Текст книги "Земля вращается со скрипом (сборник)"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Так что же мне сложно, что ли, прогнуться перед таким

человеком?

У меня есть предложение!

Компромиссное?

Естественно. Значит так, никто никого не выгоняет и все остается как прежде. Даже лучше. Потому что после падения я обычно прилагаю двойные усилия.

По-твоему, это компромисс?

По-моему, это больше, чем компромисс, это компромиссна Николай Анатольевич, давайте будем откровенны. Карманцева очень много делает для нашего театра в финансовом смысле. А я в творческом. Представьте, что мы завод. Вы директор, я мастер. В тот день наш завод выпустил некачественную бракованную продукцию. По моей вине. Но увольнять из-за этого меня, мастера, на котором держится все производство вашего завода, – глупо.

– А почему ты допустил выход бракованной продукции? – криво улыбнулся Анатольевич.

– Потому что я тоже завод. Случилась авария.

Дуче обиженно выпятил губы и отвернулся к окну.

– Не понимаю, – глухо проговорил он после паузы, – за что у тебя ко мне такое отношение. Я не заслужил твоего неуважения.

У меня сжалось сердце.

Николай Анатольевич! Я уважаю вас, честно.

Ты позволяешь себе шутить надо мной при новичках!

Но я же не за глаза. И не со зла, клянусь! «Я в чудаках иному чуду, раз посмеюсь, потом забуду...»

Я знаю. Но ты подрываешь мой авторитет.

Анатолич, вы всегда верили в меня. Когда я пять лет на зад вновь начал употреблять, никто не понял меня, все отвернулись... Вы единственный, кто поверил, что я справлюсь. Я потерял семью. Я ушел на два месяца. И зализав раны, вернулся. Жалкий, нищий, забытый и презираемый всеми. .. Вы приняли меня, как отец принимает сына, и окунули с головой в работу. Это именно то, что мне нужно: побольше работы. Когда много работаешь, то ни о чем уже не думаешь.

Я понимаю, что подвел вас. Но это не из-за дурного отношения к вам. Ведь этим я себя наказываю. Вам нужно публичное бичевание? Давайте скажем, что вы отныне станете бить рублем. Многих это порадует и успокоит.

– Ну хорошо! – Дуче откинулся на спинку кресла. – Я не буду, как говорит Волошук, рубать шашкой. Но предупреждаю, незаменимых у нас нет. Трудно, но можно. Людей хватает.

Каждый по рольке возьмет – справимся. Сам понимаешь, на твои роли желающих много.

Глава двадцатая

После спектакля

(продолжение)

Когда мы допили вторую и направились ко входу в метрополитен, то выяснилось, что уже довольно поздно – час двадцать пять.

Тогда мы берем по бутылочке пива и решаем идти пешком. Но куда? Мне на левый берег, а ему в Вышгород.

Идем пока в центр, – говорит Седой.

Правильно, – говорю. – А там словим тачку.

В чем логика – хрен поймешь. Почему нельзя словить машину прямо здесь? Но Танелюка беспокоит другое:

– Так ведь денег больше нет.

Была бы цель, – говорю, – а средства будут.

Однако Седой хоть и пьяный, но волнуется:

Э-э, только ничего противозаконного!

– Не тревожься. Вот уже лет шесть, как я не нарушаю ни

каких законов, кроме сухого.

Слегка пошатываясь, мы бредем против ветра, изредка замедляя шаг, чтобы приложиться к горлышку бутылки и сделать пару глотков холодного пивка.

Снова стал накрапывать дождь.

Ну и погодка, – ворчит Танелюк. – А в прогнозе врали, никаких осадков.

Правда?

– Говорили только «повышенная влажность».

-Та, эка важность – влажность.

–Точно.

По дороге нам попадается скамейка под густыми кронами деревьев. Мы присаживаемся.

–Так, может, тебе сегодня не ехать к Джульке?

Не могу. Я обещал. Мы вынуждены помириться.

Вынуждены? Изумительно.

Мы допиваем пиво и закуриваем.

Что сейчас пишешь?

Да так, пародию на американские детективы прошлого века.

Вот опять хиханьки-хаханьки. Пародии-перепародии... Ты как писатель должен критиковать, осуждать и порицать современную действительность.

Не вижу смысла.

Танелюк каким-то тупым и сползающим книзу взглядом смотрит на меня.

– Ты не желаешь быть порицателем?

Я отрицательно качаю головой:

-Желаю оставаться созерцателем... м-да...

–Тогда, – старательно выговаривает Седой каждое слово, -тогда я пошел отолью, а ты созиц... созерцай.

Он отходит в сторону, а я достаю телефон и звоню своей бывшей жене. Она не удивляется столь позднему звонку, хотя мы пять лет не виделись и почти год как не разговаривали.

Она задает дежурный вопрос о делах.

Да хреново все! – отвечаю. – Марина дома пьет с кумой, товарищ спешит на примирение с полубезумной женой... Я один, все тонет в фарисействе...

Чего звонишь?

Ну, как тебе сказать... «Мне скучно, бес».

Без чего?

Забудь.

Если тебе интересно, я вышла замуж.

Мне интересно – зачем?

Зачем я вышла замуж?

Нет, зачем ты мне об этом рассказываешь.

Чтобы знал.

Я знаю. Но ты сама когда-то говорила, что я эгоист. Я интересуюсь исключительно собой. Хорошо. Как живешь?

Превосходно. – Я меняю голос и допускаю легкий акцент:

– «Хороший дом, хорошая жена... Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»

Я слышала, вышла книга твоих рассказов.

Да, я умею делать не только детей.

Хорошие рассказы?

Дурацкий вопрос. Не вижу никакого смысла писать плохие.

Читала я одну твою вещицу в журнале. «Хулиганы», кажется.

–Ну и?

Как обычно. Суховато. Я понимаю, конечно, лапидарный стиль, сжатость изложения, но все-таки сухо.

Сойдет, – говорю. – У тебя что нового?

Беременна.

Опять? Оно тебе надо!

–А что?

Зачем плодить нищету?

А ты стал злым.

Да, я совершенствуюсь.

Прекрати.

Как дети?

Здоровы.

Ты получила деньги, я выслал в субботу.

Спасибо.

Возвращается Седой. Усаживается рядом.

– Ладно, – говорю я в трубку, – извини, что побеспокоил.

Спокойной ночи.

Зачем, спрашивается, звонил? Чего хотел?

Мартини будешь? – неожиданно спрашивает Седой и вынимает из внутреннего кармана своей «какашечной» куртки бутылку.

Любопытно.

Джульке нес.

Сейчас расплачусь.

Бахнем и почапаем к тебе.

– Безусловно.

Мы снова принимаемся пить, курить и беседовать. Но все это мы делаем теперь медленно и неловко. Расхлябанно.

–Тебе какие бабы больше... импонируют? – ни с того ни с сего интересуется он.

Разные.

Но ведь должно быть нечто общее...

–Да, наверное... должно... Но ничего подобного...

– А вообще?

–Не знаю... Не думал.

Как можно не думать о бабах?

Ну не о том, что их объединяет.

Устал я от баб...

Отдыхай.

«Сейчас бы супчику, да с потрошками!»

– Я ценю женщин порядочных.

Таких почти нет.

Тем они ценнее.

Мы уже бесповоротно пьяны. Пьяны настолько, что Танелюк умудряется прикурить сигарету со стороны фильтра и заметить это, лишь выкурив ее до половины. Он начинает пить и сидя пританцовывать: – По улице Марата-а, мы шли толпой лохматой...

Я же пытаюсь втолковать ему какую-то ободранную временем истину.

Лучше плохо жить, чем хорошо существовать.

Не-ет, – протяжно возражает он. – Раз счастье невозможно, хочу покоя. Элементарно.

Не рано ли?

Танелюк наклоняется ко мне и шепчет:

– А ты когда-нибудь по улице Марата... шел толпой лохматой?

–Нет.

А я шел. И не единожды.

Не единожды... То есть многажды.

Чего?

Идем, – говорю, – домой.

Внезапно Седой принимается плакать:

У меня нет дома.

Утри слезы, старик. Нам пора.

Нам пора, – всхлипывает он.

Потом мы, качаясь, словно на палубе во время шторма, плетемся в предутренний час по безлюдным и дремлющим улицам.

Ночь на исходе. Темнота вокруг бледнеет.

Танелюк говорит сам с собой. Что-то о том, что он им еще всем покажет. Звезды на небе тускнеют и гаснут. Близится утро... Начало нового дня...

Глава двадцать первая

Запой

Два года наркоманской жизни, когда практически постоянно одной ногой находился по ту сторону жизни, привели к тому, что теперь само лишь осознание того, что я живу, живу здоровой полноценной жизнью, занимаясь любимым делом, -умиротворяет меня. Любые трудности, проблемы, а порой даже беды, не могут меня огорчить.

Да, меня не радуют мои победы и достижения, ибо знаю им истинную цену, но ничто не в силах меня расстроить. У меня почти всегда ровное настроение. Я очень доволен тем, что живу.

У меня, конечно, случаются временные трудности. А иногда и того хуже. Ведь когда временные трудности не проходят, наступают трудные времена. Но и тогда я не расстраиваюсь, не горюю, не страдаю... Кстати, страдание это болезнь. Я убежден. Страдание – болезнь. И болезнь заразная. Желательно избегать тех, кто постоянно страдает...

Я никогда не страдал. Душевно. Не страдал. Мне не везло -было, мне причиняли боль, меня обманывали, предавали и били... Но я не страдал. Я закалялся.

Я заметил, что препятствия возбуждают в сильных людях желание его (это препятствие) преодолеть.

Нынче в моей жизни препятствий не ахти сколько. Потому что я никуда не иду. Ни к чему не стремлюсь. Ведь препятствия возникают на нашем пути. В дороге. В движении.

Возможно, цель оправдывает средства. Если я чего-то по-настоящему очень сильно хочу, я могу пойти на многое. Проблема в том, что я ничего по-настоящему сильно не хочу. Нет, не так. Я не хочу ничего настолько сильно, чтобы быть неразборчивым в средствах.

Но так нельзя. Не могу я жить без цели. Я хочу быть счастливым. А счастье... Счастье это всегда иметь перед собою цель и получать удовольствие от процесса ее достижения.

А умный дядька – Фридрих Ницше – писал, что в мирное время воинственный человек нападает на самого себя...

Я полжизни губил себя и спасал. Тонул и выбирался. Погибал и пытался выжить.

Теперь вроде как с этим покончено. Хотя кто знает...

Я пил шесть дней. Вернее, шесть суток: я беспробудно пил и днем и ночью. Я ничего не ел, мало и плохо спал. Ничего удивительного, сон алкоголика тревожен и короток.

На пятый день Котова мне напомнила, что послезавтра у меня спектакль. Стал постепенно уменьшать дозу спиртного. На шестые сутки я принял всего лишь четыреста грамм водки – четыре раза по сто – и две бутылки светлого пива.

Есть не хотелось. Само упоминание о какой-либо еде уже вызывало рвоту.

В день спектакля я ничего не пил. Каждую минуту я вел внутреннюю борьбу с самим собой.

«А может, выпить немножко? – спрашивал я себя. – Буквально пятьдесят капель, а то совсем тяжко».

И тут же себе отвечал: «Потерпи, Курилочка. Потерпи, волчонок. Нельзя. Необходимо перемучиться. Хорошо?»

«Хорошо».

Проходила минута, и опять я взывал к своему рассудку:

«Ну пожалуйста. Всего-то полтишок. Хоть чуть-чуть поправить здоровье. Я же не смогу в таком разбитом состоянии работать».

«Сможешь, родной. Ты сильный. У тебя получится. Такое уже случалось. И ты справлялся. Ничего. Ничего. Прорвемся...»

Еще одна минута, и вновь по кругу.

«Нет, все! Не могу! Я подыхаю».«Не начинай».

«Да пошел ты на хрен! Кто ты такой?»

«Заткнись, сука!»

«Я заткнусь. Заткнусь и пойду куплю себе... пива. Одну маленькую бутылочку пива. Ну прошу тебя, дружище».

Я ходил по квартире, метался из угла в угол, туда-сюда. Ходил и душил в себе стоны.

Малой находился у Котиной мамы. Сама Котя меня не трогала. Занималась своими делами, храня тяжелое молчание. За последние дни я ее порядком достал. Она меня тихо ненавидела.

К трем часам я нашагал уже, наверное, тысячу километров и все еще был жив. Я продолжал жить, но и борьба продолжалась.

«Послушай, дружище. Ты же знаешь, что прекращать так резко опасно. У меня может начаться белая горячка».

«Не выдумывай. Не так уж долго ты бухал. Успокойся. Доверься мне. Я полностью контролирую ситуацию. Ты обязан прийти в студию абсолютно сухим. При этом чтобы ни одна падла не заметила, что тебе хреново. Ты понял?»

«Я понял, начальник».

Короче, я многократный чемпион в редком виде спорта: невольная борьба с самим собою.

Ерунда... Кажется, я слегка драматизирую... Правда?

Я отыграл. И был на высоте. Я лишь дважды отлучался в туалет – порыгать и умыться холодной водой.

Меня манил буфет, где Света без разговоров плеснула бы мне сто грамм. Плеснула бы в кофейную чашечку – для конспирации. Но я не шел в буфет. Нельзя. Терпеть.

Прожектора светили нещадно. Пот тек градом. Костюм был мокрый.

Поклоны. Все прошло гладко. Публика счастлива. Дуче доволен.

Я отдал свои цветы Коте. И спустился в буфет. «И вот за подвиги – награда».

– Бокал пива, Светуля.

Этого хватит. И домой! Спать! Завтра снова спектакль. Дома я сказал Марине, улыбнувшись:

– Я снова в строю, Котя. Здравствуй.

Глава двадцать вторая

 Живой труп

В комедийном сериале «Леся плюс Рома» я переиграл целую кучу разных персонажей – от интеллигента до бомжа.

В остальных сериалах мне обычно предлагают играть рольки мелких бандитов, жуликов и сутенеров. Что-то, видимо, есть криминальное в моей штрафной физиономии. Тут не только сломанный нос и тонкий, едва заметный шрам на левом веке. Наверное, что-то хитрое, паскудное во взгляде цыганских глаз.

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Брюнет. Волосы зачесаны назад. Густые черные брови. Большие темно-карие глаза.

Не красавец объективно. Но симпатичный. Впрочем, мы склонны не замечать маленькие недостатки своей внешности. Каждый из нас привык к своему лицу и телу.

Полинина мама обо мне сказала:

– На первый взгляд, парень он неказистый. Да и на второй – тоже. Но стоит ему открыть рот – слушаешь и понимаешь, в этого подонка нельзя не влюбиться.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Подонок? И пусть это было сказано в позитивном смысле, но суть предельно ясна.

Никто не верит, будто я добр, благороден и справедлив. Никто не поверит, будто я способен любить...

Может, и так. Я не страдал, не мучился от любви. Но, может, я сильно тоскую по ней. Может, всю свою жизнь, сколько я помню себя, я жду, я ищу, я жажду любви.

У меня синдром одинокого волка.

Плевать, что люди видят во мне. Плевать, что думают и говорят. «Лишь бы фамилию правильно произносили».

Когда Варлаев впервые увидел меня, он воскликнул: – Типичный мафиозно средней руки. Как зовут тебя, амиго?

Сам режиссер имел внешность спившегося диктора национального телевидения.

Леонид.

Зачем на тебе столько золота, Лео?

«Чтобы чаще Господь замечал».

А если серьезно? Две цепочки, кулон, перстень, кольцо, браслет...

Я, выдавив улыбку, ответил:

Видите ли, я рос в малообеспеченной семье и полагал, что золото – символ достатка. Я вырос. И если полного достатка я пока не достиг, то хотя бы на символ уже заработал.

Брависсимо! Сыграешь у меня притонодержателя. Роль маленькая, но колоритная.

Шурбину Варлаев предложил шикарную роль трупа. Тот обиженно забубнил:

Нет, ну спасибо, конечно. Но только... это... я вполне мог бы живого сыграть. Это я с виду такой вялый, а вообще-то я чрезвычайно энергичный.

Напрасно волнуешься, – сказал Варлаев. – У тебя будет полнейшая занятость. Весь фильм построен на тебе. Контрабандисты в мертвеце перевозят наркоту. Мертвеца то выкрали, то потеряли, то уронили в реку... Два с половиной часа тебя будут тягать на экране.

Предложение Шурбин принял. Фальшиво улыбаясь, согласился. Основным аргументом оставались деньги. Но вечером, слегка накатив, он обратился ко мне жалобным тоном:

Играть труп... Я действительно выгляжу таким нездоровым?

Что тебя смущает?

Как что? Не так уж весело играть мертвых! К тому же с этой ролью любой справится... Господи, какое унижение!

Вчера в спектакле я был Геростратом, а тут – труп.

Герострата в финале зарезали, – напомнил я.

Маленькие глазки Шурбина расширились:

Подразумеваешь какую-то связь?

– Да нет. Так, ляпнул.

Работая с Варлаевым, мы с Шурбиным были свидетелями забавного случая.

Оградили место съемок, чтоб никто из прохожих не мешал. Притащили аппаратуру, выставили свет...

Началась съемка. Актеры ведут диалог перед камерой. Мимо ветром проносит полиэтиленовый пакет. Кулек пролетает за спинами актеров.

– Стоп! – кричит оператор и объясняет режиссеру: – Мусор в кадре.

Стоящий неподалеку, чуть левее, шагах в пяти от актеров, милиционер из оцепления растерянно бормочет:

Извините, я не знал, – и отступает назад.

Оператор смущен:

Я имел в виду кулек.

Милиционер смущен не меньше:

Да-да, я понял, – говорит он.

Глава двадцать третья

 Ослышка

Однажды мы с Кириллом спустились в «библиотеку, пролистнуть страниц по сто пятьдесят».

Стихи не бросил писать? – спросил я его, когда мы выпили.

Бросил.

Голос у Кира был в точности как у Высоцкого. А вот таланта – меньше.

Мы поболтали о том о сем. Но разговор не клеился.

– Ты был вчера, – неожиданно сказал Кир. – Как тебе?

Вчера шел спектакль, в котором я не беру участие. Единственный, где Кир играет главную роль. Я не выдержал и где-то в середине второго акта покинул зал во время музыкального отступления, в твердой уверенности, что никто не заметил.

– Кир, без обид. Твоя неизгладимая улыбочка все рушит. Тебе противопоказано играть в комедиях. Кто-то – не помню кто – сказал, что комедия это трагедия, которая произошла с другими. И чем серьезнее и честнее играешь в предлагаемых обстоятельствах, тем интересней и смешнее зрителю. А ты постоянно на полурасколе. Тебе явно плевать и что жена пропала, и что следующий брак под угрозой. Ты хочешь лишь любыми средствами смешить публику. И сам аж подпрыгиваешь от восторга, что она ржет. Нет, братан, это не театр. Это клоунада.

–Ты бывает тоже смешишь публику.

– Но делаю это серьезно. Я не смеюсь вместе с ними.

Кирилл отвел взгляд в сторону. Поиграл желваками.

Не понимаю, что его задело. Критика моя конструктивна. И куда полезней, чем лживая хвальба. А я бы легко соврал, будь он мне неприятен. Кир не оценил моего расположения.

– А как тебе Алена?

Она из молодых. Я знал, что он ей симпатизировал. И мне она очень нравилась. Однако не беря это все во внимание, я сказал:

– Кир, с таким тихим и тонким голоском ей прямая дорога в Крижопольский театр для глухонемых.

Нахмурясь, Кир потупил взор. Потом вздохнул и кисло улыбнулся:

Ну не всем же быть гениями.

Тут у меня вырвалось:

Да ладно тебе. Я гений лишь на вашем фоне.

Он посмотрел мне в глаза и медленно произнес:

– Может быть. А то странно как-то, такой талант среди нас пропадает, а на большом экране – другие лица.

В ответ я фыркнул:

«Чины людьми даются, а люди могут обмануться».

Но врать не стану, укол был чувствительным.

Затем он спросил:

Еще стопочку?

Почему мне показалась, почудилась, послышалась в его хриплом голосе нотка ехидства?

– Нет, – говорю, – спасибо. Я лучше молочного коктейля выпью.

Он удивился:

Молочный коктейль после водки? Ну ты кикабидзе!

Кикабидзе? – переспрашиваю недоуменно.

–То есть... нет. Я хотел сказать... Камикадзе! Оговорился.

Я не склонен, подобно Фрейду, видеть, а точнее сказать, слышать и находить какой-то скрытый, тонкий смысл во всех оговорках без исключения. Хотя бывают такие огово-рочки, невольно заставляющие задуматься.

Как-то у нас во всем здании погас свет. Карманчик и Самочка в этот драматический момент находились в уборной. Самойленко испугалась, запаниковала, Наташа же сохраняла относительное спокойствие.

– Иди на голос, – сказала она. – Не волнуйся, я здесь.

В кромешной тьме Самочка сделала два маленьких неуверенных шажка и с Дрожью в голосе произнесла:

– Где ты? Я тебя ненавижу!

Потом она клятвенно уверяла, что занервничала и оговорилась, что на самом деле хотела сказать «я тебя не вижу». Думаю, что так оно и было.

Тем не менее, смеясь, мы с Волошуком стали предлагать варианты того, что еще она, занервничав, могла сказать Карманчику.

«Где ты? Я тебя не обижу».

«Где ты? О тебе помнит рыжий».«Где ты? У тебя мои лыжи».«Где ты? Я тебе вырву грыжу».«Где ты? Кто тебя лижет?»

«Где ты? У тебя попа ниже».

Оговорки – обычное дело. Оговорки со сцены – отдельная тема.

Волощук должен был сказать: «... я тут мечусь из угла в угол», а сказал: «я тут мочусь из угла в угол». Получив такую реплику, Котя посмотрела по сторонам и сказала: «Да нет, тут вроде сухо кругом».

Играя Фамусова, Танелюк выдал: «Вот то-то, все вы гордецы! Смотрели бы как мерили отцы».

Ну оговорки – ясно. Но есть ослышки. Вот тут уже Фрейд обязан был копнуть поглубже.

Помню я сказал Самойленко:

– Принеси мои диски.

Волошюку же послышалось черт знает что.

Он подошел ко мне и тихонько поинтересовался:

Что ты ей сказал? Отрасти свои сиськи?

Господь с тобой! У тебя одни сиськи на уме.

При чем тут я? – обиделся Волос. – Это ты сказал.

А вот невероятная чудо-ослышка.

Идет генеральная репетиция. Мы стоим за кулисами. Гремит музыка.

Карманцева громко, стараясь перекричать динамики, спрашивает Седого:

– Женя, когда наша сцена?!

Казалось бы, безобидная фраза. Но Женино лицо расплющивается от удивления. Он, совершенно обалдевший, переспрашивает:

– Хочу ли я тебя?

Все дело в том, что он к ней безнадежно неравнодушен. За действительное принималось желаемое, хотя услышанное далеко от сказанного.

Глава двадцать четвертая

Карманчик

Карманчик, у меня для тебя хорошая новость.

-Какая?

В следующем году в моде будет плоская грудь.

Правда?

Нет, вру. Просто хотелось видеть тебя радостной.

Какая прелесть, – она просто светится от счастья.

Рада тебя видеть!

Я не обманываюсь. Карманчик смеется над всеми шутками. Кто бы как бы не шутил. Она – минимум – хотя бы улыбнется.

Главная особенность Карманчика – она хочет быть со всеми в хороших отношениях.

Всем она рада. Всех она любит. Всех готова понять. Хотя подобная всеядность иногда настораживает...

И Карманчика все любят. Души в ней не чают. Хотя и тут, наверное, стоит задуматься. Как так? Если человек нравится всем, значит, либо его нет, либо его очень много: для каждого есть своя маска.

Некоторые неуравновешенные девушки из нашего коллектива по-хорошему (как они говорят) завидуют Карманчику. Вот уж, дескать, кому повезло. Богатая мама купила доченьке театр. С режиссером, с актерами, со всеми потрохами... Сама молоденькая, чистая, симпатичная, живет на всем готовом. Словом, счастливая.

Все это так. На первый поверхностный взгляд. Но если присмотреться – «все не так уж радужно вблизи». Берусь доказать.

Во-первых, она понимает, чем больше она принимает от мамы, тем больше она зависима. Именно поэтому она у матери денег не берет и старается зарабатывать сама. Соглашается на любые подработки, корпоративы и съемки, хватается за всевозможные халтуры, лишь бы деньги платили. Питается в кафе «домашней кухни» и Макдональдсе. Копит на отдельную квартиру.

Ослабевает ли эта зависимость? Нисколько. Дело не только в деньгах. Елизавета Юрьевна – сильный волевой человек, и в семье всегда последнее слово за ней. Контроль за девочками – у нее три дочери – не буквальный, но полный и круглосуточный.

На любой свой поступок Карманчик глядит глазами матери и при малейшем сомнении правильности своего шага ищет ему оправдание.

Короче, Карманчик пошла в отца – неуверенная личность.

Если бы она вдруг не любила мать (предположим), то была бы вынуждена либо делать вид, что любит, либо уйти, как это сделал в конце концов ее отец. Во-вторых, она решила стать актрисой. Хотя могла же выбрать более приличную профессию. С такой мамой перед ней были открыты любые двери. Могла даже начать собственное дело. Так нет! Заалкала девичья душа лицедейства! Романтика театральных подмостков, свет рампы, запах кулис и прочая ерунда поманили ее.

Представляю, как ей сложно. Ей хочется быть для всех хорошей (она старается), чтобы доказать (кому?), что с ней дружат не из-за статуса и мамочки. Ей необходимо играть хорошо, безукоризненно (она очень старается), дабы оправдать тот факт, что многие главные женские «партии в опере» отданы ей.

Мать настояла, чтобы она доучилась в опостылевшем нархозе. Пять лет потеряла актриса. Для кино и театра внешность женщины играет немаловажную роль. Теперь она учится в театральном, но! На факультете телережиссуры! По совету Дуче. Старик понимал, что на актерский ей будет сложно попасть из-за огромной конкуренции, и убедил, что телережиссура – ничем не хуже. Я, мол, сам его закончил – и ничего, все равно занимаюсь театром.

Сейчас ей двадцать шесть. Благодаря длинному языку Дуче в театре все оповещены о том, что Карманчик – девственница. В двадцать шесть...

Она идеалистка и бережет себя для человека, которого полюбит по-настоящему и который полюбит ее. Это настолько мило, что я над этим даже смеяться не стану.

Невероятно, за четыре года театр с царившим в нем цинизмом не изменил Карманчика.

Когда Дуче в который раз красиво и пафосно говорит о том, что его главнейшая задача в жизни – сделать с помощью театра мир лучше и чище, она восторженным взором глядит на него и благоговейно внимает каждому слову.

Дуче для нее святой. Она верит ему безоговорочно как Богу. Она готова молиться на него.

И если ее отношение к нему искреннее, то возникает вопрос: не дура ли она? Нет, не дура. Так в чем же дело, отчего она не замечает того, что видят другие?

Два дня я бился над этой загадкой природы, наблюдая за ней.

И вдруг меня словно молнией в копчик ударило! Матерь Божья! Элементарно, Ватсон. Ну конечно...

Мне захотелось тут же, не откладывая в долгий ящик, проверить свое безумное предположение.

Звонить по телефону в таких случаях пустая трата времени и денег.

Был понедельник. Я знал, где ее найти. Карманчик обожает посещать всевозможные платные курсы. Она уже с десяток их прослушала. Курсы актерского мастерства. Курсы стенографии. Курсы быстрого чтения. Курсы художественной гравировки по металлу...

Ныне она посещала курсы «стервелологии». Я-то думал эту науку женщины впитывают с молоком матери.

Не поленился, узнал адрес и отправился туда. На такси поехал. Истина дороже.

Приезжаю. Захожу в аудиторию. Слушательницы – около дюжины – обернулись и хором уставились на меня. Я приложил указательный палец к губам – тихо, мол, – уселся в уголочке. Интересно, чему тут учат.

Преподаватель – видная эффектная блондинка средних лет – вещает грудным голосом:

Вы должны любить себя. Если женщина любит себя, ее будут любить и другие. И у меня бывают дни, когда мне не нравится собственное отражение. В этом случае нужно просто улыбнуться и сказать себе: «Я – самая красивая!»

Ну вам, – громко говорю я с места, – легко себя убеждать.

Вы объективно красивая, не урод так уж точно. И ваше сомнение – это пустяки и кокетство. А что делать той, которая объективно крокодил?

Блондинка нахмурилась:

Некрасивых женщин не бывает.

Это вы мне говорите? Я мужчина, и мне виднее – бывают или не бывают. Я утверждаю, бывают. Часто.

Каждая женщина прекрасна по-своему!

Каждая хочет быть прекрасна, по-моему. То есть женщины хотят нравиться мужчинам, а не только себе. Я согласен, что человек должен себя любить, но при чем здесь красота? Я, например, далеко не Бред Питт, но это не мешает мне себя любить.

Я не понимаю, о чем мы спорим?

Мы не спорим, мы дискутируем.

Когда мы вышли на улицу, я сказал Карманчику тоном серьезным, на какой только был способен:

У меня к тебе архиважный и сверхактуальный вопрос.

Обещай отвечать честно как на духу. Как родному.

Ничего себе. Я уже волнуюсь.

Пойми, крайне важно знать правду. Для истории.

Спрашивай. Попробую.

–Ты влюблена в Дуче? Как женщина?

Карманчик растерялась, покраснела, смутилась, побледнела, разволновалась, тряхнула головой, округлила глаза и вновь заалела щечками...

–Э-э... я... э... не могу тебе ответить...

Собственно, это и был ответ на мой вопрос.

Нет... э... – продолжала она лепетать. – Я люблю его как педагога... Он дорог мне и как человек и как...

Пароход.

Вот почему я не хотела отвечать, – сказала она, поджав губы.

– Почему?

– Ачто бы я ни ответила, ты мой ответ все равно бы обстебал.

– Помилуйте! – воскликнул я. – «Да неужели я из тех, которым цель всей жизни – смех?»

Глава двадцать пятая

На ровном месте

Приезжаю с корпоратива домой.

Малой уже спит, свернувшись калачиком. Котя сидит перед монитором компьютера, играет...

С первого же взгляда, брошенного на Котю, понимаю, она подшофе. Настроение мгновенно падает.

Что случилось? – спрашиваю.

Ничего, – сухо отвечает она.

Но в атмосфере чувствуется напряжение. Ладно, думаю, пускай дозревает.

Поужинав и выкурив сигаретку, возвращаюсь в комнату. Сажусь в кресло.

– Рассказывай.

–Да что рассказывать! – нервно реагирует она, волнуясь, словно море перед бурей. – Звонит мне сегодня Карманцева-младшая – и благодарит. Спасибо, мол, что ты отдаешь мне роль Слепой.

В смысле?

Ей Дуче сказал, что я отдаю ей играть Слепую.

А это не так? – спрашиваю.

Ну нет, конечно! – кричит она.

Я поморщился: с детства не переношу громкого шума. А она, когда волнуется, – всегда орет. «Скоро грянет буря!»

Давай я позвоню Дуче.

Не хочу! Я уже звонила. Начал что-то вилять. Он, мол, такого не говорил. Она его якобы не так поняла. Речь якобы шла о ней как о дублерше. Блин, какой же он все-таки подлый. Подлее его только тот, кто бесшумно пукает в переполненной маршрутке. Тебе смешно? Супер! Меня из театра выживают, а ему смешно.

Никто тебя не выживает.

Предатель!

Я-то тут при чем?

Ты ни при чем! Ты всегда ни при чем! Тебя никогда ничего не касается! Тебе на все начхать! Он и так трех актрис уже выгнал!

Он говорил, что они сами ушли.

Ушли! Он их выжил!

Слово за слово. Разгорается ссора. Взаимные упреки сменяются обоюдными оскорблениями.

Ложимся спать отдельно. Котова с малым. Я раскладываю кресло-диван.

Утром выяснение отношений возобновляется, но спокойнее, «халаднакровней»...

Ну и за что ты меня вчера обложил?

Я не люблю, когда ты пьешь.

А когда ты пьешь?

Я мужчина, – говорю.

Я женщина, – парирует она.

Я помню, – говорю.

А я нет!

Оно и видно, что ты забыла о том, что ты женщина, что ты мать. Короче, пойми, нельзя тебе пить. Это плохо. Опасно и некрасиво. Запомни, если сама не можешь понять, тебе пить нельзя!

Тебе можно?

Да что ты заладила! Ты, тебе! При чем тут я? Ты делай, как я говорю, а не как делаю! Не плохому учись, а хорошему!

Чему, например?

В последнее время всякая ссора с Котовой заканчивается неизменным: «Ну так давай расстанемся!» Живу как в гостинице.

Глава двадцать шестая

Скитания блудного мужа

И снова начались мои мытарства по чужим квартирам.

Три дня провел у сестрички, потом заехал к Самойленко. Познакомился с ее парнем по фамилии Яичко. Он оказался парнем говорливым, коммуникабельным, с ходу перешел на «ты», но сделал это мягко, естественно.

Предложил «покурить».

– Я не любитель, – говорю, – легких наркотиков. Я тяжело вес. .. в прошлом.

Они покурили на двоих. Ира сразу принялась подхихикивать, настраивала себя на веселье.

Но разговор веселым никак не получался. Яичко мне сказал:

Был на трех спектаклях. Это что-то! Тебе надо поступать в профессиональную труппу...

«Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме».

Тебе нужно в Москву! В Москву! Украина – провинция. Эх! Было время я тоже блистал. В студенческом КВНе. Вот послушай: «Свой первый сексуальный опыт я получил в давке общественного транспорта». Ну как, смешно?

Не без этого.

Автор перед тобой! – гордо сообщил он. – Или вот – пожалуйста: «На велотренажере далеко не уедешь». Смешно?

Ира нажарила картошки. Мы распили по бутылочке пива.