Текст книги " Агрессия. Хроники Третьей Мировой. Трилогия"

Автор книги: Алексей Колентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 67 страниц)

– Согласно рапорту командира отряда специальной разведки – майора Доронина, вы оставили свой участок обороны без приказа. Но рассмотрев все сопутствующие обстоятельства, я не склонен поддерживать его обвинения в ваш адрес…

Особист откинулся назад, наши взгляды встретились. Идя сюда, я настраивался на подвох, ждал обычного казённого беспредела. Но вот объективности… это был настоящий сюрприз. Тем временем майор снова заговорил, тщательно подбирая слова:

– Отряд Доронина понёс серьёзные потери и выполнил свою задачу лишь частично. Как ни странно, но его работу сделали вы и ваши трое бойцов. Скажете, опять повезло?

При этом лицо майора опять дрогнуло и лёгкая тень улыбки снова смягчила резкие черты его лица. Поняв, что от меня ждут пояснений, пришлось отвечать:

– Скажу, что везение в нашем деле, это как вторая рука: решающей роли не играет, но без неё не обойтись.

– Хорошая аналогия, сержант. Я знаком с вашим личным делом, кое-что удалось проверить уже по нашим источникам. Получается, что вы человек с опытом, который можно использовать более эффективно. Что скажете, если мы направим вас в распоряжение второго управления ГРУ?

«Двойка» ведает всеми подразделениями фронтовой глубинной разведки. Нежданный мой «благодетель» Доронин, как раз оттуда. Предложение выходило заманчивым, но с этим атаманом нам каши не сварить. Либо он меня подставит, или я до него доберусь. В обоих случаях ничего хорошего не жди. Глянув прямо на особиста, уточняю:

– В подчинение Доронина?

Видно было, что Подлесный раскручивает какую-то собственную комбинацию. И в принципе разгадывать тут нечего, следующий вопрос очевиден. Для диверсантов такого уровня как в «глубинке», наряду с творческим мышлением важно умение беспрекословно подчиняться приказу командира. Майор не подвёл, спросив то, что нужно:

– А если и так?

И вот, анкета подпорчена, не быть мне в элите, не отбелятся мои косточки. Так и останусь серой махрой:

– Вынужден отказаться, товарищ майор.

Но разочарования во внимательном, с лёгким прищуром взгляде собеседника я не увидел. С таким лицом хорошо играть в карты. Ровным голосом он спросил:

– Причина?

Майор оказался хорошим, толковым мужиком, поэтому отгораживаться какими-то казёнными фразами, я посчитал неоправданной грубостью и ответил как есть:

– Мы несовместимы как командир и подчинённый. Пострадает прежде всего дело. Играть на руку врагу, либо работать вполсилы я не согласен, товарищ майор.

Снова покивав каким-то своим мыслям, Подлеснов отстучал что-то на клавиатуре и снова внимательно глядя мне в глаза, сказал:

– Майор Доронин, скорее всего будет от командования отстранён. А о характере новой службы, вас известят завтра… Точнее уже сегодня, в ноль восемь тридцать. До этого времени, можете оставаться в казарме комендантской роты, я отдам распоряжение. И что касаемо желания… сейчас ни у кого нет роскоши выбора, сержант. Обстоятельства складываются так, что вы более всего полезны разведке фронта, нежели у нас. Хотя признаюсь, отдавать лучших по первому требованию тоже не есть хорошо.

Мой коммуникатор снова завибрировал, на узком экранчике появилось сообщение «обновление статуса военнослужащего». В прошлый раз, подобное случилось когда мне присвоили звание. Но сейчас обстоятельства не позволяли разглядеть чем именно начальство решило удивить на этот раз. Тем временем майор продолжил:

– Временно вы поступаете в непосредственное распоряжение разведотдела штаба бригады, то есть в моё. А в указанный срок, вам всё сообщат о новом месте службы.

Он быстро поднялся из-за стола и протянул мне крепкую, жилистую ладонь. Рукопожатие вышло хорошим: уверенным, без излишнего силового давления. Немного замешкавшись, я попросил:

– Товарищ майор, разрешите подождать в расположении госпиталя, там ещё стоит наша транспортная колонна. Попрощаюсь с приятелем, да и до штаба там ближе.

– Добро, не возражаю. Только помните, что о подробностях нашего разговора никто знать не должен. Для всех, вы задержаны для разбирательства по рапорту майора Доронина. Мы поняли друг друга, сержант?

– Так точно, всё ясно…

Мы ещё раз пожали друг другу руки. Вышло так, будто на короткий миг мы не были командиром и подчинённым. Снова стали людьми одного возраста, может быть даже в чём-то схожей судьбы. Об этом я думал, когда выходил из прокуренной комнатки и позже, стоя на пронизывающем осеннем ветру, становившегося уже по-зимнему холодным и колючим.

Пробираясь между палатками, порой залезая в кучи навороченной машинами грязи, я всё время обдумывал детали нашего с особистом разговора. С одной стороны, ничего особенного в том, чтобы уйти в рейд по глубоким тылам нет. Поскольку сплошной линии фронта нет, шансы сделать дело и уйти, при грамотном командовании и подборе людей вполне хорошие. По-любому в реале всё обернётся обычной импровизацией с дикими «пятнашками», это будет хорошей возможностью обновить личную статистику. И уже в который раз я стал задумываться, а что будет, если получится прожить достаточно долго и я попаду в Америку или ближе, к немцам? Смогу ли удержаться и не убивать всех подряд, ведь даже вид живого врага заставляет бросить всё и просто задавить его голыми руками. Вопрос крутился в голове и так и этак уже довольно продолжительное время и всё, к чему я пришёл, это осознание что им всем будет очень плохо. Щадить даже безоружных желания нет абсолютно. Напротив, хочется принести к ним, в сытую, не порченную войной Европу и Америку тот ад, который они сотворили тут. Может быть меня расстреляют свои же, по правде говоря, к собственной смерти я уже давно стал относиться совершенно равнодушно. Страшит беспомощность серьёзного ранения, увечите, влекущие за собой невозможность мстить амерам. Видимо поэтому я до сих пор не утратил осторожности и выжил…

Свет фар встречной машины заставил метнуться через дорогу, прыжок вышел неуклюжий и я упал на одно колено, ощутимо ударившись о подвернувшийся булыжник. Наколенный щиток принял удар, позволив избежать ушиба. Отряхнув ломкую снежную кашицу. Быстро стаявшую и стёкшую с перчаток, я понял, что незаметно перебрался на госпитальную половину базы. Немного поплутав меж длинных тёмных палаток, выбрался на дорогу и вскоре нашёл обе наши машины, которые теперь стояли в стороне от проезжей колеи, под просторным навесом рядом с двумя другими грузовиками, приписанными к госпиталю. Пройдя под навес, я увидел возле открытой дверцы броневика ссутулившуюся Женькину фигуру. Водила копался в моторе при свете синего химического фонаря, что-то приговаривая себе под нос. Я подошёл ближе и окликнул приятеля. Тот быстро вскинулся. Отёр руки о кусок ветоши и проговорил:

– Знаю всё, при штабе оставляют и дело шьют! А я говорил, что зря мы этого майора с собой берём. Ты их подвозишь, а они тебя потом тоже… но уже под статью!..

Трудно было сдержаться и не рассказать Женьке всё, что мне поведал майор Подлесный. С одной стороны, Селянинов очень близко подходит под определение «друг». А на войне трудно заводить друзей из-за того, что их очень часто убивают или калечат настолько, что человека поглощает тыловая госпитальная кутерьма, что равнозначно смерти. В любом случае тот, кто начинаешь узнавать и притираться, вдруг вычёркивается, перестаёт быть. Сейчас мы оба находимся как бы в чистилище, ибо из госпиталя человек либо возвращается в строй, либо его поглощает тыловая неустроенность. Поэтому я ограничился нейтральным пожатием плеч:

– Не гони на особиста, колесничий. Он составил нормальный рапорт, просто случившееся не его уровень. Доронинская кляуза пошла в штаб соединения, поэтому покантуюсь недельку при штабе, а потом снова вернусь в часть.

Женька будто бы и не слышал моих слов. Водила зло сплюнул куда-то в сторону и оставив мотор броневика в покое, нырнул в кабину почти по пояс и порывшись внутри, вынул какой-то небольшой свёрток, затем протянув его мне.

– Держи, я свои долги всегда возвращаю.

На раскрытой ладони, ефрейтор держал нож. Вернее, это был современный американский «Кей-Бар» с восемнадцатисантиметровым клинком, в тёмно-коричневых потёртых ножнах из толстой воловьей кожи. Штука не из дешёвых, серьёзный трофей. Я принял подарок и потянул клинок из ножен. Овальная термопластовая рукоять прильнула к коже ладони, пальцы удобно легли в упоры небольшой гарды. Нож бесшумно вышел и ни один лучик света не отразился на воронёной поверхности клинка. Выступ на пятке рукояти плоский, ладонь не соскользнёт даже при самом сильном ударе. Проверив о ноготь заточку режущих кромок, я спрятал подарок в ножны. Хороший, судя по весу не обычная подделка с эпоксидным напылением, настоящий и сработан из шведской стали. Кинжал был бы удобнее, однако там куда скорее всего придётся отправиться, этот клинок лучше, чем многое из того что я смогу найти. Порывшись в карманах, я нашёл завалявшуюся там медную пятидесятикопеечную монету и протянул её Женьке.

– Возьми медный грош, за булатный нож. Тебе – прибыль, мне – удача.

Немного помешкав и с некоторым удивлением выслушав старую присказку, он принял монетку и сунул её в карман бушлата.

– Это чего такое было?

– Нельзя просто подарить нож, принявший оружие в дар без оплаты будет маяться неудачей пока не избавится от подарка. Поэтому, нужно отдать медный грош, вроде как была купля-продажа. Где достал?

– Там уже нет. Бери, владей и помни, как вытащил меня из той горячей могилы.

– Спасибо, брат.

Мы ещё некоторое время стояли, дальнейший разговор вертелся вокруг обычных житейских проблем. Я отвечал автоматически, подарок, пристёгнутый слева у пояса, ощущался новой приятной тяжестью. Голову переполняла та особенная пустота, когда ни одна мысль не додумываясь до конца просто вязнет не принося пользы. В какой-то момент закруглив тему, я вышел из-под навеса и тут же столкнулся с кем-то в полумраке. Человек отскочил и стал заваливаться назад, оскользнувшись в жидкой грязи. Сработал рефлекс и я поймал ускользающий рукав бушлата, слегка потянув лёгкую, по ощущениям, ношу на себя. Женщина или подросток, даже дистрофик-новобранец весит больше…

– Ропша, это ты?!

В отрывистой фразе послышались знакомые нотки. Свет фонаря выбившийся из-под хлопающего на ветру полога ближайшей палатки позволил разглядеть прядь светлых волос, прилипших ко лбу. Блеснули серо-голубые, полные слёз глаза. Лера…

– Я…

Не знаю как это вышло, но в следующий миг наши губы уже встретились. От девушки пахло обычным медицинским духом: смесь антисептиков, хлорки и чего-то ещё. Прижимая Леру к груди, интуитивно находя глаза, лоб, щёки и губы в надвинувшейся снова темноте, я с запозданием опознал её родной, сладкий телесный запах. В какой-то момент оторвавшись от меня, девушка быстро и очень тихо заговорила, словно боясь что я исчезну, не успев услышать всех новостей:

– Шуфенков прислал список вновь поступивших… Там среди сопровождающих увидела твою фамилию. Ехала, торопилась, думала не успею и… И снова потеряю твой след! А ты… Ты искал меня?!..

Рассказывать про бесконечные запросы, которыми я достал и госпитальную канцелярию и потом всех штабных в роте, особенно не хотелось. Но просто так молчать тоже не было сил, поэтому, кое-как преодолев застрявший в горле ком стекловаты, удалось произнести:

– Искал как только мог… Но ты же видишь, чинов не приобрёл, а на запросы рядовых писарское войско реагирует не особо шустро. Думал, что всё …

Неожиданно поднявшийся ветер, бросил пригоршню мокрого снега прямо на нас. Мелкие капельки влаги засеребрились на коже, ресницах девушки. Я снял перчатку и как мог бережно отёр таявшие снежинки с её щёк. Лера вдруг поймала мою ладонь и прижавшись к ней губами, прерывисто всхлипнула. Потом, резко потянула куда-то в темноту, решительно пробормотав:

– Пойдём… Быстрее…

Некоторое время ушло на блуждание между палатками, но время для меня застопорилось, перестав существовать. Долгое время представляя нашу встречу, ни как не думал, что она будет вот такой. Как и в тот первый раз в пещере, я совершенно растерялся. Разум хотел передать все те мысли, что возникали всякий раз, когда война ненадолго разжимала свои объятия. В такие моменты я упорно пытался представить, а что случится после? Что будет, если по какому-то огромному недоразумению выживу я, да и Лера вдруг решит остаться со мной рядом на какое-то время? Попытки каждый раз оканчивались ничем. От природы обладая совершенно посредственным воображением, живо представить нашу совместную жизнь не получалось. И я просто сидел в палатке, или там, где застанет минутка отдыха, уставившись в пространство. Сон приходил короткими, обморочными провалами в темноту, а потом снова был очередной бой и война опять завладевала мной целиком.

Хлопнул полог, мы пришли в скудно обставленную палатку, где от всей мебели был старый рассохшийся стул, печка-буржуйка в центре комнаты, да узкая кровать застеленная тонким зелёным одеялом, упрятанная за белой больничной ширмой. Мы замерли на пороге, взгляд девушки растерянно пробежал по моему лицу, потом она оглянулась назад и в этот миг я просто её поцеловал в губы. Сначала неумело, потом вспомнилось всё, что стёрлось и казалось ушло навсегда. Но тело помнило, каждое прикосновение открывало забытые уголки памяти, заставляя кровь приливать к голове, от чего в ушах стоял непрерывный гул. Мы бестолково кружили по комнате, я бедром задел угол стола, от чего на пол градом полетели какие-то бумаги. Потом пришла очередь ширмы и вот мы уже вообще потерялись, время не просто утратило своё значение, оно ускорилось настолько, что я перестал его ощущать.

Очнулся я от лёгкого ощущения щекотки. Скосив глаза вниз, увидел как непокорный светлый локон колышется от моего дыхания возле самого кончика носа. Голова девушки прочно обосновалась у меня на груди, а её руки крепко держали меня за плечо и талию. Горячая нога прочно обхватила моё бедро и я боком ощущал, как подрагивает её живот при дыхании. Стараясь не тревожить Леру, я попытался чуть поднять голову, чтобы осмотреться, но девушка тут же встрепенулась и вскинула голову, не разжимая объятий:

– Ты не уснул?

– Это было бы свинством с моей стороны. Не видеть любимую женщину столько времени и вдруг уснуть в такой пикантный момент!..

Я потянулся вниз и найдя губами её макушку поцеловал, попутно вдохнув знакомый запах. Однако на этот раз примешивались всякие больничные запахи и ещё холодная сырость поздней осени, от сквозняков, гуляющих по палатке. Девушка вздрогнула, потом потянулась вверх всем телом. В полумраке блеснули её глаза обращённые на меня:

– Ой, я совсем не против. Когда ещё выдастся возможность поспать, как не сейчас!..

Опустив руку вниз, я провёл ладонью по плечу, спустился ниже. Лера задрожала, кожа её покрылась мурашками и следующие полчаса мы не разговаривали. Всё получалось нежнее, более чувственно чем в первый раз, хотя как и в начале я плохо помню что и как происходило. Наконец, оторвавшись друг от друга мы замерли, каждый слушал и считал вздохи другого. В чувство меня привёл холод. Оглядевшись, заметил бардак устроенный нами в палатке. Вещи опять перемешались, одеяло сбилось к изножью кровати. Сев, я подобрал тонкое солдатское одеяло вправленное в серый, застиранный пододеяльник и укрыл девушку. Но Лера застыла, лёжа на спине, её тёмные сейчас глаза следили за каждым моим движением не отрываясь. Когда я опустился рядом и поцеловал её в ключицу, девушка что-то пробормотала и поёрзав под одеялом снова прильнула ко мне всем телом.

– Слышала, ты останешься при штабе на несколько дней. А я через час уезжаю, нужно налаживать работу нового полевого госпиталя под Александровкой.

Страх холодной змеёй обвил мою грудь и стиснул её со всей силы. Учитывая как амеры любят бомбить наши госпиталя и расстреливать врачей с ранеными, Леру не ожидало ничего хорошего. Снова мучительно засосало под ложечкой, нестерпимо захотелось закурить. Сглотнув колючий комок ставший поперёк горла, я ровным голосом уточнил:

– Это на пятьдесят километров западнее, практически на «передке».

– Я почти единственный настоящий военный хирург с реальным довоенным опытом на три госпиталя. Остальные – из гражданских, отмобилизованных. Есть отличные специалисты, но…

Недоговорив, она снова развернулась ко мне лицом и снова был этот длинный, жадный поцелуй полный нежности и отчаянья. Оторвавшись, Лера горячо зашептала, уткнувшись мне в шею.

– Мне самой страшно… чёрт, мне каждую секунду страшно от того, что прилетит осколок, бомба или другая дрянь!.. Помнишь, есть легенда про Реку Мёртвых – Стикс? Она разделяет живых и мёртвых. Живые видят только тени на другом берегу и слышат лишь их невнятный шёпот. Не хочу быть только бесплотным духом, не хочу чтобы нас опять что-то разделяло!..

Кожей я почувствовал, как Лера плачет. Слёзы отчаянья, они самые горячие и горькие одновременно. Подняв её лицо за подбородок, поцеловал в заплаканные веки, щёки и заострившийся кончик носа.

– Помнишь тот самый первый раз, в пещере?

– Д-да… помню…

– Ты тогда взяла с меня слово, что я не умру до нашей следующей встречи. И вроде сработало: мы всё ещё живы и опять вместе. Раз уж так вышло, что я остаюсь как бы в тылу, а ты отправишься к чёрту в зубы… Короче, теперь моя очередь взять с тебя обещание не умирать.

Взяв её лицо в свои ладони, я наклонился так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Сейчас они были почти синими, в красных прожилках на белках. В уголках застыли капельки солёной влаги. Пристально всматриваясь в эти, кажущиеся бездонными глаза любимой женщины, я твёрдым голосом произнёс:

– Обещай мне это. Твёрдо обещай не умирать!

– Да… Обещаю…

Мы не отрывались друг от друга, пока в палатку не влетел какой-то мужик в грязном халате поверх полевой формы. Поняв, что Лера за ширмой не одна, он остановился и застуженным до сиплости голосом сообщил, что машина ждёт. Девушка нехотя отодвинулась и мы замерли. Вечность закончилась, время вновь побежало стремительно и неумолимо. Лера глазами показала мне на большой бак с водой. Рядом с которым стоял на полу гнутый алюминиевый таз. Мыться ледяной водой, совершенно не стесняясь наготы друг друга было словно продолжением того, что прервал запыхавшийся санитар. Торопливые прикосновения, мимолётные взгляды – всё это врезалось в память так сильно, что вряд ли когда-нибудь можно забыть. Потом, мы стали быстро одеваться, путаясь в вещах, снова ежесекундно стараясь коснуться друг друга рукой, плечом, ладонью. При этом больше не было сказано больше ни единого слова. Тягостное молчание преследовало нас до самого порога. Лера забралась в кабину грузовика, тащившего на прицепе длинный бронированный вагон, с узким рядом тёмных бойниц по обоим бортам. Я стоял у входа в опустевшую палатку до тех пор, пока машина не вырулила на основную трассу, ведущую прочь из лагеря и не скрылась в предрассветной темноте. Было без пятнадцати минут четыре утра. Машинально оправив чуть криво сидевшую разгрузку, я направился к навесу, где уже рычал мотор нашего броневика, предстояло в очередной раз попрощаться с тем, кто стал мне немного ближе на этой войне.

– Вот и на чёрта ты выжил, если тут, в самом что ни на есть тылу, можно к стенке прислониться?!

Женька снова сплюнул в сторону попавшую в рот табачную крошку и принялся остервенело крутить какую-то гайку в недрах движка. Потом занырнув в кабину, он заставил машину утробно заурчать, звук показался мне удивительно мягким. Минуту водила слушал, потом удовлетворённо покивал сам себе и грохнув капотом, стал отирать чёрные от масла руки. Заметив, что он всё ещё ждёт ответа, я сказал:

– Мне умирать нельзя, поэтому я не переживаю по поводу других вариантов.

– От оно как! Ты чё, типа заговорённый?

– Просто дал слово не умирать и всё…

Водила затрясся в приступе смеха, попутно прихлопывая своего «железного коня» по мощной бронированной скуле крыла. Он начал было выпрямляться, чтобы отмочить какую-нибудь очередную хохму, но в ту же секунду в салоне брякнул зуммер входящего радиовызова. Женька быстро стал собираться, я помог скатать брезент и собрать инструменты в походный ящик. Мы обнялись и уже запрыгивая в кабину, водила сказал:

– А может быть так оно и надо…. При любом раскладе хорошо, когда тебя кто-то ждёт, это не даёт повода лезть на рожон. Ну, будем живы, Старый. Прощай, не держи зла, ежели что.

Джип плавно сдал назад и пристроившись в корму к уже вырулившему на дорогу грузовику, резво пошёл вперёд. Его тоже поглотили сумерки и я остался один, что в данном случае было совсем не плохо…

Гул двигателей большого транспортного самолёта и едва уловимый свист воздуха за бортом набитой под завязку техникой и людьми машины, это всё, что я слышал последние шесть часов. Расположение штаба бригады я, и ещё несколько таких же отобранных из разных частей кандидатов, покинули через час после прощания с Лерой и Селяниновым. Подлеснов лично приехал на обшарпанном грузовичке, с длиной вереницей иероглифов на кузове. Вот в крытом кузове этой старенькой японской малолитражки мы и поехали, всё ещё надёжно скрытые синими сумерками. Помню, что воняло дизельным топливом, специфической смесью отработанного машинного масла и сырости. Часа три ехали по общей дороге, судя по звукам доносившимся снаружи, а потом вдруг свернули на асфальтированную, разбитую дорогу. Грузовик то ехал ровно, то проваливался в яму, то вдруг трясся словно в лихорадке. Снова послышался свист самолётных двигателей, стало ясно что мы прибыли на аэродром. Створки кузова распахнулись и по глазам резанул яркий утренний свет. Тут же, не давая нам опомниться, какой-то невысокий человечек в лётной куртке, плотных ватных штанах и подшитых валенках, скороговоркой провёл перекличку. И вот, я и пятеро угрюмых бойцов трясшихся рядом в грузовике, снова были втиснуты на узкую скамью идущую вдоль левого борта здоровенного самолёта. Перед глазами замер бок забранного масксетью прямоугольного контейнера, с противоположной стороны трюма слышались матерные переговоры целого хора голосов. Трудно было определить принадлежность части, но думаю, это была десантура, уж больно свободно они вели себя во время взлёта. Сам я терпеть не могу летать, ощущаю себя беспомощным перед лицом возможной катастрофы, а эти ржали, перекидываясь отдельными фразами. Товарищи мои помалкивали, определить кто из них откуда труда не представляло, хотя перед погрузкой в самолёт, нам приказали снять все знаки различия, а документы и тактблоки сдать сопровождающему офицеру. Им оказался молчаливый лётчик, по возрасту – сильно за пятьдесят. Он молча собрал наши железки и документы, всё сложил в небольшой чёрный контейнер, а потом ушёл в носовую часть самолёта. Больше «лётчик» не показывался и вскоре мы оказались в воздухе. Когда прошло минут десять полёта, сидевший рядом боец, лет двадцати на вид, кивнул в сторону борта и сказал едва слышно:

– На север курс взял!..

И словно бы отвечая на мой немой вопрос, засучив левый рукав бушлата показал часы с обычным компасом. Стрелка всё больше отклонялась в направлении «северо-запад». Значит, скоро нас ожидает настоящая зима. Признаться, промозглая курганская слякоть уже порядком достала, так что внутренне эта новость даже ободрила. Хотя мне в принципе всё равно было где воевать.

– … Все на выход!..

Не знаю как это получилось, но после того как самолёт некоторое время висел в воздухе, я отключился. Возможно, сказалось внутреннее напряжение последних дней, тем более что отдыха по возвращении с боевых не получилось. Сгоняя навалившееся оцепенение, я вскочил и вместе с остальными выбрался наружу. Тут было всё так же темно, как и в лагере. Взлётную полосу освещала скупая цепочка огней, но воздух ощутимо холоднее. Под ногами хрустнул свежее выпавший снег, в небе плыли низкие тучи, скрывая звёзды и луну. Обернувшись к парню, который в прошлый раз верно указал направление полёта, я спросил:

– Который теперь час?

– Там откуда мы прилетели – без восьми минут полдень, а вот здесь, не знаю.

Говоря это, парень даже не взглянул на часы, значит, уже успел поинтересоваться временем раньше. Тут я почувствовал себя неуютно: люди всю дорогу общались, а я проспал. Но всё же сработала привычка, своих спутников воспринял как обычно, без всяких эмоций. Может быть аэродром это последний раз, как мы видимся.

– На погрузку, бегом – марш!..

Офицер, перед отлётом забравший наши тактблоки и документы уже стоял возле возникшего из темноты БТР, со включёнными фарами. Мы быстро загрузились в пропахший смесью топлива и пороховой гари десантный отсек, и машина тут же рывком тронулась с места.

– По прибытии в точку сбора, всем запрещается переговариваться, называть имена, звания, номера частей. Следовать указаниям инструктора, вопросов не задавать. Ясно?!..

Мы нестройным хором ответили, что мол, всё ясно и бронемашина пошла ещё быстрее, набирая скорость. По моим ощущениям, ехать пришлось часа полтора, по ровной дороге без ям и ухабов. Давя попытки организма снова провалиться в сон, мысленно разбирал свой АКМ, потом пистолет. Смешивал все детали и на время собирал оба «ствола». Это помогло забороть приступ сонливости и высадиться по приезде на место уже не на заплетающихся ногах. Тусклое освещение и быстрота с которой нас погнали в длинный плоский барак, оказавшийся вещевым складом, не позволила оглядеться как следует. Но вроде это была турбаза, или вроде того: длинные бараки, ряд домиков с затемнёнными окнами метрах в пятидесяти за дорогой, разделяющей «турбазу» на две неравные части. Всё же бараков и хозпостроек оказалось вдвое больше. Неразговорчивый молодой солдат в полевой форме без знаков различия выдал каждому из нас новую верхнюю одежду, повседневку, нижнее бельё и по паре непривычного вида берцев, более всего напоминавших дорогие зимние кроссовки. Верхняя одежда тоже удивила: куртка имела бело-коричнево-серый пиксельный рисунок, две приличной толщины поддёвки на молниях, но даже с ними оказалась удивительно лёгкой. Такие же стёганные штаны, носки из непривычной мягкой ткани. Но переодеться не дали, погнав сразу в следующий барак. По влажной духоте и запахам дешёвого мыла, я понял, что привели в баню. Вода в общей душевой оказалась удивительно горячей, что я с непривычки даже разомлел. Вымытых, переодевшихся в необмятую форму, нас всё так же бегом перевели в медсанчасть. И всё это время, кроме нас вокруг не было ни одной живой души. Опять двое неразговорчивых, молодых парней в белых халатах поверх формы, заставили раздеться до трусов, прошёл быстрый медосмотр и каждому вкатили в плечо и задницу по жёсткому, болючему уколу.

Здесь, как и в бане, особой толчеи не было. Видимо группы заводили отдельно, чтобы никто не увидел лишнего. Меня такой подход к делу устраивал как нельзя лучше, теперь будет больше времени на то, чтобы собраться с мыслями и ещё раз вернуться к встрече с Лерой. Тогда мы почти ничего не успели сказать друг другу, слов оказалось катастрофически мало, учитывая, что я вообще не очень умею долго говорить о чём-либо.

– …Пять минут на сборы! Построиться у входа в санчасть!..

Инструктор, казалось, всё время был где-то рядом, выпасая всякое моё желание задуматься. Снова бег по примороженной бетонной дорожке, едва-едва расчищенной от снега. Рассеянного света жёлтых фонарей, висящих на редких столбах между зданиями, едва хватало на то, чтобы различать дорогу. Сопровождающий сменился, теперь это был высокий, жилистый мужик лет пятидесяти, с мёртвыми чёрными глазами и хриплым командирским баритоном. Как только мы построились возле крыльца санчасти, он без особых разговоров дал команду «Бегом марш!» и возглавил колонну. Нас, шестерых, разместили двух небольших домиках, как раз из тех, что стояли поодаль длинных бараков. Инструктор предупредил, что до отбоя у нас есть всего двадцать минут, после чего дал приказ разойтись. Домики немного напоминали те, что я однажды видел на горной турбазе, может быть до войны, это она и была. В помещении было тепло, я заметил трубы батарей центрального отопления, хотя дымом от котельной над базой и не пахло. Со мной поселили того парня с полезными часами и флегматичного мужика, одного со мной возраста. Парень с часами назвался Пашей, а мой ровесник представился Вадимом. Разобрав оставшиеся невеликие пожитки, мы по очереди сходили в тесный совмещённый санузел. Едва я успел почистить зубы, как откуда-то с потолка проревела сирена и тут же погас свет. Это вышло очень неожиданно, но я смог быстро приспособиться к полумраку и добравшись до узкой койки, упал на плоскую маленькую подушку и укрывшись тонким одеялом, провалился в сон.

Пробуждение было резким, я успел схватить за руку того, кто стоял у кровати. Но потом понял, где я и что это Дима, в одном исподнем, пытался меня разбудить. Отпустив его руку и сев, я спросил:

– Чего, подъём?

– Нет… Тут этот Паша… Трясёт его как эпилептика, гляди!..

Мы вместе подошли к кровати Паши. Тот выламывался дугой, с уголков рта его брызгала желтоватая пена. Я было хотел попросить что-нибудь, чтобы разжать ему зубы, как входная дверь распахнулась и в комнату ввалился один из давешних докторов, а следом ещё двое солдат со складными носилками. Доктор отстранил нас обоих, а солдаты сноровисто сунули Паше в рот резиновый загубник и привязали к носилкам специальными ремнями. На мой вопрос что с парнем, доктор только вскользь глянул куда-то мимо и пожал плечами. Они все вышли, а заявившийся следом инструктор приказал нам обоим снова ложиться спать. Сон пришёл не сразу, но случившемуся я не придал особого значения. Причин для этих корчей может быть масса, врачи скорее всего разберутся. Ревун подъёма прозвучал ровно в тот самый миг, как я заснул. Проклиная всё на свете, мы с Вадимом выбежали из помещения, одевшись почти мгновенно. Новая форма лишь слегка замедлила процесс, однако из норматива мы не выбились. Снаружи опять царила ночь, а среди наших соседей по бараку в строю было тоже лишь два человека. Человек, которого мы увидели перед собой, был плотным, среднего роста, одет так же как и мы: светло-серая вязанная шапка, форменный бушлат без знаков различия, штаны и кроссовки. Единственным отличием было то, что пояса он не носил, да левый пластиковый наколенный щиток, был спущен вниз, прикрывая ступню сбоку. Круглое лицо гладко выбрито, из-под красиво очерченных седых бровей на нас смотрели пристально чёрные, внимательные глаза. Он без предисловий начал говорить, как только строй замер:

– Товарищи разведчики, поздравляю вас с прибытием в Северный, базу сил специальных операций второго главного управления ГРУ. Здесь у вас нет имён, нет званий. Тут у каждого будет только боевой псевдоним. Вас отобрали как имеющих боевой опыт, надеюсь, вы справитесь. Ко мне обращаться – «товарищ старший инструктор», к инструкторам по специальным дисциплинам – «товарищ инструктор». Теперь, разминка перед завтраком. За мной, бегом-марш!..