Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Алексей Хлуденёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Князь испытал досаду, в мгновенье переросшую в возмущение, готовое обрушиться гневом. Епифан обнаглел. Ведь послать к Тохтамышу в такое неспокойное время сына – считай, добровольно отдать его в заложники. Ибо кто поручится за то, что Тохтамыш не воспользуется случаем и не удержит княжича при себе? Только имея при себе в заложниках княжича, хан избавит себя от сомнений в благонадежности рязанского князя. В то же время другой частью сознания, более рассудочной, холодной, князь понимал: Епифан прав. Иначе он не стал бы навлекать на себя недовольство князя. Да и сам он, Олег, положа руку на сердце, разве так уж ни разу и не помыслил о том же, что советовал боярин? Конечно же, проворачивая в уме разные способы спасения своей земли, имел в виду и этот, но как самый крайний и запасной...

Справясь с приступом возмущения, Олег Иванович уже спокойно обсмотрел лица бояр: каждый из них, это было очевидно, мысленно был согласен с Епифаном, хотя вряд ли кто посоветовал бы вслух такое.

– Не рискованно ли ныне посылать княжича в Орду? – спросил князь.

Как всегда в тех случаях, когда князь высказывал сомнение, дружно раздались голоса бояр в поддержку сомневающегося:

– Рискованно посылать княжича...

– По сути, кинуть его в пасть Тохтамышу...

Словом, Епифана щелкнули по носу. Тот, однако, не смутился. Сказал твердо:

– Превратности могут быть. Но если честно – иного выхода я не вижу.

И хотя в эту минуту Олег Иванович был почти уверен, что ни которого из сыновей не пошлет к Тохтамышу, он вновь испытал невольное уважение к Епифану, которому, для высказывания своих соображений, потребовалось определенное мужество. Теперь взор князя обратился на сыновей. Как они восприняли слова Епифана? Не смущены ли? Не напуганы?

Оба сына, и Федор, и Родослав, смотрели на отца спокойно. Нет, они не смущены. Не напуганы. Более того, судя по выражению их лиц, нетрудно было догадаться, что они не прочь хоть сейчас отправиться к хану выполнять ответственное поручение отца. Внезапно князь испытал тёплое отцовское чувство. "Хорошие у меня сыны, – подумал он. – Небоязливы, послушны. Ревностно ждут часа стать достойными князьями". Особенно, как он заметил, горел желанием получить ответственное задание Родя. Глаза его блестели, щеки играли румянцем, крутой подбородок выдвинулся вперед...

Князь отпустил бояр. Когда откланялся самый ближний из них, Иван Мирославич, и в палате с князем остались лишь одни сыновья, – оба они, словно сговорясь, стали перед отцом на колени. Они просили у него разрешения поехать с рязанским посольством к царю Тохтамышу.

Князь понимал мальчиков. И он, будь на их месте, просился бы в Орду. Потому что в жизни княжича поездка в Орду – событие огромной важности. Событие, которое обогащает жизненный опыт, приучает к лишениям, испытаниям разного рода, воспитывает в суровости. Сам Олег на всю жизнь запомнил, когда, после кончины отца, отроком он поехал в Сарай к тогдашнему хану Джанибеку за ярлыком на великое княжение Рязанское. Вернулся из Орды, где пребывал полгода, с таким ощущением, будто прожил там много лет. В Орде все ему было в диковинку и многое впечатляло.

Те же подношения даров вельможам, без чего не проворачивалось ни одно дело, требовали немало выдумки и проворства, вынуждали изучать нравы ханского двора, познавать характеры и причуды тех, кому предназначались дары, обязывали уметь предвидеть последствия подношений. Ибо даже и не всякий дар шел на пользу, а мог навредить, если он вызывал зависть у других вельмож... Особенно впечатляла встреча с ханом, долго откладываемая, выматывавшая все силы, обострявшая все чувства...

Да, путешествие в ставку хана было бы полезно сыновьям, оно закалило бы их характеры. Но не в теперешнее время, когда хан идет войной на Русь и он предельно недоверчив и подозрителен. И жесток: ему даже пришло в голову дать приказ перебить купцов, захваченных ордынцами на речных судах на Волге.

– Дети мои, – сказал Олег Иванович. – Я не хочу рисковать. Знайте, что русскому княжичу во время войны очень опасно быть в стане хана. Мне было бы неспокойно на душе, если бы я позволил вам поездку в ставку хана.

Отказав сыновьям в их просьбе, князь почувствовал, что поступил правильно. Ему не придется беспокоиться за судьбу мальчиков, не придется упрекать себя за легкомысленный шаг.

На другой день, сразу же после моления в крестовой палате, перед отцом возник Родослав. Стоял перед ним столбиком, весь ожидание и надежда. Просил послать его к хану. Смотрел умоляюще. В первую минуту князь рассердился. Его покоробила настырность младшего. Он резко сказал, что не меняет своих решений. В глазах мальчика заметался огонь отчаяния. Было видно, что он жаждет путешествия. Мечтает о нем. И опасности его не пугают. Напротив, подстегивают те надежды, которые он связывает с поездкой.

В отличие от Феди, который унаследовал от отца рассудительность и достоинство, часто граничащие с осторожностью, Родослав перенял от родителя другую часть его характера, души и склада ума: быструю реакцию, гибкий ум, отвагу, горячность, беспокойство. Родя, если дрался на воинских играх, то дрался отчаянно, не опасаясь получить ушиб или рану. А если, случалось, получал ушиб, то боль переносил терпеливо и снова лез в драку настырно, не в пример старшему брату, куда более оглядчивому, все время помнившему наставления матери: "Береги себя, сынок, знай – ты наследник великого княжения".

Видя в обоих сыновьях самого себя, разного, меняющегося с годами, то горячего, взрывчатого, способного на безумную отвагу, то спокойно-величавого и осторожного, князь питал к ним глубокое отцовское чувство. Глубокое, но не слепое – был к ним требователен и справедливо строг. Внимательно следил, чтобы они во всей полноте осваивали способы управления государством и войском. При этом уже сейчас провидел в одном из княжичей, старшем, наклонности к государственной и хозяйственной деятельности, в другом, младшем, – к воинской. Разумное сочетание спсобностей одного сына и таланта другого обещало Рязанской земле надежное будущее.

В душе Олега Ивановича что-то тронулось – он проникся чаянием младшего, который был весь – порыв. Сочувствуя ему, князь добавил, что ещё подумает. Конечно, он это напрасно сделал, и он понял это очень скоро. Уже через два часа княжич снова стоял перед отцом столбиком, с мольбой в глазах, все с той же просьбой.

Отец пытался охладить пыл Родослава предупреждениями о всевозможных каверзах, которым он может подвергнуться в стане Тохтамыша, но мальчик был не из пугливых. Олег Иванович уступил.

– Поедешь с посольством к царю Тохтамышу, – и погладил его по голове.

Глава пятая

С заглядом наперед

Князь не находил себе места, отправив во главе с Иваном Мирославичем и Родославом посольство к Тохтамышу. Сумеют ли его послы уговорить царя не входить в его землю? И если сумеют – какой ценой? Очень тревожился за Родослава. И ещё ему было не по себе от ожиданий возможных гонцов из Москвы. Князь Дмитрий будет требовать от него воинской помоги. Отказывая в помощи, Олегу Ивановичу придется изворачиваться. Не лучше ли ему немедленно уехать в Брянск, к сестре? Там он почувствует себя недосягаемым и свободным от необходимости решать, как ему увильнуть от союзнических обязательств Москве. Заодно займется и сватовскими делами.

Правда, предстоял нелегкий разговор с княгиней.С большой неохотой Фрося согласилась с его решением послать Родю к хану. Была подавлена. Пыталась отговорить князя отказаться от такого решения. Он нашел нужные слова, убедительные доводы. Сумеет ли он отыскать нужные слова и теперь? Фрося была бы не прочь породниться со смоленским княжим двором, но её настораживала молва о смоленском княжиче как о грубом человеке и потаскуне. А то, что о Юрии шла ещё и другая молва: как о мужественном и доблестном воине, она не брала в расчет. А это-то, по понятиям Олега, было поважнее всего прочего.

Кое-какие попытки князя убедить княгиню в том, что лучшей партии для их дочери и быть не может, ибо смоленские князья издревле славятся и богатством, и воинской отвагой, не имели успеха. Впрочем, он не торопил событий. Не настаивал на своем – для этого ещё не наступил решающий час. Теперь настал.

Взаимоотношения Олега и Фроси строились таким образом, что он не влезал в её домашние женские дела, она – в его государственные мужские. Но были ещё и общие семейные, которые обсуждались и решались совместно, при ведущей роли главы семейства, роли почти непререкаемой, часто по-женски чутко подправляемые княгиней. Такой расклад семейных ролей отвечал православной морали и устраивал обоих. В нем уютно и радостно было жить и развиваться их взаимному чувству, претерпевавшему, случалось иногда, и внезапные угасания. Эти угасания относились к ранней поре их супружества, когда он был молод, переполнен чувственностью. Они странно совпадали с теми внезапными в душе его ослеплениями, когда, по природе страстный, он попускал себя – позволял поддаться чарам какой-нибудь красавицы. Как правило, он вовремя спохватывался, непрошеное чувство перебарывал раскаянием и молитвами, и когда оно уходило, чувствовал себя победителем и испытывал благодарную радость. С высоты нового душевного опыта глубже и чище любил свою жену, с жаром принимая её ответную любовь.

Но жизнь сложна, супружескому счастью грозят испытания, накатываемые с самых неожиданных сторон. Вот и теперь – сумеет ли он без нажима, без напрасной траты душевных сил убедить Фросю немедля отъехать в Брянск? Если она как-то ещё смирилась с его решением послать Родослава к хану, ибо почувствовала: без этого нельзя – на кон ставилась судьба княжения Олега, то не станет ли она изо всех сил противиться его новому решению?

Князь застал её в саду. В этот ясный августовский день сад являл собой островок рая. Развесистые яблони величаво покоились большими плодами. Жужжали пчелы. Под руководством княгини сенные и дворовые девки собирали урожай. Яблоки снимали крупной сеткой в хворостяных кольцах, которые привязывались к длинным шестам, и укладывали в кошелки. Княжна Настенька, в простом льняном летнике, помогала им. Раскрасневшаяся, увлеченная занятием, в первую минуту она не заметила появления отца. А когда увидела обрадовалась. Глаза её засияли. Олег Иванович приветливо спросил дочь, не соскучилась ли она по своей любимой тете, княгине Брянской, и услышав в ответ её звонкие слова, что, мол, соскучилась, по-отцовски ласково заключил: "Стало быть, доченька, скоро свидимся с нею..." Дочь, догадываясь, что одна из побудительных причин поездки к тете в Брянск связана со сватовскими делами, запунцовела от радостно-тревожной вести. Шутка ли, на её доселе благополучную девичью жизнь в лоне родительского гнезда, благополучную, легкую и беспечную, но уже в чем-то и не удовлетворяющую её, стремительно накатывается огромное событие... Родителю были понятны трепет дочери, её страх перед тем новым, что круто поменяет её жизнь, если сватовство состоится, её смущенная радость: какая дева не хочет замуж и какая дева не трепещет перед замужеством? И Олег Иванович, кивком головы дав знак дочери, что, мол, все обойдется как надо, взял княгиню под руку и отвел её в глубь сада.

Сказал, что пора отъехать в Брянск. Что откладывать нельзя. Отбытие он наметил на завтра, на самое раннее время.

Фрося удивленно смотрела на мужа. В глазах таился упрек. Она будет упорствовать. Она будет возражать. Значит, она ещё не научилась понимать его с первого взгляда, с первого слова. Внезапно он ощутил наплыв раздражения. Тихо сказал:

– Не перечь мне.

По его напряженному лицу Фрося поняла – князь закипает. Он не уступит. Любая попытка разубедить его вызовет в нем гнев. А вспышка гнева это потеря достоинства. Нет, Фрося не позволит себе такой слабости – стать причиной раздражения мужа. Она сказала:

– Я и не перечу. Я только прошу тебя, господин, не спешить просватывать дочь за смоленского княжича. О нем идут нелестные слухи.

Ощутив непротивление, оценив такт жены, Олег Иванович тут же смягчился:

– Эх, Фросюшка! Какое нам дело до слухов? Смоленские мужи издавна славятся мужеством и храбростью, они воинственны – и это куда важнее всего прочего!

Фрося была рада, что ей удалось помочь мужу справиться с собой. Она, конечно, одобряет его план. Надо уехать подальше от разворачивающихся страшных событий. Дочь? Там, в Брянске, будет видно, затеваться ли со сватовством. Может быть, как это нередко случается в жизни, обстоятельства сложатся так, что сам князь откажется от мысли просватывать дочь в Смоленск.

Княгиня хлопнула в ладоши и тотчас велела девкам прекращать работу в саду. Их ждали теперь другие дела – сборы к отъезду. А князь, почувствовав в душе мир, с довольным видом пошел отдавать распоряжения другим лицам.

Глава шестая

На бродах

Поджарый и жилистый Тохтамыш с несколькими сыновьями, военачальниками, нукерами, двумя суздальско-нижегородскими князьями, Василием и Семеном, рязанским княжичем Родославом и боярином Иваном Мирославичем стояли на конях на берегу Оки. День был ясный, августовский воздух прозрачен. Слева виднелась маковка лопасненской церкви. Позади хана и его свиты слышались ржание коней, голоса располагавшихся лагерем татар. Река блескуче поплескивала в лучах низкого солнца. Спуск к реке был пологим. Иван Мирославич протянул руку:

– Тут, всемилостивый царь, да умножит Аллах твое могущество, – броды. Глубина реки в этом месте воробью по колено.

Иван Мирославич был в очень хорошем расположении духа. Ему удалось-таки уговорить хана не вторгаться в пределы Рязанской земли. Для этого ему пришлось не только вручить богатые подарки, но и воспользоваться дружбой и знакомством с некоторыми лицами из окружения Тохтамыша.

Хан посмотрел из-под узкой длинной ладони вдаль за реку.

– Москва где? Серпухов где?

Иван Мирославич охотно объяснил, что Москва – на север (указал рукой), а Серпухов – левее, к западу.

– Вели твоему коназичу переехать на тот берег – посмотрим, по колено ли воробью, – приказал Тохтамыш.

– Крестничек, милый, – обратился Иван Мирославич к Родославу, которому приходился крестным отцом, – царь велит тебе переехать реку.

Родослав кивнул и тотчас стал спускаться на коне по берегу. На середине спуска его догнал на белом арабском скакуне царевич Керим, один из двенадцати сыновей хана, с кем Родослав, пока сопровождал Тохтамыша, состязался то в скачках на коне, то в меткости стрельбы из лука.

– Я с тобой, – сказал Керим по-русски (освоил несколько русских слов, пока общался с Родославом). Глаза у него были черные, блестящие.

– Хорошо, – ответил Родослав по-татарски (он тоже выучил несколько десятков слов). – Тут мелко, не бойся.

– А не мелко – отец разгневается.

– Мелко, я знаю. Я тут был с боярами. Не бойся. Круто изогнув шею, конь Родослава смело шагнул в реку – привык к ежедневным переправам через Оку под Переяславлем. Отстававший на полкорпуса лошади Керим возразил:

– Мне-то чего бояться?

– Ты, догадываюсь, не за себя – за меня беспокоишься.

Оба рассмеялись.

К Тохтамышу приблизился на поджаром узкогрудом аргамаке крепко сбитый суздальский князь Василий Кирдяпа, тот самый, который вместе с братом Семеном присоединился со своим отрядом к войску Тохтамыша загодя, чтобы убедить царя в преданности ему и враждебности к Москве. Тонкие губы его были поджаты. Иван Мирославич, уже несколько отдалившийся от Тохтамыша, навострился. Он знал, что Кирдяпа настраивает хана против Олега Рязанского.

– Всеславный царь! – голос Кирдяпы был тих и вкрадчив. – Каждой собаке известно – тут мель...

– То что надо, – добродушно ответил Тохтамыш, поглядывая на Керима и Родослава – те были уже на середине реки, и вода доходила лишь до брюха их коней.

– И мы бы с братом Семеном показали этот брод... Князь Ольг Рязанский – нет, чтобы дать тебе в помогу отряд воинов! – ничего не придумал, как прислать проводников... Невелика услуга! Прикидывается твоим другом, а на самом деле...

– Что – на самом деле? – Тохтамыш сквозь полуопущенные ресницы выцедил на Кирдяпу презрительный взгляд: не нравилась ему навязчивая услужливость суздальского князя.

– Будь он твоим другом – не то что отряд дал бы тебе в помогу, но и сам бы поспешил к тебе навстречу... Он же улизнул в Брянск.

Слова презираемого Тохтамышем Василия Кирдяпы уже входили, словно яд, в душу его. В самом деле, поведение рязанского князя не очень-то согласовывалось с его словами. Он уверил Тохтамыша через своих посольников в своей преданности, а сам по приближении Тохтамыша к границе его земли поспешил отбыть в Брянск. Кирдяпа меж тем, подбавляя дозу яда, старался изо всех сил:

– Князь Ольг – друг и заединщик Дмитрея Московского. Они заключили меж собой договор: коль будет размирье с татарами, то быть им в союзе против татар...

"Наделает нам зла Кирдяпа!" – встревожился Иван Мирославич, вновь продираясь к хану сквозь плотное кольцо его свиты. Нукеры, разворачивая своих коней, загораживали дорогу, но Иван Мирославич то словом, то ловким маневром коня проторил дорожку к Тохтамышу.

– Всемилостивый царь! – обратился он к Тохтамышу, – не все то, о чем сказал тебе князь Василий, – правда. В его словах больше кривды, чем правды!

– В чем его кривда?

– В том кривда, что князь Ольг Иванович, вступив в союз с Москвой, на самом деле не стал её заединщиком и отказал князю Дмитрею Московскому в помоге против тебя...

– Почему же тогда он сам не выехал навстречу мне?

– Лишь потому, что остерегается мести Москвы.

Тохтамыш перевел взыскующий взгляд на Кирдяпу. Тот, указав пальцем на Ивана Мирославича:

– Он говорит, что его господин опасается мести Москвы. А вот мой отец не побоялся мести и прислал меня и моего брата Семена на помогу тебе, царь. Вот почему я утверждаю, повелитель, что рязанский князь, в отличие от моего отца, великого князя Суздальского и Нижегородского, лукавит...

Теперь Тохтамыш взыскующе посмотрел на рязанского посольника. Что ответит на обвинения Кирдяпы этот бывший татарский мурза, а теперь первый из вельмож рязанского князя? Как он оправдает действия своего господина? И Иван Мирославич нашел нужные слова.

– Его отцу, князю Суздальскому и Нижегородскому, – сказал Иван Мирославич, – навряд ли грозит месть князя Московского. Ибо они – тесть и зять, родственники, а свой своему – друг поневоле...

Кирдяпа вспылил, ухватился за рукоять сабли, но рязанский посол был спокоен: знал, что хан не допустит драки. И верно: грозным движением черных, вразлет, бровей Тохтамыш предупредительно осадил не к месту вспылившего Кирдяпу. Будто и не думая выхватывать из ножен саблю, Кирдяпа отцепился от рукояти и провел рукой по поясу, как бы оправляя его.

Переехав Оку на тот берег и обратно, Родослав и Керим приблизились к хану.

– Твердое ли тут дно? – осведомился Тохтамыш.

– Да, отец, – ответил Керим. – Дно не топкое, песчаное, ровное. Мой конь ни разу не споткнулся, не оступился.

– В наших реках камней нет, – добавил Родослав.

По привычке Родослав посмотрел на Ивана Мирославича, молчаливо с ним советуясь: то ли он говорит или не то... Иван Мирославич одобрительно кивнул. Он радовался поведению княжича, за которого нес двойную ответственность – и как старший посол, и как его отец крестный...

Хан о чем-то задумался и вдруг спросил, обращаясь к Кериму:

– Я вижу, сын мой, рязанский коназич – твой новый приятель? Ты подружился с ним?

– Да, отец. Мы с Родославом подружились.

Хан опять задумался, и эти несколько секунд его раздумий вновь встревожили Ивана Мирославича. Ему казалось, что хан не случайно заговорил о Родославе, и мысли теперь его о нем, Роде. А какие могли быть помыслы хана в отношении рязанцев? Самые коварные.

К счастью, Тохтамыш повернулся к своим военачальникам и заговорил с ними о предстоящей завтрашней переправе через Оку.

На другой день, чуть свет, ордынское войско переправлялось через Оку. Тохтамыш с несколькими десятками нукеров стоял на пригорке – следил за переправой. Когда передовые отряды на рысях пошли вверх по реке – на Серпухов, хан обернулся, отыскал взглядом Ивана Мирославича и подозвал его к себе.

– Ты, Салахмир, – назвал его прежним татарским именем, – возвращайся со своим посольством в Рязань.

Иван Мирославич поспешно приложил руку ко лбу и к груди и поклонился, мысленно благодаря Бога за то, что, кажется, все обошлось благополучно. Но тут Тохтамыш остро взглянул на Родослава.

– А коназича оставь... (Иван Мирославич остолбенел: вот оно – ханское вероломство!). Да, оставь коназича при мне. Твой коназ Олег, как верно говорит суздальский Василий, – лукавый, хитрый коназ. Он хочет перехитрить меня, но у него не получится. Чтобы он не сотворил мне каких-нибудь козней, чтобы не надумал встать под рукуДмитрею Московскому, оставлю его сына при себе. Так-то!

Иван Мирославич взмолился:

– Государь всемилостивый и всемогущий! Поверь мне: мой господин Ольг Иванович не держит против тебя камня за пазухой! Он превыше всего ставит законность, а ты – законнейший царь, ибо в крови твоей кровь самого Чингисхана... Как я вернусь без Родослава домой? Возможно ль? Я за него головой отвечаю...

– Ты боишься за судьбу коназича, пока он со мной? – с легким упреком сказал Тохтамыш. – Ай-яй-яй!..

Иван Мирославич растерянно оглянулся на Родослава: тот, по-отцовски выпятив губу, держал сжатый кулак на луке седла.

Подал голос Керим:

– Отец, отпусти коназича Родослава...

С удивлением посмотрел Тохтамыш на сына.

– Разве тебе будет хуже, если коназич останется при моем дворе? Ты сам говорил – подружился с ним. Я наблюдал за ним на конских скачках и на воинских состязаниях – он крепкой выучки, и ты, Керим, сможешь у него кое-чему поучиться. Да и твоему другу небесполезно будет пребывание при мне...

– Это так, отец. Но если можно, не делай из него пленника.

– Успокойся, сын. Он останется при мне как почетный заложник. Будет мне служить так же, как служат мои мурзы. И никто его не обидит – об этом позабочусь я сам.

Сказав так, Тохтамыш подумал: "Теперь у меня в руках сыновья не только суздальского коназа, но и рязанского. Осталось заполучить сыновей Дмитрия Московского и Михаила Тверского. Тогда все главные русские коназы станут у меня как шелковые. Станут куда более послушливыми Сараю, чем привыкли за годы смут в Орде... Будут вовремя и сполна платить дань...."

Иван Мирославич попытался было подступиться к хану с новыми доводами и уговорами отпустить Родослава – тщетно. Нукеры оттеснили рязанского посла с присущей им бесцеремонностью. Посоветовали ему не обременять хана своими бесполезными просьбами. Весело пересмеивались.

Так и пришлось Ивану Мирославичу возвращаться в Переяславль без Родослава – на душе было скверно.

Глава седьмая

Разорение

Слуга накинул на плечи Дмитрия Ивановича легкий алый плащ – пора во двор, к ожидавшей его дружине... Князь был не в духе: войско Тохтамыша, как донесла разведка, уже переправилось через Оку и двигалось на Москву. Дмитрию Ивановичу так и не удалось собрать под свою руку русских князей. Приходилось покидать Москву. На скорях ехать в Кострому, чтобы там собраться с силами и прогнать татар.

– Господин мой! – вдруг взвенел голос княгини Евдокии (рядом с ней малые дети с мамками и няньками). – Возьми нас... Увези из Москвы! На кого ты нас оставляешь?

Дмитрий Иванович гневно сверкнул глазами: как смела княгиня говорить ему такое под руку? Ведь знала о решении боярского совета оставить семьи князя и бояр в Москве. Это было верное решение. Оно позволяло избежать паники горожан. Если бы горожане увидели, что семьи князя и знатных лиц покидают Москву, город опустел бы в один день. А без горожан не оборонить крепость малыми силами.

Гнев, однако, длился недолго – князь прекрасно понимал состояние жены, её страхи, её опасения и за детей, и за себя.

– С тобой останутся бояре, митрополит! – все же не сдержал досады князь. – Весь народ останется!

Обескураженная вспышкой гнева, которую увидела в глазах мужа и которую тот подавил усилием воли, Евдокия смятенно оглянулась на чад. С ними она чувствовала себя сильнее, увереннее. Снова попыталась убедить князя:

– Не я одна в страхе и трепете... И чада наши боятся!

Дмитрий Иванович взглянул на детей, увидел сморщенное личико одного из сыновей – маленького Андрюши, готового вот-вот заплакать. И окончательно смягчился:

– Не бойся, свет мой... Кремль не по зубам Тохтамышу. Литовин Ольгерд трижды ходил на Москву: не взял. Не возьмут и татары. А я скоро вернусь сразу же, как только соберу в Костроме крепкую рать.

Последние слова он говорил уже ласково и ободряюще: убеждал княгиню, что никому не дано взять Москву с её полуторасаженными каменными стенами. Взял её за плечи, трижды поцеловал и вышел на крыльцо. Поклонясь народу и приняв благословение священника (митрополит Киприан в тот час ещё только подъезжал к Москве, возвращаясь из Новгорода, где пребывал по пастырским делам), грузно сошел по ступенькам. Широкие плечи его и голова были слегка опущены – снова и с горечью подумал о разобщенности русских князей, виня в этом прежде всего себя.

Не рано ли он, победитель Мамая, отверг притязания Тохтамыша на полноценную дань с Московской земли? Видно, недооценил силы нового хана. Некоторое время Дмитрию Ивановичу и его думцам казалось: Тохтамыш, как и его многие предшественники, долго не продержится на троне, падет жертвой нового военного заговора. Нет, не пал. Крепко держал в руках поводья. С другой стороны, не переоценил ли Дмитрий свои силы? Не передоверился ли некоторым русским князьям, тому же Олегу Рязанскому? Теперь-то стало ясно: передоверился... Порой, думая об Олеге, он досадовал на свою оплошность и свое излишнее доверие к нему. В то же время этот увертливый соседний князь давал ему урок – урок гибкого поведения... Он, Олег, блюдя свои интересы, умел вслушиваться, вчувствоваться во всеобщее настроение, которое на сей раз, теперь это уже очевидно, было примиренческим по отношению к новому ордынскому воителю. Дмитрий Иванович излишне понадеялся на свой авторитет; он почему-то решил, что теперь-то, после победы над Мамаем, русские князья дружно встанут рядом с ним плечом к плечу. Нет, не встали. Видно, не настал ещё час русского освобождения...

Сойдя с крыльца, князь круто обернулся. Княгиня смотрела на него с прежней мольбой в глазах – возьми, возьми с собой её и чад! Чуть покачнулась к нему, как птица перед взлетом. В этот миг ему стало страшно за них: а вдруг ордынцы сумеют взять кремль? Что тогда станет с его семьей?..

Вздел ногу в стремя и сильным движением тяжелого тела вскочил в седло, как бы стряхивая с себя опасения и страхи за семью. Нет, нет и нет. Не ворвутся татары в кремль: он неприступен. Московиты продержатся какое-то время, а он, собрав в Костроме достаточное войско, вернется и вынудит ворога уйти восвояси.

Окинув ещё раз взглядом стоявшее на красном крыльце свое семейство, Дмитрий Иванович подумал с сожалением, что сыновья его, которых он считал обязанным приучать к тяжелым воинским походам сызмальства, будут лишены возможности своими глазами видеть, как отец станет собирать рати, как он выступит из Костромы на Москву, даст крепкий бой Орде и прогонит её. В то время как сам он, Дмитрий, уже с восьми лет ходил в походы.

– Оседлать коня под княжича Василия! – вдруг приказал стремянному, приметив, что десятилетний Вася, старший из его сыновей, смотрит на отца с особенной надеждой, выражавшей страстное желание отправиться с отцом в поход.

Мальчик радостно, с подскоком, сбежал с лестницы...

Историки в недоумении: почему князю Дмитрию Ивановичу не удалось поднять русских князей против Тохтамыша? Казалось бы, после блестящей победы на Куликовом поле над Мамаем повторение подвига просто неизбежно; единодушно поднявшись против Мамая, русские столь же дружно встанут и против Тохтамыша.

Этого не произошло, и одни пытаются объяснить разобщенность русских и их неудачу истощением сил в предыдущей войне с Мамаем, другие – быстротой продвижения Тохтамышева конного войска, третьи – неверностью Москве отдельных русских князей, например, Олега Рязанского...

Будем вглядчивы: истощение сил имело место, но, видно, не столь уж оно было катастрофическим, иначе Дмитрий Иванович учел бы это обстоятельство и уплатил бы новому ордынскому властелину дань сполна и вовремя. Быстрота "Тохтамышева нахождения" сыграла свою роль, но и эта причина вряд ли была решающей в неуспехе Москвы. Хорошо разработанная система оповещения и сбора ратей на Руси предусматривала любую неожиданность. И уж тем более неудачу Москвы не объяснить неверностью какого-либо из князей. Прочность Москвы подстраховывалась дружбой со многими городами и землями, и уклонение от взятых на себя обязательств одного соседнего князя не могло резко ослабить Москву.

Неуспех Москвы, главным образом, произошел оттого, что перед лицом сильного врага она оказалась в одиночестве. Почти полном. Русские князья горячо и дружно откликнулись на зов Москвы против Мамая, как незаконного хана, но они прикинулись глухими и не услышали её зова встать под её стяги против Тохтамыша. Ибо Тохтамыш – чингисид и законный хан. После многих лет смут в Орде, смут, от которых страдали и русские земли (не счесть, скольким нападениям татар подверглась, например, Рязанская земля!), многие русские князья сочли за благо воцарение на сарайском престоле законного сильного хана. Хана, способного обеспечить относительный порядок и покой...

Тохтамыш взял Серпухов, оставленный князем Владимиром Андреевичем и жителями, и устремился на Москву. Его радовала легкость и беспрепятственность продвижения своего конного войска по лесной стране. Он знал, что Дмитрий Московский не сумел призвать под свою руку русских князей, и ему хотелось как можно скорее разделаться с этим загордившимся улусником, который, после победы на Куликовом поле, видно, решил, что он уже и не улусник, не данник Орды. Ведь стоило попустить одного, как станут показывать свой норов другие.

Тем временем князь Дмитрий Иванович спешил в Кострому. Князь Владимир Серпуховской с отрядом остановился в Волоке Ламском. Из Новгорода в Москву возвратился митрополит Киприан, чтобы молитвами и своим присутствием вселять в горожан бодрость духа. Москва готовилась к обороне, однако, в отсутствие в ней великого князя часть горожан запаниковала и стала спасаться бегством, иные ударились в разбои и грабежи. Митрополит в обстановке беспорядков смалодушничал и уговорил защитников города выпустить его и великую княгиню с детьми из стен кремля. Евдокия с детьми умчала в Кострому, митрополит – в Тверь.