Текст книги "Ландскнехт. Часть вторая (CИ)"

Автор книги: Алексей Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– А ну, братцы, слушай сюда – Балу сказал, против обыкновения, как‑то негромко и мягко, но все услышали – Вы тут – кто по княжьему набору, кто по вербовке – но все присягу давали. Тут, братцы, дело такое. Командиры наши… чтоб им демоны печень выжрали… они, стервецы, желают крепость врагу сдать. Без бою! …

– И так уж, братцы, от крепости что осталось! – ломающимся голосом вклинился мальчишка – Предатели! А сейчас, в собрании сидят, и обсуждают, братцы, как чего себе выторговать! А Родина? А присяга князю?! Доколе, братцы…

– Вот я и говорю – морщась, как от лимона (а и у меня ж, поди, такая же сейчас, рожа?) перекрыл его Балу – Солдаты. Кто желает – айда с нами. Мы собираем команду – вон, минометчики с пехоты два взвода, и наши – и идем сполнять присягу. До конца.

– Это как же? – то с под колпака слез Хорт – пойдем помирать под пули, на штурм?

– А ты все помереть торопишься? – зарычал Балу – Нет уж. Просто помереть – от того толку не будет. Наше дело теперь что? – Теперь поздно уж отвоевывать. И оборонять времени нету – вон, пушки уж разгружают на том берегу. А вот, пока что – взорвать то, что осталось, мы сможем. Батареи. Так, чтоб ремонту надолго. А без батарей эта крепость уже не то. И – пойдем за стенвы, к нашим уходить.

– Побьют. Со стен‑то побьют. – возразил старик – сержант – там, пока уйдем, с версту места ровного. А уж с картечницы…

– Мы оставим отряд прикрыть отход! Я сам его возглавлю! – нет, определенно, этот щенок в лейтенантских погонах отлично подтверждает товарища Дарвина, по поводу естественного отбора… – Мы позволим основному отряду отойти, прикроем его от пехоты на стенах, и от кавалерии, если решат преследовать…

– Да ты, сынок, не понял – сержант покряхтел, потянувшись, а лейтенант, даже в полутьме видно – покраснел, как рак – Наши же, в спину и постреляют. Господа ахфицеры никак не простят нам такого. Ты, сынок, на меня так не зыркай, я и сам никуда не уйду – мне и не уйти с вами‑то уже, здоровья нет. Потому и говорю тебе уже так, без чину, а ты не обижайся – не до чинов, раз уж вы такое дело затеяли. А только – все одно – нас мало, а офицеры так этого не спустят.

Лейтенант сразу потух, а унтер угрюмо просипел:

– А то верно. Да только об том и речь. Первым делом – идти да ваших командиров брать. Всех. И – под запор. Пусть сидят – они хочут в плен – вот и туда им дорога.

Настала тишина, и сержант, которого Балу оставлял за себя, пересохшим голосом выдавил:

– То… измена выходит. На своих командиров оружье поднимать…

– Да какие они теперь командиры?! – взвился унтер – Вон наш‑то – хоть в бою сгинул, а эти? Сдать крепость хотят! Сами они теперь изменники!

– То оно так… только не совсем – пробурчал сержант – Как ни кинь, а все ж – за это полагается что? Удавят кожаным ремнем мокрым, как бунтовщиков…

– А ведь, я никого не гоню – спокойно возразил Балу – Не хошь – не иди. Сиди тут, жди плену. Тока я бы на твоем месте насчет ремня не переживал – кто ж такой роскоши тебе даст, по военному времени? – так, пулю в башку, да и все.

– Ну вот и не пойду – угрюмо ответил сержант.

– Хорош трепаться – сплюнул унтер – пошли, кто с нами!

После секундной паузы сразу шагнули трое, потом еще один. А иные наоборот шарахнулись поодаль, к сержанту. Кряхтя, закинув на плечо карабин, звякнувший стволом по своду, пошел к Балу старик. Матернувшись отчаянно, шагнул вперед ефрейтор Хорт. Еще кто‑то, поминая заступников, присоединился к мятежникам.

Ну, и как теперь быть? Однако. С одной стороны – война эта мне совсем не своя. Если так подумать – плевать мне и на князя и на присягу, и на крепость. С другой – вот они – вот эти, что стоят угрюмо у выхода – они мне сейчас свои. Ну, просто потому что других своих у меня нету. И вот те что жмутся у стены – тоже свои. Но одни свои – правильные, а другие – нет. Это как бы раз.

А как бы два – чего‑то мне ну никак в плен не хочется. Оно, конечно, что? – убьют же еще ненароком. Запросто ведь убить могут. Ну, так и в плену могут, еще и проще – пленный безоружен и убить его никто никогда не мешает. Да и то дело – эко страшно‑то помереть. Я вон, вроде как – разок уже помер, опыт есть. Оно не страшно, даже вишь как забавно вышло. А если и насовсем поубьют – и то дело‑то такое – вечно жить не получится, да и не больно надо.

А вот долго жить – могут устроить запросто, этого я чутка видел. Покрышек автомобильных тут не водится. Но, по рассказам кое – кого из бывалых – и из пука соломы со смолой неплохой аналог запаски выходит. И других радостей есть – так, чтобы жизнь казалась слишком долгой.

Нет уж. Хоть и не мое вроде как тут дело – пойду‑ка я с ними. Вперед лишний раз не полезу, нет. Пусть вон этот петушок – задира кукарекает. Мое дело с краю. Только и края разные бывают.

Перехватил карабин за цевье, шагнул вперед, стал рядом со всеми, чуть озирнулся – ишь, сержант как сверлит, с‑под бровей. Подошли еще двое, и больше никто не двинулся.

– Все? Ну и ладно! А ну, товарищи, спускайся, становитесь в арке у выхода, мы сейчас с тех казематов позовем! – этого воодушевленного сопляка мне все сильнее хотелось приложить прикладом. Ну какого хрена Балу и унтер с ним связались? Сами‑то они мужики тертые, а этот что? Да еще и старший по званию, что тоже добавляет. Разве что – те его пехотинцы, которым он в авторитете? Оказывается, они под бастионом стоят, и минометчики тоже, все с оружием. Вроде как и немало выходит нас. Однако, то, что они так все это тянут – нехорошо. Пока они там будут за советскую власть остальных агитировать, время‑то идет. Так дела не делаются, так мятеж не устраивают. Ой, спалимся мы…

Накаркал, похоже – на лестнице сверху показался наш сержант с солдатом – зыркнули на нас, вроде хотели спуститься в потерну, но видно не захотели мимо идти, внимания привлекать – обратно скрылись. Только, если так сообразить – отсюда, с бастиона, по валу можно пробежать до второго, а оттуда по потерне к казарме. А там и до цитадели рукой подать – тем более что вроде как перемирие и стрелять не станут. Сбегать, что ли, и сказать Балу? Все ж дело‑то такое… Как ни крути, а с товарищами… теперь выходит – бывшими – придется решать. Надобно бы – двери им закрыть, да подпереть чем, а то и охрану оставить… Нехорошо, но иначе‑то как? Как бы тут стрельбы раньше времени не сталось…

Не пошел я к Балу. Плюнул. Не мое все же это дело. Сами пусть разбираются. Я всего лишь солдатик, маленькая пешка, и так лишнего на себя взял – пошел с ними. Хватит и этой ответственности. Я не обязан, если что. Командир – то да. Оп обязан приказать, мое дело исполнять. Если по Уставу и по присяге – то вообще я должен был бы еще в каземате поднять ружье да в Балу всадить пулю. Как в мятежника и предателя, который подбивает идти свергать власть. И плевать, что власть приказала сдаться врагу – так присяга велит.

Да только вот – плевал я на все присяги вместе взятые, что там у нас, что тут и подавно. Тут дело‑то касается – где свои, так вот со своими и иди. Но и тут лишнего я не возьму на себя. Всегда – моя хата с краю. Пусть другие лезут покомандовать. А мое дело – сторона. В общем, не пошел я доносить на сержанта.

Спустилсь наши командиры, а с ними еще с десяток бойцов. Чего‑то у них там тоже не все гладко видно прошло – у лейтенантика вид совсем растрепанный, унтер еще угрюмее стал.

– Пошли, братцы – махнул Балу, и все мы, прямо так, толпой, двинулись к цитадели. Пару раз командиры пооглянулись – унтер поморщился…. но ничего говорить не стал, Балу вообще безразлично посмотрел – он шел впереди всех, словно торопился, а лейтенант вид имел, как недотопленный котенок, и пошатывался, словно выпивши. Ну, хоть сами‑то мы, подходя – как‑то более – менее построились – так, правда, хоть в ворота пройти можно.

Так вот и грызло все меня. Ну, какого чорта полез? – с одной‑то стороны. Ну вот всю жизнь сидел тихо, и дальше бы сидел. С другой стороны… в плен не охота. И сидеть так просто… Если сидеть и исполнять все приказы и присяги до буковки – то прогадить можно все, что угодно – от Советского Союза до своей собственной задницы. Но, тогда, выходит – чего же я влезть – влез, а опять – сижу тихо? Не нравится мне все, не делают так. Надо ж было сказать про сержанта. И вообще. Идем, как стадо баранов, премся толпой… Не может это хорошо кончиться, никак не может. А мне все бы с краю, так что ли? Поморщился я даже прямо на ходу, вот словно гниль какую прикусил. Смортю – а и у других у многих – такое же на лице. Нехорошо это, очень нехорошо.

Едва вошли в цитадель – понял – все, влипли. Из собрания выбегают офицеры, с револьверами, кто и с карабином, бегут – кто от нас да за угол прячутся, другие навстречь, командуют кто‑то, шум и суета. Опередил, видать, нас солдатик, донес. А наши‑то… Балу с зверской улыбочкой прет вперед, как трактор, унтер, набычась, за ним – этот‑то хоть пистолет достал, а Балу так и чешет, едва не строевым шагом. Лейтенант стал как вкопанный, остальные тоже кто стал, кто вперед идет. Я присел на колено, винтовку, правда, держу поверх – ну, все же как‑то… как ни крути – а я тут… Ну, да – чужой. Не мое оно это все, так что же? За свое‑то и то бывало не спешили мы лезть в драку, а тут… Опять, выходит, мое дело – сторона?

– Стой! Стой! – это, значит, комендант, что ли нам орет? Точно, гляди, присел за штабелем ящиков от мин, машет пистолетом и орет. Дурилка картонная, натурально. Нашим пулям тот штабель – смех один. И вообще. Если что – револьверы у них, оно для драки в тесноте, конечно, хорошо… Только – тут все же дистанция чуть поболее, с винтовки‑то, особенно если с короткой – куда сподручнее попасть, особенно в суете, с пистолета так не выйдет. Патронов у них в пистолетах, почитай, столько же – на один больше в барабане, чем у нас в магазинах. А на воздух уйдет куда больше, опустеют быстро. И тут наша берет – нам зарядиться быстрее в раз. Так что – еще посмотрим, если чего. Конечно, все это такое дело – может, первая же пуля мне и прилетит, но тут счет‑то простой – если за себя считать станешь – то точно проиграешь. А если на круг считать – то на нашей стороне сила. Пока. Пока солдаты еще не прибежали – кого с нас побьют, а остальные этих пистолетчиков выбьют в ноль. Так что, пока железо горячее – надо бы и ковать… А только все наши – стоят и ничего.

Шевельнулась мысль – вот, ведь сейчас, если Я… Вот возьму, и пристрелю этого породистого верзилу – нашего коменданта. Барон Мельс, с охрененной родословной, как у овчарки, право слово. Хренак, через ящики, в брюхо – и все. Ей – Богу, попаду же. Карабин здешний мне очень нравится, прикладистый, легкий, патрон вполне себе. Прошибет нетолстые досточки, и вышибет дух из этой блаародной плесени. И – начнется. Однозначно – начнется. Понесется… по оврагам. Шарахнут они по нашим в ответ, а те по ним – и все. Не остановишь. И наша возьмет. Конечно, по мне первый залп ляжет. Да только оно как раз в плюс – кто ж там целить станет – шарахнут, дергая – почти наверняка все в молоко уйдет… да в тех, кто рядом стоит, да лопухнется. Ну, тут дело уж такое… Жаль, но это – допустимые потери. На их месте могу быть и я – если сейчас кто из них стрельнет, а я замешкаюсь… или просто не повезет. Это нормально.

И все же – какое это чувство. Я сейчас решаю, как оно всему дальше быть. Я. В моих потных лапках, как ни прикидывай, и судьба не одного десятка людей, и вообще расклад тут. Не то чтоб уж совсем все изменится, но… Решиться что ли? Эдакая в теле легкость образовалась, надо сказать. Ощущается какая‑то… сила? Власть? Могущество? Вот сейчас, я, один простой серый сапог – и МОГУ решить много… многое. Ну?

И снова что‑то внутри придавило – а какого хрена ты лезешь в ЧУЖОЕ дело? Ведь, чорт возьми, чего же все остальные‑то? Глупее тебя, что ли? Не стреляют, стоят… А им оно же не чужое.

И, окончательно убедив себя, что это не мое дело, что мне не надо лезть туда, куда не просят, я решил – не стрелять.

Глава 3

– Стой! Пристрелю! – снова заорал за штабелем комендант, бестолково махая пистолетом – А ну, клади оружие! Кто посмел присягу нарушать! Я вас покажу как того! Всех кто не это!

Я оглянулся на соседей – вот вроде как они выцеливают уж этого дурака – ну, давайте‑ка, и я тут же сразу. Чтоб, значит, на себя не брать чужого. Ну!

– Сами вы присягу нарушили! Предатели! – Сами бросайте оружие! – это наш лейтенант – петушок кукарекнул. Не, ну в самом деле, прибил бы гада.

– Маааалчать! Лейтенант Вэрр, вы арестованы! Бросайте оружие! И остальные тоже!

– Ты не ори, гад – влез Балу усталым голосом – Мы оружие складывать не станем! Не вы. Мы присягу до конца сполним. А вы, раз вы оказались трусливой сволочью, бросайте все, и бегите к вергенцам, авось примут там… уж как они принимают – всем известно!

– Вахмистр… Как вам‑то не совестно! – это, смотри‑ка – начштаба вылез. Ну, то есть, не вылез – он и сидит грамотно, за минометным щитом, не достанешь. Не дурак. – Вы бы хоть солдат своих пожалели. Как не стыдно‑то?

– А вы меня не совестите, вашбродь – угрюмо огрызнулся Балу – Я не неволил никого!

– Ну, бросьте, вахмистр! Вы же отвечаете за своих солдат! Вы на что их подбивали? На мятеж? На смерть в кожаной петле? Или желаете, чтобы их разнесли в куски баронские бомбы?

– Слышь, ты, червяк тыловой! – захрипел унтер – минометчик – Мой‑то командир как раз полег в бою, в куски разорвало, да только присяги не опоганил! Мы не сдадимся! Если надо – через вас пройдем! Никого не пожалеем!

– Ах, ты ж, мерзавец! – снова заблажил комендант, и замахал, высунувшись чуть не по пояс, махая наганом понабежавшим уже во двор переляканым солдатикам – А ну, огонь по бунтовщикам!

Прямо‑таки – политрук Еременко, скульптура с фото, в натуральную величину.

Ну или мишень армейская, нумер раз, поясная. Руки чешутся, но решил же не встревать. Может, и не надо? Солдатики‑то – смотри‑ка! Глядят на коменданта и на нас растеряно и хмуро, стволы винтовок не особо и поднимают. Не целится в нас никто. Сейчас стрельнешь, пусть и в этого урода – кто – нить, да в ответ пальнет. И понесется косой по клумбе.

– Мы, вашбродь, в своих стрелять не смеем – это кто‑то из солдат выкрикнул.

– Чтооо?! Мятеж?! Приказ… – завопил было комендант, да его прервал начштаба:

– Братцы, а ну не дури! Вы ж присяге верны остались, раз не пошли с бунтовщиками!

– Мы не пошли, да только и вы сдаться приказали, а уж раз воевать – так не со своими! – Как‑то отчаянно крикнул кто‑то из солдат – Коли сдали крепость – так нечего теперь оружьем махать, да нас на грех неволить! А коли воевать – так с врагами!

– Эй! Не дури! – растеряно крикнул начштаб, но его перекрыл рев Балу:

– А ну, братцы! Верно все! Не хошь воевать – клади ружье и иди в каземат, своих никто не тронет! А кто желает – с нами идти, воевать с врагом! Даешь им войны, а не крепость!

Кажется, наша взяла – вид у коменданта такой, что – то ли сейчас все бросит, то ли стрельнет в кого – и тут ему и крышка. Так, ребята, кажись, поперло нам…

Внезапно насередь двора выбежал взлохмаченный здоровяк – батальон – лекарь Берг. В серой лекарской форме, заляпанной чем‑то темным. Скорее всего – кровью, конечно – врач он всегда в крови в таком деле. Вообще военврач – всегда уважаемая фигура, хотя и комичная порой. Вот его тут только не хватало. И ведь выбежал так, что если вдруг чего – наверняка схватит шальную.

– Стойте! Остановитесь! Прекратите! – отчаянно махая руками, закричал доктор – Немедленно прекратите! Прошу вас! Одумайтесь, послушайте меня! Прекратите эту междуусобицу! Как вы не понимаете! У нас полсотни раненных, многие тяжело! Вы обрекаете их на страдания и смерть! Вахмистр Бало, лейтенант Вэрр, унтер – офицер… простите, не припомню имени Вашего… Как старшие среди… эээ… скажем… неподчинившихся приказу о капитуляции… да. Прошу вас – господа, образумьтесь! Не допустите бессмысленного уже кровопролития! Остудите своих солдат, не дайте поднять оружия на своих! Любое кровопролитие уже лишено смысла!

– Но, присяга, мастер Берг! – как‑то горестно завопил лейтенант – Крепость нельзя сдавать врагу!

– Мастер Вэрр, голубчик! Ну о чем, о чем Вы говорите! Какая уж крепость, друг Вы мой дорогой! Оглянитесь! Все уже кончено, надо смотреть правде в глаза – да, мы проиграли… но ведь это не главное! Главное сейчас – спасти жизни наших раненных! И всех остальных солдат!

– Солдат должен умереть, выполняя долг, если придется… – это Балу попробовал влезть, но Берг перебил его:

– Бало! Дорогой Вы мой! Ну зачем же умножать страдания и смерти? Ради чего? Ради этой груды камней? Поймите, голубчик – там – Он махнул рукой в сторону цитадели – Там лежат Ваши товарищи, раненные. За что же Вы и их погубить хотите? Разве они не отдали уже долг, не исполнили присягу? Разве они и так недостаточно страдают? А ведь Вы и их погубите!

– Да ить, вашбродь, коли сдадимся, то их все одно в плену погубят! – крикнул унтер.

– Дорогой мой, ну откуда Вам то знать? Ну посудите сами, если мы им сейчас сдадимся, то они же, наши противники, расценят это как жест нашей доброй воли, это смягчит их в принятии решений, к тому же, наши командиры взяли уже с них слово, что те сохранят жизнь всем защитникам крепости!

– Да баронцы оне такие! Соврут – не дорого возьмут! Чего им верить! – крикнул кто‑то из наших.

– Ну что Вы! Как можно так не верить людям, тем более офицерам – они слово дали – укорил его лекарь – Господа! Господа! Я прошу вас! Прекратите это нелепое противостояние! Я…

– Доктор Берг! Доктор Берг! – это прибежала одна из трех санитарок – Скорее, там, у сержанта, опять кровь пошла, мы не можем…

Доктор растеряно оглянулся, и поплелся за тащившей его за рукав сестрой.

Повисла нехорошая тишина.

– Ну, что, вахмистр? Лейтенант? Вы, наконец, поняли, на что вы обрекли своих товарищей? Раненых, героев, не щадивших себя в бою с врагом? А? – примирительно крикнул начштаба.

– Да! Да! И тех, кого вы обрекли на страшную казнь! – завопил, размахивая стволом, из‑за ящиков комендант. Может, мне и показалось, вряд ли я услышал бы – но начштаба, по – моему, сплюнул и матернулся.

– Господин комендант! Позвольте я! – досадливо крикнул начштаба, и вдруг встал в рост из‑за щита и шагнул вперед, убирая револьвер в кобуру – Послушайте, господа. Буду говорить прямо. Вы совершили серьезное преступление. Вдвойне серьезное, так как вовлекли в это людей, недостаточно образованных, чтобы понять всю глубину своего проступка. Вы использовали их, воспользовались их доверчивость, их верой вам, их желанием честно служить. Вы обманули их… О, нет, не смейте меня перебивать, лейтенант Вэрр! Если вы хотели что‑то сказать мне – надо было посоветоваться ДО того, как совершили преступную глупость! Так вот. Обманом вы завлекли в это преступление честных, храбрых солдат. Пусть и не слишком сообразительных, и, возможно, не слишком дисциплинированных – иначе бы они вспомнили, к чему призывает их Устав. Да – да! Выпонять приказы! Вы, вахмистр, в армии далеко не первый год, и даже не первый десяток лет! Вы отлично! – Отлично знаете, Бало… Что приказы – бывают порой глупые, порой, казалось бы, нелепые. Зачастую, Бало, они неприятны и противны. Но! Они ОБЯЗАТЕЛЬНЫ к исполнению! Любые! Все! Всегда! Молчать! Вы – нарушили Устав! Нарушили Присягу! И хуже того… Гораздо хуже, Бало! Мааалчать, лейтенант! Вы ЗАСТАВИЛИ, да – да, заставили, Бало, злоупотребив своей властью, нарушить приказ своих подчиненных! Вверенных… ВВЕРЕННЫХ, Бало, вам людей!

Он уже подошел вплотную к ним, не обращая внимания на смотревший ему в живот револьвер Балу. Остановился, достал изящную фарфоровую трубочку, и в тяжелой тишине раскурил ее, осматривая нас, словно новобранцев на плацу. Затянулся, и, выдохнув, сказал примирительно – строго:

– Так. Я думаю, все понимают и осознают глубину своего проступка? Такое не может остаться безнаказанным, я думаю, это понятно. Но! С учетом… особых обстоятельств… так сказать, с учетом того, что большинство совершило преступление по недомыслию, имея благие намеренья… Я считаю, что господин комендант – Он пренебрежительно махнул рукой в сторону штабеля ящиков – Сочтет возможным не применять ко всем участникам никаких особых наказаний. Всего лишь заключить под стражу. Согласитесь, братцы – это справедливо. Итак, вахмистр… и вы, лейтенант. Прикажите всем сложить оружие. И разоружитесь сами.

– Я… – зарычал Балу, но начштаба, шагнув вперед, оборвал его, встав вплотную, упершись ремнем в пистолетный ствол, глядя в упор:

– Молчать. Хватит, Бало. Отдавай приказ сложить оружие. Не губи людей понапрасну. И подумай еще раз о раненых. Стоят ли их жизни, сколько твои амбиции? – И, чуть повернувшись, добавил – Лейтенант! И вы – тоже. И вы… унтер… Боевые офицеры, господа, а такой позор! Мятеж! Хватит, господа. Отдавайте приказ. Не прикрывайтесь больше своими людьми – умейте сами, лично отвечать за свои дела! Я, словом офицера, гарантирую – если они сложат сейчас оружия, никакой расправы мы им чинить не станем! Все, кто вовлечен обманом, избегут казни! Ну? Прикажите солдатам сложить оружие! Живо!

И тихо, хотя и слышно было всем, добавил:

– Их жизни сейчас в ваших руках…

Тишина стояла такая, что стало слышно, как пыхтит пароход на реке. Секунды тянулись, как капли масла на морозе. Стал как‑то совсем тоскливо. Неужели?..

Первым не выдержал лейтенант, всхлипнул, и опустился на землю, закрыв руками лицо.

Длинно и затейливо выматерился унтер.

А потом и Балу, обернувшись, грустно посмотрел на нас, и сказал с тоской:

– Все, ребята. Клади ружья.

Прошла целая вечность, потом где‑то позади справа звякнул о брусчатку металл.

Потом еще кто‑то, тяжко вздохнув, звякнул оружием.

И еще.

А я все стоял, и думал – а чего это вот я теперь такой дурак? Ну чего стоило, таки взять, и стрельнуть? А сейчас если? Выходит, еще хуже дурак стану… Ну вот чего боялся? Максимум бы – убили. А теперь?

Все больше и больше народу клали карабин на землю, поверх пояс с патронами и хмуро отступали вобрат, к стене. А я так и стоял, держа ружье в опущенных руках. Не хочу я чего‑то сдаваться. Ну уж его нафиг. Вот уж почти все и сложили ружья – остались только трое перед начштаба, я, один из минометчиков, да старик – сержант. Тот даж с плеча карабин так и не снял.

– А ну! – махнул нам рукой начштаба – Пошевелись!

Ишь, осмелел, смотрит соколом. Вон уже и подтягиваются офицеры, несколько солдат с сержантами.

А только все одно, если так захотеть – то вот ему в пузо шарахнуть я отлично успею. Это только кажется, что с винтовкой вблизи неудобно, а с коротенькой‑то и подавно запросто. Вот только какой смысл? И опять же – чего я решать чужое полезу? И обратно – будут стрелять в меня, а попадут – как попало. А это не мое все же дело? Или как?

– Давай, давай! – машет нам пистолетом, подходя, комендант – Клади быстро оружие, все, ну!

– Кто не сложил оружия – будет считаться мятежником, и по законам военного времени – будет расстрелян на месте! – добавил начштаба.

Окружили нас уже плотно полукольцом, вот теперь и не рыпнешься. Все, глуши мотор, ставь на передачу. Приехали.

Тоскливо стало опять. Очень. Чего‑то как‑то впервые в жизни я вот так, значит, в плен сдаюсь. И причем, выходит, сдаюсь в плен, чтобы сдаться в плен еще раз, оптом. У что потом? А если не положу винтовку? Все одно же не отпустят. Эх, ну какого хрена! Надо было стрелять сразу! И чорт бы с ним со всем. Ну вот чего я размазывал – мое – немое? Отвечать боялся? Перед кем? Да выходит, только перед собой и отвечал бы. И чего? Испугался на себя брать? Ну, а теперь вот – выбирай, или шлепнут прямо тут или в плен…

– А раз так – сплюнул Балу – То, пожалуй что, и стреляй. Я уж лучше от пули, с оружием в руках подохну, чем в плен.

Сказал так, и револьвер в кобуру запихнул, приосанился так весь, и кругом, щелкнул каблуками, жестом наших разогнал, строевым отбил до стеночки, снова кругом, щелк – и встал, руки за спину, ноги на ширину погон. И смотрит на начштаба насмешливо. Эвон оно как. Унтер, снова выматерился, да и так же все сделал. Рядом встал. Ну, ни дать ни взять, хоть допрос коммунистов с них рисуй. Лейтенантик, хоть и только что плакал, да оглянулся на них затравлено, и чуть ли не бегом к ним, посередке встал. Выпрямился, дрожит весь…. Идейые, значит. Погибаю, но не сдаюсь.

А мне вот как?

Минометчик этот, стоит хмурый, пальцы аж белые, как карабин держит, губу закусил.

– Таааак – протянул начштаба – Ну… ладно. Сами выбрали. Так, остальные – а ну бросай таки оружие! А то с ними рядом встанешь!

– А и встану, вашбродь – старик шагнул к троице, встал рядом, оправился, попытался даже стойку смирно изобразить.

Смотрю, и минометчик этот, медленно так, карабин за спину – и туда же. Эвон какие, герой блин. Ну и как обычно…

В общем, шагнул и я к ним.

Ну, да дурак. Только, в общем, по жизни‑то никогда особо умным в таком случае и не был. А тут еще как‑то… совестно, что ли. Ведь мог же, мог, дурило, все ….повернуть. Нет, не то что исправить, может еще бы и хуже было, но таки повернуть – мог. И может, там бы и сам решал. Может и не сам. А тут уже все, решать не дадут. А я такого не люблю. Принципиально. Вот потому и решил. Да и наплевать. Пошел и встал рядом.

– Ну… что ж. Раз так – то, по законам венного времени… – ишь ты, как, с выражением. И, похоже, таки не шутит. Грохнут сейчас нас.

– Эй, погоди! – Балу обернулся – Вы‑то чего приперлись? А ну пошли отсюда! Йохан, что, опять с головой плохо? А ты старый куда?

– Даю последний шанс! – эвон как, благодетель, распинается – Сложите оружие и останетесь живы!

– Ну! Пошли отсюда! – машет на нас лапищей Балу – Чего встали? А ну, дай сюда!

Схватился за карабин, чорт здоровый, так ведь и отнимет… не драться же с ним..

– Вашбродь, это ж Йохан, с моей батареи – он и до того был на башку контуженный! А теперь вона – и еще раз зацепило – вишь, и бинтом повязана! Да отдай ты ружье, бестолочь! – это он уже мне. И вырвал таки карабин, зараза.

– Вахмистр… ну вот, как не совестно было… Эх, вахмистр – издевается, гад такой, начштаба‑то – Ну, а вы, сержант?

– Я, вашбродь, уж точно тут. – старик, смотрю, полез в сумку, трубку достал, насыпал табаку, и кисет Балу протягивает – Я старый уже. Мне в плену не выжить. Да и то сказать – мне уважаемый мастер Берг на той неделе сказал – опухоль у меня под горлом. Все одно не больше года осталось. Чего мне терять.

– Хмм… А ты? – это он, значит, минометчику.

Но тот, сразу, по – матери его, значит. А, вот оно что оба – двое – братья они что ли, или еще какая родня, похожие. Тут унтер его вдруг дернул, минометчика, на ухо что‑то буркнул, ружье забрал, и ко мне толкнул. Балу, смотрю, трубочку раскурил, на меня глянул, тихонько так сказал:

– Иди, Йохан, иди… Будешь в моих краях – зайди к моим.

И рукой махнул.

Нас с минометчиком тут же прикладами в общую кучу отпихнули. А мы, оба с ним, как во сне, не шевелимся сами даже. Балу стоит курит, со стариком переговаривается, унтер флягу достал и протянул лейтенанту, а потом и им перешло – видать во фляге не вода. Выстроились офицеры, комендант что‑то про присягу и уставы понес, про неотвратимость наказания, и прочее. Потом повернулся к тем, кто у стены, и эдак, с превосходством – ну, мол, последнее слово ваше!

Унтер опять выругался затейливо, лейтенант – смотри‑ка, сопля – соплей, а вид какой‑то приобрел, выпрямился, сплюнул под ноги презрительно. Старик вообще стоит, как погулять вышел, трубочкой пыхтит. И Балу только и сказал:

– Огонь!

То ли от нервов то ли еще как – среагировали некоторые, грохнули выстрелы. Унтер завалился на колено, за живот схватившись, старика мотнуло. Потом еще выстрелы – залпа не вышло, вразнобой палить стали. И не по одному разу.

Затихло. Начштаба, кусает губу, идет значит к стене, на ходу револьвер заряжает, гильзы под ноги роняет и на ходу сапогом их – только летят со звоном… Подошел – тут стонет кто‑то – кажется, минометчик. Руку с револьвером начштаба вытянул – а лапка‑то дрожит… Второй рукой подхватил, и – бах, бах. Затих унтер.

…Нас по – быстрому обшмонали, отобрали личные вещи у кого были, все остатки амуниции и оружия, ремни сняли. Построили в две шеренги, повернули, и мы пошли, сопровождаемые конвоем из унтеров.

Проходя мимо, бросил взгляд, и картина, что увидел, как‑то впечаталась в голове. Насовсем, как кислотой по металлу вытравили.

Балу сидел у стены, вытянув ноги, остальные лежали вповалку. Их так и не трогал никто. А в откинутой руке у Балу так все еще и дымилась его трубочка. Рядом с ними сидела санитарка и плакала.

Вот тут‑то меня и накрыло.

Даже, кажется, чуть в сторону повело. И в целом – словно по голове ведром двинули. Аж в ушах не то свист, не то звон какой. И легкость такая в теле… или наоборот, онемелость. Как не мое все и вообще все ненастоящее, сон это все.

Не видал я такого раньше в жизни. Чтоб вот так. Никак не ожидал. Как обухом по голове оно мне, значит. Вроде всякого навидался в той жизни, и во всяком дерьме купался, а такого не видал.

Потом еще запомнилось – мимо главного корпуса шли – и стоят там двое, в ненашей форме, песочная такая, и покрой иной, по всему – офицеры, и смотрят с интересом. И один из них так насмешливо спрашивает идущих впереди офицеров – мол, что это у вас тут, господа, за действо такое? Я, надо сказать, ожидал – язык там другой, или хоть акцент – нет, ничуть. А комендант, сука такая, аж сияя, даже не ответил – нет, он, падла такая, натурально им ДОЛОЖИЛ – бунт, мол был… а мы его усмирили, зачинщиков перестреляли а этих – под замок!

– Бунт? – спрашивает их офицер – А по какому поводу? Воевать отказывались? Так вы же вроде как сдаться согласились?

_– Так точно – не, ну смотри, блядь какая, только что в струнку не тянется – А вот они не подчинились, воевать хотели!

Тут ихний‑то, на нас так, с удивлением даже посмотрел.

– Ну – ну, говорит – интересно у вас тут все, господа, устроено…

До того уж мне от этого погано стало, что и не сказать.

Даже и не помню, как дошел до гауптвахты, и вместе со всеми забился в небольшую камеру. Присел на пол – скамьи на ночь только приносят, и сидел, даже не слыша разговоров. Да и не разговоры вокруг были. Кто‑то что‑то буркнет, ему так же коротко ответят, и опять тихо. За окном кто‑то ходил и бегал, команды были слышны. Потом кто‑то прошел, двое, и со смехом так '…да, Арри, они сами своих солдат загнали в казематы и остались охранять, остальные сидят у себя под честное слово…'. Потом горн играл сбор. Стало душно, и я даже задремал. Потом проснулся, показалось – стреляют. Спросил соседа – тот плечами пожал – вроде да, а может и нет. Непонятно.