой! – по привычке, на автомате. Тот непонимающе косит глазом, и я поправляюсь – Патроны дай, сержант! У меня все вышли!

Слышу бряк – слева. От Баргена., прямо под ноги мне шлепается обойма, пока вбиваю ее в магазин, от Варса еще одна, ее в карман. А как вбил, то смотрю – а то ли я попал в того стрелка, толи сержанты привалили одного – но остался‑то, походу, один всего дивер. Один стреляет. И нечасто, выстрелы совсем редко, и наспех, неточные. А уже наши‑то первые бегут, карабкаются по склону от моста. Остальные по мосту бегут, и кавэ – два уже там, орет что‑то, вроде как, чтоб напролом не бежали. Зря уже, уже все, не с пулеметом же тот, не отобьется. А тут сзади, стук копыт – обернулся я даже. Ну, дает! Кане, лошади своей башку плащ – палаткой замотал, да и на всем газу на мост едет! И так вперед и пролетел, через огонь, только дым за лошадью, плащ – палатку с башки ей скинул, через ряды насквозь, и по склону. Вроде как, по склону вверх кавалерии атаковать невместно, но капитан прет. Тут выстрел опять с зарослей – бах! – ах ахнул кто‑то, мотнуло капитана, попал в него дивер! Но в седле держится, и скачет вперед. Ну, тут мы все трое, не сговариваясь дали по тем кустам, откуда стреляли, беглым. Я отстрелял, а новую обойму уже на бегу заправлял, потому как решил, что надо догонять – все штрафники на том берегу, кроме раненых, кто еще жив. Вон, кто в огонь‑то упал, затих уже, так и горит там. А на этом берегу из целых остались только наш взводный, так и стоящий растеряно, сержанты, да телега и при ней тыловые – они, едрена вша, только свои винтовки откапывают из транспорта, гляди ты на этот эстонский спецназ! Сержанты кстати тоже за мной рванули. По мосту… ух, жарковато и страшно – краем глаза отметил – метров десять вниз, и стенки отвесные – и падать не мед, и если без моста – то и подавно тут ползать. А мост уже разгорелся, хоть и минуты не прошло, треск стоит – как пистолетные выстрелы. И ясно уже – кранты мосту. Новый ставить придется. Я, сразу‑то за мостом – в сторону и опять изготовился стрелять – а некуда – Кане уже доскакал, и с лошади прямо в кусты куда‑то с револьвера беглым лупит, четыре штуки как с автомата почти дал. А потом с расстановкой еще один. Отсюда не видать, чего там как. Но Варс, что поблизь от меня с карабина целился, разгибается, встает, и удовлетворенно так:

– Готов… Хлопнул его капитан.

Не скажу, чтоб я уверен был, но спорить не стал. А тут уже и первые наши со штыками подбегают, Кане им что‑то командует – ну, ясно, зачистить заросли, а сам лошадь разворачивает, и в нашу сторону. Я с колена тоже встал, винтовку на предохранитель, а что дальше делать – не знаю. Стоять тут нехорошо, бежать вперед одному, потому как все уже далеко – как‑то глупо. Оглянулся на мост – трещит, весь в огне. Того моста больше внизу было – там опора такая сделана, эдакая ферменная конструкция, вышку ЛЭП напоминающая немного – она мост и подпирала. И вся она уже в огне. Тут соображаю – мы‑то ладно, а телега как?

А тут и капитан подскакал. За плечо держится, через пальцы кровь выступила, злющий. На меня взгляд бросил, я тут же вперед рванул, типа остальных догонять, но Варс меня остановил, велел тут быть по сторонам смотреть. Ну, оно тоже ясно – там от меня толку мало, а тут – лишний ствол. Кане, тем временем, с лошади прямо, перекрикивая треск горящего моста, орет на тот берег:

– Приказываю оставаться и ждать саперов. Гонца отправьте в крепость и ждите. Потом догоните!

Оттуда что‑то вякнули утвердительное, и капитан, чуть от моста отъехав, от жара‑то, с лошади слез. Барген уже индпакет рвет, помогает капитану куртку снять, мы с Варсом тоже чуть отошли – жарко горит. И все стоим, стволами, да больше сказать глазами по – окрест шарим. Кане ругается, но, судя по их с Баргеном репликам – несерьезно там особо, так, царапина невеликая, но болезненная.

Пока сержант бинтует капитану руку – подтягиваются наши. Хмурые и злые, притащили три тушки, все трое двушные уже. Уложили в ряд, взводный – два докладывать начал, но Кане, недослушав, морщась от боли, рявкнул, чтобы обыскали их, все сложили рядом. Началась суета, в итоге кроме трупов трех крепких мужичков в серой форме, пограничной стражи, как сказал кто‑то из штрафников, выросла куча трофеев – карабины, подсумки, ремни с ножнами, ножи, маленькие ранцы с жраньем, лохматые накидки. Ни бумаг, ни жетонов, личных вещей минимум – рыльно – мыльные, зажигалки, ложки… У одного нашлись листки бумаги и карандаш – но, как назло – листы чистые. Варс, однако, и их прибрал, сказав, что есть всякие хитрости, чтоб так просто не прочесть было, тайные способы всякие. Ну, да, слышал я – молоком там писать… Только чернильниц из хлебушка при этих не видать.