Текст книги "Подноготная любви "

Автор книги: Алексей Меняйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 55 страниц)

Итак, теперь жизнь подготовила Наташу к уровню «биофил – биофилка», на котором Наташа уже способна узнать, оценить и впервые вложить руку в сильную ладонь Пьера.

А что наш Пьер? Он тоже развивается, и тоже в русле, похоже, достаточно типичной для биофила судьбы. Во всяком случае, судьба его достаточно симметрична Наташиной, в мужском, разумеется, варианте.

В романе довольно невнятно намекается на связь Пьера с женщинами до его брака с Элен. Но они были, потому что не могли не быть. Мы даже можем угадать из французских имён гостеприимных за определённую плату женщин, что это были актрисы. Взрослея, Пьер явно утратил способность сопротивляться женщинам. Это произошло не потому, что Пьер стал развратней, а потому, что им начинают интересоваться женщины, о которых говорят, что они умеют в этой жизни устроится. Это женщины, интимная близость с которыми – непременная психоэнергетическая травма. Его женят на Элен, хотя предложение делает, не понимая себя, разумеется, он. Ему и в голову не приходит, уличив её в неверности, с ней развестись, и он, хотя и не живёт с ней, продолжает давать ей средства на тот образ жизни, который известный тип некрофилок себе выбирает. Оформить развод решает сама Элен, которая от неудовлетворённости обилием любовников, которые у неё были, решает стать порядочной замужней женщиной и планирует выйти замуж сразу за двоих. Высокопоставленных.

После французского плена, после всех лишений следования вместе с бегущей французской армией, голодного, оборванного и бесправного существования, в душе Пьера происходят столь значительные изменения, что восприимчивые люди начинают с ним чувствовать себя совершенно по-иному. Если раньше к нему возникало некоторое чувство жалости (часто признак присутствия некрофилической компоненты), и, как кажется Толстому, именно из-за этого чувства люди удалялись от Пьера, то после плена хорошие люди приходят рядом с Пьером погреться. Брак его с тоже преобразившейся Наташей становится неизбежен. Хотя они ещё и не встретились.

Что касается случая, то на уровне «биофил – биофилка» в случаях нет непосредственной необходимости, но у Пьера с Наташей их было предостаточно: не кто иной как он спас Наташу от Анатоля, он же спас Наташу от «позора» на её первом балу и т. п.

Итак, комбинация «биофил – биофилка». Казалось бы, именно подобного рода взаимоотношения – находка для мыслителя, поэта или художника, взявшего на себя труд научить людей, как надо жить. Вот уж где описания должны быть обстоятельны и полезны. Но странное дело! Ничего похожего мы в романе не находим. Мы сразу оказываемся в эпилоге, уже прошло 7 лет, и как и что происходило между Наташей и Пьером – не сообщается. Очень странно, в особенности если учесть, что Лев Николаевич ещё 10 лет после завершения романа как заведённый повторял, что он в семейной жизни счастлив. Но отсутствие в романе самого важного отнюдь не странно для того читателя, который понял, что Толстой никогда не участвовал в сватовстве, венчании и начале брака с яркой биофилкой, потому что хвалёной его женой была Софья Андреевна, Соня, Софочка, Софи, фуфела.

В эпилоге Наташа очень часто не Наташа, и даже не Таня Берс, а явно Софья Андреевна. Это не только закономерно, но и единственно возможно: Лев Николаевич очень рано потерял мать (ему было 2 года), а в 5 лет и вовсе стал круглым сиротой, следовательно, семейной жизни, живя в родовой своей усадьбе, видеть не мог. Таня же Берс вышла замуж уже после завершения романа «Война и мир». Братья сожительствовали один с певичкой цыганского хора, другой с выкупленной из публичного дома проституткой. Сестра Марья Николаевна была шлюхой международного масштаба и здоровыми семейными взаимоотношениями себя не обременяла. Итак, чью же семейную жизнь мог видеть Лев Николаевич? Да только свою собственную! Отсюда вполне естественно, что «Наташа» из эпилога первым делом несёт мужу показать испачканную зелёными испражнениями пелёнку. Она тычет этим зелёным Пьеру под нос так, как будто большая близость испражнений к носу непременно означает удовольствие. Она же не сомневается, что это наслаждение. Это не от Наташи. Это из семейной жизни Льва Николаевича. Это и многое другое из эпилога.

Обидно, что в эпилоге Лев Николаевич изменил своему художественному гению и, вместо того чтобы гениально и точно «придумать», просто «приляпал» к милой Наташе кусочек Сони. Но даже, несмотря на досадные промахи, кое-что от Наташи уцелело и в эпилоге. Поскольку мы сейчас изучаем феномен случая в развитии судеб, причём княжна Марья пошла у этого случая на поводу (почти только им и определилась её «жизнь»), а Наташа – не пошла, то было бы полезно познакомиться с пересказом эпилога человеком, имеющим опыт в психокатарсисе.

В одной усадьбе оказываются две семьи: графа Николая Ростова с супругой Марьей и графа Пьера Безухова с супругой Натальей. Живущие с ними старая графиня Ростова и Соня, как выразители всеобщего мнения, считают брак Николая и Марьи безупречным и счастливым. Наташа же и Пьер, по их мнению, опустились, то есть живут не как все, в частности, не хотят угождать «свету», и поэтому в их, старой графини и пустоцвета Сони, сознание, в котором, разумеется, бытуют такие слова, как «счастье», «любовь» и т. п., жизнь Пьера и Наташи никак уложиться не может. Брак Николая и Марьи похож, а следовательно, счастлив. Именно под таким углом зрения и описываются взаимоотношения в этих двух парах. Деталей, которые позволяют раскрыть принципиальное отличие этих двух союзов, множество.

Наташа со своим мужем часто ссорится, а Марья со своим – нет. Однако «ссоры» Наташи с мужем имеют одно удивительное свойство: в результате них Пьер и Наташа меняются, развиваются, растут. Иными словами, их ссоры конструктивны, а видимость ссоры – изобилие энергии, которое направлено, однако, не на разрушение, а на решение проблемы. Николай же с Марьей не растут, не развиваются и поэтому ссориться им нужды нет. Они просто тихо незаметно грызутся. Наташа смотрит только на мужа и всячески предугадывает любые его желания, которые и выполняет (эх, если б Софья Андреевна так, с Львом Николаевичем-то!), Марья же стоит на своём и с мужем не считается. Она может начать задавать вопросы в самое неудачное время, а когда ей Соня советует вести себя потише, чтобы не разбудить «счастливого» супруга, то Марья, в пику Соне, решает вести себя так, что только-только задремавший, усталый после работы на усадьбе муж просыпается. Николай тоже не отстаёт от жены: он в состоянии счастливо смеяться, когда его будит любимица-дочка, трёхлетняя Наташа, но когда то же самое делает жена, ему требуется величайшее усилие, чтобы не проявить себя. Можно не сомневаться, что Наташа ни под каким видом, тем более кому-нибудь в пику, Мужа своего не разбудит, а если всё-таки так случится, что он проснётся, то он её обнимет и поцелует.

Марья – это, вообще-то, во многом та же Софья. Только несколько улучшенный вариант. Хотя Лев Николаевич ещё лет 10 не мог себе позволить это понять.

Ортодоксальные литературоведы могут возразить, что, дескать, прототип княжны Марьи вовсе не Софья Андреевна, а мать Льва Николаевича Мария Волконская. Ну так тем более, княжна Марья – Софья Андреевна. Во всяком случае, по характеру. (Элен – это сущность Софьи, а Марья – плоть, инверсированное поведение, подобно тому как Пьер – это сущность, мечта Толстого, а князь Андрей – некая отягощающая плотская реальность.) Ведь, как показывает практика, даже сироты выбирают в жёны мать. А если столь отличающаяся от Наташи Марья – Софья, то как может и Наташа быть ею же?

Правда, Марья Болконская получилась явно пожухловатей Марии Волконской (Софьи Андреевны). Может быть, Марья Болконская – очень-очень молодая Сонечка.

Теперь, освоив новое понятие «случай», мы можем несколько полнее описать последовательность смены типов эротических комбинаций для разных типов людей: жухлых, ярких некрофилов и ярких биофилов. Жухлый хотя и изменяется (сползает в некрофилию), но делает это достаточно медленно: психологический «выигрыш» – нет лишнего повода задуматься. Да он иначе и не может. Жухлые не интересны ни ярким биофилам, ни ярким некрофилам. Если же последние каким-нибудь жухлым заинтересуются, то по причинам сторонним: скажем, из-за денег, или социального положения родителей. По-настоящему яркого – так уж, чтобы действительно был яркий, – сторонние соображения заинтересовать не могут. Поэтому жухлые «играют» достаточно однообразно до тех пор, пока не выпадает случай с другим жухлым. Не было бы случая – не было бы ничего. Это комбинация княжны Марьи и графа Ростова. Именно им психологическая наука не советует разводиться с надоевшим до тошноты супругом: в следующем браке всё в точности воспроизведётся.

Яркие биофилы, начиная развиваться со стадии жухлых, сначала играют; может на их жизнь повлиять и случай, однако со временем «любовь-обязанность» надоедает, тем более что на горизонте возникает фигура ещё более яркого некрофила, который бурно «влюбляется» и умеет заставить объект в это поверить. Мощь внутреннего развития влечёт их на поиски людей необыкновенных, и, попавшись на обман, они страстно влюбляются. В случае дальнейшего внутреннего развития жертвы, которая вначале тоже убеждена, что наконец-то в жизни повстречалась большая любовь, в подобного рода союзе возникают значительные напряжения.

Во-первых, жертва пропитывается духом некрофила и становится хамовитой, во внешних проявлениях даже в существенно большей степени, чем сам индуктор. (Может «хозяину»/«наезднику» набить физиономию.) Кроме того, жертва может постепенно начать более адекватно оценивать реальность и в величии некрофила разочароваться. Лишённый возможности «вести», некрофил тоже «разочаровывается». Если же биофил посмеет перейти с уровня «биофилия в широком смысле слова» на уровень «биофилия в высоком смысле слова», то брак (если это уже брак) непременно распадается. После того как раввин Савл по дороге в Дамаск обратился и стал апостолом Павлом, его жена, выходившая замуж за поводыря стада иудеев, из дома, по преданию, Павла изгнала. Подобные ситуации не редкость и в наши дни. Некрофил не в состоянии переносить обличений совести, обостряющихся уже от одного только присутствия биофила. Обвинив биофила во всех мыслимых и немыслимых нравственных (!) прегрешениях, некрофил от биофила «освобождается». Биофилу, как правило, чуждо быть инициатором развода, потому что ему даже не приходит в голову, как это возможно: предать. Впрочем, не исключено, что здесь возможны варианты.

По мере дальнейшего эволюционирования биофил объединяется с биофилом противоположного пола в Господе. Это Наташа и Пьер, В. и наш П. Таня Берс развивалась быстро, и уже в 19 могла заинтересовать столь яркого некрофила, как Сергей Николаевич. Создаётся впечатление, что если бы она и дальше развивалась такими темпами, то годам к 23-25 она бы уже была в силах распознавать, какого типа счастье ей органично. Поторопилась девушка, выйдя замуж в 20 лет за первого, в сущности, встречного, за своего родственника – Кузминского.

А что же яркий некрофил? Он тоже развивается, и его эротические предпочтения меняются. По молодости он может оказаться рядом с жухлой, которая достаточно быстро ему надоедает, и он отправляется на поиски некрофилки более яркой. Однако, в силу неразвитости некрополя искателя приключений, некрофилка вожделенной степени яркости может им не заинтересоваться (слабовато энергетическое опьянение) или, скорее, если связь случилась (как проба власти), её оборвать. Повторение подобных «неудач» некрофила, зомбированного на пожизненный брак, а потому измучившегося от комплекса неполноценности, может привести к «сверхценному» времяпрепровождению (каратэ, оккультизм, художничество, накопительство) и поискам психической реабилитации рядом с растущей яркой биофилкой. Подлости, совершённые по отношению к ней, начиняют его тело мировоззрения элементами, которые, наконец, настолько усиливают его некрополе, что он в состоянии «заинтересовать» некрофила вожделенной степени яркости, ранее недоступного. В данной книге это Софья Андреевна (пик развития – гомик-профессор), Элен (сразу два высокопоставленных мужа) и «дорогой экстрасенс». Именно достаточное число подлостей, а не подлеченная импотенция позволили ему, «наконец, жениться».

Эта схема достаточно отчётливо реализуется в жизни ярких биофилов. В случае же ярких некрофилов она может быть несколько смазана ввиду эротической неразборчивости (онанизм с ассистентом) и наслаждения только от собственно убийства, для чего вполне подходят и подвернувшиеся жухлые. У жухлых тоже смазано: они могут «подвернуться под горячую руку».

Теперь всё то, к чему мы подбирались на протяжении всей книги, мы попытаемся представить графически. Для наглядности мы рассмотрим триаду гипотетическую: когда жухлый некрофил, яркий некрофил и яркий биофил начинают свою эротическую карьеру с уровня некрополя одинаковой силы. Мы не хотим погружаться в море оговорок, поэтому повторяем, что случай гипотетический – важно то, что начинали они все с одного уровня, но закончили на разных.

У жухлого есть возможность выбирать, в какую сторону тянуться: к партнёру ли яркой биофилической направленности или, наоборот, яркой некрофилической. Но биофилия для жухлого явно не идеал, он хоть и жухлый, но некрофил. Яркие же некрофилы жухлым не интересуются: они сами склонны тянуться к партнёрам, некрофилически ярким. Жухлый от яркого отличается тем, что он в борьбе за энергетически яркого партнёра не просто проигрывает, но сдаётся, и вынужден обходиться такими же, как и он сам, – жухлыми. Уровень их реальных партнёров со временем несколько понижается в силу естественных причин: с годами все жухлые, в том числе и свободные партнёры, неизбежно в некрофилию сползают. Свои же нереализованные мечты жухлые компенсирует у экранов телевизора (боевики, эротика и т. п.).

Яркий некрофил (быстро в этом направлении развивающийся) в начале своей эротической карьеры также тянется к ярчайшим образцам. Так же, как и жухлый, он вначале не получает ничего, кроме щелчков отказов (неинтересен: слабовато некрополе, нет рядом с ним должного умопомрачения), но, в отличие от жухлых, не сдаётся. Родовая память подсказывает способ завоевания вожделенного некрофилического партнёра: надо самому стать в душе подонком. Надо засорить своё тело мировоззрения, желательно, надругавшись над наивным биофилом. А ещё надо собрать в себе образ «сильного», «могущественного», «мага», «потента» (противоположность импотента). Самый радикальный способ – Учительство, приобщение ко Вселенной, к всесильному, всемогущему, всеведущему богу – Магу. Но в действенности этого образа необходимо убедиться по реакции окружающих. Окружающие (супруг или квазисупруг) должны смотреть снизу вверх, как на посланника Неба, на великого человека. Жухлый так смотреть не способен: он достаточно порочен, чтобы догадаться (подсознательно) об истинных побуждениях мага, основах его религиозности. Холуйствовать жухлый согласен и способен, богослужение превратить в комедию литургии – тоже, но взирать, созерцая, открыться – не способен. Здесь необходим только обманутый биофил. Который, пока ещё себя не осознал, наивен потому, что не может себе и представить, что побуждения в практическом «христианстве» могут быть злы. Удостоверившись рядом с биофилом в своей «потенции» и богоизбранности, замусорив свою душу до состояния помойки, яркий некрофил уже способен заинтересовать другого некрофила вожделенной степени силы (импотенции).

Мы живём в реальном мире, и он не просто влияет, но увлекает, влечёт, тащит, не осознавших себя биофилов в том числе. Но только не осознавших, кои в молодости все. И яркий биофил в молодости оказывается в трагической ситуации: он не интересен никому, кроме ярких некрофилов. Для жухлых их подсознательные стремления чужды, биофилы настолько ещё идеалисты, что обман для них убедительнее истины. Биофил вынужденно оказывается рядом с ярким некрофилом, разочаровавшись в котором, он поднимается на следующую ступень развития. Его возросшие биофильность и наивность становятся вожделенны не только для большего числа некрофилов, но и для индивидов большей яркости (подонка видно, и обмануться в ярчайшем может только уж совсем наивный). В борьбе обычно побеждает сильнейший (тот, который затаптывает конкурентов), чем и объясняется, что рядом с биофилом с возрастом оказываются всё более и более яркие некрофилы (как в случае Наташи). Повышение силы некрополя партнёра в очередной комбинации достигает того рубежа, за которым возможна только смерть, не перешагнуть который позволяет только самоосознание. Следующий вслед за этим этап: соединение с себе подобным, биофилом, – счастье.

Таким образом, график позволяет с меньшими усилиями осознать некоторые особенности существования и развития этого мира. По молодости все кажутся одинаковыми, во всяком случае, все, как штампованные, тянутся к одним и тем же «ценностям». При этом получают щелчки, и большинство, сдавшись, начинает «играть». Следующая большая группа – нюхачи – не сдаются и, прорвавшись сквозь щелчки и собственные подлости, получают вожделенное – болезни и смерть. Наименьшая группа ведёт себя более других странно: разочаровавшись в неинтересном партнёре, вдруг обнаруживают себя влюблёнными уже в совершеннейшее ничтожество, а после того и вовсе в подонка (скрытого) – и всё это в поисках себе подобного, способного на созидание, человека.

Таким образом, если жухлые, не получив в этой жизни вожделенного, развиваются достаточно «прямолинейно», то у ярких жизнь не только не прямолинейна, но и симметрична. И те, и другие получают, наконец, желанное (некрофил – некрофила, биофил – биофила), или вообще уже ничего не получают, но прежде оказываются в противоположном лагере, что и тем, и другим приносит мучение. Обогащается же лишь один некрофил – и то мусором.

Есть ли возможность биофилу избежать в своей жизни неприятностей? Есть. Это – осознать себя и, как следствие, довериться Господу не только бессознательно, но ещё и сознательно. Осознающие себя биофилы, разумеется, объединяются, и это немногочисленное объединение подавляющему большинству нравится называть сектой. Это объединение тоже не идеальное сообщество – со временем оно вырождается по известной схеме: у рождённых свыше родителей дети не обязательно таковы, а их дети – тем более. Но все они в церкви остаются и даже способны порождать «горячих» новообращённых, и уже от этих «проповедников» выродившаяся церковь начинает обвально разрастаться. И если она не становится государственной, то только потому, что заповеди Божьи на логическом уровне менее искажены, чем в конкурирующей секте, основанной на некрофилическом начале. Но вот как раз-то потому, что в этом объединении заповеди искажены менее, чем в прочих, концентрация биофилов здесь несколько выше, себя они в большей или меньшей степени осознают, и в этом – надежда юного биофила, вставшего на путь самоосознания.

По книге, это путь и П., и В.

Итак, мы сейчас освежили в памяти четыре вида взаимоотношений, которые называют, не различая, «любовью»: любовь-игру, любовь по случаю, любовь-порабощение (взаимоубийство, страстная любовь) и собственно любовь. Более других поэты воспевают любовь-порабощение, по-видимому, во-первых, потому, что это их самое волнующее переживание в жизни, во-вторых, потому, что полученная психоэнергетическая травма требует к себе многословного внимания, а в-третьих, потому, что признанные поэты не смогли подняться выше собственного уровня развития, который и позволяет им быть популярными. Подвиг Толстого среди прочего заключается в том, что он, пусть не в жизни (его автобиографичный Лёвин рядом с Кити ощущает себя недостойным – вернейший признак предпочитания некрофилических дам), а только в творчестве, смог перешагнуть рамки общепринятого воспевания союзов типа Наташа—Анатоль и Пьер—Элен, а открыл перед своими читателями одним своим духом поиска удивительнейшую возможность догадаться о существовании чего-то большего, чем он сам оказался в силах описать. И нет ничего удивительного в том, что те писатели, которые в силу развития своей души не могли иначе писать о любви как о различных сочетаниях форм садомазохизма (скажем, Достоевский), признанной формой религиозности признаны, а Лев Николаевич Толстой за поиски любви высокой признанными от признанной государственной церкви отлучён.

Что же касается порочной любви, той самой, которая воспета поэтами как страстная, прекрасная и цветастая и таковою воспринимается прыщавыми и не очень прыщавыми девицами, которые никаких поэтов и не читали, то в развитии подобного рода любовей Л. Толстой выявил некоторые характерные закономерности. Это удивительно, потому что из личного жизненного опыта Л. Толстой про собственно любовь мог знать мало. Это и понятно: связи его до брака были порочны, а жене он хранил верность все 48 лет.

Своим творчеством Лев Толстой выявил среди прочего и следующую закономерность: если любовь-игра даже в высшем своём проявлении, началом которой и основанием служит Случай, может зарождаться как с участием, так и без какого бы то ни было участия людей, то истории же особо порочной любви (страстной) для женщины, и в особенности для девушки, непременно начинаются с участием другой женщины. Путь к пороку для женщины прокладывает не столько мужчина, сколько другая женщина. На уровне проповеди у Толстого иначе, но у художника – так. Причём во всех его романах. Для Наташи Ростовой подобной женщиной была признанная Элен, для Анны Карениной, матери 8-летнего сына, – мать Вронского, явно подавляющий индивид, а для 18-летней Кити женщин было даже две: только что вышедшая замуж как все графиня Нордстон и Китина мать. В своём чувстве ревности и неприязни к другой женщине, к той, которой сравнительно хорошо, пусть даже всего лишь по человеческим меркам, женщины не останавливаются ни перед чем, чтобы навредить. Их не останавливает даже материнское чувство. (Более того, можно говорить о том, что некрофильная «сваха» есть заместитель такой же матери, пусть по жизни и жухлой.) Желание навредить, как замечено, – характерное свойство всякой некрофильной женщины, яркой или жухлой, присуще практически всем, потому что число биофилок исчезающе мало. Ровно столько, сколько есть к ним их половинок.

* * *

В.: Да, было так хорошо идти по берегу Яузы и слушать про Анну Каренину, Кити, княжну Марью, Наташу…

П.: Разве слушать? Обсуждать! Я после таких обсуждений не успеваю записывать твои идеи.

В.: Да какое обсуждение? Моей роли – никакой. Я – это лишь отражение тебя.

П.: Не надо. Это я не успеваю за тобой идеи записывать. Вернее, дорабатывать до уровня словесного оформления. И ещё неизвестно, для кого полезней и приятней подобные обсуждения: для тебя или для меня! Да и вообще я тебе так благодарен…

В.: За что?

П.: За всё. За то, что ты существуешь. За то, что мы с тобой встретились. Ведь всё-таки это случилось после твоей молитвы. Хотя молился и я… Благодарен тебе за то, что стал так понимать Толстого. Так, как до встречи с тобой не мог и надеяться… Ведь если бы не рассмотрение тебя, если бы не было столь отчётливо сказано взять в руки Толстого, я бы ни за что не понял бы ни его, ни, главное, тебя… Да и самого себя тоже! Спасибо тебе…

В.: И тебе… Только мне неудобно…

П.: Что?

В.: Что ты так за мной. В больнице. Ведь получилось, что самое трудное досталось тебе. Не родителям, не матери, не отцу, не брату – а тебе. Тебе было очень неприятно?

П.: Нет… Я только в первый момент испугался, когда прихожу – а у тебя температура сорок, лежишь под капельницей и вдруг – теряешь сознание. Я тогда растерялся – бросился за медсестрой… Возвращаемся – а ты уже в себя пришла. Та только ушла – ты опять провалилась.

В.: Представляю… Потом эта ночная рубашка в крови! Повязка… Потом рвать начало…

П.: Всё ерунда. Хорошо я догадался руки тебе на виски положить. Сам до сих пор не знаю, почему я так сделал. Но положил и даже ни о чём не думал, ничего не представлял. А только температура у тебя тут же стала падать. Получаса не прошло – а уже стала 37,4 и выше уже больше никогда не подымалась.

В.: Мне теперь с тобой за всю жизнь не расплатиться.

П.: А ты разве будешь… э-э-э… стараться?

В.: Буду.

П.: Представляю… Рас-пла-тить-ся! Э-э-э… Ох, не тревожь ты моего воображения! А то я уже начинаю предвкушать!..

В.: А ты не предвкушай.

П.: Легко сказать! Когда самая-самая из женщин рядом, то…

В.: А ещё знаешь, когда в больнице мне было особенно хорошо?

П.: Когда?

В.: Когда ты мне принёс расчёт моего «несуществования».

П.: Он тебе понравился?

В.: Понравился. Прямо как будто теплом пахнуло. Домом. Родным-родным! Так хорошо стало. Силы прибавились. Как будто дома, рядом с тобой…

П.: Правильно! А когда я, действительно, рядом был, в натуральном, так сказать, виде, – ты ссорилась!

В.: Прости меня, пожалуйста.

П.: Давно простил. И даже не обижался. Сам даже не понимаю, что я тогда, когда перед выпиской приходил, взбрыкнул?.. А помнишь?

В.: Что?

П.: А когда вдоль Яузы гуляли, ты мне стала жаловаться, что в больнице стали кошмары сниться, и ты всё время просыпалась в холодном поту?

В.: Всё какие-то переходы, комнаты… Я всё убегаю, пытаюсь спастись… Помню. Вот уж точно – кошмары…

П.: Да. Из больницы вернулась – а всё равно те же кошмары.

В.: Да. А ты наклонился, поцеловал меня и обещал, что когда домой с прогулки вернёмся, ты мне их уберёшь. И убрал!..

* * *

П.: Так. Закрыла глаза. Хорошо. Мне кажется, что твои кошмары связаны с каким-то мужчиной.

В.: Почему ты так решил?

П.: Есть некоторые приметы в деталях сна. Есть нечто в них эротическое. А если эротическое, то есть некий объект центрирования. Объект враждебен.

В. (После долгого молчания, во время которого всё более становится понятно, что В. не решается высказать нечто, до того скрываемое.): Да. Точно. Я теперь тоже начинаю это понимать. Только я его почему-то называю твоим именем. Но это, я теперь понимаю, – не ты.

П.: Он – это из кошмаров?

В.: Да.

П.: Моим именем??!

В.: Да.

П.: Вот это расклад!.. Интересно. Так это точно – не я?

В.: Точно.

П.: А что ты видишь?

В.: Глаза.

П.: А какое чувство у тебя вызывают эти глаза?

В.: Страх.

П.: Какое-нибудь ещё?

В.: Н-не знаю…

П.: Что они от тебя хотят?

В.: Такое ощущение… Такое ощущение, что они хотят… вцепиться в лоб и разорвать! В кровь!

П.: Так… В женском урологическом отделении больницы мужчины только в бригаде врачей… Кто-то из них?.. Это уже даже не подавление. Это больше. Так это ты меня подозревала в таких к тебе чувствах?!

В.: Это не ты. Да и мнение не моё. Оно мне навязано. Травма.

П.: А давно эти глаза мешают смотреть?

В.: Разве я не сказала? С больницы.

П.: Это понятно. Точнее.

В.: Не могу сказать.

П.: А можешь сказать, кому принадлежат эти глаза?

В.: Н-нет.

П.: Хорошо. Первое, что приходит в голову, – они принадлежат мужчине или женщине?

В.: Мужчине.

П.: Он что, тебя захотел?

В.: Н-не знаю. Я его не знаю. Я его не видела.

П.: Когда он был рядом, ты была под наркозом? Без сознания?

В.: Н-не знаю.

П.: А какого он роста? Ощущение – выше среднего роста или ниже?

В.: Выше.

П.: А по национальности этот человек – русский? Ощущение?

В.: Не знаю.

П.: Что-то ты после наркозов очень часто стала употреблять эти слова.

В.: Сама не знаю, почему так получается. Туман в голове.

П.: Ты его видишь, этот туман?

В.: Да.

П.: Сейчас можно его убрать?

В.: Нет. Нужно, чтобы прошло время.

П.: Хорошо. Пошли дальше. Молодой?

В.: Не знаю.

П.: Та-ак… А волосы с проседью? Или без?

В.: Без. Я только и помню, что глаза и волосы…

П.: Хорошо. Как ты чувствуешь: будет ли для тебя полезно дальше прояснять этот объект?

В.: Нет.

П.: А эти глаза влияли на наши взаимоотношения с тех пор, как они появились?

В.: Да. Влияли.

П.: Так. Что надо теперь сделать, чтобы освободиться от влияния этих глаз? Оно нужно тебе – это влияние?

В.: Нет.

П.: Так. Что надо сделать, чтобы они не оказывали больше на тебя никакого воздействия?

В.: Н-н-не…

П.: Знаешь. Подумай. Есть очень хорошее решение.

В.: Может, очки тёмные надеть?

П.: Очки настолько тёмные, что эти глаза не смогут тебя видеть?

В.: Да, такие.

П.: Надевай… Надела?

В.: Надела.

П.: Так. Хорошо. А теперь, что надо сделать, чтобы никогда не была забыта та польза, которую ты обрела, попав в эту ситуацию?

В.: Польза? Разве польза? Я не поняла.

П.: Из каждой ситуации, пусть даже на первый взгляд печальной, можно извлечь урок.

В.: Теперь понятно.

П.: Ну так и как? Может быть, надпись какую-нибудь на очках сделать?

В.: Нет, не годится.

П.: А что надо сделать?

В. (Особенно улыбаясь, как показалось Психотерапевту, приятно для него.): А можно не говорить?

П.: Можно… Готово?

В.: Да.

П.: Интересно, что ты сделала? Веник в задницу ему вставила?

В.: Ну что ты! Это только ты у нас такие вещи делаешь. Вернее, на такое способен.

П.: А ведь, действительно, был случай. Был образ, вставил ей в задницу веник и сказал этому аисту лететь подальше… А какой смысл этого знака, этой метки, ты мне тоже не хочешь сказать?

В.: Нет.

П.: Хорошо. Такой вопрос: ко всей этой истории Зина имела отношение? Скажем, могла ли она каким-либо образом подготовить почву для того, чтобы возник этот стресс, с глазами? Стресс, от которого мы только что освободились?

В.: Н-н-не знаю. Впрочем… Во всяком случае, у меня нет такого ощущения, что её участие в этом исключено…

П.: Ну разумеется, женщина женщине всегда «поможет»…

В.: С женщинами мне давно всё понятно. Да я их давно стороной и обхожу. Вот только разве Оля…

П.: Теперь – эти глаза были связаны с ночными твоими кошмарами?

В.: Да.

П.: Будут тебе сниться теперь кошмары?

В.: Нет, не будут.

П.: Ощущение: сегодня ещё поработаем?

В.: Нет, хватит.

П.: Ощущение – через сколько дней оптимальней всего продолжить чистку от больничных травм?

В.: Через четыре дня. Сил мало.

П.: Хорошо. Что-нибудь на сегодня мы не доделали?

В.: Нет, всё в порядке.

П.: Последний вопрос. Ты в состоянии будешь доехать?

В.: Куда на лето собрались? Да.

П.: Тогда вспомни что-нибудь приятное. Скажем, за последнюю неделю.

В.: Приятное?.. Как мы с тобой вдоль реки сегодня гуляли. (Улыбается.) Было очень приятно.

П.: Всё. Открывай глаза.

* * *

П.: Однако же Зина и гадина оказалась: сколько тебе насажала! Но теперь, кажется, всё. Ещё раз проверь.

В.: Во мне больше ничего. Может, у тебя что есть?

П.: У меня?! Впрочем… Почему бы и нет? Давай проверим. Я готов.