Текст книги "Земля вращается со скрипом (сборник)"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Ладно. Далекие годы. Ума нет. Но как меня угораздило в сознательном возрасте стать радиоведущим? На свою дурную голову. Ведь я уже и писал тогда, и снимался, и в театре играл...

Работа действительно не пыльная. А для молодого болтуна с фантазией и чувством юмора – даже в радость. Плюс спокойное ощущение... нет, скорее всего просто глубокая вера... что нужен, полезен, приятен... Но есть одна неприятная мелочь, мешающая в полной мере наслаждаться моей работой, – я катастрофически не высыпаюсь. И не могу к этому привыкнуть. При том, что человек, есть такое мнение, ко всему привыкает.

Вряд ли я сова по натуре. Куда вероятней, жаворонок. Мне не тяжело проснуться в пять утра. Если б только накануне я ложился хотя бы в одиннадцать. Так нет же! Каждый вечер что-то препятствует этому. То книгу куплю и читаю до двух, то новый фильм смотрю, то дела амурные, а во время оных люди, как и встарь, часов не наблюдают.

Мои ежеутренние подъемы сопровождаются проклятиями. Я матерю всех и вся: себя, коллег, начальство, радиостанцию и даже Попова с Маркони, как основных подозреваемых в изобретении радио.

Еще десять лет назад, когда мне было двадцать три, четырех-пяти часов для сна хватало вполне. Но теперь силы уже не те. По утрам глаза красные, морда мятая, в мозгу предрассветный туман и сумятица... Контрастный душ и чашка дымящего кофе взбадривают меня на некоторое время, но уже в салоне такси по дороге на радиостанцию я начиню кунять и позевывать.

Короче говоря, окончательно я просыпаюсь лишь на работе, во время эфира. В общем, ужас.

И тем не менее, я все еще радиоведущий.

Я навсегда ушел из дома. Я больше не муж. Вернее, я больше не претендую. Я даже не алкоголик – завязал полтора года назад, надеюсь безвозвратно. Покинул театр...

Многое, очень многое для моего завидного возраста, в прошлом. Только радио и мои записные книжки – в настоящем.

Еще есть будущее... А в будущем... Что ждет меня в будущем?

4.

У нас эфир с семи до десяти. Мой соведущий – Александр Лирчук. Старше меня на шесть лет. А куда энергичней, бодрее, я бы даже сказал, моложе меня, несмотря на его рано поседевшую голову.

Мы отлично работаем в паре. Должно быть благодаря тому, что мы слишком разные. И как бы дополняем друг друга. Он прекрасно разбирается в современной музыке, а я более склоняюсь к ретро. Он фанатичный «планокур», я же предпочитаю (пардон, предпочитал) спиртное; он ярый националист, а я что-то вроде космополита; он всегда в курсе политической жизни, я же абсолютно аполитичен.

В эфире каждый из нас вещает на своем родном языке: он на украинском, я на русском.

Лирчук работает в своей обычной пафосной манере, но с легким налетом иронии. Ирония и пафос зачастую несовместимы. Но ирония снижает торжественность и воодушевленный официоз, а пафос в свою очередь ретуширует явную насмешку.

Я же выступаю в образе дяди Гриши – шепелявового алкаша и бабника преклонных годов. Дядя Гриша очень удобный для меня персонаж. Он был рожден, как и «Черный Пьеро» Вертинского, дабы скрыть свою начальную неуверенность в себе. Даже не персонаж, а народный персоныш. Он прямодушен, простоват и болтлив до потери самоконтроля. Дядя Гриша – родом из народа. Причем из народа советского. Но и двадцать лет демократии сделали свое черное дело. Никаких внутренних тормозов. Что думает, то и выдает. Дядя Гриша не верит властям. По его мнению, все госчиновники – бюрократы и взяточники, а политики – жулики и лицемеры.

Судя по ежедневным сообщениям наших постоянных слушателей – люди любят дядю Гришу и верят в его существование. Верят, что он реален. Они пишут ему, звонят, просят совета по житейским вопросам, просто желают побеседовать. Жаждут неформального общения с ним!

Мне приятно и легко говорить от его имени. Он – пьяный рупор эпохи... Хмельной глас народа. Таких часто видишь в так называемых «ганделыках». Но представить, что такого пустят на радиостанцию, к микрофону, – невероятно! Немыслимо.

Мне нравится работать дядей Гришей. Да и какая это работа? Баловство. Безобидное хулиганство. Всегда на грани фола. На самом краю...

А вот начальству мой дядя Гриша встал поперек горла, и только его популярность и постоянное заступничество Лир-чука спасают старика от увольнения. И такое зыбкое положение тянется довольно долго. Но я чувствую, что неизбежный конец моей радиокарьеры уже близок.

5.

В семь тридцать пять, после беспредметного трепа, начинается поэтическая рубрика: «Сосюрыны дети». Сосюра, насколько я помню, это украинский пиит, которого никто добровольно уже не читает.

В самом начале рубрики дядя Гриша – для затравки – зачитывает что-то из собственного сочинения. К примеру, озорное:

И под водкой и под виски Я все время утверждал: Крупный зад, большие сиськи -Вот мой женский идеал!

(Дядя Гриша читает громко, с выражением и чуть-чуть нараспев, в тягучей манере, присущей истинным поэтам. О, как я обожаю такие минуты!)

Или:

Метро. Час пик. Я был прижат людьми Бесповоротно плотно к плотной даме. Представь мое лицо между грудьми... Нет, выражусь точней – между грудями!

Ничего более интеллектуального и менее скабрезного дядя Гриша сочинять не в состоянии.

После декламации своих низменных опусов дядя Гриша предлагает две известные строчки какого-нибудь знаменитого поэта. Добавляет к ним третью строку от себя, а вот завершить четверостишие предлагает всем желающим. Скажем:

Шагане ты моя, Шагане.

Потому что я с севера, что ли?

Я к тебе прискакал на коне...

А слушатели звонят и предлагают в свою очередь возможное окончание. Например:

И случайно назвал тебя Олей.

Как приятно. Даже ранним утром у нашего народа, как ни странно, тяга к поэзии неистребима. Один звонок, беспрерывно, следует за другим. Доморощенные рифмоплеты разных возрастов соревнуются между собой с каким-то юношеским азартом и энтузиазмом. Хотя, конечно, приходится с прискорбием признать, ничего стоящего наши слушатели обычно предоставить не могут. Кроме всяких там:

Но ушел, потому что ты с Колей.

Или:

Затем мы около часа, с перерывом на песни, обсуждаем актуальные новости из Интернета.

Последний час эфира посвящен встрече с интересным человеком.

Мы работаем шесть дней в неделю. Найти в неделю шесть интересных человек – не так-то легко. (Слава Богу, поиском и приглашением занимается Лирчук.) Интересных людей меньше, чем нам хотелось бы. Но с другой стороны – все интересные! Главное – уметь их грамотно преподать. Другими словами, успех интервью часто зависит от профессионализма интервьюера.

После работы мы спускаемся в кафе. Иногда с нашим гостем. Мы завтракаем, болтаем... После чего Лирчук возвращается на работу: он ведь еще и программный директор. Я же свободен. Я свободен как ветер. Обычно я дую в сторону дома.

Извини, я наверное гомик.

Победа и приз – музыкальный диск с популярной музыкой – достается одному. В данном случае, помню, автору такого варианта:

Шагане ты моя, Шагане, Потому что я с севера, что ли? Я к тебе прискакал на коне И вскричал возбужденно: «Доколе?»

Бред и ерунда. Ничего особенного. Но таким образом порой рождались истинные шедевры. Помню один.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный. К нему не зарастет народная тропа. Мэр города, ворую я проворно И в меру – чтоб народ переизбрал.

6.

Уже две с половиной недели я живу в этой квартире. Почти сразу после вселения я стал замечать странные вещи, происходящие в ней. С одной стороны, вроде бы ничего особенного, а с другой – необъяснимые загадки.

Например, дистанционный пульт от телевизора. Я его всегда кладу прямо на пол у дивана. Всегда. Неизменно. И вот, значит, пару раз он – почему-то – оказывался на столике у телевизора.

Что за полтергейст?!

Сперва я не придал этому особого значения. Ну мало ли, думаю. Может, переложил пульт, и даже не заметил этого. Неосознанно, так сказать.

Но потом я как-то прихожу – смотрю, дверь балкона приоткрыта. Как? Почему? Я ведь точно помнил, что она была закрытой.

Мне даже стало страшно. Чуть-чуть.

Дальше – больше. Стали исчезать продукты. По мелочам. Одно яблоко, парочка яиц, печенье...

Поневоле задумаешься. Что, собственно, происходит? Домовой? Какой-нибудь разбитной Пашка-барабашка? Но, к сожалению, я убежденный материалист.

По той же причине я отверг версию об умершей матери-старушке, бывшей хозяйке квартиры, чья душа мается, не может покоя найти и появляется на своей жилплощади в мое отсутствие, кушает, смотрит телевизор...

Тогда что? Кто-то влазит через балкон? Но ведь пятый этаж? Да и каким образом этот проголодавшийся альпинист-любитель открывает балконную дверь?

Короче, черт-те что!

Может, думаю, безумный хозяин, Михаил Николаевич, тайно меня навещает... Глядит, все ли в порядке, а заодно решает подкрепиться: там яичко выпьет, там печенюшку съест...

В общем, решил я при случае обязательно объясниться с Михаилом Николаевичем. Поговорить с ним откровенно. По душам.

Если, конечно, я сам не съезжаю с катушек. Меня, правда, успокаивало то обстоятельство, что я предполагал нечто подобное. Ведь сумасшедший никогда не подозревает о том, что он сумасшедший. А если я, хоть на секунду, подозреваю о том, что я сумасшедший, следовательно, я не сумасшедший.

Короче говоря, с ума сойти можно...

А не хотелось бы. Это ведь только на словах звучит красиво: психи – самые счастливые люди на свете. Видел я как-то одного дурачка, он со своей тенью дружил. Разговаривал с ней, ссорился, спорил, ревновал ее... Жуткое зрелище, честное слово. Прямо мурашки по коже... Не приведи господь.

7.

Однажды утром мне Лирчук говорит:

Сегодня гостя не будет.

А что так? – спрашиваю. – Интересные люди закончились?

Большинство интересных людей в такое время спит. А те, кто не спит, либо уже были у нас, либо им это неинтересно.

Давай, – говорю, – приглашать по второму разу. С интересным человеком интересно встречаться дважды.

Лирчук помахал на меня рукой, мол, погоди.

На сегодня гостя нет! Все! О чем будем трепаться последний час?

Да как обычно, – говорю, – о чем попало, слово за слово.

Ни о чем и обо всем одновременно.

Нет, – возражает Александр. – Залезь-ка в Интернет, нарой еще каких-нибудь забавных новостюшек.

Ладно, – говорю, – нарою.

В девять, после официального запуска новостей, Лирчук торжественно объявил, что сейчас дядя Гриша расскажет о последних событиях, особенно глубоко его впечатливших.

Я начал. Мы обсудили беспорядки в Киргизии, постебались над новым рекордом Гиннесса: один чудак ухитрился плюнуть на расстояние в двадцать метров; помусолили фразу Бориса Акунина: «Я кончаю с Фандориным».

Наконец я перехожу к спорту. Выдаю в эфир следующее:

– Новый мировой рекорд установил китайский штангист Ляо Хай, в весовой категории до шестидесяти килограмм. Вы заметили, я сказал Ляо Хай. Это я сделал, как и многие другие, по причине гордой застенчивости и хорошего воспитания. Дело в том, что на самом деле Ляо Хая надо величать ЛяоX.. .й. Хай – это грубая ошибка. Правильно – извините за настойчивость – же Х...Й. Эта фамилия в Китае весьма распространенная, в том числе среди спортсменов. Вспомните конькобежку Х...Й Рен и звезду мировых шахмат Ни Х...я. Точнее Ни X. ..я – с ударением на первый слог.

– Ты все же, дядя Гриша, – заметил мой опешивший напарник, – заменяй ради приличия на Хай.

Я и сам понимаю, что перехожу всякие мыслимые и немыслимые границы, а ничего с собой поделать не могу. Прямо несусь к пропасти.

Хорошо, – говорю. – Итак, лавры у Ляо...

Хая! – опередил Лирчук.

–У него. Кстати, в китайской даосской мифологии имеется бог монет, и его зовут как раз Ляо...

Хай! – выкрикнул Лирчук, не доверяя мне.

Да, – говорю. – И китайцы, молясь, часто любят повторять : «Спасибо Х...Ю за деньги».

Хаю! – заорал Лирчук в микрофон. – Хаю – спасибо!

– Ну нехай Хаю, – говорю. – Хай с тобой!..

Сразу после эфира нас вызвал к себе Кудряк.

Он минут двадцать распинал нас, метался из угла в угол, рвал на себе волосы и потрясал кулаком.

В слабой попытке оправдаться я тихо сказал:

– Но он действительно Ляо X.. .й.

Директор сорвался на визг:

–Даих...йсним, чтоонХ...й! Мнепох...й, чтоонХ...й! Но говорить в эфире «х.. .й» – нех.. .й! Совсем уже ох.. .и!

Он так долго и самозабвенно визжал, что я уж было решил, что меня и на сей раз не уволят. Но я ошибся.

– Извините, – говорю. -Такое больше не повторится.

– Знаю, – успокоился вдруг Кудряк, пригладив свои растрепавшиеся волосы. – Потому что ты уволен.

Я сдержанно поблагодарил и покинул кабинет.

Выйдя на улицу и закурив, я вдруг почувствовал душевное облегчение. Я осознал, что моя провокация Ляо Хаем была умышленным шагом. Но осознал я это лишь после того, как желаемое было достигнуто: меня уволили.

8.

Открываю дверь. Вхожу. И просто-напросто офигеваю. С удивлением слышу шум воды из ванной. Характерные звуки, сопровождающие обычно процесс принятия душа.

Так, думаю, приключения продолжаются. Стало быть, мой застенчивый воришка не только любознательный, но и чистоплотный.

Недолго думая – я полон решимости расставить наконец все точки над «е», – направляюсь в ванную. Распахиваю дверь... и остолбеваю от неожиданности и красоты представшей перед моим взором картины.

Под душем стоит обнаженная (а какая еще?!) девушка с черными, как зависть, волосами.

Челюсть моя обмякла, руки безвольно повисли, ноги стали ватными. Я словно получил «правый прямой в подбородок». Нет, я не упал, но невидимый рефери начал отсчет: «Один, два, три...» Где-то на цифре семь красотка оборачивается и звонким голосом спрашивает:

– Тебя учили стучать?

Я бормочу какие-то слова извинения и, пятясь, открываю задом дверь.

Ретировавшись, прохожу в комнату, опускаюсь в кресло и пытаюсь размышлять.

Что, собственно, происходит? Да ничего сверхъестественного. Очаровательная барышня в моей квартире принимает душ. Знакомая ситуация. Ситуация знакомая, а барышня – нет. Вот и все.

На диване лежат ее вещи: белая футболка, голубые джинсы, носки...

Слышу:

– Предлагаю выпить чаю!

Что ж, неуместное, но разумное предложение. За чашкой чая поболтаем, познакомимся, обсудим... Я киваю, хотя видеть она меня не может.

Отправляюсь на кухню, включаю чайник. Закипает вода. Запариваю чай.

Когда тушу окурок, на пороге возникает моя незнакомка, завернутая в полотенце.

Может, и перекусим по бутерброду.

Сейчас, – говорю, – сделаю.

А я пойду оденусь.

Хорошая идея.

Из хлеба, колбасы и сыра сооружаю пару бутербродов.

Сколько тебе сахару? – кричу в сторону комнаты.

Как себе! – доносится оттуда.

Я засыпаю в чашку три ложечки сахара.

Она возвращается уже одетой. Я откровенно рассматриваю ее, любуюсь: поразительно похожа на американскую кинозвезду прошлого века Одри Хепберн.

Она усаживается за стол, берет бутерброд, пьет чай и... молчит. Упорно молчит. Словно не понимает, что я жду каких-то объяснений. Приходится начать самому:

Вы кто? – спрашиваю любезно.

Соня.

Имя она произнесла так, словно оно все объясняло. Во всяком случае, я надеюсь, что это имя.

А я Леня.

Знаю. Я смотрела твой паспорт. Тридцать три года, женат. Трое детей.

На самом деле я в разводе. А детей, возможно, больше. Или меньше. В этом вопросе мужчина никогда не может быть точно уверенным.

–Ты почему не ешь?

Нет аппетита.

Тогда я съем еще один.

На здоровье.

И опять она молчит. Делает вид, что все в порядке. Что нет никакого недоразумения.

Позже, когда я узнал ее получше, выяснилось что она ко всему происходящему в мире – что бы ни случилось – относится как к должному. Она ничему никогда не удивляется. И не понимает людей, которых что-то способно удивить.

Послушайте, Соня, вам не кажется, что меня необходимо слегка просветить?

По поводу?

По поводу того, что я застал вас в душе.

Она пожимает плечами:

Ты сегодня слишком рано вернулся.

Жду, но она не собирается ничего добавлять.

Понятно,– говорю.

Я уже опаздываю, – сообщает она.

Правда?

У меня в одиннадцать тридцать встреча с Чичиковым.

-Вот как... Гм...

–М-гу.

Соня хватает последний бутерброд и спустя мгновение испаряется.

Напоследок я слышу из прихожей:

– До завтра!

Затем щелчок замка и звук захлопнувшейся двери.

До вечера во мне крепнет подозрение, что кто-то из нас двоих – сумасшедший.

Есть еще предположение, что она какая-нибудь родственница Михаила Николаевича, о которой он не посчитал нужным упомянуть.

Ладно. Разберемся.

9.

Итак, я вновь безработный. Не скажу, что меня это сильно беспокоит, но относиться безразлично, вернее сказать с полным пофигизмом, присущим мне в молодые годы, я уже никогда не смогу.

В тридцать три хотелось бы хоть какой-то стабильности и уверенности в завтрашнем дне.

Деньги пока есть. Но их мало. Недели на две. А ведь еще надо и детям хоть изредка чего-нибудь отсылать.

В общем, как ни крути, безработица это хорошо, но она мне сейчас не по карману.

К вечеру оживает мобильник. Вначале звонит Лирчук:

Ленька, заедь завтра к одиннадцати за расчетом.

Много там?

Да нет, сотни две. Но у меня будет к тебе одно деловое предложение.

Интересно. Выкладывай.

Нет-нет-нет... Подробности при встрече.

Лады.

Потом звонит Алексей Владимирович и тоже просит при первой возможности заглянуть к нему в редакцию.

Непременно, – обещаю я.

Когда вы сможете? – интересуется он.

Часов в двенадцать, – говорю. – Нормально?

Вполне, – уверяет он, – вполне. Буду ждать.

Экран моего мобильного не успевает потухнуть, как он опять начинает вибрировать и звонить мелодией из фильма «Криминальное чтиво».

На этот раз звонит Танилюк, по прозвищу Седой.

– Привет. Ты куда исчез?

-То есть?

–То есть ушел из дома. Бросил театр. Хоть бы позвонил.

– Ты был в запое, – говорю.

Ничего страшного. Навестил бы. Знай, запой – страна огромная, сказочная... Всем места хватило бы.

Ну уж нет. Туда я больше не ездок.

Не зарекайся.

Не буду. Ты давно оттуда?

Позавчера вернулся. Но вернулся не весь. Там осталось здоровье, восемьсот долларов и вера в себя. У меня депрессия.

Ну? В чем она выражается?

Хочу обратно.

Возвращаться – плохая примета.

Знаю, но есть закон: преступника всегда тянет на место преступления...

–Ты не преступник, – говорю. – Ты жертва.

Я убил человека.

Не гони.

Убил человека в себе. Я помню.

Забудь. Со временем ты его воскресишь.

Я не Бог.

Вот и не распинайся.

-Хреново мне, Леня.

Можешь мне не рассказывать.

И морально хреново...

Если хочешь – заезжай. Дам адрес.

Не, я под домашним арестом.

Ну тогда крепись. Время лечит.

Если не калечит. Все равно дай адресок. Может, завтра вырвусь.

Пиши.

Продиктовав мои теперешние координаты, я прощаюсь.

. ..Перед сном выхожу покурить на балкон.

Город сопротивляется наступившей темноте светом горящих окон, фонарей, автомобильных фар и придорожных биг-бордов.

А над городом ни луны, ни звезд. Наверное завтра пасмурно будет.

Весенняя прохлада гонит меня назад в комнату.

Включаю телевизор, делаю звук потише и ложусь спать.

10.

Впервые за много лет мне предстояло ехать на работу в общественном транспорте. И я бы поехал. Честное слово. Но впервые за много лет я серьезно проспал. Проснулся в десять тридцать.

Пришлось вызывать такси за свой счет. И вот еду и злюсь. Есть три категории людей, которых я, если бы было можно, убивал на месте – растлителей малолетних детей, маньяков-убийц и болтливых таксистов.

Хороший таксист должен быть хоть немного психологом. Все-таки живых людей возит, а не безразличных ко всему мертвецов. Нужно понимать, когда клиент склонен к беседе или даже поболтать, а когда – нет.

Я сижу на заднем сиденье, на вопросы отвечаю скупо и неохотно.

А рыжий таксяра, лихо ведя машину, всю дорогу: бла-бла-бла, бла-бла-бла... Рот не закрывается. Ему бы работать на радио. Хотя бы диктором...

Я уже из кармана демонстративно достал записную книжку, стал что-то в ней искать, перелистывать... Рыжий не унимается!

Оставив всякую надежду втянуть меня в разговор, он разряжается длиннющим, но по-своему забавным монологом:

– Все проблемы, нах, от баб. У меня во всяком случае. Но до свадьбы, нах, хоть бабы менялись. Хоть какое-то разнообразие. А теперь, слышь, вообще засада. А я ж еще молодой, кровь бурлит, нах! И одно за другим... Тут в пору в петлю лезть. Представь: на прошлой неделе пригласил я к себе на рандеву, нах, Тамарку. Есть такая. Моя укатила в санаторий, лечить почки. Вот я и решил устроить дома «скачки без препятствий». Ведь живем лишь раз! И что ты думаешь?! В самый кульминационный момент, когда до экстаза оставалось буквально несколько тазобедренных движений, в комнату входит моя ненаглядная. Ей, видите ли, в санатории не понравилось! Нормально? Не понравилось ей! А теперь оцени масштабы трагедии: жена, нах, застукала с любовницей, любовница узнала о том, что я женат, а я даже кончить не успел.

Вот такая, нах, история. Да... Прямо жить не хочется! Веришь, я бы повесился, но жалко Дэна.

Дэна? Э... Ваш сын?

Наша собака! Вернее моя. Потому что ей на Дэна насрать. Когда я купил его, он был с ладонь, нах. А сейчас вымахал в маленького теленка. Можно я закурю?

Я прячу записную книжку в карман:

Это ваша машина.

Черта с два! Я ее арендую! У тебя есть сигаретка?

Конечно.

Я вынимаю пачку, выуживаю из нею сигарету и протягиваю таксисту.

Рыжий закуривает.

– Ваще-то я бросил, – заявляет он. – Но ты меня расстроил.

Хочу выразить удивление, но к счастью, мы уже приехали.

Я расплачиваюсь с таксистом и желаю ему удачи.

11.

В четверть двенадцатого вхожу в кафе. Лирчук уже здесь. За ближайшим столиком, у окна. Пьет кофе. Играет музыка. Что-то заграничное. Что-то истеричное.

Кроме нас, посетителей больше нет. За барной стойкой релаксирует официантка Лида.

Подсаживаюсь к Сашке. Вид у него потерянный, поникший...

Не здороваясь, он сразу переходит к делу.

Начинает странно:

Подставил ты меня, чувак.

Вот те раз! По-моему, насколько я помню, это меня уволили.

Уволили тебя, а страдаю я. Мне тяжело одному. Кто тебя за язык тянул с этим Ляо Хаем?

Ну прости, бес попутал.

Получил расчет?

-Только что.

У меня к тебе предложение.

Говори.

Подплывает Лида, тоненькая как тростинка.

– Что принести?

–То же самое, – говорю.

Она отплывает обратно за стойку.

– Говори, – повторяю.

Сквозь вздох Лирчук признается:

У меня все еще полная жопа с рубрикой «Интересные люди».

Паршивая рубрика.

Кудряк полагает, что гости оживляют эфир.

Ты же знаешь, что это не так.

Помоги мне, чувак.

В смысле?

Мне нужны интересные люди.

Я-то здесь при чем?

– Побудь ими.

-..?!?

Ты же актер. Я знаю. У тебя в арсенале с дюжину всевозможных образов. Умеешь менять голоса, имитировать акценты, наречия... главное, чтоб необычный род занятий...

Например, сутенер. Продумать подробности...

Интересный человек – сутенер...

Да это я для примера! Сам придумай, кем ты будешь. Я тебе доверяю.

Лида приносит малюсенькую чашечку кофе. Я благодарю.

Можешь еще кого-то из коллег подключить, – продолжает Лирчук. – Будете работать через день. Всего-то час работы.

Да дело, – говорю, – не во времени. Просто я думаю: а хорошо ли это? Все ж таки – обман.

Плачу десять баксов за час.

Я позволяю моему лицу скривиться:

Не густо.

Час работы!

Кудряк в курсе?

Я скрывать не стану, – говорит, – но и заранее сообщать не буду.

Загранично-истеричное сменяет нечто отечественно-примитивное .

– Что скажешь?

А что я могу сказать? Вечно мне приходится участвовать в каких-то сомнительных авантюрах. Уж такая моя судьба. Такая карма у меня...

Когда приступим? – спрашиваю.

Чего тянуть? Со следующей недели.

Я привлеку Танилюка. Седой вечно нуждается в деньгах.

Как и все мы, – угрюмо роняет Лирчук.

Достав мобильник, смотрю время: одиннадцать двадцать три. Пора закругляться. До редакции минут сорок езды. Не люблю опаздывать.

Беру свою чашечку, одним махом выливаю содержимое в рот. Гадость. Хуже водки.

12.

Если я когда-нибудь стану знаменитым писателем – ключевое слово – знаменитым, – то «винить в этом следует не кого-то, а именно конкретно главного редактора журнала «Мираж». Ибо первый порыв и желание самовыразиться, талант и удовольствие от самого процесса творчества, все это может оказаться безвозвратно погребенным под грудой рухнувшей надежды на успех. Вот скажи он мне в первую нашу встречу: вы, сударь, бездарь и неуч. Идите, мол, на улицу, где вам самое и место. Я бы поверил ему, я бы наступил на горло собственной песне, я бы умолк...

Пять лет я спокойно писал в стол. В смысле, не делая попыток опубликовать свою писанину. Напишу рассказ, прочту при случае своим знакомым – и только. Не скажу, что мне этого было достаточно. Напротив! Мне этого было далеко не достаточно. Но я был неуверен в себе.

И до сих пор во мне парадоксально уживаются мания величия и комплекс неполноценности. Эта парочка, я верю, самые привычные спутники художника.

К двухтысячному году у меня уже скопилось готовых рассказов – штук двадцать. С десяток новелл. И целый ворох исписанных бисерным почерком записных книжек. Стихов было и того больше – на два-три тома.

Всю ту писанину, как мне теперь кажется, можно было смело загрузить в коробку с подписью «Макулатура» и выбросить в мусорный контейнер. Но судьба не стала ждать от меня такого честного подвига, она все устроила сама, руками моей первой жены.

За пьяную драку с какими-то эстонцами в ресторане «Одесса» меня забрали в милицию. Мне дали пятнадцать суток. Я удачно отделался, а ведь могли – я смутно, но помню -применить статейку за «неподчинение властям и оказание сопротивления при задержании», а это уже совсем другие сроки. Но в протоколе сей неприятный эпизод освещать не стали: среди работников правоохранительных органов тоже попадаются люди.

Пока я загорал в Голосеевском РОВД, моя Катюша решила устроить в квартире косметический ремонт. Коробка с рукописями была выдворена из-под дубового стола и отправлена на балкон. Незастекленный! Ночью, естественно по закону подлости, пошел гигантский ливень. А поскольку я всю жизнь пишу пером, то чернильные слова были беспощадно «вырублены топором», в смысле смыты дождевой водой.

Честно, когда узнал о постигшей катастрофе, я чуть снова не сел – за убийство в состоянии аффекта. Но все обошлось тривиальным запоем.

За год до описываемых событий я поступил в театральную студию, где познакомился с Анной Кузиной. Она по первому образованию филолог. Дал ей прочесть свои лучшие опусы и заодно попросил их перепечатать. Она расхваливала мою прозу. Расхваливала профессионально. В ее хвалебной речи звучали редкие, почти незнакомые для моего слуха слова: «композиция», «кульминация», «гипербола», «эскалация» и «ассоциативный ряд»... Мелькали имена писателей, у которых мне следовало поучиться – Фолкнер, Толстой, Бунин... Сам я сравнивался с Исааком Бабелем и Хемингуэем! Было высказано несколько конкретных замечаний. Но в целом устный разбор моего творчества имел положительный окрас.

Я был воодушевлен. И в порыве уверенности в себе и будущем поинтересовался, куда бы мне отнести или послать свои произведения. Она пообещала узнать адрес какого-нибудь издательства. Сказано – сделано! Кузина нашла адреса трех литературных журналов на русском языке. Два журнала уже приказали долго жить, оставив после себя добрую память и долги, а один – «Мираж» – еще существовал, ведя неравную борьбу за жизнь, читателей и денежные знаки.

Тогда редакция журнала ютилась в двух комнатушках старинного дома на улице Пушкинской. Затем они переехали на Андреевский спуск, затем спустились поближе к Бессарабскому рынку... Они перемещались по городу, словно пытались уйти от кредиторов и преследующих неудач.

Нынче они обосновались на улице Хмельницкого. Надеюсь, обосновались накрепко, на века...

13.

Хороший редактор умеет, наверное, по двум-трем страницам определить: стоящая вещь у него в руках или полная чушь. Ведь не обязательно съедать всю бочку с дерьмом, дабы понять, что это невкусно, достаточно одной ложки. Во всяком случае, так говорят знающие люди.

Я думаю, такое умение редактору необходимо, чтобы не сойти с ума. А как иначе? Насколько я помню, в редакцию присылают более трех тысяч рукописей ежегодно. Или ежемесячно?

Ужасная работа. Все время читать. То есть читать – хорошо. Но когда это твоя работа, то что делают редакторы, чтобы отдохнуть, развеяться... Может, пишут? «Дорогая, у меня сегодня выходной, хочу поваляться на диване, черкануть рассказ-другой».

Я вхожу в кабинет главного редактора.

Хозяин кабинета, Алексей Владимирович, высокий и худой, встречает меня радушно: поднимается навстречу, мы пожимаем друг другу руки...

Спасибо, что заглянули, я мог бы и по телефону все рассказать, но так приятней. Может, хотите чаю?

Нет, благодарю.

С интеллигентными людьми я всегда говорю сдержанно и учтиво. Чувствую себя послом из другой далекой страны. Вероятно, так Максим Горький разговаривал с Толстым и Чеховым.

Мы послали вашу повесть на соискание «Новой премии».В номинации «Малая проза».

Какую повесть? – спрашиваю. – «Сборище»?

Да. Ее приняли весьма благосклонно. Она уже вошла в лонг-лист.

–Куда?

В длинный список претендентов. Вы слышали о «Новой премии»?

Что-то... да... краем уха.

На самом деле мне стыдно признаться в своей дикости. Ничего я о «Новой премии» не слышал.

Участвовал я когда-то давно в литературном конкурсе «Дебют». Для юных дарований. Были вполне реальные шансы на победу. Но потом – вдруг – выяснилось, что по возрасту я уже не имею права участвовать. Мне исполнилось двадцать пять, а участники должны были быть не старшее двадцати четырех лет. Как будто я перестал от этого быть юным дарованием. Вот до сих пор ты еще юное дарование, а буквально через неделю ты уже не юное или не дарование.

Еще был международный литконкурс «Тенета». Меня номинировали от журнала «Майдан». Я занял «почетное» восьмое место. Даже в тройку не вошел.

– Это довольно престижная премия, – сообщает Алексей Владимирович.

Я вижу по выражению его лица, он явно разочарован моей реакцией. Однако же я все-таки рад. Честно, рад. Просто я, что называется, скуп на эмоции.

– Простите мою меркантильность, – спрашиваю, – а что получает победитель?

Его брови медленно ползут на высокий лоб. Я уточняю:

– Какая сумма грозит мне в случае победы?

Алексей Владимирович растерянно пожимает плечами и разводит руками в стороны:

В прошлом году, насколько я помню, за первое место дали десять тысяч.

Отличная новость!

Рад за вас.

Он был совершенно искренен. Я ему верю. Вот интересно, а почему только малознакомые способны сорадоваться моим успехам?

14.

Дома я нахожу пришпиленную кнопкой к двери ванной комнаты записку: «Ждала тебя до двенадцати. К сожалению, пора бежать. Тебе звонил какой-то Танилюк. Убеждена, он был нетрезв. Бутерброды на столе. Увидимся завтра. Соня».

Интрига держится. И уже начинает напрягать. Или нет? Прислушиваюсь к себе... Все в полном порядке. Подумаешь!