Текст книги "Подноготная любви "

Автор книги: Алексей Меняйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)

Этого мудрый Соломон не просил, но среди прочего и это даровал ему Бог, ибо «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Он создал мужчину и женщину. И, очевидно, биофилу Соломону Бог подарил такую же, как он – биофилку. Естественно, что Соломон воспел её груди. А остальное? Может, постеснялся?

«Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне; он пасёт между лилиями» (Песн. Песн. 6:3).

Работа пастуха известна – хлопотная; овец влечёт куда-то, – и пастуху забота: за ними то туда, то сюда, то туда, то сюда… А вот что такое лилии? Для поверхностного читателя соблазн: буквальные лилии. А как в тексте?

«Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твоё – ворох пшеницы, обставленный лилиями…» (Песн. Песн. 7:3). Именно между этими «лилиями» он и «пасёт».

Однако некрофилического склада богословам понимание «Песни Песней» как шедевра лирики именно любовно-эротической чуждо. Богословы, признанные иудейским народом, то есть те, которых Иисус осудил за казарменно-солдафонское перетолковывание Писаний, немало положили сил, чтобы исказить Божье учение. В частности, те самые толкования, которые осудил Иисус, распявшие его иудеи позднее объединили в книгу под названием «Талмуд». Несколько позднее те же национал-признанные богословы самовыразились отчётливо: Царь из «Песни Песней» – это символ Господа-Иеговы и одновременно народа Божьего, то есть еврейского, а Возлюбленная – это та, которую многие столетия ожидали и Господь, и еврейский народ, – это Талмуд!! В таком случае, груди Возлюбленной Соломона, надо полагать, есть символ какой-нибудь талмудической главы, скажем о беззаветном почитании раввинов. Ещё бы: их две – правая и левая… Двойное почитание: как учителя и как еврея… Но что же тогда лилии?..

Богословы, признанные другими народами, возможно, ничего не зная про еврейские толкования, тем не менее с еврейскими созвучны: не об эротике, дескать, речь в Песне Песней, это «духовная» аллегория. Царь – это символ Христа, а Возлюбленная – это символ чистой его общенациональной церковной организации – их, разумеется. Лилии, надо полагать, тоже символ – баранов, которых признанные пасут.

Мы не будем спорить ни с иудейскими богословами, ни с иными национал-признанными. Более того, мы догадываемся, что взаимоотношения этих богословов со своими супругами таковы, и такая «любовь» их на брачном ложе ожидает, что не хочется воспевать ни её стана, ни её грудей, ни тем более лилий – потому и толкуют «Песню Песней» «духовно». Что поделаешь, каждому своё, признанные богословы в своих жёнах получили то, что заслуживают, биофилки же созвучны душе и телу только биофила.

Итак, мы рассмотрели несколько комбинаций эроса: «некрофил—некрофилка», «жухлый—жухлая», «биофил—биофилка», а на примере Наташи Ростовой и Анатоля – «биофилка (в широком смысле слова) – некрофил». Мы отказались, ввиду отсутствия опыта, обсуждать комбинации «некрофил—некрофил» (гомики, «голубые») и «некрофилка—некрофилка» (лесбиянки, «розовые»), но чисто интуитивно предполагаем, что тот тип читателя, к которому мы, собственно, и обращаемся, о психоэнергетических прелестях подобных комбинаций догадывается.

Нам ещё осталось рассмотреть комбинации: «некрофил—жухлая» и «жухлый—некрофилка».

В первом варианте, «некрофил—жухлая», всё, во многом, происходит так же, как и у Наташи с Анатолем: поначалу страсть, маниакальное (возбуждённо-восторженно-воспалённое) состояние, отключение критического мышления, ненависть к тем, кто предлагает осмыслить происходящее, с той лишь разницей – принципиальнейшей! – что в Наташе была та жилочка, которая приводит к «обновлению нравственной физиономии», а жухлые в себе таким «жилочкам» появляться не позволяют. В результате мужчину в такой паре совесть не обличает, что снижает уровень раздражения и агрессивности («равнодушие»), он просто презрительно относится к «недотёпе», которая не может вызвать ни восхищения и уважения у него, ни страстной любви у других. Женщина же в такой паре после завершения периода страсти и, как следствие, начала болезней, чувствует себя очень спокойно (апатично, тупо), потому что тот орган, который может предупредить об опасности и подсказать путь к полноценной жизни, подавлен вплоть до полного уничтожения. Она просто выполняет приказания (в том числе устраивает ему истерики, только когда ему это нужно для компенсации его к подчинённым садизма), словом, «сходит по нему с ума», влюблена, «ошалела от счастья». (Однако «спокойствие» возможно лишь до определённого уровня силы некрополя – выше начинаются острые боли от заболеваний внутренних органов, вырождение детей, преследование за уголовные преступления. Избиения от него её счастья не нарушают.)

Если дамы идут на образование подобных союзов, нисколько не сомневаясь (а чем ей сомневаться?), то он вступает в брак только в том случае, если ему это выгодно. Например, подходит день выпуска из престижного военного училища, и новоиспечённых лейтенантов вот-вот должны разослать по дальним «точкам», вокруг которых в радиусе ста километров только медведицы и подчинённые солдаты. Необходимо срочно жениться, да так, чтобы она была согласна с ним ехать. Мечта – ярконекрофильная красавица. Но в окрестностях подходящих по возрасту «ярких» претенденток ограниченное число, кроме того, конкуренцию составляют местные бандиты – яркие предпочитают их. В результате многие лейтенанты вынуждены жениться на том, что остаётся – на жухлых. Подобные ситуации встречаются и в среде священнослужителей: как будущему ортодоксальному священнику, так и будущему протестантскому пастору прихода не дадут, если он хотя бы за сутки до назначения не обзаведётся супругой. Как у лейтенантов, так и у этого типа священнослужителей семьи и дети неотличимо похожи. Так что, женщины несколько ошибаются, когда говорят, что по-настоящему большую любовь может себе позволить только очень богатая женщина. Дело не только в размерах приданого.

Итак, комбинация «некрофил—жухлая» оказалась в одной комнате. Она «счастлива», как Наташа с Анатолем, он – спокойно улыбается. Поводов для ревности нет: такого, как его супруга, «добра» он найдёт в большом количестве где угодно. Она выкрутасничает только по заказу, а состояние униженности рядом с супругом компенсирует садистской властью над детьми – и называется это воспитанием. Дети, естественно, вырастают с авторитарным умом (Толстой называл такого рода ум кастрированным), – они будущие дисциплинированные солдаты и офицеры армий Наполеона, Гитлера и иже с ними. Во все века именно таких тупых исполнителей называли добропорядочными гражданами, защитниками Родины (которые, если и будут на территории противника брать за ножки младенцев и разбивать им головы об углы строений, то не по собственному почину, а только выполняя приказ), добрыми прихожанами (если, конечно, они вдруг не родятся свыше), примерными семьянинами и т. п.

Разумеется, он (некрофил) тоскует по некогда в прошлом случившейся в его жизни большой любви, но с супругой не разводится из-за детей и удобства мертвенно устоявшихся привычек, а если и канализирует нереализованные потребности в холуйстве, то делает это со шлюхами или за стаканом водки в обществе себе подобных. Литературный пример – Стива Облонский и его жена Долли: она прощает ему измены, рожает от него детей, которые вырастут, по понятиям некрофилогенной культуры, приличными людьми.

Как мы уже сказали, женщины в таких комбинациях тупы беспредельно. Но перехитрить их невозможно, потому что они «понимают» только внушения, причём от своего вождя. Способность женщины на интриги говорит о том, что она относится к другой комбинации, в которой муж более порядочен, чем она. Интриганки никогда не бывают счастливы, это столь очевидно, что в бульварных видах искусства (кино, театр, журналы), чтобы вызвать у потребителей желание отождествить себя с «хорошей» героиней, её делают беспробудно тупой, изъясняющейся исключительно междометиями и короткими фразами. Тем бульварное искусство и отличается от высокого, что у Толстого Наташа глупа обоснованно: она живёт в одном доме с вором. Выйдя из-под его влияния, а тем более оказавшись рядом с биофилом, женщина интеллектуально воспаряет. В бульварном искусстве всё необоснованно: даже мать Иисуса во всех экранизациях изъясняется междометиями как экстатичная истеричка, что невозможно хотя бы потому, что она замужем за Иосифом, человеком Божьим, а следовательно, мудрым и недавящим. Отсюда, мать Иисуса не могла быть нездоровой, невыносливой и неумной.

Совершенно иная картина наблюдается в семьях при противоположной полярности: «жухлый—некрофилка». Таких браков существенно больше, потому что под венец в наше время мужчину можно отвести только в энергетической узде. Итак, она, если его не замучит в браке до смерти и не разведётся, будет вечно демонстрировать своё недовольство и непрерывно шпынять своего супруга. Он же будет только вздыхать. Свой над мужем садизм она вынуждена компенсировать на детях в виде мазохистских импульсов по отношению к одному из них – мальчику, если таковой имеется (скажем, становиться перед ним на колени и целовать ему ноги). Такие мальчики вырастают с совершенно определёнными чертами характера – ярконекрофилическими. Именно «необъяснимое» обожание матери и является, по мнению Фромма, важнейшим из известных ему корней деструктивного характера. (Фромм признаёт, что, возможно, есть ещё более важные, но он их не выявил.) Мы бы продолжили мысль Фромма: фактором развития некрофилии является сама психика матери, способной в семье доминировать, садомазохизм прививается ребёнку ещё на внутриутробной стадии развития. Сиротство такого мальчика полностью не спасёт.

Именно в семьях типа «жухлый—некрофилка» воспитывались и Гитлер, и Наполеон – предводители воспитанников семей «некрофил—жухлая». Свидетельства об отцах Гитлера и Наполеона однотипны: полностью под каблуком жены, оба средней руки чиновники, безынициативны. Матери – напротив, были весьма активны, и, не стесняясь, компенсировали свои садистские по отношению к мужу импульсы мазохистскими по отношению к сыновьям.

Самоубийства молодых женщин – явление не частое: по статистике, на одно серьёзное намерение приходится десять имитаций, цель которых – обрести над кем-то власть. Поэтому действительное самоубийство от страстной любви – свидетельство о характере объекта страсти не менее верное, чем его восторги по поводу испражнений или характерные сны. Подобно тому как после общения с Гитлером многие женщины стрелялись, покончила жизнь самоубийством и одна из любовниц любимого сына Софьи Андреевны, Андрея, – княжна Елена Гуриели. Уже по одному только имени сына – Софья Андреевна назвала его в честь своего отца, Андреев в роду Льва Николаевича не было, – можно догадаться, что этот сын был у не способной понять мужа Софьи Андреевны любимцем. Ввиду чего и стал, естественно, среди братьев наиболее отпетым негодяем. Это проявлялось, разумеется, не только в том, что застрелилась Елена Гуриели, но и в том, что он вообще отличался в своей семье жестокостью, хамством, бесстыдством, с которым он влезал в долги, а затем требовал у отца ещё и ещё денег на карточную игру; отличался он и тем, что женщины сходили по нему с ума (побеждали в конкуренции, преимущественно, дочери генералов, но были и блудливые жёны губернаторов; можно также вспомнить, что та же женщина, что выделила в интимном смысле дурно пахнущего Гришку Распутина, приблизила к себе и Андрея Толстого – это была великая княжна Ольга Николаевна Романова, старшая дочь последнего российского императора). Неудивительно, что такой человек быстро стал высокопоставленным чиновником министерства внутренних дел, успешным предпринимателем, был представлен к награде за храбрость в русско-японской войне 1905 года. Позднее мы ещё вернёмся к Андрею Львовичу Толстому и особенностям характера нелюбимой дочери Софьи Андреевны, Маши, а сейчас только обратим внимание, что Лев Николаевич был полностью отстранён от воспитания этого своего сына, который был полностью предан матери даже в самые подлые минуты её жизни, ненавидел отца, был чужд его образу жизни и учению, но церковные обряды государственной религии не пропускал, регулярно причащался; после ранней смерти сына Софья Андреевна говорила, что не знает, как жить дальше.

Таким образом, по одному только деструктивному характеру любимого сына можно воссоздать не только истинный характер матери (даже ничего не зная про её сны о расчленении младенцев и страсти к результатам дефекации), но и узнать, что отец его не был главой семьи, был более жухлым или биофилом. Это так – какие бы ругательства ему, а себе оды она, расхваливая и возвеличивая себя, ни сочиняла в своём дневнике. Семьи такого рода все одинаковы.

Да, вот такая оказывается при ближайшем рассмотрении царствующая на нашей планете «любовь». Это, оказывается, когда лижут бьющую руку, и чем сильнее бьют – с тем большим восторгом лижут.

Остаётся только удивляться нахальству стадионных евангелистов, которые внушают толпе, утратившей от скопления себе подобных какое бы то ни было критическое мышление, что Божья любовь – это нечто особенное, невообразимое, сладкое, отголосок которой достиг всякого, кто в молодости любил. Дескать, переходите в наше стадо, мы будем вам пастырями и научим любви Божьей. Какое нахальство!

Согласно Библии, людей, желающих (согласных) знать Бога, во все века бывало ничтожно мало, а раз так, раз люди не знают Бога, то они не могут знать и что такое любовь, в том числе и эротическая, поскольку любовь – истинная! – исходит от Бога. Не могут познать, какие бы собственные усилия для этого ни прикладывали. Под слово «любовь» признанные проповедники неизменно подлаживают свой опыт, а он некрофилический. И их стадо – именно стадо с авторитарными (пусть скрытыми) взаимоотношениями и соответствующим сексом. Некрофилическим.

Словом, всё наоборот, как только и может быть в мире, в котором прародители – павшие Адам и Ева.

Но надежда есть! Есть и любовь, возможно и эротическое наслаждение, причём такой силы, что ради него одного стоит стать христианином.

Однако вернёмся к некрофилам ярким и жухлым и комбинациям их друг с другом. Итак, брачный союз «некрофил—жухлая» при прочих равных условиях (социальное равенство, соответствие темпераментов и т. п.) несравнимо более устойчив, чем союз некрофила с биофилкой (в высоком смысле слова), по той простой причине, что с жухлой некрофил не мучается от обличений совести. Обличение совести приемлемо для человека развивающегося: перед ним открывают новую ступень – более высокую. Для человека же погибшего обличение совести болезненно, а о силе боли мы можем судить по тому, что Христа распяли. Ведь Христа, по большому счёту, за то и убили, что возникала рядом с Ним мысль: «А стоит ли жить так, как живут все? И почему я – как все?»

Рядом с жухлыми такие мысли возникают редко, совесть безжизненна, и уже за одно это жухлым некрофилы могут быть благодарными. А ещё жухлые хороши тем, что их можно бить, не обязательно в прямом смысле, а они тебя, вместо того чтобы под зад коленом, будут обожать, тобою будут восхищаться, а молотить будут друг друга.

Что же касается собственно генитальных упражнений, то некрофил хотя и бездарен, поскольку не умеет ни расслабить, ни многого чего другого не может, но приспособился тем, что энергетически кодирует на восхищение собой вообще и как любовником, в частности. Жалко, конечно, обездоленного жухлого: внушённый восторг вместо здорового секса, разумеется, не то, но чересчур жалостью не увлекайтесь и не забывайте, что «жухлый» – это всё-таки некрофил, и не приведи Господи, чтобы судьба дала ему возможность самовыразиться полностью, наступив на горло нашей с вами жизни.

Такого рода взаимоотношения, когда партнёр оглупляет, ограничивает, сужает сознание и, в общем-то, ничего не в состоянии дать, кроме болезненного галлюцинирования, миража взаимоотношений, подозрительно похожи на взаимоотношения наркотиков и наркомана. Казалось бы, наркоман сам делает себе инъекцию, да похваливает и собой кичится, но невозможно не заметить, с какой скоростью он деградирует и перестаёт быть хозяином своих желаний. Однако бросать он не хочет, для него, как показывают исследования, зелье – это способ самоубийства, самоубийства медленного, поскольку на более простой и быстрый у него не хватает ни решимости, ни храбрости. Так и яркий некрофил, скалящийся с соседней подушки, – для жухлого, в конечном счёте, тот же способ медленного самоубийства. Жухлый тянется к некросу (смерти), не стоит на месте, и – подобно алкоголику, который окончательно теряет интеллект, половые способности и волю, – жухлый или жухлая на одной простыне с некрофилом постепенно утрачивает всё то же самое (тело памяти, сознания, душу вообще).

Инициатором разрыва брачной комбинации «некрофил—жухлая» может быть и сам яркий некрофил – скажем, в ситуации, когда он взобрался по иерархической лестнице достаточно высоко, все перед ним стоят на четвереньках, а ему не перед кем. В таком случае он будет искать себе женщину того же типа, которых находил себе фюрер, чтобы, впадая перед ней в нужное ему мазохистское состояние, соблюсти привычный баланс «садо-мазо». Это распространённая жизненная схема чиновников, военных и начальников во всех иерархиях.

Причина, почему деятели искусств, чей садомазохизм проявляется, прежде всего, в эксгибиционизме, предпочитают в своём «творчестве» страстную любовь торгашески-бюргерской, проста. Актёр только тогда в состоянии заставить зрителя «верить» в создаваемый им образ, когда обладает достаточной силы некрополем или, как выражаются с претензией на изящность, обладает талантом. Признаннейшие из актёров, естественно, к жухлым не относятся. Соответственно, для ярких игра в любовь «жухлый—жухлая» попросту недоступна, это будет неубедительно. Отстаивая своё «я», они обречены внушать своими сценическими образами, что во взаимоотношениях двоих единственно приемлемый вариант – страстная холуйская любовь. Торгашески-бюргерская любовь в их исполнении смешна и отвратительна не потому, что она смешней и отвратительней любви страстной, а потому, что по незнанию «игры» смешна и отвратительна их игра. Таким образом, пытаясь постичь жизнь через те виды искусства, в которых участвуют актёры, мы обречены на внушение, что наилучший вид взаимоотношений – это садомазохистская болезненная зависимость. Другого ничего они сыграть не умеют. (Отсюда два следствия: во-первых, здоровый человек фильмами и театром не увлекается, а во-вторых, закономерно то, что всякий фильм о Христе вызывает ощущение фальши: ни Христа, ни апостолов убедительно сыграть невозможно.)

Нам ещё осталось рассмотреть три гипотетических комбинации, когда один из партнёров относится к биофилам в высоком смысле слова. Гипотетические же они потому, что принципиально невозможны. Бог устами апостола Павла заповедует: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо (не вступайте в брак) с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света со тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместимость храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живого, как сказал Бог: „вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут моим народом. И потому выйдете из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому, и я прииму вас; и буду вам Отцом, и вы будете моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель“» (2 Кор. 6:14-18).

Для сформировавшегося биофила союз с ярким некрофилом или даже с некрофилом жухлым попросту невозможен, потому что ярмо будет тереть шею. А выражаясь проще: тоска зелёная с этими некрофилами, за шмотками гоняться, плохие фильмы смотреть, напиваться да поклоняться какому-нибудь садомазохисту – разве это не тоска?

Термин «биофил» мы договорились употреблять в двух смыслах: первый – смысл высокий, единение со Христом, второй – широкий, он обозначает всего лишь наименее давящие 20 % населения. Разумеется, с ними недостижим тот уровень наслаждения (и эротического тоже), который возможен с половинкой. Но, положа руку на сердце, скажите, можете ли вы назвать кого-нибудь из своих знакомых, кто доверился Богу настолько, что позволил Ему соединить себя с другой по-настоящему биофильной половинкой?

Что же касается эроса с биофилом/биофилкой (в широком смысле слова), то жухлому или жухлой он будет ну чрезвыча-а-айно приятен, хотя если не будет отдан соответствующий приказ кем-либо из отдающих приказы, то жухлый так и не решится признаться себе, что ему хорошо. Ежели союз с биофилом состоится, и если не поступит внушения извне (мама, папа, руководитель секты, авторитетная подруга), что союз этот – трагическая ошибка, то он будет достаточно стабилен.

Ещё одной причиной развала союза «биофил(ка)—жухлая(ый)» может быть вторжение яркого некрофила, которому взбрело в голову повеличаться, подлечиться и поубивать, и он захотел поиметь именно эту данную биофилку. Продолжительность существования новой комбинации зависит от потребностей пользователя и врождённого здоровья биофила, насколько долго он (она) сможет представлять товарную ценность для овладевшего им яркого некрофила, ведь всё в биофиле: здоровье, тонус, силы, ум и т. п. – будет истощаться по мере умножения психоэнергетических травм.

Поскольку не существует принципиальной разницы в закономерностях развития «некрофил—жухлая» от комбинации «некрофилка—жухлый», то мы переходим к составлению сводной схемы:

Внимательный читатель, наверное, обратил внимание, что биофилы (в высоком смысле слова) занимают в схеме особенное место не только своим предельно правым положением. Они, и это главное, не составляют – да и не могут – брачных союзов с представителями других групп^[7]. Это, естественно, не потому, что так советовал Моисей или апостол Павел, а потому, что им хочется иметь жизнь и жизнь с избытком. Им хочется любить! И хочется, чтобы их любили!

От них, биофилов в высоком смысле, стрелка, обозначающая комбинацию эроса, идёт только в сторону себе подобного. Разумеется, некое эмоциональное отношение к остальным категориям населения у них есть (что и отражено в схеме), но оно к так называемым сильным чувствам не относится. К ним же они есть – и от жухлых, и от ярких. Причём от ярких прежде всего: яркие завидуют не жухлым, а только биофилам. Но, как мы уже видели в случае со страждущей проституткой, сей сладкий корень не про них.

Одним меняться свойственно, другим – нет. Нас, разумеется, интересует возрастание в высоком смысле слова, биофильном. Вместе с эволюцией души человека меняются и его эротические предпочтения. Как бы убедительно ни воспевали поэты – садомазохисты – стерильно чистую (рупофобия) семнадцатилетнюю барышню (которую любой специалист сразу бы отнёс к анально-накопительскому типу), это не более чем разоблачение скрываемого ими основополагающего свойства характера. Реальность, детские внутрисемейные любовные переживания порождают комплекс Эдипа (Электры). Внесемейные «любовные» притяжения до супружества возникают во множестве, но запоминаются не все – только те, которые каким-либо образом были связаны с травмами буквальными или психоэнергетическими. «Первая любовь», как почти немедленно выясняется в процессе лечебного психокатарсиса, отличается от предыдущих и последующих прежде всего тем, что это была первая достаточной силы психоэнергетическая травма от лица противоположного пола. Остальные же влюбления для разных категорий нашей схемы имеют разный смысл и разную продолжительность самообмана. Скажем, для некрофила ценность любовного треугольника во многом – это просто факт измены как таковой, причиняющей боль другому человеку, это острое наслаждение от уничтожения ближнего. Для жухлого, ввиду большого разнообразия вариантов – некрофилка, жухлая, биофилка, – возникает б`ольшая возможность запутаться, если он, конечно, не меняет женщин таким образом, что знакомые даже не в состоянии заметить смены объекта: так похожи друг на друга эти дамы. Несформировавшийся биофил, как и прочие, подвержен влечениям, но от хорошего к лучшему он движется не по прямой. Но этот маршрут вполне закономерен. Он-то нас в этой книге более всего и интересует.

Мы не знаем, какие были любовные увлечения у Наташи Ростовой, когда ей было пять лет, или когда ей было десять, но они были, хотя она сама вряд ли смогла бы их в подробностях вспомнить. На страницах «Войны и мира» мы встречаем Наташу уже взрослой невестой тринадцати лет. Нам, правда, сообщается, что несколько раньше Наташа была влюблена в Пьера, тогда ещё не того Пьера, к которому мы проникаемся уважением, а двадцатилетнего мальчишку, хоть и одарённого, но всё-таки не более чем мальчишку, не научившегося противостоять желаниям некрофилов. Была тринадцатилетняя Наташа влюблена и в учителя танцев и, кажется, ещё в кого-то. При нашей с ней встрече она как раз клялась в любви на всю жизнь Борису Друбецкому – единственному в тот момент молодому человеку, имеющему в их дом доступ, ничтожеству, но в будущем достаточно успешному, услужливому и корыстному карьеристу, жухлому. Позднее, кажется, ещё в первом томе, чуткая и впечатлительная Наташа влюбляется в князя Андрея, несравненно более значимого и знатного, чем жухлый Борис.

Князь Андрей по множеству в тексте на его счёт возвышающих эпитетов поверхностным читателем воспринимается как герой положительный. А как иначе может оценить обыденный читатель, воспитанный в лжепатриотических традициях советской школы, поступок князя Андрея, когда тот в заграничном походе подхватил из рук убитого знаменосца упавшее знамя и одним только своим присутствием остановил, повернул и увлёк за собой в панике бежавший русский полк, повёл солдат навстречу смерти? Обыденный читатель обречён воспринимать этот поступок как проявление благородного, достойного восхищения характера. Если же подумать, то очевидно, что сам факт того, что князь Андрей смог увлечь бегущих людей за собой на смерть, разоблачает в нём способность к энергетическому подавлению. Толстой так прямо князя Андрея и характеризует: единственное его стремление, доминирующее над всеми остальными желаниями, – это стремление возвыситься над людьми, достичь славы!

Итак, после жухло-подавляющего Бориса, способного поклонами и угадыванием желаний начальства забраться довольно высоко по иерархической лестнице военного ведомства, Наташа фиксируется на объекте ещё более подавляющем – князе Андрее, которому внутри иерархий тесно: он может быть только первым. Восприимчивая, чувствительная Наташа идентифицирует свою фиксацию как любовь, князь Андрей делает предложение, получает согласие и от самой Наташи, и от её родителей, и далее разворачивается весь признанный ритуал любовных взаимоотношений: улыбки, признания, клятвы, мечты о том, как они будут счастливы, когда поженятся, когда начнут жить вместе, когда появится первый ребёнок, и т. п. С князем Андреем Наташа это делает с восторгом б`ольшим, чем могла бы это делать с Борисом, что закономерно в силу психоэнергетических свойств первого. Однако свадьбе состояться суждено не было, и Толстому нужен был всего лишь повод, чтобы этот брак расстроить. Повод изложен во втором и третьем томах – «измена» Наташи и гибель князя Андрея от раны в низ живота.

Далее был театр с крашеными досками, долженствующими изображать сад, в котором гуляла французская садомазохистка, была с мраморной кожей улыбающаяся гадина Элен, был подонок Анатоль, который лишь завершил начатое объединившимися воедино силами зла, – так была навязана Наташе «безумная любовь», страсть, или, попросту, болезненная фиксация на травме с рабско-господским рационализированием, та самая страстная любовь, которую подсознательно так не любил Л. Толстой. Но, как говорит Писание, «для чистого всё чисто» и, переболев своё несчастье, Наташа, не без помощи Пьера, поднялась с «обновлённой нравственной физиономией». «Обновлённая нравственная физиономия» означает победу над самой собой, победу нравственную: Наташа решила не просто больше не попадать в болезненную ситуацию, но вообще сказать злу – нет! Очень может быть, что эта её «любовная» история была необходимым катализатором (ускорителем развития) её души, иначе она, возможно, до уровня сочетания с Пьером не доросла бы и к сорока своим годам – возраст не лучший, чтобы подарить любимому человеку первого своего ребёнка.

В каком смысле слова Наташа была биофилкой – в широком или высоком, сказать трудно; и, чтобы решить этот вопрос, не надо отождествлять Наташу с её прототипом, сестрой жены писателя – Таней Берс.

Наташа – это литературный образ, созданный гением, психологическая сверхправда в том числе и его собственной души. Мы уже высказывали мысль, что Наташа могла быть как бы взята из будущего. Но также возможно, что Толстой из глубин своей родовой памяти (т. е. биологически запечатлённой в нём коллективной памяти предыдущих поколений, умение пользоваться которой и есть одно из качеств гениального писателя) извлёк и описал душу девушки, биофилки в высоком смысле этого слова, которая одна только и могла быть для него спутницей на избранном им трудном пути. Наташа – нечто существующее, существовавшее или могущее существовать в будущем – бытие её реально и серьёзно. Таня же Берс не более чем плоть – темперамент и психотип – плоть, облекающая возрастающую душу. То, что Наташа не совсем Таня, следует хотя бы уже из того, что Лев Николаевич несколько изменил порядок типов влюблений, реализовавшихся в жизни Тани, – и изменил гениально. Но к этому мы ещё вернёмся – в соответствующей главе. Таня Берс – это тоже очень серьёзно.

Динамика смены типов «любовных» увлечений девушки, развивающейся в сторону биофилии, нам кажется не случайной. На первом этапе постижения за любовь принимается просто «игра» – подражание только что увиденным поцелуям: губы Бориса целовали прежде губы куклы, и лишь потом её. Но игра забывается легко, помнятся лишь травмы. На втором этапе за любовь принимается состояние энергетической подавленности. Это состояние сродни наркотическому опьянению и поэтому требует увеличения доз. Вполне естественно, что от барахла Бориса через «лидера» князя Андрея Наташа добралась до подонка Анатоля. Доза была почти максимальной – Наташа оказалась на грани смерти. Кризис подтолкнул Наташу к поиску благословений в духе, нравственная «физиономия» её обновилась, и ей был дарован Пьер. К рассмотрению судеб участников – самой Наташи, Пьера, Анатоля, их «прототипов», князя Андрея – мы ещё вернёмся. Ведь даже в судьбе той же Наташи неясные моменты ещё остались. Да, в тот момент, когда Анатоль её впервые увидел, он восхотел не столько её, Наташу, сколько свою сестру Элен, которая в данный момент стала «хозяином» («наездником») души Наташи. Но этот случай нетипичен или, лучше сказать, ограниченно типичен. Однако некрофилам, хотя их и тянет к себе подобным (любого пола), тем не менее, биофилки на определённой стадии эротической судьбы нужны. Зачем? Вот к этому-то мы в своё время тоже вернёмся.