Текст книги "Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на советском Урале"
Автор книги: Алексей Ракитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)
Однако в данный момент нас интересует не психологический портрет Семена Алексеевича, а его извилистый жизненный путь. Из чтения его автобиографии он (жизненный путь) яснее не становится. О своих фронтовых дорогах Золотарев написал предельно скупо и невнятно: весь свой фронтовой путь Семен почему-то свел к апрелю 1945 г., когда ему довелось наводить переправы через Одер в составе 13-го моторизованного понтонно-мостового полка. А как же 1942 год? а 43-й? а весь 44-й, наконец? Где был Семен Золотарев и что он делал, если впервые принял участие в боевых действиях аж 10 мая 1942 г.?
Поспешим внести ясность: если кто-то решил, что герой нашего повествования надумал обмануть отдел кадров и приписал себе несуществующие заслуги, то это в высшей степени ошибочное суждение. Не забываем, что автобиография Золотарева была написана 16 июня 1948 г. в Минске, в столице Советской Белоруссии. То было время весьма и весьма непростое. Во всех смыслах. Народ жил очень скудно, декабрьская 1947 г. денежная реформа и отмена продуктовых карточек вызвали рост цен по всей стране. Города на западе СССР стояли еще не отстроенными. Жителям Минска в 1946–1947 гг. было запрещено закрывать окна гардинами, поскольку в городе практически не было уличного освещения и свет из окон жилых домов должен был хоть как-то освещать улицы. Это была пугающая пора разгула кровавого послевоенного бандитизма. Кроме того, на свободе еще оставались во множестве пособники оккупантов, не разоблаченные покуда госбезопасностью (вот тут мы сразу вспоминаем описанную в предыдущей главе историю американского агента Ивана (Янко) Филистовича, заброшенного в Белорусскую ССР в сентябре 1951 г. и повстречавшего бандгруппу, действовавшую со времен Великой Отечественной войны). Многие преступники скрывались под чужими именами, использовали чужие документы, а потому кадровые подразделения всех государственных организаций были исключительно внимательны и требовательны к принимаемым документам. Забыть что-то написать в своей автобиографии (да тем более забыть о периоде недавней войны!) значило сразу навлечь на себя самые серьезные подозрения и вызвать пристрастную проверку. А быть изобличенным во лжи означало в ту пору почти неминуемую дорогу сначала в райотдел МГБ, а потом, глядишь, и в ГУЛАГ.
Так что можно не сомневаться – все, что Золотарев написал о себе в автобиографии, – правда. Однако очень-очень неполная. Причем эта неполнота допущена с санкции работника отдела кадров. И отнюдь не рядового инспектора, а именно руководителя, потому что документ не подвергался уточнению и не был уничтожен; наоборот, он был принят и сохранен в архиве. Значит, на то была санкция руководителя подразделения.
Итак, мы видим:
1. Текст автобиографии Семена Золотарева содержит неточности, недопустимые в документах такого уровня по формальным признакам. Неточности эти допущены автором умышленно, поскольку к этому времени Золотарев уже неоднократно сочинял автобиографии: при подаче документов в Московское военно-инженерное училище, последующем переводе в Ленинградское военно-инженерное училище, поступлении в Институт физкультуры, вступлении в партию и т. п.
2. Золотарев – это однозначно! – дал пояснения по тексту автобиографии работнику отдела кадров, скорее всего начальнику. Следует помнить, что в те времена начальник отдела кадров (тем более столичного вуза!) был либо действующим сотрудником госбезопасности, откомандированным в штат предприятия, либо работником из так называемого «действующего резерва», вышедшим на пенсию (часто по инвалидности или болезни) и продолжающим выполнять работу в интересах своей alma mater.
3. Пояснения Золотарева (и это обязательно!) были проверены и приняты к сведению как удовлетворительные (т. е. соответствующие действительности).
4. Более того, можно с очень большой вероятностью утверждать, что сам же «кадровик», по требованию которого была написана эта автобиография, подсказал Золотареву, как лучше ее написать, дабы грамотно обойти молчанием те моменты, о которых следовало умолчать.
Поэтому оснований сомневаться в правдивости написанной Золотаревым биографии у нас нет. Но ее правдивость лишь усиливает ощущение странности судьбы этого человека. Прошедший всю войну сержант не имел ранений! Прямо-таки невероятное везение, особенно если вспомнить, что мужчины его поколения – т. е. родившиеся в 1921–1922 гг. – погибли чуть ли не поголовно: 97 % из них не пережили войны! Именно тотальная гибель молодых мужчин этого и близких с ним возрастов привела славянский этнос в СССР к появлению той демографическую ямы, последствия которой сказываются до сих пор. Погибли почти все, а Золотарев даже ранен не был. Так и хочется спросить: да был ли он на фронте вообще? Но вопрос этот риторический, ибо ответ нам известен – Золотарев на фронте был, по крайней мере зимою во время Сталинградской битвы 1942 г. и с сентября 1944 г.
Так о чем же свидетельствуют все эти странные умолчания и нестыковки, столь обильно рассыпанные по всему тексту автобиографии этого человека?
Прежде всего, мы можем не сомневаться в том, что Семен Золотарев совершенно не боялся проверки своей анкеты ни кадровой службой Института физкультуры, ни более компетентными органами. Автобиография являлась документом во многом формализованным, ее нельзя было написать, руководствуясь принципом «что хочу – то и кропаю». Просто потому, что документ возвратили бы автору и попросили переписать с соответствующими уточнениями пропущенных деталей и дат. В послевоенную пору у каждого начальника отдела кадров лежали в сейфе набор специальных брошюр с грифом «секретно», в которых приводилась подчиненность подавляющего большинства воинских частей армии, авиации и флота в годы войны (так называемые «Перечни вхождения воинских частей в состав действующей армии». Этих «Перечней…» было более двух десятков). По такой брошюре можно было за несколько минут, не поднимаясь со стула, проверить, в какую армию и в составе каких фронтов входили те или иные дивизии и полки, вплоть до отдельных батальонов. Автобиографии для того и подавались отделу кадров, чтобы по их содержанию можно было провести быструю проверку жизненного пути автора в военное время, а отнюдь не для того, чтобы девушка-машинистка во время обеденного перерыва могла почитать ее от скуки.
Можно не сомневаться в том, что Семен Золотарев умышленно описал свою жизнь неполно и неточно, но сие было возможно лишь в том случае, если изложенная в его автобиографии легенда была полностью согласована как с начальником отдела кадров, так и с куратором Института физкультуры из МГБ. Другими словами, в минском Управлении МГБ про Семена все знали и никаких подозрений в его адрес не имели. Неожиданный вывод, правда?
А вот теперь самое время вспомнить про странные ротации старшего сержанта Золотарева внутри соединений 2-го Белорусского фронта. Как было сказано, подобные перемещения были совершенно невозможны для обычного военнослужащего в таком звании. За одним только исключением, подчеркну – единственным! Такие перемещения могли иметь место лишь в том случае, если военнослужащий выполнял поручения военной контрразведки СМЕРШ. Причем не дивизионного, корпусного или армейского отделов, а Управления СМЕРШ фронта. Только фронтовое Управление могло так свободно и стремительно перебрасывать нужного ему человека из одного соединения в другое. Несмотря на секретность выполняемых Золотаревым поручений, носили они характер довольно заурядный – он был обычным осведомителем, который внедрялся в воинский коллектив для «освещения» оперативной обстановки изнутри. Он находился на связи с оперативным уполномоченным части, в которой служил, и сообщал тому о настроениях своих товарищей по оружию, подозрительной или преступной деятельности, свидетелем которой ему довелось стать. Необходимость таких переводов состояла в том, что в частях и подразделениях, ведущих активные боевые действия, имели место потери внутренней агентуры СМЕРШа, которая погибала и получала ранения наряду с остальными военнослужащими. Завербовать новых «конфиденциальных помощников» оперуполномоченный зачастую просто-напросто не успевал. Тем более что завербовать – это лишь полдела, человека надо обучить хотя бы элементарным навыкам конспирации и специфике ремесла. На фронте на это зачастую не оставалось времени, особенно в условиях активных боевых действий и больших потерь личного состава. Поэтому для компенсации потерь производилась систематическая перегруппировка агентуры. Управление СМЕРШа фронта «тасовало» проверенных в деле осведомителей, забирая их из частей, находившихся на спокойных участках, и перебрасывая туда, где имели место потери агентуры. Это была нормальная практика, оправданная временем и стоявшими перед СМЕРШем задачами.
Можно не сомневаться в том, что Золотарев был «конфиденциальным сотрудником» Управления СМЕРШ 2-го Белорусского фронта на завершающем этапе Великой Отечественной войны. То, что он подчинялся оперативному сотруднику фронтового Управления (т. е. высокого звена), заставляет думать, что Семен имел немалый стаж агентурной работы, соответствующий опыт и определенные заслуги. Другими словами, Золотарев был вовсе не рядовым «стукачом», каковых должно быть по 2–3 на каждую роту. Какие-то его личные качества и заслуги привлекли внимание высокопоставленных сотрудников военной контрразведки, выделивших его из общей многотысячной массы «конфиденциальных сотрудников».
Приняв все изложенное выше во внимание, мы поймем, почему автобиография Золотарева не вызвала никаких вопросов ни со стороны работников отдела кадров института, ни со стороны работников территориального подразделения МГБ.
Вернемся, впрочем, к дальнейшему изучению жизненных коллизий Семена Алексеевича – на этой стезе нас ждут новые занимательные открытия. С окончанием войны Золотарев, судя по его автобиографии, поступил в «Московское инженерное училище». По смыслу, речь идет о Московском Краснознаменном военно-инженерном училище (МКВИУ), располагавшемся тогда в подмосковном Болшеве. То есть Семен выбрал для себя стезю офицера, что логично для человека, хорошо знающего воинскую службу и уже набравшего немалую выслугу (с учетом «боевых».). Но далее мы видим новые «непонятки» – Золотарев дословно описывает случившееся следующими словами: «В 1945 г. в июне месяце меня послали учиться в Москву, в инженерное училище. В апреле 1946 г. Московское училище было расформировано и курсантский состав был направлен в Ленинградское военноинженерное училище. По Указу Президиума (Верховного Совета) СССР о последней демобилизации меня демобилизовали в распоряжение местного РВК». Совершеннейшая невнятица… По смыслу фразы можно решить, что речь ведется о Минском горвоенкомате, ведь написана-то автобиография в Минске! Ан нет! На самом деле Золотарева откомандировали по месту его призыва – в Удобненский РВК (в станице Удобная Краснодарского края), о чем с очевидностью свидетельствует обнародованное Алексеем Коськиным командировочное предписание явиться в указанный районный военкомат для постановки на учет не позднее 8 августа 1946 г. Этот же документ сообщает о выдаче Золотареву на руки его красноармейской книжки, продовольственного, вещевого и денежного аттестатов, требования на проезд железнодорожным (водным) транспортом и запечатанного конверта с характеристикой на самого себя. Воинский учет – дело серьезное, уклонение от него чревато уголовной ответственностью, практически неминуемой в те мрачные, невеселые времена, когда Власть не знала слова «толерантность» и не имела привычки прощать собственному народу его долги, оброки и обязательства. Как думает проницательный читатель: Золотарев выполнил требование о постановке на воинский учет в Удобнинском РВК до 8 августа 1946 г.? С ответом спешить не надо, он вовсе не так очевиден…
Короче говоря, Семен Алексеевич распрощался летом 1946 г. с Советской Армией, оставил славный город на Неве и очутился – нет, не в родных пенатах, отнюдь не под боком у родителей – отца, местного фельдшера, и матери-домохозяйки. Семен решается на поступок, мягко говоря, дерзкий, а по сути своей – незаконный. Он уезжает в Минск, в Белоруссию, и… остается там. И становится не каким-нибудь каменщиком на стройке или ассенизатором-водовозом, а студентом замечательного Государственного ордена Трудового Красного знамени института физкультуры Белоруссии (ГоИФК). Вот это кульбит, которому стоит поаплодировать! Поскольку бывшие фронтовики не пользовались при поступлении никакими льготами и, как нетрудно догадаться, уровень их подготовки был куда ниже, чем у вчерашних выпускников школ (единственное снисхождение для отслуживших действительную военную службу – бесплатные подготовительные курсы). Кроме того, вчерашние военнослужащие не получали никаких поблажек при обучении, а Золотарев, как нам известно из его характеристики, полученной по окончании института, учился на «отлично» и являлся государственным стипендиатом. Что тут скажешь? – человек имел голову на плечах.
Впрочем, оставим эти сентенции и вернемся к анализу его жизненного пути. 15 августа 1946 г. Семен Алексеевич, уже просрочивший явку в Удобненский райвоенкомат, пишет заявление (озаглавленное по-военному «Рапорт») на имя «Директора ГоИФКБ» (так в те времена называлась должность «ректора») с просьбой разрешить ему, Золотареву, приступить к занятиям в институте не с 1 сентября, а с 10-го. Мотивация самая что ни есть прозаическая – необходимость съездить на малую Родину, в станицу Удобную, повидать родителей, которых не видел с 1941 г. Вообще говоря, подобное обращение – это просто наглость. Абитуриент совершил грубейшее нарушение закона о воинском учете, фактически уголовно наказуемое преступление, а после этого, не отучившись еще ни одного дня, просит дать ему прогулять начало семестра! Но… директор разрешил. Кстати, и в последующие годы он будет разрешать Золотареву задерживаться в начале учебного года и приступать к учебе с опозданием на неделю, а то и больше.
Нельзя не признать: Семен – ловкач, он сделал то, чего сделать в те годы было решительно невозможно. Он умудрился встать на воинский учет в Минске, точнее в военном столе Института физкультуры, нагло проигнорировав предписание отправиться в Краснодарский край и стать на воинский учет в Удобненском РВК. Это было решительно невозможно для любого рядового человека – его бы просто не поставили на учет в Минске, сказав, возможно даже не слишком вежливо, примерно следующее: «Товарищ старший сержант запаса! В стране существуют определенные правила постановки и снятия с воинского учета, и вам надлежит их выполнять. Вас откомандировали в Краснодарский край, так что будьте любезны стать на воинский учет там, а затем, открепившись, приезжайте к нам. А то вас, таких умных, сейчас полстраны в Минск прикатит! Валите-ка отсюда, пока мы официально не проинформировали органы МВД о появлении у нас уклониста…». У какого-нибудь обычного сержанта запаса приемная комиссия просто не приняла бы документы для поступления по причине формальной невозможности сделать это… Золотареву же, как мы видим, грубо не ответили, а напротив, приняли его документы, допустили к экзаменам и в итоге зачислили в институт. С обычными людьми в те времена так не бывало, колхозам и заводам нужны были рабочие руки, а если все мужики побегут учиться в институты, то кто будет работать?!
Объяснение столь странному поступлению Золотарева в Минский институт физкультуры может быть лишь одно – некое серьезное ведомство очень нуждалось в том, чтобы он там учился и успешно его закончил. Это ведомство могло убрать (и убрало) с его пути все административные препоны и устранило все проблемы, которые потенциально могли ему грозить. Причем ведомство это себя не афишировало, рекомендательных писем не слало (по крайней мере, в открытых архивных фондах писем таких не существует), и авторитет у этой организации был такой, что противостоять ему никто не мог. Все выглядело так, будто происходило само собой, но надо ясно понимать, что само собой такие события не случаются. Вряд ли за Золотарева ходатайствовала партийная или комсомольская структура – не тот у него был уровень, да и сами эти организации никогда особо не конспирировались. Но вот если мы вспомним работу Золотарева на СМЕРШ в годы войны, то вопрос о том, чьим же протеже он являлся, отпадет сам собою.
Летом 1946 г. Семен Алексеевич понадобился Министерству госбезопасности СССР в качестве студента гражданского вуза. И его быстренько сделали студентом, несмотря на аттестат 1941 г., полный троек, несмотря на пять лет войны, за которые он позабыл весь школьный курс, который даже толком и не знал. Если в интересах безопасности страны надо, чтобы товарищ Золотарев Семен Алексеевич обучался в минском вузе, то он обучаться там будет! Так и случилось, кто бы сомневался…
И вот тут самое время поинтересоваться, а чему же обучался Семеен Алексеевич в замечательном орденоносном Минском институте физкультуры? Документы, полученные недавно в архиве Института Фондом исследования трагедии группы Игоря Дятлова (екатеринургской общественной организацией под руководством Юрия Константиновича Кунцевича), отчасти проливают свет на минский период жизни Золотарева. Благодаря этим документам ныне доподлинно известно, что Семен Алексеевич закончил специальный факультет ГоИФК. Данное обстоятельство сразу придает коллизиям его жизни определенную интригу.
Первая страница зачетной книжки № 35/194 Золотарева Семена Алексеевича, студента специального факультета Белорусского ГоИФК
Дело в том, что спецфакультеты в институтах физической культуры – это факультеты, призванные готовить диверсан-тов-партизан на случай ведения военных действий. Идея их создания именно в подобных институтах довольно интересна и заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов.
Во время так называемой «Зимней войны» с Финляндией в 1939–1940 гг. РККА столкнулась с острой необходимостью ведения разведывательной и диверсионной работы за линией фронта, однако силы и средства обычной воинской разведки оказались явно недостаточны для решения этих задач в условиях холодной и снежной зимы. Тогда по приказу начальника 5-го (разведывательного) управления Народного Комиссариата обороны (предтечи ГРУ Генштаба) комдива И. И. Проскурова при 9-й армии, воевавшей с финнами, был создан Особый лыжный отряд (так называемый ОЛО), который возглавил штатный офицер 5-го Управления – Хаджи-Умар Мамсуров.
Готовить из обычных солдат высококлассных лыжников было некогда, поэтому в ОЛО зачислили студентов-доброволь-цев Ленинградского института физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, которые составили костяк подразделения. Всего студентов было 102 человека, им придали 10 лейтенантов Тамбовского пехотного училища, показавших лучшие результаты в лыжных гонках, а также 40 младших командиров срочной службы, призванных в армию из Сибири и северных районов страны. В отряд отбирали прежде всего тех, кто занимался силовыми видами спорта и контактными единоборствами, – боксеров, борцов разных стилей, лыжников, штангистов, гребцов. ОЛО располагал собственным узлом связи, медсанчастью и даже группой девушек-переводчиц, набранной из среды этнических карелов, финнов, лапландцев, шведов и иных коренных этносов Карелии и Скандинавии. Численность ОЛО никогда не превышала 300 чел. (вместе со вспомогательным и обслуживающим персоналом).
Ленинградские физкультурники оказались чрезвычайно эффективными разведчиками и диверсантами. Менее чем за 3 месяца активных действий они отыскали и разгромили штаб 9-й пехотной дивизии финской армии, захватив в плен двух офицеров и секретные документы оперативного отдела штаба, уничтожили зенитную батарею, пункт связи и т. п. Студент Института им. Лесгафта В. А. Мягков, чемпион страны по лыжным гонкам, бывший командиром взвода ОЛО, был посмертно представлен к званию Героя Советского Союза. Всего же боевых наград удостоились 67 членов Особого лыжного отряда (т. е. более 20 % личного состава!).
Урок, прямо скажем, пошел впрок, Разведуправление Наркомата обороны сделало необходимые выводы. В апреле 1940 г., выступая на совещании в ЦК ВКП(б), посвященном анализу ведения и итогов «Зимней войны», Мамсуров подробно рассказал о действиях ОЛО 9-й армии в период с января по март. Его предложение о «всемерном развитии в стране лыжного и оборонного видов спорта» нашло горячий отклик среди участников заседания. В том же апреле ЦК ВКП(б) принял решение о создании при физкультурных институтах специальных факультетов, ориентированных на выучку специалистов, способных в кратчайшие сроки пополнить разведподразделения действующей армии мастерами с высоким уровнем индивидуальной физической подготовки. Логика этого решения была проста и, безусловно, справедлива – профессиональный спортсмен, учившийся быть разведчиком и диверсантом 4 или 5 лет, будет выполнять поставленные задачи лучше любого солдата срочной службы и даже лучше молодого офицера, не наработавшего должный опыт.
Благодаря воспоминаниям П. А. Судоплатова ныне хорошо известна история Особой группы НКВД СССР и созданной на ее базе Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР. Эта необычная воинская часть собрала элиту советских диверсионных сил времен Великой Отечественной войны, о ее боевом пути и делах той поры написано немало. Но мало кто знает, что в Особую группу привлекались не только этнические немцы, испанцы, чехи, австрийцы или иные иностранцы, получившие путевку исполкома III Интернационала. Более 200 человек, сражавшихся в составе диверсионно-разведывательных отрядов ОГ, являлись студентами спецфакультета Центрального института физкультуры и спортсменами общества «Динамо». Среди них были такие звезды советского довоенного спорта, как 9-кратный чемпион СССР по боксу Н. Ф. Королев и 10-кратный чемпион СССР по боксу С. С. Щербаков.
Методические наработки Заслуженного мастера спорта СССР К. Т. Булочко по основам тактики специальных подразделений и индивидуальной подготовке военнослужащих на долгое время стали своего рода эталоном для учебной литературы такого рода. На приведенных иллюстрациях из учебника «Физическая подготовка разведчика» (1945 г.) показаны приемы бесшумного убийства часового с использованием ножа в качестве оружия.
Окончание Великой Отечественной войны, продемонстрировавшей эффективность массового партизанского движения, потребовало определенным образом скорректировать подготовку на спецфакультетах. Теперь они должны были готовить не просто боевиков, обладающих отменными физическими данными и навыками диверсанта, а руководителей диверсионных групп и методистов, способных наладить подготовку личного состава в войсках. Не следует забывать, что вплоть до создания Варшавского Договора устойчивая вовлеченность некоторых стран Восточной Европы в соцлагерь была далеко не очевидна. До конца 1940-х гг. возможность развития Чехословакии, Польши и Венгрии по буржуазному пути отнюдь не исключалась (в ходе февральского 1948 г. политического кризиса в Чехословакии советские представители грозили Президенту Эдварду Бенешу самым настоящим государственным переворотом и гражданской войной!). Поэтому даже во второй половине 1940-х западная граница СССР фактически являлась границей соцлагеря и никто не мог исключить повторной оккупации западных районов страны в случае новой «Большой войны» с блоком капиталистических государств. На том этапе потребность в специалистах, способных быстро и на высоком профессиональном уровне развернуть партизанское движение на оккупированной территории, была очень велика.
Самодельный нож середины 1950-х гг. Примерно такой мог быть у участников похода. Лезвие из инструментальной стали (из дисковой фрезы), рукоятка из тика, в рукояти – отверстие под кольцо или «серьгу»-подвес.
Спецфакультеты давали специализированную подготовку руководителя диверсионного подразделения – это прежде всего касалось знаний минно-взрывного дела, практики захвата пленного и ведения интенсивного допроса, разведки объекта и проникновения на него, организации взаимодействия с легализованной агентурой, устройства тайников и всевозможных ловушек, знаний и навыков маскировки как на местности, так и оперативной (изменение внешности, использование поддельных документов, легендирование и легализация). Разумеется, студенты спецфакультетов отбирались МГБ и рассматривались как кадровый резерв спецслужбы, хотя они не являлись штатными сотрудниками и не привлекались к повседневной оперативной работе территориальных органов госбезопасности. Работа спецфакультетов курировалась местными органами госбезопасности, и лица, зачисляемые для обучения, вставали на специальный учет спецслужбы. Куда бы выпускники спецфакультетов ни направлялись после окончания вуза, везде им надлежало встать на учет территориального органа госбезопасности и в случае начала боевых действий (или иной чрезвычайной ситуации) они немедленно послушали в распоряжение упомянутого органа.
Говоря об обучении Семена Золотарева в Минском ГоИФК, необходимо упомянуть следующий интересный момент: в его зачетке отмечены такие занятия, как бокс, борьба, фехтование. (Кстати, фехтование – это вовсе не бой на шпагах или рапирах, как может подумать современный обыватель. Курс фехтования, разработанный для студентов спецфакультетов физкультурных институтов в 1940 г. известным советским спортсменом, заслуженным мастером спорта СССР по боксу капитаном РККА К. Т. Булочко, подразумевал обучение штыковому бою с примкнутым к оружию штыком, ножевому бою, бою саперной лопаткой, фехтованию палкой. Булочко известен также наставлениями по боксу и рукопашному бою, которые использовались как методические пособия в спортивных вузах. А в 1945 г. он выпустил весьма объемную работу «Физическая подготовка разведчика», в которой осветил самые разнообразные тактические приемы по преодолению водных преград, захвату и транспортировке пленных, бесшумному убийству часового без использования огнестрельного оружия и т. п. Кстати, упомянутая работа использовалась в качестве учебного пособия не только в Вооруженных силах, но и при подготовке студентов специальных факультетов.) Тем не менее при ее внимательном изучении нельзя не обнаружить довольно любопытную странность – учебная нагрузка в Минском ГоИФК была совсем небольшой, немногим более 20 учебных дисциплин, – и это за весь курс обучения!
На представленной фотографии стенда из музея полиции Санкт-Петербурга можно видеть оружие, изъятое при задержаниях преступников в 1940—50-е гг. Практически все холодное оружие, за исключением буквально трех единиц (кортика, сабли и финского ножа), – кустарного производства. Умельцы занимались изготовлением и переделкой даже огнестрельного оружия, так что ножи и кастеты для них проблемы не составляли – их подпольное производство было поставлено на поток. За обладание такой «самоделкой» ее хозяину грозил реальный срок, а потому, многие опытные уголовники при нападениях предпочитали пользоваться подручным инструментарием – молотками, топорами, отвертками.
Для некоторых предметов количество академических часов в семестр указано в зачетке, так что мы вряд ли ошибемся, посчитав, что продолжительность изучения той или иной дисциплины колебалась тогда в пределах 40–60 часов в семестр. В принципе, это очень мало (принимая во внимание, что продолжительность семестра равна 17 неделям, а недельная часовая нагрузка составляла 48 часов вплоть до 1956 г.!). Можно, конечно, предположить, что студенты-физкультурники изучали «Основы марксизма-ленинизма» или «Историю физкультуры» по 360 часов в семестр на протяжении всех четырех лет, но абсурдность этого очевидна. Однако обнаруженный парадокс на самом деле не существует и низкая учебная нагрузка студента спецфакультета кажущаяся – значительное количество специальных дисциплин «спрятано» от глаз посторонних и никак не отражено в обычной зачетке. Существовал особый формуляр, отражавший успеваемость по спедисциплинам, который после окончания студентами курса обучения не оставался в учебной части вуза, а передавался на хранение в территориальный орган госбезопасности.
То, что в 1946 г. Семен Золотарев благополучно приступил к обучению на специальном факультете Минского ГоИФК, однозначно свидетельствует о том, что и во второй половине 1940-х гг. он не только не утратил, но скорее даже укрепил свои связи с системой госбезопасности. При этом обучение на спецфакультете отнюдь не отменяло того обстоятельства, что студенты должны были полноценно овладеть общегражданской специальностью, по которой им и предстояло в дальнейшем трудоустроиться и которая, по крайней мере теоретически, должна была стать их профессией на всю жизнь.
Нам известны две характеристики, полученные Золотаревым после прохождения педагогических практик в 1949 г. Первая практика продолжалась с 21 марта по 8 мая, и по ее результатам 20 мая Семен Алексеевич получил замечательную характеристику, читая которую нельзя не восхититься – это прямо-таки панегирик! Чтобы не пересказывать содержание, просто процитируем самые занятные места: «На период практики он все свое время и внимание отдал школе и проявил прекрасные педагогические способности. С большой любовью и энтузиазмом относится к своей будущей специальности. Среди учащихся он быстро завоевал любовь и уважение…». Далее отмечаются его «очень хорошая практическая и методическая подготовленность» и заслуги: «Возглавил работу по подготовке к общегородским школьным соревнованиям, на которых школа заняла 1-е и 2-е места <…> Оценка за педпрактику – отлично. Рекомендован на должность старшего преподавателя физ. воспитания в средней школе».
Педагогическим успехам Семена Алексеевича можно было только порадоваться. По всему выходило, что из него получится очень и очень неплохой учитель. Но вот мы начинаем читать вторую характеристику и едва сдерживаем удивление: тому ли Золотареву она посвящена? Такое впечатление, что вторую педагогическую практику – с 21 ноября по 31 декабря 1949 г. – проходил совершенно другой человек. Впрочем, слово первоисточнику: «Организационные навыки проявил удовлетворительные. Недостаточно внимания уделял педпрактике. Были два случая опоздания на уроки. Часто вступал в пререкания с руководителем практики и методистом. Не критичен к себе. Деятельного участия в работе бригады не принимал <…> очень слаб практически по гимнастике, хотя по ней специализируется. По своей подготовке не может проводить уроки по гимнастике даже с мужскими группами 1-го курса вуза. В проведении внеу-чебной спортивно-массовой работы тов. Золотарев проявил себя ХХХХХХХХХХХХ активно [12 букв забито знаком «X», но сквозь забой прочитывается слово «недостаточно». – Л. Р.]. Общая оценка за педагогическую практику – хорошо. Рекомендация – в полную женскую среднюю школу или на орг. работу».
