Текст книги "Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на советском Урале"
Автор книги: Алексей Ракитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)
Потрясающий документ. Фактически перед нами официальное признание того, что полноценным учителем физкультуры Семен Золотарев быть не может. Буквально по каждому пункту можно видеть прямое противоречие первой и второй характеристик. А ведь их разделяет чуть более полугода – первая датирована 20 мая 1949 г., а вторая – 5 января 1950 г. Да как такое может быть?
Ответ, вообще-то, лежит на поверхности, его только нужно правильно сформулировать. В интервале между первой и второй педпрактиками у Семена Золотарева произошла резкая смена жизненных приоритетов, он потерял всякий интерес к учебе, своей специальности и будущей профессии. Как такое могло случиться? Почему такое случилось? Влюбился? Заболел? Думается, все куда проще, хотя и не совсем очевидно. Принимая во внимание, как в дальнейшем складывалась жизнь Семена Алексеевича, мы вряд ли ошибемся, если предположим, что после первой педагогической практики он узнал, что работать преподавателем физкультуры ему не придется. У него появился иной жизненный план, и педагогическая деятельность в него никак не входила.
Вывод очень интересный, особенно в контексте того непростого времени, когда Семен заканчивал замечательный минский институт. Напомним, что Белорусская ССР подверглась колоссальному, практически тотальному разрушению в годы Великой Отечественной войны. Была уничтожена подавляющая часть объектов инфраструктуры, в том числе и школы. Колоссальный удар испытал белорусский народ, убыль населения республики по итогам войны достигала А довоенного количества. Не хватало как самих школ, так и педагогов всех специальностей. К 1950 г. ситуация стала понемногу выправляться, но до полного решения проблемы дефицита кадров было еще очень далеко. Институты страны все еще готовили специалистов ускоренного выпуска (обучение в минском ГоИФК заняло у Золотарева всего 4 года), и все они были востребованы в народном хозяйстве. Распределение после окончания института носило добровольно-принудительный характер, и отказаться от него было никак нельзя. Кстати, на распределение непосредственно влияла успеваемость, так что были все резоны учиться хорошо и получить хорошую характеристику. Неявка на работу (прогул) была чревата уголовным преследованием. Уволиться с работы было невозможно – допускался только перевод на другую работу. Кстати, опоздания тоже были недопустимы. Другими словами, контроль трудовых ресурсов имел тотальный характер и напрямую был связан с воинским учетом. Закончить институт и не пойти работать по специальности для той поры было настоящим нонсенсом.
Однако отличник и госстипендиат Золотарев как будто бы и не собирался работать после института по специальности – именно такое впечатление можно вынести из характеристики, полученной им после второй педпрактики. Такой отзыв надо еще умудриться получить! Это ж как надо манкировать своими обязанностями, чтобы в характеристике написали про опоздания и пререкания! Такого рода детали совершенно не характерны для подобных документов. Видимо, Золотарев очень сильно повздорил с руководителем практики и всерьез вывел его из себя.
Но конфликтовать с человеком, которому предстоит написать на тебя важную характеристику, может либо глупец, либо крайне самонадеянный человек. А Семен Алексеевич явно был не из их числа. Его безразличие к практике и готовность идти на конфликт с начальником можно объяснить вовсе не глупостью, а уверенностью в своих силах и ощущением скрытой поддержки. И такая поддержка у Золотарева была. На это явственно указывает последующий ход событий – замечательная характеристика, полученная им по окончании института, и тот образ жизни, который Семен Алексеевич смог себе позволить в последующие годы.
Кстати, тут нельзя не вспомнить про исправление в тексте характеристики. Автор ее никак не верифицировал и, по-видимому, вовсе не он забил буквой «X» слово «недостаточно», изменив смысл фразы на прямо противоположный. Сравните сами: «В проведении внеучебной спортивно-массовой работы тов. Золотарев проявил себя активно» и «В проведении внеучебной спортивно-массовой работы тов. Золотарев проявил себя недостаточно активно». Если переводить словосочетание «недостаточно активно» с канцелярского языка того времени на современный русский, то ближайшими синонимами будут понятия «хреново», «паршиво». Хуже словосочетания «недостаточно активно» мог быть только эпитет «пассивно». Если человек характеризовался в официальном документе как «пассивный», это означало, что он «лодырь», «лентяй» и вообще ни на что не годен. Автор характеристики явно хотел пригвоздить Золотарева, подготовив совершенно убийственный по понятиям того времени документ, однако некто позаботился о Семене Алексеевиче и проделал это самым прозаическим образом – вставил лист с текстом характеристики в печатную машинку и забил лишнее слово. Смягчил, так сказать, тон. Бумага – она ведь все стерпит!
Поэтому не следует удивляться тому, что в итоге по результатам обучения в Минском институте физкультуры Семен Алексеевич получил прекрасную характеристику, в которой подчеркивалось, что он являлся госстипендиатом, значкистом ГТО II степени, имел отличную академическую успеваемость, продемонстрировал хорошие организационные и педагогические качества и навыки, в общем – перед нами хороший специалист, который будет востребован советской школой.
Как думает читатель, попал ли Семен Золотарев в ту самую советскую школу, преподавать в которой он старательно готовился целых четыре года? Проницательный читатель, который уже начал догадываться о том, какой тип людей воплощал в себе Семен Алексеевич, ответит без колебаний: да ни за что на свете! И будет прав, потому что Золотарев пренебрег требованиями трудового законодательства СССР того времени и умудрился устроиться так, как мало кому удавалось.
Для того чтобы лучше представить трудовой путь преподавателя физкультуры Семена Золотарева после окончания института, имеет смысл напомнить о реалиях той поры: ныне забытых особенностях сталинского трудового законодательства. До 1 сентября 1931 г. в СССР действовала система с двумя видами графиков работы – непрерывным и 5-дневной рабочей неделей. Какой бы вид работы человек ни выбирал, ему гарантировались 72 выходных дня в год плюс отдых в праздничные дни. С 1 сентября 1931 г. Советская власть гайки немного подтянула, разумеется, «по просьбам трудящихся» и с согласия профсоюзов. С этого дня в стране устанавливалась 6-дневная рабочая неделя с фиксированными выходными по числам месяца. Теперь трудящиеся Страны Советов отдыхали 6,12,18,24 и 30 числа каждого месяца, число выходных дней в году уменьшилось до 61. Но настоящий удар в солнечное сплетение всему трудовому народу товарищ Сталин (в лице Президиума Верховного Совета СССР) нанес 26 июня 1940 г., когда был принят Указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Согласно этому Указу в календарном году оставалось 52 выходных дня, часовая выработка в неделю составляла 48 часов. Вводилась уголовная ответственность за самовольный уход с рабочего места, прогул и опоздания. Увольнения за прогул отменялись – отныне прогульщик приговаривался к 6-месячным исправительным работам на своем рабочем месте с удержанием части (обычно 25 %) заработной платы. Уволиться стало практически невозможно – только по переводу, либо – от станка за колючую проволку. Данный Указ действовал вплоть до 1956 г., когда Советская власть смилостивилась над рабами и установила 7-часовой рабочий день при 6-дневной рабочей неделе. Следующее смягчение трудового законодательства произошло в 1967 г., когда, наконец, рабочие и служащие получили 2 выходнях дня при 5-дневной трудовой неделе и сохранении прежней часовой выработки величиной 42 часа в неделю. А современный график работы появился только в 1971 г., с принятием КЗоТа (Кодекса законов о труде).
После этого небольшого исторического экскурса вернемся к герою нашего повествования. Блестяще закончивший институт молодой специалист, замечательный педагог, спортсмен, герой войны, весельчак и просто замечательный парень (впрочем, скорее уже зрелый мужчина), Семен Золотарев чудесным образом не получает распределения в школу, как тысячи других выпускников педагогических и физкультурных вузов. Его трудовой стаж в последующие годы нам известен довольно точно: в 1951–1952 гг. Золотарев трудится «инструктором» в спортивных обществах «Искра», «Медик» и «Труд» Краснодарского края. Кого и в чем он инструктирует, понять невозможно, главное, что работа у него сезонная, он даже не заводит трудовую книжку, что для того времени является полным нонсенсом. Работа его подтверждается справками, как какого-нибудь сезонного шабашника в колхозе, и в это трудно поверить, зная специфику того времени. В дальнейшем Семен Алексеевич также не обременял себя изнурительным трудом – в 1953 г. он отработал 6 месяцев на Пятигорской турбазе «внештатным инструктором» и снова получил в подтверждение своего стажа справку. Для обычного человека такая ситуация выглядит совершенно невозможной. «Трудовая книжка» в те годы для советского человека – документ, по значимости сопоставимый с паспортом и военным билетом. Справка могла заменить ее лишь в случае утраты, тогда советский труженик отправлялся по месту своего последнего места работы, получал там справку и приносил в отдел кадров, чтобы тамошние инспектора могли убедиться в том, что перед ними настоящий честный советский человек, а не ведущий «антиобщественный образ жизни тунеядец, лодырь и разгильдяй». Трудовых книжек не имели также лица, освобожденные из мест лишения свободы, – им все документы заменяла соответствующая справка. Еще одной категорией лиц, обделенных трудовыми книжками, являлись труженики советского села, которые в славные сталинские времена находились в полурабском положении. Но понятно, что последние две категории граждан к нашему случаю не имеют никакого отношения.
На что же похожи все эти причуды биографии Семена Золотарева, умудрившегося даже в весьма суровые годы позднего сталинизма устроить свою жизнь относительно привольно? Единственным ответом, который прозвучит действительно правдоподобно, будет предположение о том, что вся эта чепуховая «сезонно-инструкторская» работа предназначалась для отвода глаз окружающих и маскировала совсем иной род деятельности. Какой именно?
Можно предположить, что криминальный. Среди профессиональных преступников были очень популярны такие виды трудовой деятельности, которые сами уголовники называли не иначе как «работой для придурков». Словосочетание это появилось в силу того, что на подобные рабочие места обычно набирались инвалиды либо лица с задержкой умственного развития. Поэтому умный преступник всегда старался обзавестись справкой об инвалидности и найти упомянутую выше «работенку для придурка». На рабочем месте вместо него трудился настоящий инвалид, а преступник имел время и возможность обделывать свои делишки. При этом он считался «ставшим на путь исправления» и официально обращался во всевозможные инстанции с просьбами разрешить ему вернуться в родной город (обычно вышедших на свободу рецидивистов отселяли за 100 километров от крупных городов), улучшить жилищные условия (туберкулезному инвалиду, например, полагалась отдельная комната) и т. п. Это была целая наука – как по-умному обманывать советское трудовое законодательство. Ведь законы в СССР, как известно, написаны исключительно для честных людей…
Но Золотарев все же вряд ли был связан с криминалом. Не верится в это никак. И не только потому, что у него не было судимостей. Семен отвоевал всю войну, прошел крайне непростую школу жизни, не сломался, не запил, в трудные сороковые годы не впал в депрессию, нашел в себе силы пойти учиться и успешно закончил вуз. Т. е. человек этот сохранил в себе позитивные нравственные качества и не мог превратиться в закоренелого урку. Дело тут, как видится, совсем в другом.
Установив во время Великой Отечественной войны прочные связи с военной контрразведкой, о чем теперь мы можем говорить безо всяких колебаний, Семен Алексеевич эти связи после победного мая 1945 г. не только не утратил, но, напротив, упрочил. И все странности его послевоенной жизни объяснимы тем, что кроилась эта самая жизнь по лекалам советских спецслужб.
Следует отметить, что в те годы работать в структурах МГБ можно было не заканчивая спецшколу этого ведомства. В советскую госбезопасность люди попадали по комсомольскому или партийному направлению (путевке). Новички обучались оперативным приемам прямо в процессе работы, для чего в каждом отделе штатным расписанием были предусмотрены должности «стажеров». Для иллюстрации данного тезиса можно привести любопытную цитату из книги Василия Ивановича Бережкова, фронтовика-ветерана, работника МГБ и КГБ с 30-летним стажем, который как раз по такой схеме начинал свою чекистскую карьеру: «…оперативный состав пополнялся за счет приема на службу новых сотрудников из числа местных кадров. Среди новобранцев было много офицеров-фронтовиков. Тогда я был удивлен однобоким набором кадров, но спустя много лет понял, что это не случайно: на таких людей можно было положиться. Они многое пережили, их преданность Родине проверялась в боях, они имели и определенный опыт руководства людьми в экстремальных ситуациях. <…> В 1947 г. в ленинградском управлении госбезопасности работало с начальным образованием около трети сотрудников (главным образом обслуживающий персонал), столько же с незаконченным средним, пятая часть – лица, имевшие среднее образование. Лишь 6,5 % имели высшее или незаконченное высшее образование» (Бережков В. И. Питерские прокураторы. Руководители ВЧК-МГБ в 1918–1954 гг. СПб.: БЛИЦ, 1998. С. 228–229).
И раз уж мы затронули тему образования сотрудников МГБ той поры, уместно привести другой отрывок из той же книги Василия Бережкова. Он касается истории учившегося в Ленинградском университете оперативника, на примере которой автор демонстрирует черствость высокого ГБ-шного руководителя: «Известен такой случай: в 1947 г. Родионов [начальник Ленинградского Управления МГБ. —А. Р.] вызвал к себе одного рядового сотрудника и объявил, что тот должен ехать на постоянную работу в другой город.
– Я прошу отменить такое распоряжение, хотя бы на год или полтора, чтобы я смог закончить юридический факультет университета, – попросил обескураженный сотрудник.
– Не могу. Я выполняю указание Москвы, – отрезал начальник.
– Это указание касается персонально меня, студента? – удивленно спросил сотрудник.
– Да, персонально вас, – не моргнув глазом, соврал Родионов» (Бережков В. И. Питерские прокураторы). Можно не сомневаться – в своей университетской анкете этот студент ни единым словом не упомянул о службе в рядах МГБ.
Тесная, хотя и замаскированная, связь Семена Золотарева с органами госбезопасности проглядывает весьма явственно. Он поступил в военное училище, чтобы стать офицером, но попал под сокращение. Что ж, возможность стать офицером ему предоставило обучение в Институте физкультуры, который имел военную кафедру, подобно всем прочим вузам страны (их создание началось на основании постановления Совета Народных коммисаров № 413 от 13 апреля 1944 г.). Причем в учебной части военной кафедры, как и отделе кадров института, прекрасно знали, насколько необычным студентом являлся Семен Золотарев и уж коли тот попал на специальный факультет, то протекция госбезопасности была довольно-таки очевидна. Скорее всего, сама учеба в институте служила лишь поводом для получения звания офицера запаса. Возможно, какое-то время сам Золотарев, и его кураторы из МГБ не совсем понимали, на каком поприще использовать студента, но к середине 1949 г. решение было принято и перспективы определились. Это явственно видно по тому, насколько по-разному Золотарев отнесся к первой и второй педагогическим практикам – если во время первой он старался и из кожи вон лез, то буквально через полгода махнул на все рукой. Да так махнул, что про его опоздания и пререкания было даже упомянуто в итоговой характеристике. К тому моменту Семен уже знал, что учителем не будет и все эти педагогические премудрости ему никак не пригодятся… Подход к обучению циничный, но рациональный…
И в последующие годы связь Золотарева с МГБ явно не была утрачена. Закончив Институт физкультуры, Семен Алексеевич стал членом КПСС, закончил вечернее отделение Университета марксизма-ленинизма и подвизался на поприще организации туристских мероприятий – походов, сборов – на юге России. Известно, что в 1950-е гг. Золотарев работал на турбазах в Пятигорске и Теберде, исходил Западный и Северный Кавказ, побывал в походах в Карпатах и Закарпатье. Жизнь его протекала, вроде бы, чинно, спокойно и даже рутинно.
Разумеется, тут вполне уместен вопрос: что же это за сотрудник МГБ-КГБ, который чуть ли не десять лет ходит по горам, сплавляется по рекам на плотах и ведет малообременительный образ жизни вечного холостяка? Что это за мачо такой почап-ский? Где же фуражка с малиновым околышком, где синие брюки-галифе, где, наконец, вороненый ТТ, из которого настоящий оперативник МГБ, судя по нынешним сериалам, должен пачками косить дезертиров, изменников, перерожденцев и прочий антисоветский сброд?!
На самом деле Семен Золотарев не носил фуражку с малиновым околышком и вряд ли забирал ТТ из оружейной комнаты чаще одного раза в год (для сдачи норматива по стрельбе). Он, скорее всего, принадлежал к категории тех глубоко законспирированных работников сначала МГБ, а потом КГБ, которые вообще никогда не бегали с пистолетами и не сидели по засадам. В работе территориальных органов госбезопасности с самого начала их создания имелся весьма важный и при этом глубоко законспирированный участок работы – он завуалированно назывался «секретно-оперативным», а подразделение, которое им занималось, именовалось СОЧ (секретно-оперативной частью). При царе такую работу называли «внутренним осведомлением», в советское время это неблагозвучное словосочетание заменили на выразительный эвфемизм: «борьба с внутренней контрреволюцией». В отличие от классической контрразведывательной работы (так называемого КРО – контрразведывательного обеспечения), ориентированной на охрану гостайны и контроль поведения секретоносителей, борьба с внутренней контрреволюцией подразумевала слежку за настроением широких народных масс и контроль таковых путем проведения специально регламентированых мероприятий, например организованного выброса различных слухов или «профилактического воздействия» на слишком говорливых граждан. Советские органы госбезопасности уже к началу 1930-х гг. создали, пожалуй, самую разветвленную в мире систему тайного осведомления, при которой стукачи (официально именуемые «помощниками» или «конфидентами») пронзали все слои общества.
Система тайного осведомительства строилась по тем же принципам, что и классическая внешняя разведка: агентурная сеть замыкалась на руководителя, именовавшегося «резидентом» и официально никак не связанного с органами госбезопасности. Резидент, в свою очередь, взаимодействовал с так называемым «куратором», штатным сотрудником местного подразделения госбезопасности, передавая тому полученные от агентов письменные отчеты и устно информируя о самых существенных событиях на подконтрольной территории. Резидент периодически – не реже раза в месяц – встречался с агентами, для чего использовалась сеть конспиративных явочных квартир, давал им поручения и получал письменные отчеты о проделанной работе. Документы, регламентирующие деятельность внутренних резидентур ОГПУ-НВКД-МГБ, ныне уже хорошо известны и находятся в широком доступе (например, «Инструкция о постановке информационно-осведомительской работы окружных отделов ГПУ УССР», датированная 1930 г., приведена в книге Джеффри Бурдса (Jeffrey Burds) «Советская агентура. Очерки истории СССР в послевоенные годы (1944—48 гг.)».)
Нельзя не отметить, что система внутреннего осведомления показала свою эффективность в годы Великой Отечественной войны и в последующем не только не была уничтожена, но напротив, получила качественное совершенствование и количественное расширение.
Резидентуры принципиально различались между собой по характеру объектов, деятельность которых находилась в их поле зрения. Основными их типами были так называемые «фабрично-заводские» и «колхозно-крестьянские» резидентуры. Названия эти говорят сами за себя, без пояснений понятно, какую среду такие резидентуры были призваны «освещать». Существовали и специфические, куда менее распространенные резидентуры, условно называемые «студенческими», «лагерными» (т. е. в системе ГУЛага) и т. п. Следует различать резидентуры, созданные по всей стране секретно-оперативными частями органов госбезопасности и подразделениями уголовного розыска. Они имели разный состав, решали разные задачи и практически никак не пересекались. Советская милиция, имевшая в своем распоряжении куда меньше средств, чем органы госбезопасности, на должности своих резидентов обычно оформляла пенсионеров, имевших опыт оперативной работы, как правило, бывших сотрудников уголовного розыска. Для них зарплата резидента служила неплохим подспорьем. Госбезопасность так низко не падала и должность резидента там замещал штатный сотрудник. Остается добавить, что умный куратор обычно старался организовать работу подотчетных ему резидентур таким образом, чтобы у каждого резидента существовал сменщик, готовый быстро заступить на его место в случае выбытия (ранения, гибели, чрезвычайной ситуации в районе действия резидентуры и т. п.). Подобных сменщиков называли «запасными резидентами», обычно они входили в состав крупных либо очень ответственных резидентур.
Существовали количественные нормы по охвату территории регионов сетью резидентур, напрямую связанные с количеством населения и спецификой его занятий. На одного резидента замыкалось обычно до 30 агентов; в каждом цехе каждого завода должен был трудиться «конфидент», в цехах стратегических заводов с числом занятых 1 тыс. и более человек полагался один осведомитель на каждые 500 рабочих. Резидент не должен был работать на тех объектах, которые освещал своей работой – это требование должно было исключить возможность сведения личных счетов. Резидент никогда не давал письменных поручений своим «конфидентам» – такое правило диктовалось желанием максимально замаскировать его работу и исключить случайную «расшифровку» посторонними лицами. Кроме того, резидент никогда не принимал от агентов письменных сообщений, содержавших негативную информацию о работе партийных организаций. Оформление такого рода сведений осуществлялось только после согласования с куратором, причем резидент в своем рапорте не раскрывал источник компрометирующих сведений, принимая всю ответственность за точность сообщаемой информации на себя. Резидент никогда не имел при себе либо по месту жительства документов, доказывающих связь с органами безопасности, а также табельного оружия (он мог владеть оружием лишь в той степени, в какой это допускалось для обычного советского человека). Ни при каких обстоятельствах резидент не мог раскрывать свою причастность к органам госбезопасности перед посторонними лицами или обращаться к ним за помощью для преодоления трудностей в процессе исполнения служебных обязанностей. Все недоразумения с правоохранительными органами резидент должен был решать через своего куратора. Даже на допросе у прокурора резидент не мог раскрыть свою должность и персональный состав резидентуры – он мог лишь попросить прокурора связаться с куратором. Другими словами, резиденты советских органов госбезопасности не могли оставлять никаких следов своего существования в документах иных ведомств.
КГБ и его преемники в постсоветской России никогда официально не раскрывали численный и качественный состав резидентур, однако сейчас мы можем составить довольно полное представление о распространенности этих структур на основании данных, преданных огласке Службой безопасности Украины. Эти данные упоминавшийся выше американский исследователь Д. Бурде привел в своем весьма информативном исследовании «Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944–1948 гг.)», изданной в Нью-Йорке в 2006 г. на русском языке. По архивным данным советской госбезопасности, на территории УССР по состоянию на 1 июля 1945 г. числились 175 резидентур, на связи у резидентов находились 1196 агентов, действовавших под прикрытием и работавших на возмездной основе, а также 9843 осведомителя. Ни резиденты, ни их агенты и осведомители, разумеется, ни при каких условиях не раскрывали свою связь с органами государственной безопасности. Как видим, «внутреннее осведомление» представляло собой всеохватную сеть с колоссальным документооборотом! Внутренние резидентуры госбезопасности проводили огромную работу по профилактике подрывной деятельности и протестных настроений населения, позволяя органам госбезопасности принять меры по их пресечению на ранних стадиях. На всех этапах существования и реформирования структур госбезопасности СССР этот участок их работы являлся одним из приоритетных.
В разное время оперативники на своем сленге именовали резидентов по-разному. В годы застоя, в условиях казавшегося непоколебимым гражданского мира и спокойствия, их могли небрежно называть «резинками» или «рюкзаками», а в смутное время всеразрушительной Перестройки, когда ценность тайного осведомления возросла многократно, появилось уважительное (хотя и не без иронии) «президент». Должность резидента требовала от лица, занимающего ее, весьма специфических качеств. Прежде всего, этот человек должен был быть лабильным, контактным, умеющим подстроиться под собеседника и расположить его к себе. Эффективность работы агента в значительной степени зависела от его личных отношений с резидентом, так что умение последнего завоевать доверие очень помогало в работе. От него требовалось недюжинное личное мужество и самообладание, поскольку по делам службы ему порой приходилось оказываться среди недружественного населения. Работа резидента требовала частых разъездов и встреч со многими людьми, причем чем шире был круг общения резидента, тем лучше он маскировал свои агентурные связи. Понятно, что резидент для своего легендирования не мог трудиться на рабочем месте, требующем строгой отчетности по выработке плана или отработке рабочего времени. Его официальная работа подразумевала такой график, при котором он мог переезжать с места на место и располагать своим временем без согласования с руководством. Идеальной маскировкой для резидента являлась работа в потребительской кооперации, финансовой инспекции (в годы НЭПа), разъездного сельскохозяйственного специалиста (агронома, ветеринара), работника культурно-просветительного профиля (лектора общества «Знания» или ему подобных, члена спортивных обществ и т. п.). Резиденты нередко легендировались под разного рода работников выездной торговли или скупщиков всевозможного сырья – от металлического лома до костей животных (не надо улыбаться – кости животных, рога и копыта активно скупались у населения вплоть до 1960-х гг., а в сталинское время подобный продукт даже был объектом налогообложения).
Хорошей маскировкой в работе служили для резидента любовные связи, и поскольку в те годы жилищный вопрос стоял очень остро, квартиры любовниц обычно использовались для конспиративных встреч. Вообще же, наличие любовниц в различных населенных пунктах служило отличным объяснением появления резидента в разных местах. Поскольку завести и сохранить семью при подобном образе жизни было довольно проблематично, среди резидентов был велик процент разведенных мужчин и холостяков.
Нельзя не признать, что холостяк Золотарев в роли инструктора по туризму идеально подходил на роль резидента. Характер его работы позволял иметь широкий круг общения с лицами из разных регионов страны, принадлежащих к разным социальным группам. Туризм в те годы был «территорией свободы», лишенной идеологической опеки правящей партии. В походах люди раскрепощались, быстро сходились друг с другом, сама обстановка романтического путешествия способствовала быстрому установлению устойчивых доверительных отношений. Внимательный человек мог почерпнуть немало любопытной информации, наблюдая за поведением людей в неформальной обстановке турпохода. Впрочем, надо все же уточнить, что непосредственный сбор информации не входил в круг первоочередных задач резидентов, перво-наперво они выступали в роли координаторов работы многочисленных агентов-«конфидентов». А для этого Семен Золотарев имел по роду своей работы все необходимое.
Уже в 2012 г. Майя Леонидовна Пискарева, исследователь трагедии группы Игоря Дятлова, связавшись с родными Семена Золотарева (двоюродным братом и двоюродной племянницей), представила несколько фотографий, датируемых началом 1950-х гг. На первый взгляд, фотоснимки эти не содержат в себе ничего примечательного – так, обычные бытовые сценки, незатейливые сюжеты.
Однако при внимательном рассмотрении одна из фотографий подкинула немалую пищу для размышлений.
На ней можно видеть Семена Золотарева – прифранченного, при галстуке и в костюме, запечатленного вместе с двоюродными сестрами. Снимок вроде бы обычный, можно даже сказать непримечательный, но это только на первый взгляд.
Есть на этом фотоснимке один нюанс, который заслуживает особого внимания. Наградная колодка на пиджаке Семена «собрана» не из тех медалей, что получены им на полях сражений. В глаза это особо не бросается, ибо укреплена она на груди под некоторым углом и даже частично попадает под нижний срез кадра, но ее реконструирование при увеличении изображения позволяет вполне уверенно утверждать, что нет там планки ордена Красной звезды, да и планок медалей «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией» тоже нет. Для сравнения приведем «истинную» наградную колодку, которую должен был носить Семен, так что читатель сам вполне может попытаться решить небольшой ребус под названием «найди 10 различий».
Что же это такое? Как такое может быть? Могли Семен просто-напросто надеть чужой пиджак?
Последнее кажется маловероятным. Ведь тогда он должен был надеть и чужой галстук. Или он приехал в гости к сестрам в галстуке, но без пиджака? И каково это – сфотографироваться с чужими наградами? У Семена свои есть, чужих не надо! Если и накинул он чужой пиджачишко, то отстегнул бы колодку, благо крепление у нее не винтовое, а иглой-шпилькой, как у обычного значка. Не верится в то, что Семен Золотарев надел чужой пиджак, не стал бы 30-летний мужик красоваться чужими вещами и наградами, слишком уж это не по-мужски. По-мальчишески, если угодно.
