Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Алексей Хлуденёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

В один из первозимних дней, по снежку, по морозцу, прискакали на рязанское подворье три ордынских пристава. Не слезая с коней, объявили вышедшему на крыльцо Родославу – великий хан зовет его.

– В какой день и час? – осведомился Родослав.

– Сейчас же, – сказал старший пристав.

Княжич и вышедшие следом за ним Манасея и Таптыка озадаченно переглянулись.

Тронный зал Алтын-Таша ханского дворца, входная дверь которого отделана бронзовой ажурной обкладкой, украшен и обставлен дорогими и красивыми предметами – бронзовыми светильниками, мраморными подсвечниками с арабской надписью, китайскими бронзовыми зеркалами, глиняными сосудами с подглазурной росписью... Тохтамыш – на раззолоченном троне, представлявшем собой комбинацию различных частей его в виде драконов. Хан доброжелателен. В узких глазах ласково мерцают желтые огни.

К рязанцу он благосклонен, как и прежде. Родослав не столь хитр, как московский коназич Василий – тот носил маску верноподданника, но улучил момент и дал стрекоча, и притом ловко замел следы – бежал окольно, через Молдавию. И не столь льстив, как нижегородский Василий Кирдяпа – этот рассыпается перед ханом, целуя ковер у его ног, называет повелителем мира и тоже бежал, да неудачно – пошел зимником вверх по Волге и был пойман встречным, возвращавшимся из Руси, ордынским послом. Рязанский коназич прямодушен, без заднего ума, толков, служит хану честно и благородно, с блеском побеждает ордынских молодых джигитов на конских скачках и, кажется, не помышляет о бегстве.

– Коназич, я все больше убеждаюсь – ты мне предан, – говорит Тохтамыш. – Ты ни разу ни в чем меня не подвел. И хорошо мне служишь. Я это ценю и ни на один волос не уклонюсь от оказания уважения тебе...

Родослав ехал во дворец встревоженный – кто знает, зачем позван поспешно? Война? Тогда бы понятно. А если он потребовался хану по другой причине? Может быть, хан пронюхал, что рязанец замышляет бегство? (Когда из Рязани пришла весть, что княжич Федор женится на московской княжне Софье, Родослав, Манасея, Таптыка стали обдумывать детали побега, ожидая благословения на то князя Олега Ивановича).

А сейчас, с первых слов Тохтамыша, Родослав чувствует – нет, он позван во дворец не по подозрению. Недавнее напряжение и волнение, которое он испытал, войдя в роскошь величественного дворца, охраняемого на каждом шагу каменнолицыми стражниками, сметено радостью. Правда, он и не очень обольщен ласковостью обхождения с ним хана. Знает – в пропитанном насквозь подозрительными слухами, нашептываниями и наветами царском дворце благодушие хозяина непрочно, оно в любой миг может улетучиться и обернуться вспышкой гнева.

– В ближайшие дни, коназич, я сделаю смотр моему войску и поведу его в Закавказье. Мне довели, что сейчас в Карабахе находится войско правителя государства Мавераннахр Железного Хромца. Вот мы ему там и наломаем хвоста....

Просторечные слова в устах хана, обычно изъяснявшегося по-восточному пышно и красиво, вызывают на лицах эмиров, нойонов и сыновей хана улыбки. Кое-кто даже смеется. Но сам хан серьезен, он знает, насколько опасен будет задуманный им поход – Тимур давно уже показал себя талантливым полководцем, и не просто будет с ним сладить.

"Почему Тохтамыш задирается на Тимура? – думает Родослав. – Не поделили Азербайджан? Хорезм? Иные земли? Но ведь хану известно, что Тимура пока ещё никто не победил..."

Тохтамыш, как бы отвечая на мысли Родослава, говорит:

– Пусть меня не спрашивают, для чего иду на Железного Хромца. И не предостерегают. Ибо я знаю, что если не я – на него, то – он на меня. Ныне я сильнее его, и лучше я на него нападу, чем, упустив время, достукаться, что он на меня нападет. Он – вор, он – незаконный правитель. Его дурной пример заразителен. И если не найти на него управы – беда всем. Смуты пойдут по всему свету... Я Мамаю сломал хребет – и Хромцу сломаю!

Эмиры и нойоны, светясь масляными глазками в узких щелках, кивают головой, цокают языком. Головы их покрыты шитыми золотом тюбетейками. Черные бороды, приглаженные волосок к волоску, надушены мускусом и распространяют благовоние. Эмиры радостно пойдут со своим ханом в Закавказье. Таких, кто предостерег бы хана и посоветовал бы ему быть пооглядчивее с воинственным и удачливым Тимуром, – таких нет.

– Так вот, коназич, – продолжает хан, – даю тебе полтысячи воинов. Покажешь себя в битве – в другой раз дам тысячу. И так вот буду возвышать тебя – до темника...

Родослав вопросительно скашивает взгляд на своих бояр. Один из них, Таптыка, одетый и обутый в кафтан и крючковатые булгарские сапоги, хранит на своем скуластом лице выражение полной непроницаемости. Другой, дядька Манасея, глазами умоляет княжича: "Благодари царя! Падай перед ним ниц!.." Юноша падает и целует ковер, простертый до подножия престола.

Меж тем хан, жизнь которого проходит в атмосфере вечной подозрительности, внезапно улавливает в перегляде рязанцев нечто неверное. И он уже смотрит на княжича сквозь полуопущенные ресницы. "Встань!" приказывает резко. И сразу в тронном зале – гробовая тишина. Переменчивость в настроении хана могла быть вызвана чем угодно и побудить его к самым неожиданным, самым непредсказуемым решениям. Только что он был благосклонен и милостив – и вот он уже грозный повелитель. И в глазах его – недобрые огоньки.

Родослав вскакивает на ноги, смотрит на Тохтамыша открыто, смело и... преданно. Да, в этот миг он предан хану. Забыто о давнем намерении бежать. Забыто о многих обращениях к отцу за тем, чтобы получить разрешение на бегство. Взгляд хана неожиданно теплеет. Стремительный вскок юноши на ноги напоминает Тохтамышу его собственную горячую юность. Ресницы хана невольно приподнимаются, и он уже смотрит ласково. "Джигит!" – думает он, решив про себя, что, пожалуй, отдаст за этого, высоких русских кровей, коназича одну из своих дочерей. Например, Ханике.

– А когда вернемся из похода, – продолжает Тохтамыш, – я прикажу подобрать тебе невесту. Красивую подберем тебе невесту. Розу подберем...

Эмиры улыбаются. Одобрительно трясут бородами.

– А теперь иди и готовься к походу.

Родослав и его спутники учтиво кланяются. Вдруг, таинственно улыбаясь, хан спрашивает:

– Тебе, коназич, по сердцу моя дочь Ханике?

Родослав замирает. Он не верит своим ушам – царь спрашивает его о своей дочери Ханике. В нынешнее лето он видел её в тот памятный для него день скачек, когда стал победителем. Ханич Керим-Берди, друг Родослава, подвел его к своей сестре, одетой в шелковый розовый халат и красные шаровары, и Родя не узнал её. Недавно ещё маленькая и угловатая девочка в одно лето выросла в стройную девушку с живыми глазами и румяным лицом. И если прежде весь вид её говорил о равнодушии ко всему окружающему, то теперь её глаза смотрели на весь мир с веселой жадностью. Ханике спросила Родослава об обычаях на Рязани. Когда он сказал, что на его родине в обычае кулачные бои, – она не проявила к таковым особого интереса. Зато звонко рассмеялась, когда он сказал, что на Рязани ещё в обычае потешные бои – так назывались детские воинские игры. Ее позабавило слово "потешные". Но ещё больше её заинтересовал рассказ Родослава о рязанских скоморохах, которые водили ученых медведей и собачек, веселили людей шутками и прибаутками, различными розыгрышами.

С той поры Роде не пришлось повстречать девушку, однако он часто вспоминал о ней. До сих пор в его душе звучал её звонкий смех. До сих пор он видел перед собой её розовое лицо, её веселые глаза.

И сейчас, стоя перед ханом, он отвечает:

– По сердцу.

– Ну, иди. – В голосе хана добродушие. Ласковая ворчба. Он доволен ответом коназича. Он, ещё не отдав за него дочь, уже испытывает к нему нечто родственное.

Проводив взглядом юного рязанца и его спутников, низкими поклонами усердно выражавших ему благодарность и почтение, Тохтамыш распоряжается позвать прибывших к нему послов из Хорезма, этого богатого среднеазиатского государства. Хорезм расположен по соседству с Мавераннахром, и правители его любыми способами стремятся оградиться от посягательств на их страну Железного Хромца. Ищут покровительства у Тохтамыша. Тохтамыш этому рад. Некогда Хорезм входил в состав Золотой Орды, но в годы смут отложился от неё и стал самостоятельным. Хорезмшах Сулейман Суфи всеми силами души ненавидит Железного Хромца, этого разбойника, укравшего престол у чингисидов. И он считает для себя позорным иметь хотя бы просто деловые отношения с таким соседом. И тем более платить ему дань. Лучше, по мнению Сулеймана, вновь приложиться к Золотой Орде, нежели подчиниться Железному Хромцу.

Тохтамышу нужны союзники. Много союзников. Верных, надежных. Ему приятно думать, что на Руси одним из таких верных и сильных союзников станет Олег Рязанский, сына которого он сделает своим зятем. Что в Средней Азии он находит опору в лице хорезмшаха Сулеймана. В числе своих союзников он хочет видеть египетского султана, к которому уже посылал и ещё направит большое посольство с богатыми дарами для него и его вельмож.

Без обретения многих союзников и друзей ему будет не так-то просто сладить со своим врагом Железным Хромцом. Враг сильный. Неукротимый... Неукротимый? Посмотрим... Тохтамыш прикрывает глаза. Неожиданно он думает: зачем, для чего он враждует с могущественным Хромцом? Не лучше ли взять с ним длительный мир? Ведь он, Тохтамыш, многим ему обязан... По сути, Тохтамыш утвердился на престоле Синей, а затем Золотой Орды благодаря помощи Железного Хромца.

История взаимоотношений Тохтамыша и Железного Хромца началась лет двадцать назад. Отец Тохтамыша, именем Туй-ходжа, был правителем Мангышлака, одного из улусов Синей Орды. Туй-ходжа не поладил с ханом Синей Орды Урусом. Воинственный, умный, крутой на расправу, Урус страстно загорелся мыслью захватить Золотую Орду, в которой начались смуты, и стать великим ханом двух Орд – как Синей, так и Золотой. Урус созвал курултай, устроил пышные многодневные празднества, оделил эмиров подарками – и те откликнулись на его призыв взять Сарай и воссоединить две Орды. Лишь один из царьков не согласился о Урусом – Туй-ходжа. Он высказался против. По приказу Уруса строптивец был схвачен и казнен. Такая же участь могла постигнуть и сына казненного, Тохтамыша. Сын принял решение – бежать. Но куда? В Сарай? Но в Сарае шла смута. Кто защитит беглеца в столице Золотой Орды, охваченной раздорами и бесконечными военными мятежами? Царевич Тохтамыш решил бежать в Самарканд, столицу Мавераннахра, где под крылом Тимура он рассчитывал найти более надежное убежище.

И – рассчитал верно. Потому что Тимур и Тохтамыш были нужны друг другу.

Тимур не был чингисидом. Лишь стечение обстоятельств и исключительная талантливость вознесли его на престол Мавераннахра. Он родился в 1336 году в кишлаке, род его – барлах – не отличался знатностью. Тимур рос сорви-головой. В юности прослыл удачливым грабителем туркменских аулов. Судьба свела его с Хусейном, внуком правителя Мавераннахра. Хусейн отдал за Тимура свою сестру, поручил ему предводительство войском и когда, при поддержке Тимура, сел на престол, сделал его своей правой рукой. Им удалось укротить многих из тех эмиров, кто вносил смуту в государство. Дела в стране стали налаживаться, но подданные не любили злобного и вздорного Хусейна. Никто не знал, отчего умер Хусейн (многие считали – он был отравлен по позволению зятя), но после его смерти государством фактически стал управлять Тимур.

Теперь, когда Xyceйна не было в живых, Тимур взял в жены его вдову, именем Инкар-бегим. Инкар-бегим была дочерью ранее убитого Казан-хана. Став мужем женщины из рода правителей, он велел приближенным звать его Гурханом, то есть зятем. Обращение к нему как к Гурхану давало ему ощущение превосходства над всеми эмирами, пусть и более знатного происхождения, чем он, и тешило его самолюбие. Прозвище Гурхан служило ему некоторым оправданием своего незаконного царствования.

В то время Самарканд, не столь давно ставший столицей вместо Бухары, был ещё не так красив и величественен, каким станет к концу государствования Железного Хромца: не только великого воителя и разрушителя, но и великого строителя. С той стороны, откуда прибыл беглец с несколькими спутниками, на окраине Самарканда возвышались остатки старой крепостной стены погибшего города Афросиаба, предшественника Самарканда. Теперь эти стены, все ещё мощные, но кое-где разрушенные, перестали быть украшением города. Когда арочные ворота, словно воронка, втянули беглецов внутрь, окунув их в глубины оживленной и благочестивой жизни среднеазиатского города, они почувствовали себя в безопасности. По одной из шести улиц, ведших к центру, они ехали мимо саманных жилищ прямо к древней мечети с красивыми голубыми куполами и высоким минаретом. Близ той мечети располагался знаменитый мазар (усыпальница) Кусам ибн-Аббаса, младшего брата пророка Мухаммеда – место паломничества мусульман многих стран Востока. Тохтамыш направил коня сразу к мазару и, вознеся молитву Аллаху и прося у него долголетия тому, на чье покровительство он рассчитывал, сразу отправился во дворец.

В то лето Тимур отсутствовал в Самарканде – воевал в Семиречье. Молодой царевич Тохтамыш в отсутствие Тимура был принят его эмирами со сдержанным радушием и почетом. Сразу же, как только беглецу отвели покои, был послан к Тимуру гонец. Тимур оставил войско и прибыл в Самарканд для того, чтобы оказать гостю-беглецу особый почет.

Принял он Тохтамыша в летней ставке невдалеке от Самарканда. Ставка располагалась на зеленой лужайке. Самым красивым местом лужайки, слегка возвышающейся над раскинутой далеко окрест равниной, была свободная от юрт макушка – место для детских игр. Чуть пониже стояла большая белая юрта самого Тимура. А ещё ниже тесно располагались юрты его приближенных, поменьше и иных цветов – голубые, зеленые, желтые, фиолетовые...

Когда Тохтамыш, склонясь в двери, переступил порог юрты, хорошо освещенной через отверстие в своде, то взгляд его невольно остановился на человеке, сидевшем среди роскошно разодетых эмиров в высоких чалмах совсем как-то просто, без важности. Лицо этого человека было крепкое, нос крючковатый, глаза из глубоких впадин смотрели умно, жестко, цепко. На низкий поклон Тохтамыша крючконосый человек встал со своего места и сделал два шага навстречу, сразу обнаружив хромоту на одну ногу. Да, это был Тимур. Ногу ему покалечили в один из его набегов на туркменский аул. Поврежденная нога послужила поводом для другого прозвища – Хромец. Но не просто Хромец, а – Железный...

Радушно приветствовав гостя, Тимур правой рукой, лишенной нескольких пальцев, указал ему на одно из самых почетных мест подле себя. По его знаку тут же вышла из-за шелковой ширмы с подносом и чашами на нем красивая женщина. То была Инкар-бегим, вдова Хусейна, а теперь жена Тимура. Чаши были наполнены белым пенистым кумысом. Учтиво поклонясь гостю, она с улыбкой сказала ему приветственные слова и протянула ему чашу.

Тохтамыш рассказал Тимуру и его эмирам об обстановке в Синей Орде, о планах хана Уруса овладеть Золотой Ордой, об убиении его отца и о том, что ему, Тохтамышу, тоже грозила казнь, и он вынужден был покинуть родину. Тимур счел эти сведения сверхважными, а беглеца-гостя – подарком судьбы, ибо его можно было в дальнейшем использовать для борьбы с Синей Ордой. Одарил Тохтамыша множеством верховых лошадей, гуртами скота, золотом, украшениями, палатками. Не успел растроганный гость выразить хозяину благодарность, как тот, на удивление всем, сказал:

– Велю поставить тебе юрт рядом с моим...

Удивление эмиров было вызвано тем, что юрты приближенных Гурхана были расположены вкруг его юрта очень тесно – меж ними было не вклиниться. Когда даруга (управляющий) спросил, в каком именно месте поставить юрт, Тимур объяснил: повыше его юрта, на площадке для детских игр.

Кто-то из эмиров даже зацокал языком, восхищаясь щедростью Гурхана. Но широта и щедрость Тимура тем не ограничилась. На другой день, когда Тохтамыш поселился двором выше своего покровителя, тот приказал выдать изгнаннику-беглецу грамоту на управление Мангышлаком и теми землями Туркестана, которые входили в состав Синей Орды. Это означало, что пожалованные земли надо было завоевать самому Тохтамышу. С этой целью Тимур выделил ему войско.

– Всемогущий! – со словами благодарности и признательности обратился к Тимуру Тохтамыш. – Клянусь Аллахом, я никогда не забуду твоего великодушия и щедрости и буду верным твоим слугой до самого гроба.

Тимур кивнул головой, показывая, что иначе и быть не может. В порыве искренней признательности Тохтамыш обратился к Тимуру с просьбой называть его ханом, так как уже обратил внимание на то, что Тимура называли Гурханом, а Тохтамыш посчитал такое обращение к нему менее высокочтимым, чем того заслуживает Тимур.

– Нет, – улыбнулся Тимур. – Я не имею права носить титул хана. Все знают, что я из рода барлах и во мне ни капли чингисидовой крови. Зачем наводит тень на плетень? Но я породнился с царевым родом и горжусь этим. Зови меня как все – Гурханом.

Гурхан трижды давал войско молодому царевичу для завоевания у Синей Орды Туркестана и Мангышлака. Все три похода были неудачными. Другой на месте Тимура давно махнул бы рукой на подопечного, а то и прогнал бы его, но Гурхан был терпелив, последователен и настойчив. Он верил в конечный успех. Надежды оправдались: в четвертый раз Тохтамыш, при непосредственной помощи Гурхана, одержал победу и сел на престол Синей Орды.

Став ханом Синей, а затем и Золотой Орды, Тохтамыш, как ожидалось, благодарно вспомнит о том, кому был обязан своим восхождением и делом докажет свое клятвенное обещание быть верным покровителю. Но случилось, казалось бы, невероятное: почувствовав себя после победы над Мамаем и взятия Москвы достаточно сильным для противостояния Железному Хромцу, он начал готовиться к большой войне. Ошибались те, кто причину задиристости Тохтамыша относил на счет его неблагодарности. Причина крылась в ином. Еще в то время, когда Тохтамыш сполна воспользовался гостеприимством Железного Хромца, отнюдь небескорыстным, он, склонный к серьезным размышлениям о природе власти, пришел к умозаключению, что корень всех смут и бед – в нарушении законности. Такие, как Мамай, как Железный Хромец, стремясь к высшей власти и утверждаясь на самом верху, уже незаконностью своего воцарения ломали все устои и порядки, давая дурной пример другим и разжигая тем новые и новые смуты.

Как-то Тохтамыш и Железный Хромец возвращались с соколиной охоты. Хищные птицы были уже водворены в клетки, и охотники благодушно посматривали по сторонам, озирая желтеющие степи. Обочь, шагах в ста от них, мчался сайгак, вспугнутый кем-то в ближнем овраге. Железный Хромец, взявший уже на охоте трех красных лисиц и тем, казалось бы, удовлетворивший азарт, выхватил из колчана оперенную стрелу, наложил на тетиву и, прицелясь, пустил её в бегущего зверя. Сайгак, кувыркнувшись, остался лежать на земле.

– Я метил ему в глаз, – сказал Железный Хромец. – Проверим, попал ли.

Издыхая, сайгак ещё сучил ногами. В глазу его торчала стрела. Не слезая с коня, Железный Хромец согнулся и выдернул из глаза стрелу. Вложил её в колчан и поехал дальше, странно радуясь тому, что жертвой его прицельного выстрела стал ненужный ему, оставшийся на том же месте, где упал, зверек.

Вернувшись в ставку, Гурхан пригласил Тохтамыша в свою юрту. Душистый чай в красивых, покрытых глазурью чашах укрепил его бодрость и сохранил благодушие, вызванное приятными впечатлениями от соколиной охоты. Что бывало с Гурханом редко, он разоткровенничался, позволив подопечному испить кое-что из тайны завоевания и владычества над миром. Одна из этих тайн, как доверительно поведал Гурхан, заключалась в том, что миром правят сила и жестокость.

– Сила и жестокость? – переспросил Тохтамыш. В его голосе явственно прозвучало удивление.

– Ты думаешь иначе? – Гурхан улыбнулся. Тонко, одними губами.

За несколько лет пребывания Тохтамыша в Самарканде ещё не было случая, чтобы он возразил покровителю хотя бы в самой малости. Тохтамыш считал это невозможным. Он безмерно уважал Гурхана. Как и все, преклонялся перед ним. Гурхан воевал почти беспрерывно и одерживал победы одну за другой, вселяя уверенность в окружающих его людей, что он непобедим. Как было не преклоняться перед великим воителем? Но бросалась в глаза, вызывала внутренний протест его неоправданная жестокость. Гурхан мог приказать сжечь дотла какой-нибудь прекрасный город только за то, что жители оказали ему сопротивление. Или он мог повелеть построить из человеческих голов пирамиду. Исподволь, капля за каплей, в душе Тохтамыша нарастало несогласие с некоторыми действиями Гурхана, с некоторыми его взглядами. Отчасти это несогласие подпитывалось стремлением обрести если и не превосходство внутреннее над Тимуром, который, в отличие от Тохтамыша, не был чингисидом, то – равность ему.

В ту минуту благодушия и доверительности Гурхана Тохтамыш счел возможным слегка, сверхосторожно, возразить всесильному человеку:

– Сила – да. Но – жестокость?

Ему хотелось сказать: "Не жестокость правит миром, а закон!" Но утверждать приоритет закона в глазах правителя, который был незаконным правителем, было бы верхом нахальства. Пришлось прибегнуть к более мягкой форме возражения.

Тимур посмотрел на Тохтамыша с внезапным отчуждением. Он угадал его мысли о законности и незаконности. Угадал мысли царевича о своем превосходстве над ним, Тимуром, который имеет отношение к чингисидам лишь как зять. Спрятанные под сильными надбровными дугами глаза Тимура блеснули враждебностью. Но лишь на миг. Царевич был ему нужен. С его помощью он станет повелителем и Орды.

– Без жестокости сила – ничто, – снова улыбнулся одними губами Гурхан. – Запомни, царевич, мягкие, как воск, властители упускают из рук поводья управления...

О своем внутреннем расхождении по главному вопросу со своим покровителем Тохтамыш нигде и никому не говорил до тех пор, пока не вышел из-под руки Гурхана, которого позднее звал не иначе, как только Железным Хромцом. А теперь, став ханом двух Орд, Синей и Золотой, он открыто и повсюду утверждал: править миром должен закон, и только закон. И управлять государствами должны лишь законные властители. Беззаконию он, Тохтамыш, ходу не даст. И никогда не признает беззаконных правителей каких бы то ни было государств.

Тохтамыш знал: речи его рано или поздно дойдут до ушей Железного Хромца. Он этого и хотел, чувствуя за собой дыхание огромной страны с её силищей и, главное, сознавая свою правоту.

Да что там речи! Сведав, что Хромец намерен пристегнуть к своей стране Хорезм, Тохтамыш пошел на опережение – отчеканил в Хорезме монеты со своим именем. А прошлогодний победоносный поход на Кавказ разве не ущемил самолюбие Хромца? И уж наверняка он призадумается, узнав, что Тохтамыш крепит союз с Египтом, направив тамошнему султану послов с богатыми дарами – ловчими птицами, рабынями, тюками тканей. И вот теперь Тохтамыш вторично вторгнется на Кавказ и постарается там прихлопнуть Хромца.

Так размышлял хан, пока не настал черед принять послов из Хорезма. Послы передали ему приветствие от хорезмшаха Сулеймана. Вручили дары. Заверили, что Хорезм верен Тохтамышу и готов вместе с Ордой к укрощению хищного правителя Мавераннахра.

За воротами ханского дворца Родослав с удивлением озирает заснеженную обширную площадь: два часа назад ещё пустынная, теперь она запружена ордынскими воинами. Повсюду раскинуты юрты и палатки. Горят костры. На вертелах жарятся бараны. Крытые попонами расседланные кони привязаны к волосяным веревкам, растянутым между вбитыми в землю кольями.

Уже подвозят к площади сено на санных повозках; уже снуют меж воинами и палатками досужие мальчишки, помогают таскать кизяки и хворост, приобщаясь к самому духу воинских походов; крутятся тут же собаки, и каркают тяжело летающие над площадью вороны. Войско, видно, подошло из какого-нибудь дальнего улуса – своим появлением в Сарае оно сразу же сделало реальностью предшествующие разговоры о новом походе на Кавказ. Будут прибывать новые тумены, тысячи и сотни до тех пор, пока столица не переполнится, выплеснув припоздавшие войска за пределы её, в степь. И тогда, под призывные звуки бубнов и зурн, все собравшееся воинство покинет Сарай, и город опять погрузится в привычную полудрему, никак не соответствующую натуре Родослава.

Ему нравится жизнь подвижная, сутолочная, походная. Его кипучая энергия не находит лучшего применения, чем концентрация её на грани жизни и смерти. Война, сражения – вот что влекло его.

И теперь, возвращаясь на рязанское подворье – мимо мечетей, мимо высшего мусульманского училища – медресе, мимо ханских мастерских, называемых карханами, мимо базаров, бань, – он с благодарностью вспоминает хана, пригласившего его в новый поход. Не закисать же в Сарае! Отец не дает согласия на бегство – что ж, Родослав послушен воле родителя, он не убежит, но он и не под каким предлогом не откажется от участия в походе.

Единственное, что его смущает по-прежнему – это обещания хана подыскать ему невесту. Родослав ещё не в том возрасте, когда, по рязанским меркам, вступают в брак – ему нет шестнадцати. Но главное – ему не хочется вступать в брачный союз с мусульманкой. Да, но царь совсем не случайно спросил, а по сердцу ли ему Ханике? Явно намекнул – в жены рязанскому коназичу он прочит свою дочь! Разве отец Роди, князь Олег, не благословит своего сына на брак с дочерью самого царя? Конечно же, благословит, как только Роде исполнится шестнадцать лет.

Родославу трудно представить себе, каково ему будет в браке с дочерью царя. С мусульманкой. Кому-то из них придется отказаться от своей веры. Кому? Не ему ли? Ведь не зря хан обещает его возвысить до темника. Значит, он рассчитывает, что Родя будет служить ему...

Возле старой церкви, за которой невдалеке рязанское подворье, Манасея крестится:

– Слава Тебе, Господи! Обошлось... Царь принял нас учтиво... Приветливо. А то ведь Бог знает, что у него на уме...

– Царь принял нас с милостью, это так, – заметил Таптыка, – но теперь наше дело в затяжку пойдет... Вот что худо.

Под "делом" подразумевалось задуманное бегство княжича. По сути, все давно было готово для того, чтобы сняться с рязанского подворья и под покровом ночи незаметно улизнуть. Ждали лишь разрешения князя Олега. Не дождались, и теперь Роде предстоял военный поход на Кавказ.

На подворье их ждет новость – из Рязани прибыл с малым отрядом воинов Едухан. Как и положено по уставу, Едухан, низко поклонясь и коснувшись рукой земли, начинает свое долгое приветствие, но княжич нетерпеливо бросается ему на шею с распростертыми объятиями. И уж только потом подробно расспрашивает о здоровье родителей, крестного Ивана Мирославича, брата, сестер, дворни... О боярах... Узнает кучу новостей, и caмую главную из них: Федор женат на московской княжне Софье! Обстоятельно рассказывает Едухан о свадьбе молодоженов – Федора и Софьи. О том, как великие князья Олег Иванович и Дмитрий Иванович в дни свадебного пиршества трогательно заверили друг друга во взаимном уважении и любви. И как их заверения не расходятся с делом – обе стороны честно соблюдают условия мирного договора. Да и как иначе? Сватья!..

– Как радостно слышать сие! – несколько раз повторяет дядька Манасея.

Рад и Родослав. Глаза его блестят. Он чувствует, что Еду-хан приехал неспроста. Что он привез какое-то важное поручение князя. Предчувствие его не обманывает: понизив голос, Едухан говорит:

– Вижу по твоим глазам, Родя, – тоскуешь ты тут... И по тебе на Рязани тоскуют... Князь и княгиня не чают, когда увидят тебя своими очами.

– Коль разрешил бы убежать – давно бы увидели, – говорит Родя. Неужто и теперь не разрешает?

Едухан оглядывается и говорит ещё тише:

– На сей раз разрешает... Для того и послал меня к тебе. Так-то вот. Ныне, в союзе с Москвой, Ольг чувствует себя настолько сильным, что не опасается недовольства великого хана...

Допоздна совещаются в столовой. Говорят тихо, слушают друг друга с превеликим вниманием. Смолкают, как только в дверях показывается слуга. Никто прежде времени не должен узнать о предстоящем бегстве. Решают уйти из Сарая в дни, когда, по приказу хана, войска станут покидать золотоордынскую столицу: воспользуются обычной в таких случаях обстановкой суматохи и утратой бдительности. Но чтобы не вызвать подозрений, княжич должен вести себя так, будто он очень деятельно готовится к походу на Кавказ.

Сразу же после святок посланный Родославом скоровестник доложил Олегу Ивановичу: княжич бежал из Орды и уже на Рязанской земле, и через день-два будет в Переяславле. Князь, ожидая сына, не знал куда себя деть. Если не считать княгини, никто так не беспокоился о молодшеньком, как он. В разлуке с ним особенно понял, как он любит его.

Когда другой посланный наперед вестовой сказал, что Родослав уже в сорока верстах от дома, князь распорядился встретить его, послав навстречу сына Федора и Ивана Мирославича с тремя десятками вооруженных верховых. И ещё было отправлено несколько санных повозок с тулупами и продовольствием.

Примерно за час до прибытия Родослава Олег Иванович велел одеть себя в праздничное платье. Звонили колокола. Улицы посадов и градов были запружены людом. В сенях, переходах дворца толпились слуги, переодетые в лучшие платья. Вестовой колокол забил чаще, и слуги, ломая друг другу бока, кинулись во двор с криками: "Едет, княжич едет!" Князь и княгиня в сопровождении пышно разодетых бояр вышли на красное крыльцо в собольих шубах.

В ворота дворца верхами на конях въехали княжич Федор, бояре и среди них Родослав, переодетый в нарядный кафтан незадолго до въезда в город. На боку его висела татарская сабля в дорогих ножнах – подарок Тохтамыша. Белый конь под ним арабских кровей, стройный и тонконогий, ступив высоким копытом на расстеленные от ворот до дворца ковры, по-лебединому изогнул красивую шею.

Князь медленно спускался по ступеням крыльца, неотрывно глядя на сына. Возрос, раздался в плечах. Уехал мальчиком, вернулся витязем. Правда, бороды, усов ещё не было, но губы сжаты по-отцовски твердо. Подбородок выдвинут. "Господи, – подумал князь, – возмужал-то как!"

Родослав упал перед отцом на колени с земным поклоном. Князь приподнял его за плечи, расцеловал трижды.

– Сынок, радость моя! Уже воин! Ай да молодец! Уж как встанем плечом к плечу я, Федор, ты – держитесь, вороги!

Ефросинья обняла сына и, зайдясь в плаче, обвисла на нем – долгое ожидание, напряжение последних дней обессилили её. Но скоро, очень скоро она обрела себя: в глазах – брызги радости, в движениях – бодрость и легкость.