Текст книги "Венок усадьбам"
Автор книги: Алексей Греч
Жанры:
Искусство и Дизайн
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Саввинское
Прихотливо извиваясь, течет Воря, омывая парки и сады теперь уже не существующих или заброшенных усадеб. Низменная равнина за Берлюковой пустынью богата водой. Здесь устроил свою усадьбу известный русский масон XVIII века, сенатор И.В. Лопухин, сподвижник Новикова, корреспондент Сперанского и собеседник митрополита Платона. В сущности, теперь ничего не осталось от Саввинского, кроме планировки английского парка, собственно, запутаннейшего архипелага островов, кос, перешейков, изрезанных прудами и каналами, точно заменяющих здесь прихотливо извивающиеся дорожки. Только в Озерне Голицыных под Звенигородом можно найти аналогичную планировку сада, поражающую своей неожиданностью и оригинальностью. Деревянный бревенчатый барский дом, обставленный внутри мебелью домашней работы, какими-то громадными диванами, давно уже не существует. Нет больше и дачи-шале, построенной на его месте последними владельцами. Развалился павильон на острове. Разбиты, расхищены, увезены многочисленные памятники – камни с высеченными на них надписями, как то любила эпоха сентиментализма. А когда-то Саввинское славилось. Воейков в своем стихотворном предисловии к русскому переводу известной поэмы Делиля “Сады”[110]110
См.: Делиль Ж. Сады, или Искусство украшать сельские виды. Предисловие и перевод А.Ф. Воейкова. СПб., 1816.
[Закрыть] упоминает Саввинское наряду с Кусковом и перечисляет его достопримечательности. Целую статью посвятил усадьбе поэт Жуковский в «Вестнике Европы»[111]111
Жуковский В.А. Примечание к статье Ла Гарля «Фенелон, воспитатель герцога Бургонского» // Вестник Европы. 1809. № 4. С. 298-299. В.А. Жуковский дополняет статью Ла Гарля сведе ниями о единственном памятнике Фенелону, установленном И.В. Лопухиным в с.Саввинском, и приводит подробные описания памятника, сада и Юнгова острова.
[Закрыть], причем издатели сочли нужным иллюстрировать ее гравированным, правда очень посредственным, видом главного озера и Юнгова острова на нем. Путеводитель по Москве 1833 года также отводит Саввинскому несколько страниц восторженных описаний. Прошло с тех пор сто лет. Всеразрушающее время и хищные человеческие руки превратили Саввинское в руину; а природа, буйно разрастающаяся, затягивает осокой каналы, покрывает травой и кустарником дорожки, пепелище дома, руины павильона и места памятников.
Еще в 1923—1924 годы можно было, побывав в Саввинском, найти там любопытнейшие остатки масонской старины. Ствол поверженного дерева позволял пробраться с берега на Юнгов остров. Автор философско-моральных “Ночей”[112]112
Юнг (Янг) Э. (1683—1765), английский поэт, родоначальник так наз. “кладбищенской” поэзии. Автор религиозно-дидактической поэмы «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии».
[Закрыть] был в большом почете у русских масонов – вот почему его именем назвал И.В. Лопухин один из островов своего Саввинского архипелага. Когда-то стояла здесь изображенная на гравюре урна, посвященная известному французскому поэту, писателю и мыслителю Фенелону[113]113
Фенелон Ф. (1651—1715), французский писатель, архиепископ, автор утопического романа “Приключения Телемака”. В.А. Жуковский приводит подробное описание памятника Фенелону: “На самой середине озера Юнгов остров, с пустыннической хижиной и несколькими памятниками, между которыми заметите мраморную урну, посвященную Фенелону. На одной стороне урны изображена госпожа Гюйон, друг Фенелона, а на другой Ж.-Ж. Руссо, стоящий в размышлении перед бюстом Камбрейского архиепископа. Артист выбрал ту самую минуту, в которую женевский философ воскликнул: “Для чего не могу быть слугой Фенелона, чтобы удостоиться быть его камердинером!”
[Закрыть], а также почитавшейся масонами госпоже Гюйон, писательнице по вопросам религиозной жизни. Однако от этой меморативной урны на каменном постаменте не осталось теперь никакого следа. Еще цел был тогда через год развалившийся павильон на острове – “Храм Дружбы” – четырехугольное здание под куполом на низком барабане, прорезанном круглыми световыми люкарнами, с трехчастными окнами в стенах и четырехколонным портиком тосканских колонн, отмечавшими вход, как всегда, увенчанный треугольным фронтоном. Этот павильон, близкий к аналогичным парковым сооружениям Еготова в Царицыне, чрезвычайно живописно рисовался среди зелени густо и дико раскинувших свои ветви деревьев, отражаясь, как на картине, в зеркальной воде главного озера. Мраморная доска, вделанная в архитрав, конечно давно уже похищенная, сообщала, что этот “Храм Дружбы” был посвящен владельцем кн. Н.В. Репнину, одному из виднейших русских масонов XVIII века, владевшему под Москвой прекрасно устроенной и украшенной усадьбой Воронцово.
“Памятник Фенелону в усадьбе кн. И.В. Лопухина Саввинское Богородского уезда”. Рисунок начала XIX в.
Природные красоты Саввинского, побудившие Жуковского написать прекрасное литературное их описание в духе сочинений Жан-Жака Руссо, не исчезли и по настоящее время; буйно разросшиеся деревья – высокие мачтовые сосны, темные ели, раскидистые березы, кое-где вкрапленные липы и густые поросли кустарника – все эти насаждения, точно нарочно подобранные по краскам и оттенкам, повторяются в зеркале вод, по которым медленно плывут отражения тающих белых облаков. Маленькие островки с высокими деревьями кажутся отягощенными растительностью, все новые и неожиданные виды открываются за излучиной пруда, за изгибом канала, за мысом островка или косой берега. Саввинское – это заглохший, запущенный русский Эрменонвиль...
Многочисленные памятники – колонны, урны, обелиски, пирамиды из тесаного камня с соответствующими вмазанными в них надписями и эмблемами, напоминающими те, что украшают масонские издания Лопухина и Новикова, были посвящены владельцем именам тех, кого почитали мистики XVIII века. В Саввинском, так же как в орловском своем имении, селе Ретяжах, поставил И.В. Лопухин многочисленные монументы, иногда кажущиеся проявлением чудачества и, кто знает, может быть, даже расстроенной психики.
Сады и острова Саввинского украшали памятники, посвященные Лейбницу, Конфуцию, Эккартсгаузену, дяде владельца масону Абр. Лопухину в виде пирамиды на пьедестале с черепом и скрещенными костями, Квирину Кульману[114]114
К.Кульман и К.Нордерман (его московский последователь) в 1689 году были сожжены за ересь.
[Закрыть], насадителю в России ереси жидовствующих, и еще многим другим. Участь этих любопытных меморативных камней оказалась неожиданной и печальной. Часть из них употреблена была в качестве грузил на неподалеку находящихся ткацких фабриках, иные были использованы хозяйственным образом – на деревне в качестве угловых камней, держащих срубы крестьянских изб. На это дело пошел, например, памятник Эккартсгаузену – подробная надпись, ему посвященная, до сих пор может быть здесь прочитана. Другой камень, возможно, посвященный Солнцу, с латинской полустертой надписью, был положен у деревенского колодца и служит теперь для точки лопат – едва различимы на нем еще несколько награвированных некогда слов. Лишь одна памятная плита, глубоко вросшая в землю, осталась в парке Саввинского – это камень, посвященный Квирину Кульману на одном из наиболее живописных островков. “Остановись, прохожий, и вздохни о страдальце” – гласит надпись в духе чувствительных веяний, столь типичных для рубежа XVIII—XIX веков.
Саввинское, с его монументами, с его библиотекой оккультных книг, собранных И.В. Лопухиным, известным автором масонского катехизиса и не менее известного сочинения “Духовный рыцарь”, по-видимому, тоже переводчика многих иностранных мистиков, находится в районе ряда масонских имений. В ближайшем соседстве, на слиянии Вори с Клязьмой, лежат Глинки знаменитого “чернокнижника” петровского времени гр. Я.В. Брюса, неподалеку сравнительно находятся и Гребнево поэта Хераскова, и Авдотьино Новикова, виднейшего деятеля русского просвещения и неутомимого издателя масонских книг. В Авдотьине, в церковной ограде, сохранилось надгробие другого близкого Новикову и Лопухину русского мистика – Гамалеи, чей небольшой портрет сохранился в музее Нового Иерусалима.
Немногие остатки былой старины среди чудесного ландшафта, описание Жуковского, стихи и статья Воейкова в “Новостях литературы” за 1825 год, гравюра в “Вестнике Европы” – из этих кусочков рисуется облик интереснейшей масонской подмосковной:
Многообразны и причудливы были эти «узы жизни». Усердный читатель «Эмиля», «Новой Элоизы» или «Contract Sociale»* (* «Об общественном договоре» (франц.).) Руссо, «Systeme de la Nature»** (** «Система природы» (франц.).) барона Гольбаха, высоко чтивший Карамзина, И.В. Лопухин воспринял у них ту натурфилософию, ту склонность к сентиментализму, которая определяет настроения и вкусы людей конца XVIII века. Чисто внешне сказалась она в желании так или иначе проявить свои гуманные, человеколюбивые чувствования, гармонически согласованные с извечными законами природы. Так появились в садах Саввинского и Ретяжей памятники и меморативные плиты. Враг кровопролития и тем самым кровавого завоевателя Бонапарта, сенатор Лопухин отметил и это событие оригинальными монументами в своем орловском имении. Вряд ли узнал когда-либо Наполеон, что слава его навеки погребена по сторонам дерева на берегу пруда в Ретяжах под двумя камнями при церемонии, едва ли не кажущейся теперь недостойнейшей буффонадой. Быть может, до сих пор лежат в Ретяжах, неподалеку от гранитного монумента «Благочестию Александра I и Славе доблестей Русских в 1812 году», эти камни с надписями. На одном – в виде кресла – высечено: «19 марта 1814 г. Взят Париж», на другом – грубом и неотделанном – «И память вражия погибла с шумом».
Действительно, слава Наполеона или, вернее, славушка, gloriole* (* букв. – мелкое тщеславие (франц ).), как ее характеризует сенатор, погибала в Ретяжах с шумом. Хозяин бросил на камень горсть пеплу и произнес сакраментальные слова: «Слава твоя прах и в прах возвращается», – ракета прорезала темноту полуночного неба, подав сигнал к пальбе из мортир. Ничего, верно, не понявшие в этой странной церемонии крестьяне получили 500 крестиков, а съехавшиеся по специальному приглашению окрестные помещики, верно, скрыли недоуменную улыбку за яствами деревенского стола. Кто-то из них сохранил пригласительный билет с колоритным текстом: «Сегодня майя 9-го в селе Воскресенском, Ретяжи тож, по силе помочи деревенской, погребается во прах свой слава Бонапартова. Хозяева просят сделать им и себе честь и удовольствие порадоваться на могилу. Погребение будет по полуночи в 12-м часу на берегу пруда, за плотиною возле сиденья, что с надписью о пленении Парижа».
Различны и многообразны были чудачества русских помещиков. Дворня графа Скавронского хозяином-меломаном приучена была говорить речитативом; Демидов, расставив голых мужиков в партере своего сада на место статуй, отучил дам рвать его цветы, а барон Боде при жизни разработал торжественный ритуал своих похорон, предварительно превратив свой загородный дом в какое-то мрачное подобие Соловков или [нрзб.].
Глинки
Если бы Глинки, усадьба гр. Я.В. Брюса († 1735), известного сподвижника Петра, находилась за границей – она давно бы послужила предметом монографического исследования и, конечно, вошла бы во все популярные “Бедекеры”[116]116
К.Бедекер (1801—1859), немецкий издатель путеводителей, чье имя стало нарицательным и обозначало популярные издания для путешественников.
[Закрыть] и путеводители. У нас же усадьба мало кому известна, несмотря на крайне интересные свои архитектурные памятники и сохраняемое в церкви надгробие – едва ли не самое лучшее и зрелое произведение Мартоса. Время и превратности судьбы оставили, увы, слишком заметный след на усадьбе, насчитывающей теперь уже больше 200 лет своего существования[117]117
Глинки Богородского уезда в 1721—1791 годах принадлежали графу Брюсу Якову Вилимовичу (1670—1735), генерал-фельдмаршалу и сенатору, и его наследникам; до середины XIX века усадьбой владела Е.Я. Мусин-Пушкина-Брюс, затем В.И. Усачев, Колесовы, купцы Лопатин и Малинины
[Закрыть]. Действительно, Глинки, пожалованные Брюсу в 1721 году за Аландский мир со Швецией, строились в 20-х годах XVIII века мастером, к сожалению, нам неизвестным, но умелым и недурно знакомым с итальянским зодчеством. Об имени его можно только гадать – был ли то иностранец Микетти или русский зодчий Еропкин – сейчас, не имея ни планов, ни архивных известий, сказать невозможно.
Несомненно одно, Глинки – это небольшая дворцовая усадьба, распланированная в принципах Петергофа и Ораниенбаума. Особенностью расположения построек в этом, некогда с большим вкусом устроенном брюсовском поместье, являются две оси ориентации построек, расположенные под прямым углом по отношению друг к другу. Вероятно, эти условия подсказаны были местностью – впадением в Клязьму живописной Вори. Перпендикулярно последней направлена главная ось усадьбы. Она прежде всего проходит через двор, четырехугольный cour d’honneur, замкнутый домом, и дальше, прорезав его середину, продолжается в планировке парка, перерезает квадратный прудок и оканчивается несколько позднее возникшей церковью.
Двор перед домом с трех сторон обстроен небольшими одноэтажными службами – флигель прямо против дома был впоследствии надстроен, другие же по сторонам носят еще характер первоначального своего назначения – правый жилого помещения, левый кордегардии, то есть караульни, где стоял взвод солдат согласно чину генерал-фельдцейхмейстера, который носил владелец гр. Я.В. Брюс. Таким образом, на дворе наблюдается полное симметрическое расположение построек. Но уже в парке замечается отклонение от этого принципа. Слева от главной оси находится каменный увеселительный павильон, не имеющий "дружка" с другой стороны. Это здание находится в связи с другой поперечной осью усадьбы. Издали, со стороны старого Лосиного завода, находящегося на противоположном берегу Клязьмы, всего яснее выявляется вторая и, в сущности, едва ли не главная отправная точка планировки. Здесь, в центре – узкий фасад дома, как ниже мы увидим, особенно нарядно обработанный, а по сторонам – внешние фасады кордегардии и паркового павильона, находящиеся на совершенно равном расстоянии от центра и совершенно одинаково обработанные с этой стороны, несмотря на абсолютно различное назначение этих двух построек. Вся архитектура довольно широко раскинулась на пригорке, образующем сначала террасу, где устроен большой прямоугольный искусственный пруд с некогда перекинутым через него мостом по оси планировки; ниже расстилается широкая луговина, где синей лентой течет река. Когда-то пригорок и терраса были связаны между собой архитектурными всходами по сторонам гротового сооружения, всходами, ориентированными согласно фасаду дома, подводившими под всю архитектурную композицию декоративно связанный с ней фундамент. Таким образом, здесь откос почвы был использован принципиально так же, как моренный берег в композициях Стрельнинского, Петергофского и Ораниенбаумского дворцов.
Дворец в усадьбе гр. Я.В. Брюса Глинки Богородского уезда. Фото 1940-х гг.
Правда, сейчас нужно некоторое усилие воображения для того, чтобы, мысленно удалив дощатый сарай, восстановив утраченные части, представить себе первоначальный архитектурный ансамбль. Тем не менее он совершенно ясно сохраняется в своих основных частях.
Уже не раз приходилось говорить, что архитектурными памятниками стиля барокко очень небогато русское загородное строительство. Постройки в Глинках, дом в Сватове, Грот, Оранжерейный дом и Эрмитаж в Кускове, дворец в Новлянском[118]118
Современный город Воскресенск, усадьба Д.Д. Мещанинова, позднее – И.И. Лажечникова. До революции принадлежала кнг. Ливен (примеч. ред.).
[Закрыть] над Москвой-рекой, наконец, постройки в Ясеневе – вот, в сущности, и весь репертуар известных нам памятников, конечно, если исключить дворцовые усадьбы под Петербургом и строительство Растрелли в Митаве и Екатеринентале.
Мастера – немцы, итальянцы, голландцы, французы, шведы – оставили в России первой половины XVIII века следы своей строительной деятельности. Задача будущего историка русского искусства – связать их постройки на дальнем русском Севере с характером и стилем архитектуры той страны, представителями которой они являлись, подобно тому, как это было произведено по отношению к Архангельскому собору Московского Кремля или к работам некоторых мастеров классицизма. И, может быть, тогда корни привитой России западноевропейской барочной архитектуры точно определятся в творчестве Де Вальи, Шлютера, Леблона, о которых уже много писалось, и Карла Хёрлимана, чье влияние на петровскую архитектуру через мастеров-скандинавов кажется нам совершенно несомненным. Однако тщательный просмотр форм и деталей глинковских построек не позволяет отнести их ни одному из известных нам иностранных и русских архитекторов первой половины XIX века. Было бы не слишком удивительно, если бы автором их оказался сам владелец гр. Я.В. Брюс, выдающийся и разносторонний ученый своего времени, в чьей библиотеке, как мы узнаем, были сочинения Палладио, Серлио, Скамоцци и многих других теоретиков архитектуры. Близость графа Брюса к искусству, вероятно, послужила к тому, что именно ему поручил Петр I в 1711 году подыскание за границей художников и ремесленников.
Дом в Глинках двухэтажный; нижний имеет подчеркнуто цокольный характер – верхний, более легкий по обработке и украшениям, является главным. С двух сторон в фасад врезаются три арки на рустованных пилонах, соответственно которым располагаются вверху две открытые колонные лоджии. Таким образом, дом в схеме дает фигуру в виде двух массивов с более узкой между ними перемычкой. Поля боковых стен охвачены внизу рустованными колоннами, соответственно которым в верхнем этаже помещены пилястры, увенчанные своеобразно расцвеченными ионическими капителями. В каждом поле помещено по два больших окна в узорчатых наличниках. Окна нижнего этажа покоятся на полочках, поддерживаемых кронштейнами, и обведены с двух сторон и поверху тягами рустованных камней с выступающими вверху треугольничками. Плоская дуга перекрытия увенчана замковым камнем с гримасирующей, высовывающей язык маской на нем – такие же гротескные маски высечены и на камнях, в которые упирается свод. Замковые камни сводов также украшены резанными в камне рельефными масками – каждая с индивидуальным, неповторимым выражением лица. Окна второго этажа, отделенного от первого сочными, многообломными карнизами, обработаны проще и легче, образуя довольно обычный для барочного искусства рисунок. Во втором этаже, на узкой стороне дома, в центре парадной планировки находится большое окно-дверь под сочной дугой-аркой с мелким переплетом оконной рамы. По-видимому, здесь был некогда небольшой висячий балкон на кронштейнах, прекрасно подчеркивавший центральную точку архитектуры. Эта дверь-окно соответствует кабинету Брюса. Сравнение этого фасада с противоположным углом ясно показывает разницу в отделке в зависимости от условий планировки. Садовая сторона дома была распланирована в общих чертах аналогично дворовой. Но если там под арками было некое подобие вестибюля с дверью, приводящей в нижний зал, то здесь, судя по отделке внутренних стен тесаным и диким камнем, скорее всего было некое подобие грота, возможно, когда-то отделанного туфом, штуком и даже раковинами. Колонны верхней лоджии с этой стороны обрушились, и вместо нее получилась здесь открытая терраса. Когда-то центр постройки отмечал вверху фонарь-башенка, скорее всего деревянный, теперь несуществующий, где, вероятно, и находилась астрономическая обсерватория гр. Я.В. Брюса и часы. Башенку, так же как и всю почти внутреннюю отделку дома, истребил пожар. В центральном нижнем зале остался еще громадный голландского типа очаг, в котором, казалось бы, можно зажарить целого кабана, очаг в типе тех, что находятся в Монплезире, Марли и Петровском домике в Летнем саду. Полов нет, поэтому снизу видны сохранившиеся фрагменты лепнины в парадном верхнем зале. Отделка эта была очень тонкой и красивой. В стене, смежной с кабинетом Брюса, осталась ниша, увенчанная некогда великолепным картушем во вкусе Regence* (* Регентство (франц.).), где, судя по остаткам, среди типичных завитков изображены были амуры-putti с гирляндами цветов. В нишу так и просится нарядный и барочный бюст работы Растрелли-старшего. Голубые поля стен охватывали белые, разделенные желобками пилястры с капителями, где волюты соединены между собой гирляндой роз. Пилястры начинались на высоте окон, опираясь на панель, и несли богатый обломами карниз, в свою очередь, служивший нарядным отграничением не сохранившегося, конечно, живописного или также лепного плафона. Фрагментов отделки было еще достаточно, чтобы восстановить по ним всю отделку парадного зала. Эти кусочки декоративного убора стен – редчайшие в загородном русском строительстве примеры барочных и рождающихся в них рокайльных отделок. Только в балтийских провинциях – в Екатеринентале под Ревелем, в Митавском дворце, в усадьбе Обер-Пален – сохранились эти недостающие звенья стилистической цепи развития декоративного искусства. В других помещениях глинковского дома не сохранилось ничего – здесь также отсутствуют полы, а штукатурка сбита со стен до кирпича. Большинство окон замуровано, и комнаты кажутся мрачными подвальными помещениями. Из главного зала был выход в обе лоджии, где, возвышаясь на каменных постаментах, соединенных между собой решетками сложного и прихотливого узора, стоят спаренные колонны, увенчанные все той же полуионической, полудорической капителью с волютами, соединенными гирляндами роз.
Несмотря на опустошительный пожар, дом в Глинках кажется лучше сохранившимся, чем иные постройки, пострадавшие от невежественных, разрушающих рук слепых исполнителей в 1917 году брошенных в толпу разрушительных лозунгов.
Архитектурный стиль дома продолжают и другие здания усадьбы, конечно, одновременной с ним постройки. Внешние фасады обоих павильонов по сторонам главного дома – кордегардии и флигеля в парке. Их расчленяют на три части рустованные лопатки, обрамляющие дверь под аркой посередине и по три окна в барочных наличниках с каждой стороны; еще в духе русского строительства XVII века по всем выпуклостям раскрепованы кирпичи, дающие сочную, отграничивающую крышу, светотеневую линию. Противоположные фасады этих двух симметричных построек индивидуализированы сообразно их назначению. Фасад кордегардии разработан арками на столбах, частью теперь уничтоженными, приближающими постройку к типу торговых рядов, возникших уже в первой половине XVIII века в Петербурге, а затем повторенных во многих провинциальных городах. Фасад паркового павильона разработан исключительно нарядно. Здесь пилястры того же типа, что и в доме, расчленяют стену уже на пять частей; пилястры наложены на более широкие лопатки также с капителями, как бы образуя таким образом группу из пилястры и двух полупилястр в различных плоскостях. Нарядные лопатки эти отмечают оба конца стены и, приближенные по двое по бокам средней двери, охватывают полукруглую нишу с сочным раковинным завершением, отграничивающий карниз которого перерезает лентой рокайльный завиток. Первоначальная окраска в два тона, статуи Амура и Психеи, находившиеся некогда в нишах, балюстрада с фигурами и вазами, возможно, завершавшая ранее стену, – все это придавало постройке особую нарядность в том дворцовом стиле, который характерен для первой половины XVIII века.
Внутри павильон распадается на три помещения – средний зал с нишами по углам, ориентированным по сторонам света, и двумя комнатами с обеих сторон. Есть предположение, что павильон этот являлся масонской ложей – в таком случае центральное помещение являлось залом заседаний, отделение слева – комнатой приуготовления, а справа – комнатой старших братьев. Можно ‹думать›, что доступ в комнату приуготовления был еще и через подземный ход, ответвлявшийся из гротового сооружения на главной, перпендикулярно [нрзб.] проведенной оси усадьбы, откуда, по-видимому, таковой действительно вел в дом. Как бы то ни было, масонская ли ложа или просто парковый Эрмитаж, – павильон в саду глинковского парка является любопытнейшим образчиком садовой усадебной архитектуры первой половины XVIII века. Два других флигеля, на дворе усадьбы, сохранили также свое членение рустованными лопатками и в значительной степени оконные наличники. Отдельно и уже вне симметричной планировки расположен хозяйственный двор с постройками, по-видимому, современными главным зданиям усадьбы.
Не меньший интерес, чем архитектура, представляет парк в Глинках с его регулярными фигурными дорожками, в плане образующими интересные сложные фигуры, в которых можно усмотреть масонские знаки. Схематически планировка этого небольшого французского сада сводится к четырем квадратам в ширину главного дома, разделенным тремя широкими аллеями. Первая аллея лип идет по откосу, как бы продолжая линию кордегардии и павильона; вторая проходит мимо заднего уличного фасада дома, третья отграничивает парк с внутренней стороны. В четырехугольник перед домом вписан многоугольник, состоящий из вековых лип; вместе с пересечением дорожки и основной [нрзб.] аллеи он образует фигуру, близкую к планетному знаку Венеры. Дальний четырехугольник занят квадратным водоемом, по оси которого дальше, уже за парком, стоит церковь. Два других прямоугольника справа от средней аллеи заняты один звездообразным пересечением аллей – другой лужайкой, где, согласно народному поверью, была беседка с самопроизвольно играющей музыкой. Может быть, здесь была поставлена владельцем усадьбы, как известно, видным ученым своего времени, Эолова Арфа[119]119
Эол – бог ветров. Древний музыкальный инструмент, струны настроены в унисон, приводятся в колебание движением воздуха (примеч. ред.).
[Закрыть]. Надо думать, что некогда подстригались эти, теперь высоко выросшие двухсотлетние липы и в стенах зелени белели, как полагается, мраморные статуи. На судьбах парка, так же как и на судьбах дома, отразились превратности исторической жизни Глинок. После смерти Я.В. Брюса усадьба перешла к его племяннику Александру, сыну Романа Вилимовича, в 1745 году женившемуся вторым браком на несчастной невесте Петра II, кнг. Е.А. Долгорукой. При них построены были церковь и небольшая усыпальница неподалеку от нее. Александру Романовичу наследовал его сын граф Яков Александрович (1742—1791), известный московский генерал-губернатор, гроссмейстер масонства при Екатерине II, женатый на гр. П.А. Румянцевой, сестре фельдмаршала Румянцева, наперснице Екатерины II. В это время, в 90-х годах XVIII века, обогатилась усадьба великолепным надгробием работы Мартоса, находящимся в церкви. Единственная дочь и наследница Якова Александровича, графиня Екатерина Яковлевна, вышла замуж за видного масона, главу ложи Астреи[120]120
Масонский союз Директориальной Ложи Астреи (1815—1822). Состоял из 25 лож. Был противником феодально-иерархических порядков (примеч. ред.).
[Закрыть] Василия Валентиновича Мусин-Пушкина-Брюса, умершего без мужского потомства в 1836 году. Однако усадьба в это время переживала уже период своего упадка. В “Московских ведомостях” этого времени не раз упоминается, например, о продаже лошадей глинковской экономии. Наконец, и сама усадьба попадает в чужие руки. Сначала это купец Усачёв, потом какая-то помещица Колесова, велевшая скромности ради побросать в пруд всех обнаженных Бахусов и Венусов, украшавших дорожки сада. Как сообщает предание, Брюс не дал ей житья в доме, и она переселилась во флигель напротив, надстроив его вторым этажом. После Колесовой усадьба переходит в руки купца Лопатина, построившего здесь громадную фабрику. Сообщают, что оставшиеся мраморные фигуры были при нем употреблены в плотину в качестве бута. Удар молнии в дом, который Лопатин превратил в склад хлопка, произвел в нем опустошительный пожар; и вот, подчиняясь суеверным [родственникам], Лопатин не только отремонтировал его весь – правда, снова в качестве склада, но даже восстановил в нем, как сумел, вышку с часами, конечно, нелепую на “сарае”. Вскоре сгорела и лопатинская фабрика, зияющая сейчас на берегу Вори разломанными стенами своих корпусов. Наконец, накануне революции Глинки купил купец Малинин, так и не успевший прочно в ней обосноваться. Дух Брюса точно витал над усадьбой, карая [вольное] отношение владельцев к ее старине...
Постройки церковной усадьбы хотя и относятся к 40-м годам XVIII века, то есть ко времени несколько более позднему, чем архитектурный ансамбль дома и флигелей, показывают, однако, все тот же барочный стиль с его характерными для Глинок формами и деталями. Небольшая церковь – крестчатая в плане, с окнами в два ряда, стенами, расчлененными пилястрами, с несколько грузным куполом – была сильно испорчена впоследствии пристройкой колокольни и полным внутренним “обновлением”. Любопытные головки ангелов с крылышками помещены здесь на замковых камнях окон, заменив гримасирующие маски в оконных наличниках дома. Небольшое прямоугольное здание усыпальницы разделено также пилястрами, охватывающими дверь посередине стены и окна по ее сторонам. В постройке этой чувствуется уже известная грубость приемов и манеры строителя, старавшегося подражать прекрасным, рядом находящимся образцам. Внутри в усыпальнице по узким стенам ее стоят гробницы Александра Романовича и Екатерины Алексеевны Брюс, два саркофага на постаментах, украшенные богатой рокайльной резьбой по мягкому известняку с обширными надписями на верхних досках. Тут же сложены остатки старого иконостаса церкви – царские врата, резаные в дереве во вкусе барокко, отдельные куски позолоченной резьбы и съеденные сыростью иконы. Нельзя не пожалеть, конечно, что этот иконостас был заменен в церкви другим, рыночным и безвкусным.
И все же внутренность храма как бы озарена лучами искусства от превосходного памятника графине Прасковье Александровне Брюс работы Мартоса в 90-х годах XVIII века[121]121
После закрытия перед перестройкой в жилое здание глинковской церкви знаменитое надгробие гр. П.А. Брюс поступило в фонды Музея архитектуры имени А.В. Щусева и было установлено в церкви Михаила Архангела московского Донского монастыря (примеч. ред.).
[Закрыть]. Историко-художественное значение этого надгробия громадно. Оно лучшее выражение той схемы треугольной композиции, которая нашла свое осуществление в ряде работ русских и иностранных мастеров XVIII – начала XIX века.
Церковь в усадьбе Глинки (перестроена в жилое здание). Фото начала XX в.
Высокий плоский треугольник серого гранита служит фоном памятнику, возвышаясь на ступенчатом основании. Вверху помещен в обрамлении двух бронзовых лавровых ветвей портретный медальон – профиль графини П.А. Брюс, четкий, как античная камея. Внизу на плите красноватого гранита возвышается саркофаг, облицованный лиловым мрамором с желтыми на нем шляпками скреплений. Слева к нему припадает в порывистом движении мужская фигура, олицетворяющая убитого горестью мужа, низко склонившего голову на заломленные руки. Лица не видно – и тем не менее в спине, в порывистом движении, в жесте заломленных рук проявлен такой драматизм, которого не достигнуть никаким выражением страдания в лице. Четко рисуются среди цветных гранитов эта фигура паросского мрамора и шлем, поставленный на крышку саркофага. Судя по рисунку Андреева, по счастливой случайности оказавшемуся в нашем собрании, с другой стороны гроба находилась – или была лишь спроектирована – дымящаяся античная курильница. Бронзовые гербы, а также надписи украшали памятник; одна из них, стихотворная, вероятно, отвалившаяся с течением времени, была восстановлена металлическими буквами не совсем приятного рисунка:
Растите завсегда на гробе сем цветы.
В нем разум погребен, в нем скрылись красоты.
На месте сем лежат остатки бренна тела.
Но Брюсовой душа на небеса взлетела.
Наивно-сентиментальное четверостишие удивительно характерно для эпохи, для времени русского сентиментализма, годов творчества Карамзина и Боровиковского. В ряду работ Мартоса памятник в Глинках занимает место в цепи схожих монументов – надгробий Собакиной в Донском монастыре, Барышникова в Никольском-Погорелом Смоленской губернии, памятника «Любезным родителям» в Павловске и впоследствии – памятника “Супругу-Благодетелю” в одноименном павильоне постройки Т. де Томона в том же Павловском парке. Как мы видели выше, идея такого монумента встречается не только в творчестве Мартоса – очень близкий пример дает в Яропольце надгробие З.Г. Чернышева работы А.Трапнеля, с которым Мартос не мог не встретиться в Риме. Этот же принцип треугольной пирамидальной композиции, только более объемной, проведен в ряде работ Кановы и применен Пигалем в его находящемся в Страсбурге памятнике маршалу Саксонскому. Тип этого надгробия повторялся и русскими мастерами – Гордеевым, Пименовым, Демутом-Малиновским.
