Текст книги "Венок усадьбам"

Автор книги: Алексей Греч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Москва-река

 Округлыми излучинами, омывая обсыпи высокого берега, пересеченного овражками с густой порослью кустарников и деревьев, течет река, овеянная историческими воспоминаниями. Зеленые заливные луга на много верст отодвинули с правой стороны голубеющую в сизой дымке кромку леса. Цветущие вишни и яблони, точно невеста в подвенечном уборе, роняют в молодую траву снежинки своих обсыпающихся лепестков. В открытую даль уходят расчерченные борозды огородов, чернеющие пашни, поднявшиеся всходы. Осененные ветлами и рябинами, рассыпаны по равнине хутора и деревни, возносящие в голубую, еще нежную весеннюю лазурь дымки своих труб. Искрятся серебряными чешуйками пруды и заводи, жарко загораются золоченые купола древних храмов, маячат в темной зелени черноствольных лип белые колонны помещичьих домов. Отсюда, от Москвы, уже бьется, пусть еще слабо и малозаметно, пульс великой и мощной волжской артерии. Истерзанные остатки Симонова монастыря, седые памятники старины, вещающие о былой доблести и чести, вознесенная к небу белокаменная стрела Коломенского храма в окружении старинных построек знаменитого дворцового села, церкви Перервинского монастыря, нарядный, точно древнерусская красавица, храм в Острове с его великолепным убором кокошников, Николо-Угрешский монастырь с живописной группой построек, обрамленных белыми стенами, псевдоготические башни Голутвина, краснокирпичная крепость Коломны – таковы исторические остановки по этой веками изъезженной дороге к сердцу страны, к многострадальной, истерзанной и снова обновленной столице. А дальше, по долине Оки, древние города, села и посады – Касимов, оставшийся аванпост татарского Востока; Муром, прославленный сказками и былинами, Рязань, некогда столица большого и могущественного княжества, наконец, Нижний, крупнейший русский торговый центр. Между городами вкраплены богатые села, старинные и насиженные, с нарядными церквами XVII века, и усадьбы – барочные, классические, псевдоготические постройки, а то и просто деревянные помещичьи дома, прячущиеся в зелени лип, кленов и берез, открытые с реки нарочно прочищенными просеками.

Чудесной панорамой скользят берега, точно проплывают они мимо парохода; как ландшафтные картины рисуются они, и взор только поверхностно скользит по ним, не проникая в глубину, не обогащаясь иными бытовыми впечатлениями или историческими воспоминаниями. На этом речном пути встречаются и переплетаются снова имена людей и память событий. Не раз снова волнующе и загадочно встает имя архитектора Баженова. Эстет и просвещенный деятель своего времени Измайлов, поэт Огарёв, крупнейший заводчик XVIII века Баташёв – владелец миллионов и роскошного дворца в Москве, московский сановник Дурасов, павловский “гатчинский” генерал Дубовицкий, земельный магнат граф Шереметев – все они воскрешают, вызывают к жизни множество позабытых эпизодов и событий отошедшей в небытие прошлой жизни России. И неожиданно то, что рисовалось воображению при чтении мемуаров, воспоминаний, переписки, что смутными образами, мысленно нарисованными, дремало где-то в подсознании, – внезапно все это облекается линиями и красками, наполняется даже уцелевшими реликвиями старины. Так созданное воображением уступает место чувственным впечатлениям.

После Коломенского, несколько поодаль от реки, расположено Люблино, почти вошедшее теперь в черту мещанско-дачного пригорода. Точно в предвидении этого уничтожил знаменитый ураган 1905 года, унесший Анненгофскую рощу в Москве, и вековой липовый парк Люблина, вывернув целиком из земли все вековые липы. С тех пор оголенным стоит дом, на первый взгляд странный и причудливый, выстроенный, насколько известно, Еготовым, одним из лучших выучеников Казаковской школы. Существует предание, что этот небольшой павильон-дворец возвел в своем имении московский чудак и сумасброд генерал Дурасов в ознаменование пожалованной ему звезды ордена св. Анны. Действительно, орденский крест, с заполненными круглящимися колоннадами углами, лежит в плановой основе дома, а купол его, если судить по старинной, чрезвычайно редкой гравюре начала XIX века, венчала статуя этой святой. Таким образом, и хронологически определяется как-будто время постройки, падающее на годы царствования императора Павла.

Однако это предположение полуанекдотического характера менее существенно, чем самое осуществление законченной центрической композиции применительно к усадебному дворцу; такой тип постройки свойствен классическому храмовому зодчеству и отчасти садово-парковому, довольно редко встречаясь в усадебных домах. Действительно, система центрического круглого бесфасадного или многоугольного, с одинаково разработанными фасадами здания применена в очень немногочисленных памятниках русского классического зодчества. Это Летний домик, спроектированный Кваренги, в Ляличах Завадовского, Баклань Разумовских, дворец в Петровском Демидовых, возведенный Казаковым, круглая деревянная дача “Голубятня” под Донским в Москве, дача принца Ольденбургского, выстроенная Стасовым на Каменном острове в Петербурге, и ряд менее значительных сооружений павильонного характера в садах и парках. Прототипом для них является все та же вилла Ротонда Палладио, конечно, прекрасно известная всем, как иностранцам, работавшим в России, так и отечественным архитекторам. Было бы любопытно проследить, как подходил к решению этой проблемы центрического здания М.Ф. Казаков в церкви села Виноградова, дворце Демидовых в Петровском, здании Сената в Кремле, с одной стороны, – в церквах-ротондах Никольского-Погорельского Барышникова и усадьбы Разумовских в Москве – с другой. Естественно, конечно, что школой Казакова, в данном случае Еготовым, был разработан также вариант этой проблемы.

Дворец в усадьбе гр. Н.А. Дурасова Люблино Московского уезда. Фото начала XX в.

Интерьер дворца в Люблине. Фото начала XX в.

В Люблине от круглого центрального зала в два света отходят четыре крыла, также вмещающие в себя залы; углы между выступами заполнены круглящимися колоннадами тосканского ордера. Таким образом, пять залов нижнего этажа не дают совершенно возможности расположить жилые комнаты, оттесненные в антресоли выступов; весь дворец с его дневным светом залитыми залами, всегда поочередно солнечными, под куполом, увенчанным статуей, кажется увеселительным павильоном, нарочно построенным для блестящих празднеств. Превосходные декораторы, живописцы и лепщики покрыли росписями и орнаментальными отделками потолки и стены внутри. Изящно и тонко орнаментированы филенки дверей, падуги, карнизы, панели. В одном из залов уцелел еще превосходный плафон Скотти; но нет уже еще недавно здесь стоявшей старинной мебели – кресел и диванов карельской березы, украшенных подлокотниками в виде грифонов и лебедей, деревянных резных и позолоченных торшеров, бронзы люстр, часов и канделябров. Все это ушло, расхищенное и поломанное... И рисуется символом текущих лет стоящая на одной из [террас] фигура античного божества Молчания, фигура, приложившая к своим каменным устам палец...

В сторону от дома в линию въездной аллеи выровнены другие постройки усадьбы, подтверждающие тоже ее характер увеселительной дачи. Здесь находятся жилой дом из двух рядом поставленных, совершенно одинаковых по архитектуре корпусов, увенчанных башенками, вероятно, служивших приютом хозяевам и гостям, отдельное здание театра, почти все переделанное внутри, с уцелевшими только вазами в нишах по сторонам двери, наконец, длинные корпуса – развалины обширнейших оранжерей.

Все так же оголено, как на старинной гравюре начала XIX века или на исключительно любопытном ковре с [нрзб.] картой усадьбы, сохранившемся в Историческом музее. Только оголение это – обнаженность покойника.

В свое время путеводители, справочники, мемуары не скупились на восторженные отзывы о Люблине и его праздничной жизни с чередованием спектаклей и концертов, исполняемых крепостными Дурасова – прекрасно выученными артистами, с балами, фейерверками, живыми картинами; молва о них не менее гремела в Москве, чем об увеселениях в Кускове, Останкине и соседних Кузьминках. Даже англичанка мисс Вильмот, проездом в Троицкое к своей знаменитой приятельнице княгине Дашковой, посвящает праздникам в Люблине восторженные страницы в своих мемуарах[145]145
  Вильмот (урожд. Бредфорд) жила в России в 1803—1807 годах в качестве компаньонки Е.Р. Дашковой. В 1859 году опубликовала в Лондоне «Записки Дашковой» (на русском языке), дополнив издание «Рассказом издательницы их». Отрывки из «Рассказа» Вильмот помещены в журнале “Русский архив". 1880. Кн. 3. № 9—10 (в статье М.Шугурова).


[Закрыть].

От этого всего остался лишь архитектурный памятник, точно затравленный, но горделивый зверь в тесном кольце враждебного окружения...

Царицыно

 Царицыно, подобно Люблину, находится также несколько в стороне от реки. Его украшают, однако, замечательные извилистые и глубокие пруды, верно, заполнившие впадины оврагов с высокими откосами. По краю одного из них разбросаны в живописном беспорядке, в расчете на пейзажные картины, постройки заброшенной недостроенной усадьбы на земле, составлявшей некогда вотчину первого русского пиита князя Антиоха Кантемира.

Москвичам хорошо известен этот заброшенный псевдоготический дворец с целым лесом деревьев, выросшим на крышах и карнизах домов и павильонов. И случайно, именно в силу своей заброшенности, первоначальная идея – создание среднефеодального, средневекового замка – нашла свое лучшее осуществление в этих руинах, украшенных природой. Так же как в Чесменском дворце, Екатерина II хотела иметь в Царицыне усадьбу, прежде всего напоминавшую ей родную Германию, по которой, верно, ощущала известную ностальгию скромная цербстская принцесса, волею судеб ставшая повелительницей многомиллионного народа. А с другой стороны, и соображения политические, вернее, династические подсказывали внешний наряд, архитектурный стиль, который par excellence являлся выражением славных рыцарских времен эпохи средневековья, когда впервые появились на арене мировой истории владетельные фамилии, ставшие во главе европейских государств. Существует широко известная легенда, что Екатерина II, посетившая строившееся Баженовым Царицыно, нашла в архитектуре дворца сходство с гробом, и отстранив поэтому руководившего постройками архитектора, передала работу Казакову, которому также не суждено было закончить дворец, корпуса и павильоны.

“Вид села Царицына с западной стороны”. Рисунок О. Бове 1840 г.

В строительной деятельности императрицы Царицыно, как известно, далеко не единственное сооружение в пленявшем воображение Екатерины псевдоготическом вкусе. Не раз упоминавшийся уже Чесменский дворец, возведенный Фельтеном, Баболовский дворец в Царском Селе, построенный Нееловым, Петровский дворец в Москве, одна из интереснейших работ Казакова, – все эти памятники ложной готики и размахом своим, и размерами значительно уступают Царицыну. Все перечисленные постройки, в сущности, лишь увеселительные или путевые дворцы – только Царицыну предназначалась роль императорской резиденции, своего рода Царского Села в окрестностях белокаменной столицы. Одно перечисление сохранившихся построек – дворца, соединенного с ним ажурной стеной-галереей Хлебного, то есть хозяйственного, дома, нескольких “кавалерских” корпусов, Оперного дома, не считая беседок, мостов и парковых павильонов, – должно было достойным образом приютить государыню и сопровождавший ее двор в месяцы летнего пребывания в Москве. Однако соображения политического характера, может быть, внутренние волнения, связанные с пугачевским движением, решили иное; Петербург, при поддержке гвардии, являлся более надежным убежищем по сравнению с Москвой, всегдашним центром недовольной и фрондирующей оппозиции. К тому же менялись и вкусы. Древнерусское зодчество, несомненно, казалось Екатерине случайным и варварским нагромождением неудобных и тесных построек; естественно, что она не понимала старинного национального зодчества, распорядившись сломкой обветшавшего Коломенского дворца, панораму которого запечатлели все же и более проницательный эстетически архитектор Кваренги, и иные склонные к старине и искусству люди, позаботившиеся сохранить дворец хотя бы в модели. Да и самая мысль, пусть никогда и не предполагавшаяся к реальному осуществлению, – превращение всего древнерусского Кремля в грандиозный дворец – лишь показывает, как мало была склонна считаться Екатерина II в своем строительстве с шедеврами древнерусского искусства.

Барочное зодчество Елисаветы, наружно блистательное, но неудобное, некомфортабельное, не приспособленное для жизни, на что горько жалуется в записках будущая Семирамида Севера[146]146
  Екатерина II. Записки. СПб., 1907.


[Закрыть] казалось, конечно, отжившим и старомодным. Недаром Ринальди и Фельтен, позднее Камерон и Кваренги переделывают многое в дворцах Царского Села, Петергофа и самой невской столицы. Увлечение псевдоготикой, падающее на 60—70-е годы XVIII века, показалось также устарелым, когда вся Европа, открыв Геркуланум и Помпею, храмы Великой Греции, стала переживать эпоху небывалого увлечения античностью. Камерон и Кваренги, Казаков и Баженов как классики – конечно, наиболее характерные выразители стиля зодчества екатерининского времени. Под влиянием этих новых вкусов были оставлены псевдоготические мечтания, была брошена мысль о подмосковной резиденции-замке и в тех же под Петербургом находящихся императорских усадьбах появились строгие классические дворцы – Английский дворец, небольшой павильон в Петергофе у моря, Александровский дворец в Царском Селе, Таврический дворец в Петербурге. Верно, некоторое время еще колебались в намерении совершенно оставить Царицынскую усадьбу; дворец и корпуса были подведены под крышу, а в парке Баженовым и Еготовым, согласно изменившимся требованиям, были возведены беседки и павильоны в стиле победоносной классики – “Миловид”, “Нерасстанкино”, круглый “Храм Цереры”. Тем не менее окончательного отказа от продолжения работ не следовало, и дворцовое ведомство на первых порах поддерживало, как умело, недостроенную усадьбу. В истории русского искусства, в частности в области искусств декоративных, осталась недописанная глава. Утрата тем более прискорбная, если предположить, что ведь и внутренние отделки комнат и залов с наполняющей их мебелью, утварью, осветительными приборами должны были быть выполнены в том же, псевдоготическом вкусе, исключительно бедно проявившемся именно в области предметов обстановки. Новое формотворчество Баженова и Казакова на этом поприще сулило чудесные, пусть стилизованные и гибридные, переживания интерьерных декораций в духе феодального средневековья.

Павильон “Миловид” в Царицынском парке. (Сгорел в 1989 г.). фото начала XX в.

И тем не менее даже в руинированном своем состоянии Царицыно всегда привлекало внимание, вероятно, подкупая своей одичалостью, романтичностью людей первой половины XIX века. Каждый путеводитель по Москве, многие писатели и сочинители, в том числе Тургенев, отводят место описанию покинутой усадьбы Екатерины II, окружая ее ореолом таинственности и легендарности. А позднее, в эпоху начавшихся художественно-исторических изысканий, царицынской псевдоготике посвящается ряд статей и работ как местного, так и более общего значения, работ, привлекших на место лакун, подобно черновикам по недописанному роману, интереснейший сохранившийся в архивах чертежный материал.

Конечно, усадьба не нуждается в повторном описании; лишь некоторые частности, мысли по поводу возникают при ретроспективном путешествии в галерею видов ее, запечатленных памятью.

Всякий готический европейский замок, аббатство, монастырь, являясь результатом в течение многих лет обраставшего организма, рисуется ансамблем живописно сгруппированных построек. Он входит составной определяющей частью в пейзаж, но, конечно, не оформляет его, как архитектура ренессанса и барокко. Поэтому в высшей степени интересно, что возрождение пейзажного понимания архитектуры, которое обычно сопоставляется с настроениями и вкусами конца XVIII века, с эпохой сентиментализма, что это возрождение ландшафтного понимания далеко не всецело принадлежит классике, с ее “аркадским” пейзажем, опоэтизированным Гёте, Руссо, Ганнертом, Кигельхеном, Гейнсборо и многими другими мастерами кисти и слова. Тип английского парка в духе Эрменонвиля, садов Трианона, Павловска, Гатчины появляется много раньше, на “вторых путях” искусства. Это наблюдение равно относится не только к Западу, где примером тому могут служить в Англии знаменитые сады Кью, планированные и украшенные Чемберсом, но и к России, где каждая псевдоготическая усадьба, остающаяся еще в отдельных постройках замаскированным барочным организмом, в целом в комплексе своих сооружений, в их взаимном расположении, в отсутствии даже единой точки восприятия и рассмотрения избегает в большинстве случаев каких бы то ни было намеков на симметричность, архитектурное равновесие частей именно в области общих планировок и композиций. Действительно, только расположение дворцов в Яропольце и Петровском дворце подобны тем, что так типичны для всего барочного стиля. Но уже все парковые сооружения гончаровской усадьбы, все постройки в Марьинке Бутурлиных, в Красном Ермоловых Рязанской губернии, в Тишкове-Спасском Собакиных, наконец, в Царицыне – целиком порывают с принципом архитектурности; каждая постройка или группа их в своем как бы случайном соединении друг с другом задумана прежде всего как привлекающий взор пятно краснокирпичной или белокаменной кладки. Подставив на место псевдоготических сооружений дворцы, павильоны и беседки классического характера, нетрудно получить типичную картину усадебного ансамбля в духе классицизма, во вкусе пейзажного английского парка. Этот принцип живописности, по-видимому, так глубоко внедрен в псевдоготику, что иные сооружения как бы совершенно теряют свое материальное тело, представляясь глазам как ажурная, прозрачная, нарисованная декорация. Так отчасти воспринимаются многие здания в садах Яропольца, так же как и некоторые постройки в Царицыне. В частности, это относится, конечно, к галерее и воротам, соединяющим дворец и Хлебный дом. Архитектура, прорезанная арочками, лопатками, люкарнами, раздробленная пинаклями, зубцами, какой-то каменной гусеницей залегшей аркой ворот, воспринимается точно филигрань, залитая разноцветной эмалью – красным кирпичом, белыми пятнами украшений, зеленью листвы и лазурью неба в разрывах и отверстиях каменного кружева. Такой декорационный, бутафорский характер сопровождает многие постройки псевдоготического вкуса – торговые ряды в Калуге, мосты Царицына – и сохраняется в полной мере и впоследствии, в эпоху николаевской ложной готики, в хозяйственных сооружениях Суханова и Осташова, плоскостных постройках, как бы совершенно лишенных глубины.

Еще одна черта русской псевдоготики превосходно иллюстрируется на примерах Царицына. Это мелкая, дробная геометричность архитектурной декорации. Конструктивный ажур европейской готики заменяет здесь этот своеобразный убор архитектуры здания. Часто применяющаяся муфтированная колонна разбивает столб на ряд чередующихся цилиндров и полукубов; оконные прорезы варьируют дуги кругов и овалов, иногда соединяя их в сложные узоры; кубики, пирамиды и шары – излюбленные формы всевозможных венчающих украшений, в то время как квадраты, ромбы, треугольники, круги углубленными впадинами образуют своеобразные пояса-фризы. Декорация эта принципиально остается барочной, то есть трехмерной, выступающей, богатой живописной светотеневой игрой, но она лишена элементов пластичности; это не украшающая скульптура, а подставленный на ее место набор геометрических форм.

Небезынтересно и другое, классическое лицо царицынской усадьбы. В беседках и павильонах, к которым следует еще причислить искусственную башню-руину, сооружение, пожалуй, вовсе не имеющее стиля, – кристаллизовалось то, что [нрзб.] созревало в классической струе творчества Баженова, превалирующей в последнюю эпоху его деятельности. “Храм Цереры” – эта чудесная, гармонично спропорционированная беседка-ротонда – завершение тех исканий, которые наметились в аналогичных, еще гибридных сооружениях Михалкова. Павильоны “Миловид” и “Нерасстанкино", приписываемые Еготову, дают тот едва ощутимый и трудно определимый вариант классической архитектуры, который, имея множество себе подобных построек в усадьбах – в Черёмушках, Знаменском-Губайлове, Райке Глебовых, в Нескучном, Яропольце, – создает наделенный каким-то налетом провинциализма вариант классики, который так типичен для усадебного зодчества и так ощутимо все же отличен от подобных же сооружений в парках Павловска и Царского Села.

Как обычно, эти колонны, арки и купола в своих всегда новых и разнообразных сочетаниях рассчитанные на зеркальное отражение в прудах, составляющих одно из главных украшений заброшенной, романтической усадьбы, прудах, где еще недавно плавали лебеди и до сих пор временами вылавливаются рыбы с кольцами, продетыми в них еще во времена Екатерины...