Текст книги "Ландскнехт. Часть вторая (CИ)"

Автор книги: Алексей Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Однако, значить, пока я свою паранойю тешу, процесс идет. Вскоре – смотрю я – все возбуждены, но как‑то без опасности. А к нам в каземат, перетащив, да повыгнав прочих, стащили штрафников. Я так понимаю – всех, кто ранен – человек сорок и набралось. Выходит, от роты‑то мало чего осталось. Среди раненых, кстати, и Варс, и Барген – второй‑то легко, но все же. По слухам, командир третьего взвода, после последнего пополнения сформированного – и вообще погиб. Получается, остался в роте Кане да с пару десятков человек с обеих взводов, ну может, три десятка. С другой стороны – укрепления мы все равно взяли, так чего уж теперь. Все значит, переспрашиваются, делятся счастьем кому, как, и куда прилетело. Тяжелые – в углу лежат, причем один вроде как отходит – и зачем их‑то сюда притащили, непонятно.

И тут вдруг – опа, шик такой прошел, все насторожились – и тишина. И шаги в галерее – штомп, штомп. Идут, блин. И драсьте себе – вот они. Кане, за ним драгунский, вроде как майор – выходит, командир всего этого лупанария. И еще кент какой‑то, в неясной форме, черной, с золотыми цацками. Все, значит, сразу притихли. Напряглись сразу, а капитан и майор как вошли, по сторонам разошлись, этот чудик вперед выходит. Оглянулся, спросил стоящего в дверях батальон – лекаря, мол, все ли здесь, ну и начал.

– Высочайшей милостью барона Вергена, за проявленные в боях бесстрашие, доблесть, и верность, по рассмотрению результата боев, особая штрафная рота признается верной своему долгу. Все раненые в боях имеют уменьшение срока вдвое, с зачетом отбытого наказания. Павшие признаны солдатами барона, со всеми вытекающими отсюда выплатами родным… если таковые имеются.

По каземату прошел общий вздох – однако, при нынешних раскладах, такая скощуха – это просто здорово, большинство раненных не выйдут в строй до окончания срока. Фактически, амнистия им. Здорово, чего сказать. Правда, вот мне лично – от этого не так хорошо – я‑то по – любому вскоре в строй годен буду. Можно, конечно, симулировать – но если раскроют – то будет печально, так что ну его нафиг. Остается только надеяться, что бои кончились сильные, и есть шанс тихо досидеть срок. А там может все и уляжется? Только все обернулось несколько боком.

– Штрафник нумер семнадцать… кто? – опа, вот и здрасьте еще раз. Чего‑то как‑то внутре все сдвинулось – руку под плед сунул, ближе к карману – лежа‑то, между прочим, оно не так все глазах крутится, нормально в общем, если не дергаться. Но делать нечего, как могу спокойнее, голос подаю:

– Я, вашбродь! – а самому стремно, аж жуть.

Тут этот, в черном, ко мне продирается, и как‑то странно косясь, скороговоркой зачитывает:

– По представлению командира особой штрафной роты капитана Кане, и командира Особого Штурмового Отряда лейтенанта Фаренга, штрафник номер семнадцать, до того рядовой артиллерии Йох… Йохан Палич… за действия, обеспечившие успех роты, и за личное взятие в плен офицера врага, признается… ДОСРОЧНО… полностью искупившим штраф, с восстановлением в звании, с отбытием обязательного срока службы в войсках барона, соответственно оставшегося на момент оглашения срока штрафа… – по каземату прошел эдакий вздох – 'Уххх!'. А черный, коснув на меня взглядом, чисто как пуганная лошадь, продолжал – …С правом выбора места службы…

И вот тут все и затихло в каземате. А этот, черный, бумаги свои прячет в планшетку, и как‑то судорожно говорит:

– Рядовой… эээ… Йохан, в какой части хочешь продолжать службу?

Вот тебе и раз. Не было ни гроша, а теперь алтын. И ведь что сказать‑то? Куда проситься? В тыл, к Костылю? Или еще куда? Тут вот, чтобы просто как‑то глаза отвести от этого черного, который на меня выставился, голову я в сторону повел. И надо же вот – все вокруг на меня смотрят. Не сказать даже, чтоб все с завистью, скорее как‑то с надеждой. Ну, вроде как – понятно, я ж в общем, это то, чего они получат несколько дней спустя. Только вот, без права выбора места службы. А это, и есть для меня особая загвоздка. Знать бы чего хотеть. Часто так в жизни бывало – вроде как возможностей много, а шанс всего один. И выбрать надо раз и насовсем.

Обвел я все помещение глазами еще раз. Вздохнул. Подумал секунду. И говорю ему:

– Вашбродь, пишите меня в обратно, в роту. Невместно мне место службы менять. Коли, конечно, такое Уставом не запрещается…

Глаз у черного и совсем как‑то дико дернулся, он не то икнул, не то пискнул, но потом сглотнул, выпрямился, кивнул и ответил

– Рядовой Йохан… в исполнение решения барона, ты зачисляешься в особую штрафную роту – козырнул мне, я машинально ответил, хотя лежа это, наверное, глупо выглядит, да еще к пустой башке, словно американец какой. А он развернулся, и шагом с каземата.

И тишина. Все так и молчат. Только драгун хмыкнул, и вышел. А Кане портупею поправил, шагнул вперед, и говорит:

– Так, этот… как тебя там, значит…? Йохан? С Севера, говоришь… Ты долго тут валяться вздумал?

– Никак нет, вашбродь! Но завтра еще придется тут, вашбродь, ибо голова кругом и ходить не могу, да и, извиняюсь, блюю регулярно!

– Извиняется он, видишь ли… Ну – ну. Значит так. Сутки даю – а потом ко мне. Иначе – уклонение от службы, понял? И нечего, сам выбрал. Я лекаря предупрежу, он мне доложит… – повернулся и вышел, даже не слушая моего 'Так точно!' Ну не сука ли, а?

– Как есть – пробормотал кто‑то рядом.

Кто именно, я уж смотреть не стал – снова голова закружилась вдруг, так что едва сдерживаюсь, чтоб, в заботливо поставленную рядом еще с утра лохань, не сблевануть. Это я, выходит, вслух пробормотал. Да и ладно. Пока вертолет в башке крутится, стараюсь отвлечься, а когда вновь все вернулось в норму – вокруг уже шум – гам и даже веселье. Все галдят, а меня в бок кто‑то толкает.

– Однако, вот не подумал бы, паря, что ты такой… Вроде же и не рвался никогда, а вона оно как. – скосил глаза – а это усатый мужик, еще из первых наших, меня пихает. У самого у него нога с деревяшкой примотанной, и грудь в бинтах. Но веселый, как и прочие, аж светится – Ты, значить, паря, и впрямь не простой. Не зря про тебя слухи ходили.

– Ты о чем, дядя? – кое‑как языком ворочаю, и тянусь за кружкой, там вроде воды еще оставалось, а во рту словно гвозди жевал.

– Как о чем, бывший нумер семнадцать – щерится усач – Еще скажи, что ты не знаешь, не нарочно мол.

– Не знаю. С Севера я – уже привычно оправдываюсь. Только эффект непонятный – опять все затихли, и хоть глаза прикрыл, но чую, что на меня все пялятся. Так и повторяю, глаз не открывая – Не знаю. Чего там еще?

– Эге… – помолчав, сосед кашляет, и поясняет – Ты, соколик, теперь не штрафник. А не штрафник в штрафной роте может служить только командиром взвода. Да с повышением в звании – считай себя ефрейтором. И отказать тебе не имеют права. Не принять в роту нельзя. Перевести с роты могут – но в звании и должности. Кабы ты просто просился – отказать можно, а вот так – не могут. И кабы ты куда еще просился, то могли бы не пустить, сказав, что не подходишь – ну, например, в личную охрану или при штабе куда. А вот в штрафную роту и такого повода отказать не найти – ибо сюда все годны, хе – хе.

Вот тебе и раз. Это, значит, я теперь, в глазах прочих – законченный карьерист. Шкура распоследняя. А всего лишь, не захотелось мне никуда в новый коллектив идти. Даром, что тут всякие… тот же Боров. Интересно, кстати, жив он? Среди раненных я его не видел. Значит, не повезло – или убит, или все еще штрафник. Однако, все равно нехорошо вышло. Хотел было начать оправдываться, но накатила вдруг головная боль и тошнота, не до того стало, да так до вечера и мучился, зато потом, после выданных санитаром порошков, уснул аж до самого утра.

Утром сильно полегало – к вечеру, такими темпами, буду вполне годен предстать пред капитаном, мать его, Кане. Что не очень хочется, с одной стороны, а с другой – куда угодно, но отсюда подалее. Прелести в этом медучреждении никакой – двое в нашем каземате померли, запах от ран идет у многих нехороший, один, без ноги, постоянно стонет и ругается, и в целом душно и мерзко. Насилу дождался обхода, и попросился на выписку.

Врач, низенький седоусый дядька, придирчиво хмыкнул, осмотрел меня, залез пальцами чуть не в глаза, велев смотреть вверх – вниз – в стороны, потребовал достать пальцем нос, потом встать ровно и вытянуть руки, закрыв глаза, проворчал что‑то, и велел идти за ним. Подхватил я кружку и миску, сунул в сумку, ее на плечо, и поплелся следом, придерживаясь за стену, толком и не попрощавшись с остальными. Шли недалеко – подождал в галерее, жадно дыша свежим воздухом из амбразуры, пока врач осмотрел соседний каземат (или все же палату, чорт его поймет, как правильно), а потом санитары завели меня в небольшую каморку, больше всего напоминавшую купе поезда. Четыре койки, столик… с недурственным таким натюрмортом. И Компания – Варс, Барген, и, надо же, лейтенант Фаренг. Полусидит на правой нижней койке, грудина и рука забинтованы. И, походу, с утра уже принявши. Врач только поморщился, но спросив его про здоровье, меня вперед подтолкнул.

– Господин лейтенант – я этого солдата выписываю, сам, видите ли, просится. Вы его видеть желали – вот он. И, если желаете здоровье поправить – благоволите не нарушать лечение и не злоупотреблять… – и недовольно поморщившись, вышел

– Благодарю, господин батальон – лекарь! Всенепременно учту! – вслед ему говорит лейтенант, а потом еще, не вслух уже, добавляет, очевидно, что‑то маршрутоуказующее. А потом на меня взгляд переводит – Здорово, воин.

– Здравия желаю, вашбродь! – но попытка козырнуть едва не привела к неприятности – резковато как‑то рукой махнул и выпрямился – и едва не упал, закружилось все снова – Виноват, вашбродь…

– Э, а ну, давай его! – сержанты уже меня придержали, а лейтенант командует – сади его, ребята!

Содют, меня, значит, за стол, и я еще голову ловить пытаюсь – а в руке уже аршин. И по запаху понимаю, что льют в него не вино совсем. Хорошо хоть, не много, с четверть.

– Ну, что… давайте, братцы, за всех павших – командует Фаренг. Делать нечего, и приходится, выдохнув, глушить эту гадость. Сивуха, конечно, но ничего, прошло нормально, тем более кто‑то подсунул в руку кусок мяса – очень недурная грудинка, похоже. Голова опять закружилась, но уже иначе. А лейтенант, сфокусировав на мне взгляд, продолжает – Значит, ты решил в командиры податься?

– Виноват, вашбродь – стараясь в языке не заплетаться, отвечаю – Я ж не подумал. Просто, место службы менять не хотел. Привык я как‑то.

– Привык?! – Не, вы это слыхали?! – Привык он! – минуты две еще все трое ржут, как резанные, что даже санитар опасливо в дверь сунулся. Потом, утирая слезы, лейтенант повторил – Привык… Ох, ну ты и рассмешил… точно ведь, с Севера… Точно, этих, с Севера – если и повесят – сначала ему душновато, а потом – привыкает… Ну да, теперь тебе по – любому придется хорошо себя проявить. Ты уж не оплошай, мой тебе совет. Капитан ваш – он тебе не спустит ни самой малости, чуть что – все припомнит.

– Буду стараться, учту, вашбродь – отвечаю, а сам уже трехэтажно поминаю, что меня дернуло попроситься обратно в роту. Вижу, что Варс здоровой рукой к здоровенной квадратной бутыли с чем‑то янтарно – желтым тянется, и осмеливаюсь вякнуть – Позвольте отказаться от спиртного – не могу сейчас употреблять, вашбродь, голова еще кружится.

– Ладно – машет рукой Фаренг – Демоны с тобой, не пей, а мы еще немного, и пока хватит. А ты вот что. Раз выписали – ступай к капитану, а то он враз тебе устроит. Но сначала, вот что еще…

Лейтенант лезет рукой куда‑то под койку, но получается плохо, Барген помогает, как может, у него руки целы, а вот башка забинтована – говорили вроде – без уха остался, отстрелили. Достают они таки полевую сумку, и порывшись в ней, лейтенант достает что‑то, протягивает мне – Вот тебе, воин. По праву носи, оно вроде как и не положено не моим солдатам выдавать – а с другого боку – все правильно – ты же каземат сжег, значит, имеешь право.

– Рад стараться, вашбродь! – на автомате отвечаю, и смотрю – чего он мне там протягивает. Однако – ленточка узкая, красно – черная. Кажется, видел я такую у кого‑то из штурмовиков, на плече нашита.

– Это почетная лента за атаку огнем – официально называется 'Кровь и Земля' – а у нас ее все кличут 'Горелое Мясо' – ну, ты уж и сам видел, поди, почему. Нашьешь себе на рукав. И в бумаге я официально тебе напишу, чтоб никакая тыловая тварь не посмела придираться.

– Рад стараться! – снова повторяю – а чего еще сказать‑то?

– Ну, ладно. Иди к капитану – если будет ворчать насчет выпивки – на меня скажешь, мы с ним решим… – Да, погоди‑ка, вот еще что. Ты скажи, откуда ты огнемет знаешь?

– Никак нет, вашбродь, никак не знаю. Оно просто заряжено было, а я что – только навел, да стрельнул. Как‑никак, я артиллерист все же, в оружии разбираюсь малехо. Вот и получилось.

– Ну – ну – хмыкнул лейтенант – Разбираешься. А ведь и картечницу ты починил?

– Так точно, вашбродь. Только, осмелюсь возразить, я ее не чинил – там и чинить‑то нечего было – так, разобрал, да осколок вытащил.

– Ну – ну… – повторил Фаренг – Ладно, ступай, воин! Барген, ты вроде целее всех нас? – отведи его до капитана, а то начнется опять, этот ваш Кане – такая сволочь…

Капитана мы нашли в каземате на нашем еще первом взятом укреплении, где я пулемет чинил. Тоже расслабляющегося в меру возможностей. Так что Баргену и не пришлось меня отмазывать – и пока искали роту все уже выветрилось, и вряд ли учуял бы капитан запах, на фоне своего. Сфокусировав на мне взгляд, Кане махнул рукой, отпуская сержанта, и молча рассматривал меня минуту. Потом поинтересовался:

– И что ты приперся? Морда у тебя зеленая, шатаешься. Я же сказал, как выпишут явиться.

– Виноват, вашбродь. Я сам попросился, чтоб выписали. Нету мочи там быть. Я к вечеру совсем в себя приду.

– А, демона тебе в печенку… – махнул капитан рукой – на кой хрен ты мне сдался, что сейчас, что вечером? Значит так. Плевать я хотел, что там этот лекарь думает. Пошел отсюда, до завтра чтоб не видел я тебя. Жрать накормят, скажешь, я велел… да и не откажут… еды у нас теперь… с перебором.

Он вдруг замолчал, покривился, схватил стакан и жахнул залпом, выдохнул, поднял снова мутный взгляд.

– Пошел вон, я тебе говорю. А завтра, к полудню, уже чтоб полностью, и по форме – был у меня тут. Будет серьезный разговор с тобой, Йохан с Севера. Ступай.

– Есть, вашбродь! – как мог четко отмахнул, попытался сделать кругом, и снова чуть не упал, но удержался, и побыстрее вышел. Ну его к чорту, спьяну еще нарваться не мешало. Разговор у него, блять. Да пошел он…

До вечера успел отыскать свою винтовку и сумку с гранатами, и поругаться с сморщенным ефрейтором насчет формы. Нет уж, нахрен – если я буду на фоне прочих щеголять серой формой, то стану первой мишенью. Просто потому что проще выбрать. Старик все же записал на меня комплект формы, обещав хранить в обозе. А вот револьвера мне, оказывается, не положено – только сержантам, а я пока еще вообще рядовой. Да и не больно‑то и хотелось. Я бы и винтовку сдал в обоз, раздобыл бы чего получше из трофеев. Но пока не стал слишком уж зарываться. Заполнили мы с писарем несколько бумажек – ну а как иначе. И плевать, что завтра все переоформлять заново придется, как капитан оформит меня в должность… Слух конечно уже прошел, пялятся на меня все, по – разному. Борова опять же встретил, тот винтовки чистит – все оружие наше собрали, что смогли. Народу совсем мало осталось, по сути, и не рота, а взвод. Пришибленные все малость, тем более что те, кто в строю остался – они так и остались штрафниками, хотя и вместе со всеми воевали. Но тут дело такое, против судьбы не попрешь. Радует только то, что бои, по крайней мере здесь, и сейчас, закончились. Не похоже, чтобы вот прямо сейчас рванулись вперед, даже подошедшая пехота почему‑то встала лагерем, причем не в казематах, а палатками, да еще на валашском склоне, выпустив впереди себя секреты и егерей рыскать. Драгуны тоже приводили себя в порядок, потери у них серьезные. И что самое интересное – союзные длинные пушки снялись и куда‑то ушли, в тыл. Минометы, правда, остались, да и захваченные орудия драгуны себе приняли, вместо разбитых. Саперы и часть ополченцев осваивали укрепления. А вот у нас как‑то непонятно что. Капитан бухает, взводные, пораненные, в компании штурмовика – тем же заняты. Указаний нет, боеспособность нашей 'роты' околонулевая, состояние пришибленное. Плюнул я на все это, ближе к вечеру отожрался тройной порцией чечевичного супа с салом, и завалился дрыхнуть. А все сапоги – с утра на свежую голову.

Глава 10

Самочувствие на утро было вполне себе, позавтракал отменно, однако до полудня являться к ротному не спешил. Пусть проспится и опохмелится, в себя придет. А пока – шатаюсь по укреплению, грею ухо, пытаюсь понять текущий момент. Выходит плохо – штрафники наши при виде меня замолкают, драгуны некоторые тоже косятся. Саперы вот, они знай себе треплются – они, походу, из новеньких, и форма Союза на них, песчанка. Из разговоров получалось, что укрепления спешно готовят к обороне, причем в большей степени союзные саперы, инженеры, да и в гарнизон добавляют союзных солдат. Что неудивительно, тамошние привыкли играть от обороны, и в этом волокут изрядно. Так, по – настоящему воевать – это вряд ли, а вот сидеть за стенами и отбиваться – это да. Швейцария, вроде того. Ну и флот могучий способствует принуждению к уважению вдоль линии побережья. Так что вполне логично, что тут именно они окопаются. Говорили о подходе пары тяжелых гаубиц – выходило, что стационарные, обсуждали, кому же придется под них основания ладить, а потом оборудовать вокруг позиции. Если и впрямь притащат что‑то шестидюймовое, могучее – то установив их тут, на горе – можно при грамотных пушкарях воспретить врагу любую артиллерию. А грамотные пушкари в Союзе наверняка имеются. И тогда – только пехотой брать перевал – а чорта это выйдет, пехотой, мне так кажется, уж на своей шкуре опробовали. Сунулся с вопросом о подошедшем подкреплении пехоты – и меня обрадовали – пехота встала лагерем чуть ли не на полк, палатки пустые, видимость только. Но, саперы по пути сюда обогнали огромные колонны – идет сюда много войск, говорят, какие‑то местные гусары, и ополчение свиррское, сведенное в номерной полк. Вот оно как. Значит, будем наступать все же. Непонятно только – какого чорта выставились лагерем напоказ так? На секреты и егерей рассчитывают? При такой скорости марша, что основные силы, по прикидкам опытных товарищей, явятся сюда только к вечеру, и еще сутки будут приводить себя в порядок, не стоило бы давать лишнюю информацию врагам. С другой стороны – в укреплениях сейчас кипит работа, и даже мы и драгуны иногда тут мешаемся саперам, с утра мат – перемат стоял по поводу какого‑то каземата и лестницы, которые позарез понадобились союзным. Но ведь могли же в тылу поставить лагерь? Высылали бы вперед посты и секреты, да разведку. Ну да, начальству виднее.

Не успел дойти обратно до наших – наткнулся на свежего и бодрого Кане. Как и не синячил вчера, огурцом. Вытянулся, стукнул каблуками, козырнул. Капитан остановился, посмотрел задумчиво, спрашивает:

– Пришел в себя? Жрал с утра?

– Так точно, вашбродь!

– А почему не в форме? Вчера я ж велел получить?

– Виноват, вашбродь. Мне, если со всеми в атаку идти – неохота выделяться, мишенью быть. Форму получил, расписался. Но оставил в обозе – и, обнаглев малость, добавляю – В полном соответствии с Уставом, нарушения нет!

– Ну – ну… В атаку, значит, собрался? А?

– Не могу знать, вашбродь. Но если придется – лучше так. А если не придется, то опять же – чего мне тут форму пачкать. Пусть пока в обозе полежит.

– Ну – ну. Ладно. Пойдем со мной. Разговор будет.

Разговор у нас пошел в каземате, где капитан обустроился. Войдя, я вытягиваюсь в смирно, ожидая, как обычно, всякой матерщины и прочего. Но, на удивление, капитан оборачивается, хмыкает, и предлагает садиться, отвернув от стола довольно‑таки изящный стул, навроде венского. Не иначе, занял помещение бывшего командира – каземат вполне себе обустроенный, и печка типа голландки в углу явно протоплена. Сажусь я, он тоже садится, насвистывает что, перекладывает какие‑то бумаги, на меня ноль внимания. Дернул шнурок на стене – вскоре нарисовался один из обозников наших – с распространяющим копченый аромат самоваром, поставил водогрей в нишу в стене, и снова исчез. Капитан еще чуть посидел, потом поднимает на меня взгляд, и вполне нормальным тоном спрашивает:

– Чтоб разговор был проще – чаю налить? Не стесняйся, рядовой, разговор серьезный, сейчас не до чинов, да и перед кем сейчас чиниться. Ну?

– Не откажусь, вашбродь…

После непродолжительного чаепития, как в том кино говорилось, прошедшего в полнейшем молчании, Кане достает какую‑то папку, кладет ее на стол, и, вздохнув, начинает:

– Итак, рядовой – доброволец… Да – да – именно так теперь… доброволец! Йохан Паличь. Родом с Севера, военнослужащий, участник войн… указаны… родни нет… контужен… путается, теряет память… Так, говорит с акцентом… грамотен, счет знает… Служба до поступления в армию Валаша… точно и доподлинно – неизвестно… В армии князя Орбеля – служба в артиллерии форта Речного… рекрут, подносчик снарядов, после обучения – установщик трубки… участвовал в заговоре с целью препятствовать сдачи крепости войскам Альянса… приговорен к расстрелу… помилован комендантом крепости…

– Вот ведь сука! …Виноват, вашбродь!

– А, да ладно! Он свое получил, жаль, что мало… так, далее… в плену изъявил желание служить в доблестном войске барона Вергена… направлен в особую штрафную роту при штурмовом отряде… за проявленные в боях… ну, это ты слышал… с выбором места службы. По его желанию зачислен добровольцем в состав роты… – капитан отодвигает папку, отхлебнув чаю, помолчав, спрашивает – Ничего не удивляет, а, рядовой?

– Никак нет, вашбродь. Все верно изложено… почти.

– Да я не про изложенное, рядовой. Вот, смотри – Кане вытащил бумаги из стола – Вот лист – тут про штрафника все. Вот еще. Вот – про солдат с обоза. Вот – аж три листа – это на Варса. Не понял, не? А вот на тебя – целая папка. А что там, рядовой, а?

– Не могу знать, вашбродь.

– Не знаешь… Ну, а давай посмотрим… Вот, первое – стоит на бумагах, еще валашских – знак – 'особый надзор'. С чего бы вдруг? А вот и депеша, которую мой знакомец давний, ваш надзорный офицер, хотел передать, да не успел. Читаем… Поступивший с призывом от такого‑то дня… рекрут, именующий себя… по донесениям доверенных людей – ведет себя необычно. Сторонится гуляний, напитки употребляет меньше меры, деньги не тратит, однако в солдатскую казну внес десять серебряных… ого! По словам доверенного лица – манеры во многом напоминают благородного, однако работать не отказывается, с товарищами дружелюбен. О своем прошлом не рассказывает, но делает это умело, уводя разговор в сторону. Акцент необычен, точно определить, откуда – не удалось… – капитан посмотрел на меня – Ну, как? А это еще не все – вот дальше… Получив от коменданта разрешение, проведен негласный обыск. В результате в вещах обнаружены – гражданская одежда, оружие – пистолет гражданского образца с патронами, небольшая сумма денег. Более ничего необычного не найдено… и далее – Прошу разрешения на арест для выяснения… Ну, как?

– А чего ж это он меня не арестовал‑то? Кто мешал?

– Ну – ну – привычно уже хмыкает Кане – А чего тебя арестовывать? За пистолет и одежду? Так одежда там много у кого есть, что я, не знаю. Ну, посидел бы на вахте неделю, жалования бы убавили. Так и то, это рекруту не положено, а солдат может вполне иметь, хоть и не поощряют. Пистолет… ну разве что… Кстати, а ты его уж не с собой ли прихватил с крепости? Раз уж ты сообразил там и патронов набрать?

– Так точно, с собой.

– А ну, показывай..

Выкладываю я ему пистоль, предупредив, что мол, заряжен, он покрутил его, поморщился:

– И впрямь – гражданский. Но неплохой, хотя и не из лучших. И патроны не дешевые. Где взял?

– Честно? – с трупа снял. Давно уже. Ну и прижился он у меня.

– Тааак… И кого ж ты, сокол, грохнул?

– А то не я. То до меня. Я просто поднял.

– Мародер, значит?

– Да как смотреть. Кроме меня там никого и не осталось, хоронить и то некому было. А мертвым без надобности.

– Ясно. Ладно. Бывает. Давай дальше читать, солдат. Ну, про мост чего там – я сам все видел. Дальше вот – картечница это самая… если бы не она, если б не обменяли ее – легли бы вы все в первый бой еще. А ведь, в разведке не дураки какие – и сидели они там полдня почитай. А ты ее ночью за час привел в вид. Это как называется?

– Да чего там приводить‑то было. Разобрал, открыл, да кусок железа, осколок, вытащил. Чай, не сильно сложнее винтовки, аппарат‑то.

– Ого! Надо же! Не сложнее винтовки! А ничего, что даже у Барона не всяк пехотинец знает, как его винтовка устроена? Почистить может, стреляет хорошо, это да, а вот разобрать… да что там! Я вот, ты думаешь, револьвер чинить свой полезу?

– Я, вашбродь – артиллерист!

– Ах, да! Я же забыл – картинно шлепает Кане себя по лбу – Артиллерист он! Нет, что к пушке снаряду носил – верю, и что шрапнели устанавливать умеешь – тоже. Вот только по разговорам ты, как только речь среди ваших же, с форта, об пушках заходила – тут же куда в сторону. И только уши сушишь. Слушай, а может, к нашим подойдем, проверим? А? Чего молчишь?

Ну, и спрашивается, чего ему отвечать? Что, мол, сварщик я не настоящий, просто маску нашел? А он только хмыкнул, и продолжает:

– Потом вот еще. Говорят, инженер – лейтенант союзный к вам приходил. Так ты у него газеты взял. И не на курево, а читать, Верно?

– Да кабы там было чего читать… – кривлюсь я непроизвольно – Газеты, понимаешь… А еще в очках, офицер…

– О. Именно – капитан хлопает ладонью по бумагам – А ведь большинство офицеров вполне достойными считают газеты‑то эти. Не говоря про солдат – вот пишут со слов – просили им читать и перечитывать …'И симямшися фсе так, што дежурдный зашол сматреть што такое'… его ж мать, ну да, хорошо, хоть так писать умеет… А вот ты, как говорят, морду кривил, как будто тебе оно противно напрочь. Нет?

– Точно так, вашбродь – чего мне тут запираться, думаю – Не по мне эти газетки. Не привычен я к такому.

– Непривычен… А ты, солдат, понимаешь, что такое твое поведение… не гармонирует… – старательно выговаривает Кане – с твоей биографией и так сказать, заявленным происхождением? Ты, кстати, вообще, что значить это слово вот – 'гармонирует' – понимаешь?

– Понимаю, вашбродь – ему значит, отвечаю. Ну, а что непонятного, если Кэрр мне и поумнее книжки подсовывал, я и не таких словей знаю.

– Вот… – вздохнул капитан – Я, демона тебе в печень, между прочим, дворянин, кадетскую школу с отличием закончил, и офицерский курс прошел. И то, пришлось кой – кого, в Рюгеле, в академии учившегося, спросить, что это значит. А он мне тут – 'понимаю'. А вот кто это, кстати, такое слово про тебя пишет, хочешь знать?

– А отчего бы и не узнать, вашбродь, всегда приятно про умного человека знать.

– Угу. Итак, пишет там не кто‑нибудь, а целый, секрет – надзора господина барона, лейтенант Кронг. Что же он нам пишет? А все то же самое, манеры описывает, да вот еще – необычные мол сказки рассказывает и присловья нехарактерные, НИ – ГДЕ не встречавшиеся оному лейтенанту, что он особо, особо, Йохан! – отмечает. Потому как всякий, кто хоть немного в курсе знает, что мало кто осведомлен обо всем этом больше лейтенанта Кронга. Да еще дважды слышал как, будучи в раздумьях, совершенно необычную мелодию насвистывал…

– Погодьте, вашбродь… Это что ж, значит. Лейтенант этот… это он значит кто? – я старательно припомнил, когда меня угораздило насвистывать что‑то. Ну, да, есть такая привычка, когда делом занят, насвистываю 'Ах, ты, сука, Августин', что поделать.

– Ну, видишь, если и ты купился, значит, лейтенант Кронг свой хлеб, и с маслом, не зря есть, да будет он здоров и подальше от нас. Барон, кстати, его и впрямь из жалости на службе оставил – да только не тот человек Костыль, чтоб на милостыни сидеть. И не только потому, что ни в чем себе отказывать не привык (хотя, ходят слухи о тихом домике в Рюгеле, с садом и молодыми рабынями, ну да мало ли кто чего болтает, от зависти), а потому, что натура у него такая, непоседливая. И, по секрету тебе расскажу, тем более что на тебе и так секретов как на зингарке монист. Кое‑кто очень крепко, было дело, поплатился, что Костыля держал за придурошного деда, да еще и калеку. Он и сейчас пару дюжих шалопаев в секунду уделает, так‑то.

– Однако, суров дед..

Помолчали. А чего сказать‑то? Оправдываться глупо, Штирлиц в застенках из меня не выйдет, да и у Штирлица и то время было подумать. Капитан, между тем, чаю еще наливает себе, вздыхает, и спрашивает:

– Ну, и вот что про тебя думать? Откуда ты вот такой мне свалился?

– Ну, вашбродь, а откуда ж мне быть? – С севера я…

– Ай, да ладно! Ясно же, что ответ этот мне не интересен совсем, потому что лучше думать, что ты с Севера, или пристрелить просто, чем чего другого… Тут ведь, знаешь ли, кое‑кто, академиев накончавший, вообще думает, что мол ты не с мира сего, рассказывали ему в академии что‑то такое, какие‑то сумасшедшие книжники.

– Разве ж так оно быват, вашбродь? Чтоб с какого‑то другого мира? Не, с Севера я… – а самому мне, значит, страсть как интересно бы узнать, кто ж этот акадЭмик‑то.

– Ага, ага. А еще, очень ты интересное устроил, там, на дороге. Варс мне рассказал, как ты там устроил 'подавление огнем'. Ты знаешь, я вот такого никогда и не слышал. И Варс с Баргеном тоже. Артиллерист один из союзных только слышал – и говорит, что‑то это со Старых Времен, раньше мол, так воевали, а потом прошло, сейчас вот кто‑то в Союзе, что‑то такое вновь придумывает. А ты ловко так, словно так и надо.

– Случайно вышло, вашбродь. А слова эти я вообще брякнул не подумавши, само получилось. А в Союзе я вообще еще ни разу в жизни не был, даже чтоб проездом.

– Ладно, хорош придуриваться, солдат. Я ж сказал, не интересно мне, кто ты и откуда. Я уже решил, а то не шучу – пристрелил бы тебя давно, и всего делов.

– Дык за что ж, вашбродь?

– Не за что, а зачем. Чтоб спокойнее было. Но, повторю, дело решенное уже. С Севера ты, и демон с тобой. Надо решить, чего с тобой дальше делать. Сам‑то чего думаешь?

– А чего бы, вашбродь, не оставить меня как есть я в роте? Нешто я плохо воевал до сего?

– Ты мне тут не дави на заслуги. Воевал нормально, даже хорошо. Только роту …то, что от нее осталось… останется… Расформируют. Как срок выйдет. Бывших штрафников раскидают, кого куда, я вернусь на прежнее место, а тебе звание дадут и дальше отправят.