Текст книги "Подноготная любви "

Автор книги: Алексей Меняйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)

Ал опешил, и с минуту они стояли, смотря друг другу в глаза, и молчали.

– Здравствуй, – наконец, сказал Ал.

– Здравствуй, – пришла наконец в себя Галя и, так и не успев улыбнуться, как в таких случаях положено, прошла дальше, туда, где должны были начаться занятия.

Смысл курса «Общение для одитора» заключался в том, чтобы показать занимающемуся, что он в состоянии усилием воли приучить себя ни на что не реагировать. Ступеней в упражнениях было несколько: на первой стадии были простые «гляделки», надо было смотреть в глаза партнёру, не изменяя выражения лица, и час, и больше – по желанию супервайзера. Завершалось это всё упражнением, в котором разрешалось делать и говорить всё что угодно, чтобы заставить партнёра рассмеяться, и если тому удавалось никоим образом не измениться в лице достаточно продолжительное время, то курс для него считался освоенным. Одни справлялись с курсом за неделю, другим не хватало и трёх месяцев. Занятия шли парами – по два часа. Объявили перерыв перед следующей. Ал немедленно оказался рядом с собравшейся уходить Галей.

– Вот здесь я теперь работаю, – показал Ал на ряд столов, когда они проходили третий этаж.

– Ну и как? – спросила Галя.

– Э-э!.. – скривился Ал.

– Правильно, – согласилась Галя. – Я тоже обратила внимание: все сотрудники здесь ходят чеканя шаг. Как роботы штампованные.

– Здесь ещё и не то бывает… Утро, знаете, как начинается? Собираются тесной кучей и начинают скандировать названия отделов!

– Чего-чего?

– Скандировать названия отделов. Китайская гимнастика называется. Для создания, как объясняют, корпоративного духа.

– Идиотизм, – сказала Галя.

– Хуже. Тут ещё не то делают. В Хаббардовских центрах так положено: начальник вызывает, сотрудник приходит, берёт в каждую руку по клемме Е-метра – здесь так называют детектор лжи – и начинает начальнику отчитываться. Обо всём. В том числе и о том, о чём говорит сосед по столу.

– Ужас. И Вы так?

– Нет. Сюда Е-метры подвезут в следующем месяце. Как привезут, я сбегу.

Они спустились на первый этаж.

– А хочешь, я тебе расскажу, как я тебя представляю? – вдруг обернулась к Алу Галя.

– Хочу, – тут же сказал Ал и, проследив Галин взгляд, предложил сесть на диванчик, стоявший в тупичке.

– Вот, – сказала Галя, вытащив из сумки сложенный вчетверо лист бумаги.

Ал развернул. Это был рисунок. Школьными цветными карандашами. В правой части была нарисована берёзка с зелёными листочками. Над берёзкой – яркое солнце. Остальное – много неба и зелёный лужок. В левой его части была нарисована кочка, из-под которой вылетала маленькая серая птица. В правом нижнем углу была начерчена рамочка, в которой было написано: «жаворонок».

– Что это? – не понял Ал.

– Это мне сон приснился. Не то чтобы сон, но что-то вроде того. Словом, это ты. Вот эта кочка – это в твоей жизни неприятность. По-настоящему неприятность у тебя в жизни была только одна. Вот здесь взлетает жаворонок – не тёмный – серенький, а чем ближе он подлетает к солнцу и берёзке, тем больше становится белым-белым голубем.

– Не вижу никакого голубя, – опять не понял Ал.

– Это живая картинка, – пояснила Галя.

Ал сразу не понял, но не потому, что голова в присутствии Гали плохо соображала. Напротив, ясно в голове было как никогда и ни с кем. Но приходилось прикладывать много сил, чтобы хотя бы на время отводить от Гали глаза и смотреть в сторону, изображая из себя всего лишь познающего и умудрённого психолога, но никак не заинтересованного мужчину. Причём очень заинтересованного. И в церкви и вне её дамы всегда порицали его за то, что он относится к женщинам не как к прекрасному полу, некой необходимой мужчинам дополняющей их части, а только как к объектам экспериментов. Но он этого своего отношения не только не скрывал, но и не видел ничего в таком отношении зазорного. Как бы ни было это неправильно, иначе он не мог. И сейчас, на этом диване, со странным листом бумаги он очень хотел остаться в прежнем своём обличии. Но не мог. И старался отвести от Гали глаза.

…Галя смотрела на бегающие, округлившиеся глаза сидевшего напротив неё человека. Ей было смешно видеть его напряжённое состояние: об истинной причине этого напряжения она нисколько не заблуждалась, и чем больше она на него смотрела, тем веселее и радостнее ей становилось. Хотелось шутить, выкинуть эдакую штуку… Вообще любимым её развлечением было поставить мужчину на уши, потом сделать так, чтобы он оказался в совершенно необычной ситуации, посмотреть, как он себя в ней будет вести (это был прекрасный материал для осмысления того, как в действительности устроена жизнь), а потом ускользнуть. А если мужчина не понимал, что уже всё, то можно было его и «опустить». Тоже каким-нибудь совершенно неожиданным способом.

– И вообще, – сказала она, – все, кто хоть чего-нибудь достиг в оккультизме, все прочат мне в нём большое будущее.

Ал не сразу обратил внимание на смысл слов: он пытался понять ту смесь боли, веселья и радостного удовольствия, которая окрашивала слова этой столь странно продолжавшей знакомство женщины. Столь необычной смеси чувств он ещё не встречал. А когда смысл слов осознал, то и вовсе опешил. Оккультизм… Оккультизм?.. И отодвинулся.

– Ну, так это про каждого можно сказать, что у него только одна кочка была – и что она и есть самая главная.

– Да, но не у каждого дерева есть зелёные листочки!..

Ал не знал, как говорится, ни что сказать, ни что подумать…

– Ну ладно, мне пора, – поднялась Галя.

– Подожди меня здесь, – тут же поднялся и Ал и, не дожидаясь ответа, бросился вверх по лестнице, в раздевалку для сотрудников.

Когда Ал спустился, Галя была уже одета, и они в ногу отправились к выходу. Когда они прошли первый ряд дверей, но ко второму ещё не подошли и оказались, в сущности, вне чьих бы то ни было глаз и ушей, Ал спросил:

– А можно я Вас провожу?

– Ты это уже делаешь, – ответила Галя. И улыбнулась.

– Тогда давай понесу сумку, – протянул руку Ал.

IV

…Галя бывала не прочь пококетничать, подразнить какого-нибудь мужчину, но ни в коем случае не хотела чувствовать себя ни ему, ни кому иному что-либо должной. Один из приёмов защиты заключался в том, чтобы мужчина не оказался рядом с её домом. Близость кого-либо к её дому – это уже некое перед мужчиной обязательство – так, во всяком случае, она воспринимала жизнь. Поэтому провожающих она «отправляла» назад к метро обычно отсюда – не переходя перекрёстка…

Ал с Галей дошли до перекрёстка, не торопясь дождались, когда пройдут все машины, и, так же не торопясь, пошли дальше. И вдруг Ал почувствовал, что идущая с ним в ногу женщина такая родная-родная, как никто. И – на удивление – с ней можно было разговаривать!

– Интеллект у тебя – ноль, – вздохнув, сказал он.

V

К телефону подошла Галя.

– Я вчера не был на занятиях, – сказал Ал оправдывающимся тоном, – потому что немного приболел. Даже на работу не ходил. И сегодня не пошёл.

– Нам нужно встретиться, – нарушил ритуал обсуждения здоровья Галин голос.

– Когда? – удивился Ал.

– Прямо сейчас. По делу.

– Ох, – судорожно вздохнул Ал. – Но я сегодня собирался на лекцию. По четвергам вечером в Пушкинском западноевропейская живопись. Сегодня – Энгр. Жан Огюст. Ему Наполеон позировал.

– Я ночь не спала… Всё плакала-плакала…

– Почему?

– Из-за тебя. Всё думала, думала… Нужно встретиться. По делу.

«По делу? Какое может быть дело? – подумал Ал. – Ах, ты!.. Назвался психотерапевтом, полезай в кузов… Только ни в коем случае её не надо домой пускать и к ней не заходить… Кто их знает, этих оккультисток».

– Что бы там ни было, нам нужно встретиться сегодня, – настойчиво повторила Галя. Но не без интонации просьбы.

– В метро Вас устроит?

– Да.

– На полпути?

– Да.

– Ветка у нас одна. Называй станцию.

– «Проспект Мира».

«Ого, – подумал Ал. – Ничего себе полпути! Ей – три остановки, а мне вон сколько!»

– Хорошо, – сказал он. – Во сколько?

– Лучше всего прямо сейчас.

…Если сказать, что остаться с ним наедине она боялась, то это будет неверно; скорее, опасалась. Кто его знает, ведь незнакомый, в сущности, мужчина. Но иначе поступить не могла и успокаивала себя мыслью, что собирается устроить ему какую-то проверку…

– Ну вот, – сказал Ал, когда они встретились, – а я и забыл, что на этой станции нет скамеек. Может, проедем на следующую?

– Лучше подымемся наверх, – сказала Галя. И никаких улыбок.

Ал было замялся, но Галя уже направилась к выходу…

Они поднялись наверх, пересекли одну улицу, потом другую. И тут Ал по уверенному её шагу стал понимать, что она не просто так прогуливается, не решаясь заговорить о том, что у неё болит, а куда-то целенаправленно идёт. Он только собрался спросить куда, как Галя, как будто прочитав его мысли, спросила:

– А Вы бывали когда-нибудь в каморке папы Карло?

– Что-о-о?!!

– Так я Вам сейчас её покажу.

«Что за папа Карло? – в замешательстве подумал Ал. – Главарь какой-нибудь банды? Тот, который длинные носы поленам вырезает?»

– Только Вы не пугайтесь, – продолжила Галя, – в этой каморке ничего нет.

Ал ещё раз сбился с шага.

– В каком смысле? – спросил он. – В каком смысле ничего нет?

– Мебели нет. Даже сидеть не на чем. – Совсем недавно, когда Гале, наконец, удалось добиться, чтобы вывезли складированную в комнате мебель, и она – после того, как они с братом заново побелили потолок и поклеили хоть и простенькие, но чистые новые обои, – она, отмыв дочиста пол, даже глубоко-глубоко вздохнула: «Ну вот, теперь начинается новая жизнь!» И с чего она была так в этом уверена?

«Нет мебели, – подумал Ал. – Значит, видимо, нет и банды. А что тогда есть?» Ему представилась металлическая старинной работы винтовая лестница, уходящая вниз, вниз…

– Интересно, – сказал Ал, – если это каморка, то нет ли там часом холста, на котором нарисован очаг, в нём огонь, а над огнём – вертел, на котором меня и изжарят?

Галя рассмеялась.

– А за холстом – заросшей паутиной дверки, за которой начинается подземелье с сокровищами?

– Там действительно есть подпол. Большой. Под всем полом, а может, ещё больше. Только я в него никогда не спускалась. Вот было бы смешно, если там и правда есть сокровища?..

Но Ал не рассмеялся. Опять её слова были для него полной неожиданностью. И он замолчал, так же, как и в азиатских горах, просто приготовился действовать в зависимости от складывающихся обстоятельств. Дом, к которому его подвела Галя, оказался старинный, трёхэтажный, и, если бы не занавески в некоторых окнах, он бы, верно, принял его за брошенный. Такой старый и притом давным-давно не ремонтированный дом, наверное, один на всю Москву. Галя достала из сумки ключ и открыла дверь на первом этаже. За ней оказался коридор. Никого. Тем временем Галя подошла к ещё одной давно не крашенной двери, снизу почему-то заложенной двумя рядами кирпичей, и стала их разбирать. Ал за последние десять-пятнадцать минут успел наудивляться вдосталь, чувство это притупилось, и он просто ждал, когда Галя эту дверь отопрёт.

Для старой ободранной и заложенной кирпичами двери комната оказалась на удивление опрятной: ровный чистый и высокий потолок, свежие обои, а на полу – ни пылинки. Всё это Ал разглядел, когда Галя, достав из сумки три тонюсенькие церковные восковые свечи, – чтобы не связываться с соседкой по квартире с расчётами за электричество, ей проще было купить свечку, – стала по одной их зажигать и приклеивать воском: две на перевёрнутые стеклянные пол-литровые баночки, а поскольку их больше не было, то третью – на перевёрнутое блюдечко.

– Можно на пол сесть, – сказала Галя, – или я могу взять с кухни соседкины табуретки – на счастье, её дома нет.

– Лучше табуреты, – ответил Ал.

Сели.

– Можно мне Вам исповедаться? – помолчав, спросила Галя.

Ал тяжело вздохнул и согласился. А вздохнул он, и притом тяжело вздохнул потому, что один раз ему уже доводилось принимать исповеди. Это случилось в самый тяжкий год посткоммунистической России, когда продовольственные магазины были пусты и многие одинокие старые люди были попросту в преддверии голодной смерти. Два благотворительных общества – адвентистское (продукты и обслуга) и православное (помещение) – совместно организовали столовую для одиноких стариков, которые самостоятельно обслуживать себя не могли. На открытие бесплатной столовой должны были приехать с телевидения, кому-то надо было сказать короткую проповедь, все отказывались, и в итоге отправился Ал. Столь бурной реакции на своё десятиминутное размышление на евангельскую тему Ал не ожидал: многие прослезились и гурьбой бросились к нему с требованием принять исповедь. Ал пытался объяснить, что он вовсе не батюшка, – бесполезно. Всё равно, несмотря на его простой, хотя и строгий костюм, его признавали за батюшку, только какого-то необыкновенного – очень доброго. Пришлось под видом исповеди этих людей выслушивать. Более других запомнилась любовница председателя того самого православного благотворительного общества, с которым Ал открывал столовую: она рассказывала, какие через их общество проходят громадные деньги и как они их разворовывают. Она очень расстроилась, когда Ал, выслушав её, сказал, что ни он, ни кто другой из людей не с`илен прощать грехи, а только один Бог, и происходит это только при условии покаяния и оставления греха. Женщина ушла разочарованная: ни о том, ни о другом речи быть не могло, – и любовница председателя нисколько на этот счёт не заблуждалась.

…Перед тем как сказать «мне нужно Вам исповедаться», Галя, действительно, не спала ночь – думала о своей жизни. Собственно, с некоторых пор, как она стала ходить в храм на исповедь, она всякий раз начинала готовиться за сутки. В сущности, это напряжённое время и было для неё в исповедании главным: когда её в храме покрывали епитрахилью, она всегда чувствовала, что священник – обыкновенный человек, и ничего больше. И потому с ним как с простым человеком всякий раз ограничивалась общими словами. Но сейчас с этим рыжебородым со странными непонятными глазами человеком всё было совершенно иначе. Надо было исповедаться, сказать всё. Надо! И даже спустя несколько лет, вспоминая этот вечер и это исповедание, которое, как она впоследствии повторяла, «вышло ей боком», она говорила, что, повторись всё снова – и каморка, и свечи, и всё остальное – и знай она о всех за тем последовавших неприятных переживаниях, она бы всё равно поступила в точности так же…

– Я готов. Слушаю, – сказал Ал.

– Я полюбила… – начала Галя и замолчала…

«Ничего себе! – не то чтобы удивился, а скорее ужаснулся Ал. – Уже в любви мне признаётся… Один раз-то ведь только и проводил до дому…» Он помнил то необыкновенное ощущение, что они родные-родные, тогда, после перекрёстка, и знал, что это ощущение возникло не из-за того, что ему так показалось, а большей частью потому, что ей было так.

– Да, я полюбила, – тяжело вздохнув, продолжила Галя, – полюбила и люблю… одного человека… Это совершенно необыкновенный человек! Когда он пожелал креститься, то захотел сделать это в озере, как апостолы. Наняли священника и поехали. А ливень шёл – стеной. Приехали на озеро – дождь враз прекратился – солнце светит, – всё с б`ольшим воодушевлением восторга говорила Галя, – а совершили крещение, вернулись к машине, – опять ливень. И опять стеной…

Галя говорила и говорила, не останавливаясь. Когда свечечки наполовину сгорели, она две из них притушила, оставив одну, а когда та догорела дотла, зажгла один из двух оставшихся огарков.

Ал сначала вслушивался в смысл слов, потом на слова перестал обращать внимание, а вслушивался только в интонации. Потом и их перестал слушать, а погрузился в какое-то странное и непонятное состояние. В одном академическом издании он читал о девяти кастах жрецов, которые существовали на территории Руси ещё до того, как мечом начали насаждать якобы христианство. На протяжении трёхсот лет при каждом значительном неурожае, если в фаворе были христианские священники, то за неурожай резали или изгоняли их и начинали преклоняться перед языческими жрецами, а при следующем неурожае начинали гнать уже этих жрецов и преклонялись перед священниками. Так на Руси продолжалось триста лет почти везде. И одной из девяти известных каст были облакопрогонители. Ал об этом знал, насчёт государственного христианства нисколько не заблуждался, и поэтому рассказ Гали его нисколько не поразил (если вообще этот просвет в ливне не был простой случайностью, или нанятый священник был облакопрогонителем!), и её восторженная интонация восприятия ему не передалась. Более того, чем больше он слушал, тем меньше ему нравилось всё то, что он слышал. Было во всём этом что-то нехорошее, нечистое. Да и не было ничего из того, о чём эта женщина ему рассказывала. Не в том смысле не было, что те события, о которых она рассказывала, не происходили, а в том, что внутренний смысл их был совершенно иной. Всё было вроде бы похоже, но… Ал бы и сам не смог объяснить, на каком основании он решил, что за всем тем, о чём ему рассказывала эта женщина, было нечто тёмное, злое, обман какой-то, может быть, именно то самое неизвестное оккультное, дух того сообщества, которому одно время Галя помогала.

– Так, – прервал Ал Галю на полуслове. – Достаточно. А теперь мне нужно, чтобы ты села так, чтобы голова у тебя не висела. Пододвинь табурет к стене и к ней прислонись.

– Это зачем? – опешила Галя.

– Психотерапия. Вернее, пока только обследование.

Она покорно, без каких бы то ни было столь свойственных женщинам ужимок, придвинув к стене табуретку, выполнила просьбу Ала. Чтобы оценить это её движение, надо знать, что из тех многих психо– и биотерапевтов, обитавших при и вокруг Центра, многие из которых предлагали ей продемонстрировать на ней своё образование и навыки, она ни одного до себя не допустила.

– А это не больно? – с некоторой полуиронией всё-таки сказала она.

– Нет, конечно, – вздохнул Ал. – А сама-то как чувствуешь – могу я тебя обидеть?

– Ты – нет.

– Откуда такая уверенность?

– Так…

– Ну и прекрасно. Тогда прислоняйся к стене и закрывай глаза.

– Закрыла.

– Сейчас мы обратимся к твоим внутренним ощущениям. Как ты скажешь: тебе удобней это делать с открытыми глазами или с закрытыми?

– С закрытыми.

– Обрати внимание на свои ноги. Что надо сделать, чтобы им было удобно?

Галя чуть раздвинула ноги.

– Всё – хорошо, удобно.

– Где – на уровне тела – твоя основная проблема?

– …В груди.

– А она в виде чего?

– Она?.. Это… Это – камень.

– А сколько он весит, этот камень? Меня интересует внутреннее ощущение.

– Тяжёлый.

– А всё-таки, сколько?

– Килограммов десять.

– А какой он? Опиши. Какие у него края?

– Неровный. И края острые.

– Однородный? Он по составу однородный или есть какие вкрапления? Слоистость? Или ещё что-нибудь?

– Однородный.

– А он притягивает к себе твою энергию?

– Нет.

– Он тебе нужен, этот камень? Он – твой, или тебе чужд?

– Чужд.

– Мешает?

– Да.

– Скажи, а давно у тебя этот камень?

– Давно.

– Сколько лет?

– Десять.

«Та-ак… – подумал Ал. – Это явно не её Центр с облакопрогонителем… Но, может, она ошиблась в сроке?..»

– Тебе его кто-то подложил?

– Да.

– Мужчина или женщина? Ощущение? – Ал затаил дыхание: так важен был для него её ответ.

– Женщина.

«Та-ак… – облегчённо вздохнул Ал. – Главная её проблема отнюдь не эта якобы любовь… Но зачем в таком случае она мне о ней рассказывала?..» Самое простое объяснение, что эта исповедь была действительно исповедь, ему в голову не пришло.

– То есть это полностью чуждый тебе камень, и ты хочешь от него избавиться, я правильно понял?

– Да.

– Как от него избавиться?

– Выбросить.

– Прекрасно. А через какое место ты его выбросишь?

– Отсюда. – И Галя показала на ямочку у основания шеи.

– Прекрасно. Будешь делать?

– …Не получается, – сказала она через некоторое время.

– А почему? Что-нибудь мешает? Где-то держит? Посмотри внимательно.

– Держит. Сбоку верёвочкой привязан.

– А как от неё освободиться?

– Перер`езать.

– Так. Будешь перерез`ать?

– Уже. – Галя глубоко вздохнула от облегчения, как будто не с души её, а с груди свалился камень не меньше десяти килограммов.

– Камень?

– Вышел.

– И где он? Ты его видишь?

– Нет. Выбросила в форточку.

– Хорошо. А теперь посмотри: где у тебя другая наиболее для тебя значимая проблема?

Далее выяснилось, что и следующая её проблема была с Центром не связана. Возраст её оказался – пять лет, т. е. появилась она задолго до её «любви». Предмет оказался в голове, и от него тоже Галя избавилась через ямочку у основания шеи. Вид и значимость выявленных предметов говорил о том, что на самом деле сердце сидевшей перед Алом женщины вопреки её словам было свободно – что Алу было чрезвычайно приятно. Но раз свободно, раз проговаривание «большой любви» не было работой с травмой, то в таком случае получалось, что этот рассказ был орудием для достижения каких-то целей. Или это был некий заученный урок (заученный в том смысле, что она с другими этим рассказом что-то достигала), или… или она хотела чего-то добиться от него, Ала. Что она выгадывала?

– Какое ощущение в голове? – ровным голосом продолжал он.

– Очень хорошо. Приятно. Вроде как голова посвежела.

– А в груди?

– Хорошо. Тепло. Спокойно.

– Будем заканчивать?

– Да.

– Можешь открывать глаза.

С минуту они сидели молча, смотря на пламя последней догорающей свечи. Ал решал, что делать. И вдруг вспомнил, что у него есть прекраснейшее оправдание сбежать: он же ведь её предупредил, что сегодня лекция!

Ал размашистым движением руки поднёс часы к глазам.

– Ох ты! – воскликнул он. – Ещё чуть-чуть – и я опоздаю! Собираемся! Быстро!

Галя подхватила табуретки, отнесла их на кухню и стала споро одеваться. Ал, уже одетый в свою заслуженную – чтобы не сказать старую – синюю куртку, шагнул к Гале и ласково, но твёрдо обхватив ладонями её лицо, заглянул ей в глаза. Нет, если какими они и были, то только не опасными. Сложные, непонятные, и для него – честные. И вновь, как вчера на перекрёстке, он почувствовал, что она необыкновенно родная-родная. И он, торопясь избавиться от этого небезопасного, наверное, чувства, наклонился и поцеловал её в лоб.

Они вышли и молча, очень быстрым шагом – так, что она едва за ним поспевала, – бросились к метро.

…Каким бы ни казался этот поцелуй в лоб малопримечательным и с происходящим не связанным, но именно он стал для неё наиболее сильным переживанием первого периода – почти двухмесячного. Именно с него она позволила себе начать осмысление происходящего…

VI

На Хаббардовских курсах они встретились через день – уже после окончания их пары.

– Ну как? – первым делом спросил Ал. – Как самочувствие после психотерапии?

– Отлично! – ответила Галя. – То есть настолько хорошо, что я даже не ожидала, что возможно столь сильное изменение самочувствия. Спасибо.

– Что ж, очень рад. В таком случае – с тебя поцелуй, – как бы шутя сказал Ал.

– И не один! – тоже как бы отшутилась Галя.

– Тогда вперёд, – и Ал кивнул в сторону свободного диванчика спрятавшегося за белой квадратной колонной (дело происходило на втором этаже заводского Дворца культуры, в части помещения которого и располагались контора и курсы Церкви саентологии).

Они сели. Публики вокруг почти не было, только выше на галерее холла курили и хихикали одиторы и супервайзеры. Им было не до Ала с Галей.

– Ну?! – как бы строго сказал Ал и, нахмурив брови, чуть наклонился вперёд.

Галя сняла сапожки и с ногами забралась на диванчик. С полминуты, стоя перед Алом на коленях, поцеловать не решалась. Этого времени Алу вполне хватило, чтобы, заглянув ей в глаза, вновь запаниковать от подымавшегося в душе уже в третий раз чувства. Галя наклонилась и ткнулась губами в его правую щеку. Губы оказались холодными, влажными и очень испуганными.

– Ты сказала: и не один… – совершенно серьёзно, без всякой игры сказал Ал.

Галя оперлась рукой на его плечо и снова прикоснулась губами к его щеке. Потом, чтобы прервать это занятие, у которого было вполне достаточное логическое обоснование стать бесконечным, чуть отодвинулась и сказала:

– А знаешь, я сегодня занималась в паре с молоденьким студентом, – хороший такой мальчишечка – сидим, значит, играем в эти «гляделки», я вижу, что у него тоже есть экстрасенсорные способности и спрашиваю: «Что видишь?» А он мне: «Вижу, что у тебя пятно голубое светится у основания шеи». Тут я сразу и поняла, что ты мне тогда Вишудху открыл. – Галя тогда ещё была вынуждена верить во все эти чакры с каналами.

– Чего? – не понял Ал.

– Чакру открыл. Вишудха называется. Вот здесь у основания шеи.

– Это не я открыл. Это ты сама открыла.

– Да, но с твоей помощью.

– Без всякой помощи. Если уж на то пошло, то только по подсказке.

– Ну вот я и говорю, что ты открыл.

Ал вздохнул.

– А потом, – продолжила Галя, – я его спрашиваю: «А что ты ещё видишь?» А он мне говорит: «Верхняя половина лица, вижу, твоя, а нижняя – рыжая борода». Я засмеялась: «Точно, – говорю, – о ком думаю, того и борода».

– А потом? – спросил Ал.

– А потом подскочила супервайзер Тамара – а она, похоже, очень хорошо чувствует, когда устанавливается циркуляция хорошей энергии – и велела немедленно прекратить разговоры.

– О! – вдруг вспомнил Ал, полез в карман куртки и, достав из него два яблока, протянул их Гале. – Вот, – сказал он, – угощаю!

Галя смотрела на Ала, человека, который явно любил поесть, причём настолько любил, что в течение всего рабочего дня не съесть эти два яблока явно было для него большим подвигом, и чем больше смотрела, тем легче и веселее ей становилось.

– Спасибо, – сказала она. И вдруг засмеялась. Она всё смеялась и смеялась, смеялась и смеялась, и никак не могла остановиться…

VII

Больше в Пушкинский Ал не ходил. Лекции начинались в семь, продолжались иной раз чуть ли не до десяти – слишком поздно, чтобы можно было не торопясь проводить Галю до дома. Да и далеко. А вот Третьяковка была не только ближе, но и лекции начиналась в шесть и больше двух часов никогда не длились. Цикл тем выбирал Ал. Выбрал русский авангард начала XX века.

В тот день были символисты – объединение «Мир искусства».

– Как мне нравится! – шепнула Алу Галя, не отрываясь от экрана, где в этот момент показывали картину Сомова «Подсмотренный поцелуй». – Гораздо больше, чем предыдущие темы. А тебе?

– И мне тоже. Только почему лекторша называет его поверхностным? По-моему, наоборот… – Ал, вообще-то, не считал себя знатоком, живопись начал изучать не больше, чем за год до встречи с Галей. А Галя уж тем более не была скована суждениями искусствоведов.

– И предыдущая картина… – сказала Галя. – Эти Арлекины с Коломбинами, эти подсматривающие фигуры в карнавальных костюмах и под масками, – все они хотя и на первом плане, хотя и заслоняют обзор, но они не главное. А главное – там, дальше, на втором плане, там, смотри, чистое небо…

Но Ал не очень вслушивался в её слова, может, потому, что её чувствовал, а слова ничего не прибавляли. Гораздо важнее было то, что они соприкасались плечами, и от этого возникало странное, не испытанное им прежде ощущение тепла и близости…

– Только признайся честно, ладно? Обещаешь? – услышал он.

– Обещаю, – попытался сосредоточиться Ал.

– О чём ты сейчас думаешь? Только честно.

– О том, – сказал Ал, – что я никогда в жизни не забуду, как мы сидели с тобой на лекции в почти пустом зале, как нам показывали слайды, и, главное, никогда не забуду прикосновение твоего плеча...

И Галя улыбнулась. Точно так же, как она сегодня уже улыбалась, перед лекцией, когда до начала оставалось целых полчаса. Тогда им в коридорах музея удалось найти укромную скамейку, и Ал тоже очень честно и серьёзно сказал, что им никогда не удастся ужиться. А потому не удастся, что по рождению они принадлежат к разным социальным слоям, а это, как доказали учёные, и статистически, и как угодно, препятствие непреодолимое.

Ал почему-то думал, что Галя расстроится, но она, напротив, улыбнулась – и совсем не расстроилась. Ал не понял. А между тем всё было очень просто – раз он заговорил на эту тему, значит, хотел с ней жить, причём всю жизнь. И она это поняла.

– А я и не напрашиваюсь, – сказала она.

VIII

(Из неотправленного письма)

 «…Я, кажется, попался! Представь себе картину: совершенно пустая комната старинного московского дома с разными там уютными избыточными углами, на полу клеёнка, на ней – сложенные вдвое занавески (это всё для мягкости), перед тобой стоит женщина на коленях и срывающимся голосом полуговорит-полушепчет:

– Ну, ты и сади-и-ист! Ну, ты и сади-и-ист… Отказываешь – и кому?.. Мне! Мне, которой, ради одной только надежды поцеловать руку, мужчины готовы любую очередь выстоять! А этому человеку я предлагаю всё, а он отказывается! Отказывается!.. Ну, ты и сади-и-ист…

Насчёт «поцеловать руку» – это точно. У неё потрясающий приёмчик есть: она, когда хочет, свободно мысли (и желания!) читает, извлекает из памяти мужчины его лучшую, из предыдущих, любовную историю, а из неё – лучший момент, затем перевоплощается в ту – понимаешь, полностью: движения, интонации, сдавленный стон – тем самым возвращает его в наиприятнейший момент и продолжает эпизод, как будто он не прерывался!.. Представляешь себе приёмчик?! Эффективность – как ломом по голове! Потом постепенно обратно в себя перевоплощается – а сама, между прочим, потрясающая личность! Да, это уж точно: действует убедительно – как кувалдой по темечку. Когда она со мной эту штуку прокрутила, я сразу понял – и чуть с дивана на пол не сполз.

Естественно, это у неё происходит бессознательно.

Мы с ней на курсах Хаббарда познакомились. Хаббардисты себя за церковь выдают – Церковь саентологии (греческий: знание о том, как надо знать), но хорошего там, на самом деле, один только ихний метод первичной психотерапии. Не сравнить, конечно, с психокатарсисом, но тем не менее. Интересно и поучительно.

Так вот, по поводу её бессознательного: на занятиях она на моих глазах подошла к одному купчику – что-то ей от него нужно было – и, похоже, этот приёмчик с ним проделала. Так тот прямо там же на уши встал. Прямо чуть не свихнулся. Всё её потом с мешком яблок преследовал. Зачем она это делает – непонятно. На уши, я имею в виду, ставит. Возможно, это просто изощрённый способ одинокой женщины: показать, что она что-то да значит.

Могла, между прочим, на мне и не демонстрировать – у меня от неё и без того крыша поехала, ещё до того приёмчика. Но что удивительно – полностью себя контролирую – ей не отдался, понял, верно, с первых-то строк? Оскорбил, понимаешь, женщину. Ведь это же наипервейшее среди дураков правило: если женщина просит, то разве можно оскорбить её отказом?!