Текст книги "Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на советском Урале"
Автор книги: Алексей Ракитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 48 страниц)
ГЛАВА 16 ПРО МАЛЕНЬКИЕ УШКИ БОЛЬШОГО ЗВЕРЯ. КГБ И ГРУППА ДЯТЛОВА: НЕПРЕДВЗЯТЫЙ ВЗГЛЯД
Но почему это постановление родилось через 3 дня после приобщения к делу материалов радиологической экспертизы? Видимо, потому, что такой выход из создавшегося положения счел оптимальным заказчик этой самой экспертизы. Он получил интересовавший его результат и решил от дальнейших работ по установлению причин гибели туристов отсечь всех посторонних. И тут самое время ответить на вопрос: а кто вообще мог предложить следователю Иванову, точнее его руководству, провести радиологическую экспертизу одежды найденных в ручье трупов? В принципе, таковых инстанций может быть несколько, но наиболее вероятным кандидатом на роль «бдительного ока» представляется КГБ.
И мы постараемся это обосновать.
Существует несколько косвенных доводов в пользу того, что Комитет государственной безопасности пристрастно следил за ходом поисковой операции в долине Лозьвы. И не только потому, что «Конторе Глубокого Бурения», как иногда в шутку расшифровывали аббревиатуру КГБ современники, по статусу было положено контролировать воинские коллективы, но и потому, что в розыске пропавших туристов отечественная госбезопасность имела свой особый, скрытый от посторонних глаз интерес.
В числе погибших туристов, напомним, был Георгий Кривонищенко, работавший в закрытом уральском городе Озерске, носившем тогда неблагозвучное название Челябинск-40 («сороковка»). Это был город атомщиков, построенный рядом с так называемым «комбинатом № 817», известным в последующие годы как ПО «Маяк». На шести реакторах этого комплекса осуществлялись наработка и последующая очистка оружейного плутония. Таким образом, Кривонищенко был из разряда тех людей, кого в те времена называли «секретный физик», и притом произносили слова эти только шепотом. Хотя Георгий закончил строительный факультет и вовсе не был физиком в точном значении этого слова, он безусловно имел допуск к гостайне и просто в силу своей работы на одном из секретнейших объектов страны являлся хорошо осведомленным секретоносителем. Кстати, упомянутое выше словосочетание «секретный физик» ныне почти забыто, а в 1950-60-е гг. оно было широко распространено и всегда употреблялось с искренним уважительным подтекстом. Принадлежать к когорте создателей ядерного оружия и ракетной техники значило тогда быть частью элиты общества. Советский народ знал, что где-то там, в секретных местах, скрытых от глаз шпионов и просто посторонних лиц, живут и работают «секретные физики и ракетчики», они-де куют ракетно-ядерный щит Родины, и это – лучшие люди страны! О том, что подавляющая часть создателей самого современного оружия живет прямо у них под боком и зачастую ходит теми же улицами, советские люди не могли и подумать. Понять степень крайней засекреченности ракетно-ядерных разработок поможет история жизни Сергея Павловича Королева: о том, что он Генеральный Конструктор космической и ракетной техники, его родственники, за исключением жены, узнали лишь после его смерти! Пока он был жив, вся родня считала его инженером-строителем, разъезжающим по стройкам народного хозяйства, никто никогда не видел его с орденами, а уж тем более Звездами Героя Социалистического труда (их у него было две). Это вовсе не скромность – такого рода закрытость даже от самых близких людей была в те годы одним из неотъемлемых элементов режима соблюдения гостайны.
Когда Георгий Кривонищенко, ушедший в турпоход с группой Дятлова, не вышел на работу, его непременно должны были хватиться. Не столько коллеги, сколько сотрудники отдела (службы) режима. Еще бы – исчезновение секретоносителя, имеющего допуск к документам с грифом «Совершенно секретно», – это ЧП в масштабах предприятия, как минимум! Должна была начаться проверка причин отсутствия, причем формальное объяснение – участие в походе студентов свердловского «Политеха» – должно было вызвать обоснованное недоверие или насторожить. Контрразведка всегда и во всем видит самое плохое, недоверие для работника этого профиля – черта профессиональная. А тут такое инфантильное объяснение – поход по горам со студентами, с которыми исчезнувший инженер даже не учился (уточним, что Георгий закончил «Политех» летом 1957 г., т. е. более чем за полтора года до похода)!
А теперь вспомним, что Георгий Кривонищенко был не единственным секретоносителем в составе тургруппы. Имелся еще один работник глубоко режимного производства – Рустем Слободин. И в отношении него все сказанное выше верно точно так же, как и в отношении Георгия. А значит, поводов волноваться у охранителей гостайн должно быть в два раза больше…
Посмотрим на ситуацию глазами профессионального контрразведчика: странен ли длительный зимний поход? Подозрителен ли? Да еще как! А вдруг «турпоход» всего лишь «легенда» для потенциального изменника Родины! Вдруг группа ушла без Кривонищенко, или без Слободина, либо кто-то из них отделился от группы и держит сейчас путь к китайской границе, скрывая в рюкзаке сверхсекретные материалы по отечественным ядерным технологиям? Или в Иран? Или в Турцию, которая, между прочим, член НАТО? Или на встречу с каким-нибудь агентом западной разведки? Что делать контрразведке в этой ситуации? Ждать, пока группа Дятлова выйдет из леса? Так она может и не выйти вовсе, если изменник Родины позаботился о яде…
Первый вопрос, который решается при исчезновении секретоносителя – это установление списка информационных материалов и документации, к которым тот имел допуск, с которыми работал или которые брал для ознакомления. Изучается формуляр секретной библиотеки, осматривается рабочее место, если всплывет что-то подозрительное, может быть произведен обыск по месту жительства, иногда негласный. Предпринимаются негласно меры по вскрытию связей исчезнувшего. Могут быть поставлены «на прослушку» телефоны близких ему людей, а сами они – взяты под наблюдение, опять-таки негласное, не привлекающее внимания, для того чтобы по их разговорам и поведению понять, осведомлены ли они об истинной причине исчезновения секретоносителя, не маскируют ли своими действиями его преступные деяния… И в процессе этой работы контрразведчики должны были обнаружить следы хранения в доме Кривонищенко радиоактивных штанов и свитера.
Таким образом, всплывал факт грубейшего нарушения режима секретности. Одежда, несущая на себе радиоактивные следы сверхсекретного производства, не должна покидать режимную территорию. Потому как следы эти уникальны, изотопные микроследы (так называемые «хвосты») несут в себе исчерпывающую информацию о том, что и как именно производят радиохимические предприятия (т. е. предприятия, извлекающие и обогащающие радиоактивное сырье, наработанное в ядерных реакторах, и доводящие основной продукт до нужной степени чистоты). В глазах иностранных разведок эти следы ценнее самых секретных карт Генштаба. Тем более, не будем забывать, речь идет о конце 1950-х гг., когда ядерный потенциал СССР для западных разведок являлся настоящей «терра инкогнито». Такова должна была быть логика отечественных контрразведчиков в феврале 1959 г., когда они узнали об исчезновении в составе группы Игоря Дятлова «своих» секретоносителей – Георгия Кривонищенко и Рустема Слободина. То, что их искали и были заведены соответствующие розыскные дела, сомнению не подлежит; другое дело, что в Интернете об этом никогда не напишут и о розысках те, кто знает, не расскажут.
Стоп! скажет в этом месте внимательный читатель, а при чем тут вообще Рустем Слободин и Георгий Кривонищенко? Первый даже до костра не дошел, умер на склоне, а второго не было в овраге, его труп обнаружили одним из первых, под кедром, вместе с Юрием Дорошенко! Какая может быть связь со странной радиологической экспертизой, назначенной спустя два с половиной месяца?
Связь прямая! В том-то и дело, что когда тело Кривонищенко нашли под кедром, экспертизу проводить было решительно незачем – Георгий был раздет до кальсон (на нем были, напомним, нательная рубашка, рубашка-ковбойка, плавки и кальсоны). Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – погибший был раздет, причем раздет не теми туристами, которых нашли на склоне (те оказались облачены в свою одежду), а последней четверкой. Значит, его одежда будет на ком-то из не найденных покуда дятловцев. То, что радиологическую экспертизу не проводили в марте 1959 г., с очевидностью доказывает тот факт, что ее истинный заказчик (т. е. КГБ) знал, какие именно детали одежды будут нести радиоактивную пыль! Это должны были быть свитеры и штаны, не найденные под кедром.
Именно их пытались найти поисковики, выбиваясь из последних сил, на протяжении всего марта и апреля. Комитет Госбезопасности требовал прояснить судьбу одежды со следами изотопной пыли – ее-то и искали старательно люди Ортюкова, думая, что ищут тела. То же самое думал и следователь Иванов, поскольку его никто не посвящал в истинную подоплеку странной настойчивости руководства областной прокуратуры. Кстати, полковник Ортюков не раз и не два предлагал приостановить поисковую операцию до схода снега, находя для этого вполне разумные обоснования (экономия сил участников и государственных средств, ведь после схода снега можно будет значительно сократить численность поисковой партии). Но советы Ортюкова никого из принимающих решения не интересовали, поскольку искали в первую очередь не трупы погибших, а недостающую одежду со следами радиоактивной пыли.
Кстати, есть еще один – второй по счету – довод в пользу того, что некая осведомленная инстанция знала о наличии у Георгия Кривонищенко радиоактивной одежды. Уже упоминалось, что его (единственного из первой пятерки найденных туристов) похоронили на Ивановском кладбище, закрытом к тому времени. Для Кривонищенко было сделано исключение, и захоронение на закрытом кладбище разрешили. Только вот есть в этом великодушном разрешении городских властей маленькая неувязочка – родители Георгия об этом не просили. Существует и другая странная неувязочка – Кривонищенко оказался единственным из первой группы, кого похоронили в закрытом гробу. Гроб для прощания открыть не разрешили (неизвестно кто!), хотя объективных причин для этого, вроде бы, не существовало. У погибшего молодого человека, как мы помним, был исклеван кончик носа, но это такой дефект, который без особых проблем могли компенсировать усилия гримера – нос из парафина, резиновый клей, побольше пудры, и никто бы не понял, что недостающую часть «надставили». В целом тело Георгия Кривонищенко не выглядело пострадавшим сильнее остальных, однако Зину Колмогорову с ужасно изменившимся цветом кожи и повреждениями лица и Рустема Слободина с отечными синяками на висках и ссадиной на верхнем веке почему-то хоронили в открытых гробах, а вот Георгия друзьям и близким так и не показали.
Комментировать этот момент вряд ли нужно. Сказано достаточно… Хотя нет, кое-что хочется добавить. Отец погибшего – Алексей Константинович Кривонищенко – был крупным номенклатурным работником, возглавлял строительный колосс «Уралэнергостроймеханизация», но коренным свердловчанином не являлся. Уже буквально через год он уехал из Свердловска на стройку крупного объекта в Северном Казахстане, вполне возможно, что осознанно попросил о переводе в другой регион, чтобы быть подальше от места, с которым связана смерть сына. На новом месте Алексея Константиновича прозвали «дедом» за белую от седины голову (тогда ему, кстати, едва исполнилось 53 года!). После отъезда он просил разрешить перезахоронение тела Георгия на своей исторической Родине, на Украине. Как нетрудно догадаться, в этом Алексею Константиновичу было отказано без объяснения причин. Вот теперь, пожалуй, отмечено уже достаточно….
Помимо всех этих странностей существует еще одно косвенное подтверждение осведомленности КГБ о наличии среди туристов группы Дятлова радиоактивных материалов. Известны воспоминания уже упоминавшегося в этом исследовании Владимира Ивановича Коротаева, начинающего тогда работника ивдельской прокуратуры (по другим данным, правда, он руководил в то время КПЗ в ивдельской милиции и в прокуратуру попал позже), о том, как проводилась в мае 1959 г. судебно-медицинская экспертиза тел туристов, найденных в овраге. По словам Коротаева, в ивдельский морг была доставлена 200-литровая бочка со спиртом, в которой ополаскивались (дословно «окунались») все присутствовавшие при вскрытии лица. Мера предосторожности, прямо скажем, очень странная, к которой никогда не прибегают при анатомировании трупов. Патологоанатомы уже в 1950-х гг. работали в высоких, до локтей, резиновых перчатках, толстых и грубых, не похожих на обычные хирургические. Их невозможно случайно проткнуть и прорезать инструментом, так что бочка спирта как средство дезинфекции даже тогда представлялась чем-то из ряда вон выходящим. Однако бочку, если верить Коротаеву, доставили, и все семеро человек, присутствовавшие при вскрытии, добросовестно в ней ополоснулись. Хотя сами толком и не знали зачем – просто им посоветовали так поступить (кто? когда? и для чего? – понять толком из рассказа Коротаева невозможно, он слишком сумбурен и в некоторых местах кажется недостоверным).
История с бочкой спирта в морге представляется совершенно необъяснимой, если не принять во внимание нюанс, малопонятный современным жителям России. В 1950-х гг. в условиях всеобщей ограниченности в средствах и отсутствии даже элементарных вещей (вспомним про спальники, которых не было у дятловцев) на спирт смотрели как на панацею чуть ли не от всех болезней. Считалось, что особенно хорошо спирт уничтожает пыль. В те времена экипажам подводных лодок раз в неделю выдавали кружку спирта и ватный тампон – для обтирания. Это не шутка, тогда действительно считалось, что спирт смоет радиоактивную пыль с тела лучше, чем обычная вода. Молодым матросам так и объясняли: «красное вино выводит изотопы из внутренностей организма, а спирт – смывает с кожи». Выглядит такая дезинфекция, конечно, архаично, но что было – то было, из песни слова не выкинешь…
В нашем случае государство расщедрилось больше – выделило аж бочку спирта! Нам же, однако, интересно другое: кто мог побеспокоиться об этой бочке загодя, до проведения радиологической экспертизы? Кто оказался столь прозорлив?
Ответ может быть один: только тот, кто знал, что среди вещей погибших туристов должны быть радиоактивные. Или, по крайней мере, имел все основания считать, что таковые должны быть. Не следует забывать, что бочка спирта в те времена в таком медвежьем углу, как Ивдель, – это сущий клад, за который можно было поиметь немало материальных благ, и так просто ее было не сыскать. Вряд ли ошибемся, если предположим, что в крохотном Ивделе ее вообще не было, ее явно пришлось специально везти из Серова или даже Свердловска. Тем не менее административного ресурса у нашей осведомленной инстанции вполне хватило на то, чтобы отыскать на просторах Свердловской области лишнюю бочку спирта и живо доставить ее в тюремный морг…
Однако не станем отвлекаться по столь брутальному поводу, как появившаяся из ниоткуда бочка спирта, а задумаемся над куда более принципиальным вопросом: должен ли был следователь Лев Никитович Иванов, узнав о наличии предметов одежды со следами радиоактивной пыли, установить изотопный состав выявленного загрязнения? Безусловно, да, поскольку некоторые радиоактивные изотопы чрезвычайно токсичны. Если на одежду Георгия Кривонищенко попала некая ядовитая пыль (или раствор – не имеет значения), то не представляют ли эти вещества (или вещество) опасности для окружающих по своему основному, скажем так, месту хранения? Сегодня изотоп попадает на одежду Кривонищенко, завтра – Иванова, послезавтра – Сидорова, а через полгода Свердловск (или Челябинск-40, еще неизвестно, что хуже) окажется зоной сплошного радиоактивного поражения, словно Хиросима или Нагасаки. Можно ли игнорировать факт утечки (утраты) радиоактивного изотопа, возможно очень токсичного, по основному месту его хранения? Ведь такой изотоп подлежит строжайшему учету, и наверняка есть лица, ответственные за его учет и безопасное хранение! Нет ли преступной халатности с их стороны? Вот нормальная логика правоохранителя, столкнувшегося с ситуацией, подобной той, в которой очутился следователь Иванов, узнав о наличии радиоактивного загрязнения одежды Кривонищенко.
Чтобы стал понятен ход дальнейших рассуждений, автор позволит себе небольшое отступление, основанное на личном опыте и наблюдениях, сделанных еще в давнюю пору «плановой социалистической экономики». В далекие ныне 1980-е гг. автору, тогда еще студенту ленинградского Механического института (широко известного в узких кругах под сталинским сокращением «Военмех»), пришлось проходить практику на одном крупном предприятии, занятом производством комплектующих для лучших в мире морских крылатых ракет. Завод имел мощное гальваническое производство, нам его показывали во время экскурсии по предприятию в первый день практики. Впечатление это место произвело сильное – стерильная чистота, кафель кругом, точно в морге, специфический запах испаряющихся кислот и щелочей. В помещении множество – несколько десятков – ванночек, над которыми укреплены своеобразные «шампура». На них подвешивают изделия, подвергающиеся гальванообработке. Самой разнообразной – никелированию, хромированию, золочению, оцинкованию. Персонал – одни только женщины, что понятно – в 1980-е гг. в Советском Союзе хищение с промышленных предприятий приняло вид систематический и уже неуправляемый. Воров называли «несунами», клеймили их на всех уровнях, но побороть это явление было совершенно невозможно – мужик за бутылку был готов вынести с завода все, что не приколочено. Женщины в этом отношении были лучше контролируемы, поскольку меньше пили. А поскольку гальванический цех имел дело с веществами не только ядовитыми, но и очень ценными (золото, серебро), т. е. вынести оттуда для продажи можно было много интересного, то рабочих допускать туда не следовало.
Так получилось, что практику я начал проходить в подразделении, которое располагалось неподалеку от упомянутого гальванического цеха, в том же здании, буквально через коридор. И в один далеко не прекрасный день стал свидетелем явления внушительной группы людей в костюмах, при галстуках и с выражениями лиц, мало похожими на те, что имели советские инженеры той поры. Группа оказалась состоящей из работников местной службы режима, КГБ и прокуратуры, и вся эта замечательная компания явилась в гальванический цех, чтобы проверить порядок ведения и хранения технологической документации, а также произвести необходимые выемки документов прошлых лет. Через несколько часов причина столь неприятного визита прояснилась – оказалось, что покончил с собою пенсионер, всеми уважаемый человек, работавший в этом цехе лет семь назад. Покончил, выпив яд, некогда похищенный, как оказалось, по месту работы. И в его квартире нашли еще несколько пузырьков с особо ядовитыми веществами. Происхождение их сомнений не вызывало.
Механизм хищений, разумеется, чрезвычайно заинтересовал «компетентные ведомства», ибо теоретически сделать это было крайне непросто – порядок работы был таков, что каждый этап техпроцесса контролировался несколькими лицами и должен был фиксироваться в служебных документах. «Компетентные инстанции» подозревали сговор нескольких работников с целью массового хищения особо ценных и ядовитых веществ.
Сразу скажу, что не знаю, чем закончилась работа следственной группы – когда моя студенческая практика подошла к концу, расследование еще продолжалось. Люди в штатском, казалось, бессистемно шныряли по территории, пристрастно интересовались всем подряд и порой попадались на глаза в самых неожиданных местах. Кого-то из старых работников тягали на допросы, задавали неприятные вопросы, и обстановка на заводе в целом оставалась довольно нервной. Но речь в данном случае идет не о конкретном расследовании, а о той весьма показательной реакции, которую вызвало у власти сообщение о выносе с территории завода веществ, подлежащих особому учету. Подчеркну – речь идет о веществах нерадиоактивных!
В случае с радиоактивными веществами организация учета и хранения была куда строже. Внутри самих предприятий, работавших с такими веществами, организовывались посты дозиметрического контроля, рабочая одежда списывалась и уничтожалась регулярно, сообразуясь с накопленной дозой облучения. В Ленинграде, как известно, строились корабли с атомными силовыми установками, первый из них – ледокол «Ленин», спустили на воду в декабре 1957 г. на Балтийском заводе. Все лица, привлеченные к операции загрузки ядерного топлива в три реактора этого ледокола, каждую смену надевали новую рабочую одежду – старая уничтожалась как получившая опасную дозу загрязнения. Дважды одна и та же одежда не выдавалась!
Во второй половине 1950-х гг. уже существовало полное понимание опасности радиоактивного облучения. В 1930—40-х гг., например, в аптеках Советского Союза продавались слабые растворы солей урана, дабы каждый желающий мог сделать себе аналог «радоновой ванны» на дому. Зачем ехать на Кавказ, если можно купить пузырек, развести его водой в указанной пропорции и принять целительную ванну не выходя из дома! Однако к середине 1950-х вся эта торговля закончилась – в рецептурном справочнике того времени, регламентирующем состав лекарств, разрешенных к отпуску в аптеках Советского Союза, солей урана уже найти.
Поэтому, возвращаясь к истории с радиоактивными свитерами и шароварами, найденными на погибших туристах, необходимо констатировать – следствие, столкнувшись с подобным фактом, должно было предпринять меры по установлению изотопного состава загрязнения. Радиационная лаборатория Свердловской горсанэпидемстанции не располагала необходимой для этого техникой – это нам известно от Левашева, главного радиолога города, которого следователь Иванов допросил после проведения физико-технической экспертизы (Левашев дословно высказался так: «Отсутствие соответствующих приборов и условий в лаборатории не позволили произвести радиохимический и спектрометрический анализ для определения химической структуры излучателя и энергии его излучения»).
Тем не менее задача установления изотопного состава пыли, оказавшейся на одежде погибших, была решаема. В Свердловске того времени имелись предприятия, оснащенные техникой, необходимой для проведения ядерной спектроскопии или радиометрии. В том же самом Челябинске-40 подобный анализ могли успешно сделать с высокой точностью, располагая буквально долями миллиграмма неизвестного изотопа (или смеси изотопов). Следователь вполне мог получить соответствующую помощь и необходимую консультацию в одной из профильных организаций.
Однако прокурор-криминалист Иванов этого не сделал. Он не только не обратился за подобным анализом, но, напротив, допросив 27 мая 1959 г. главного городского радиолога Левашева, на следующий день – 28 мая – накропал постановление о закрытии дела. Действия следователя на первый взгляд кажутся не только нелогичными или халатными, но по-настоящему преступными.
Но преступником Лев Никитович Иванов, разумеется, не был. Все его действия обретают смысл и логику, как только мы признаем существование «осведомленной инстанции», дававшей время от времени ценные советы и незримо направлявшей ход следствия. Для этой инстанции изотопный состав радиоактивной «грязи» на одежде погибших не был тайной, но для нее было важно, чтобы он остался тайной для всех остальных. Видимо, этот изотоп был настолько специфичен, что любой специалист, не посвященный в скрытую подоплеку случившегося на склоне Холат-Сяхыл, озадачился бы его присутствием на одежде обычных на первый взгляд туристов. Далее мы еще коснемся этого вопроса, подойдем к нему с другой стороны и попытаемся понять, что же такого секретного могла таить в себе радиоактивная пыль на одежде Кривонищенко. Пока же просто примем как допущение, что «осведомленная инстанция» активно стремилась не допустить каких-либо разговоров на эту тему. Погибшие имели много знакомых в среде технической интеллигенции, в том числе и таких, кто, узнав лишнее, мог сделать правильные и слишком далеко идущие выводы. И лучший способ пресечь возможные в будущем сплетни – это прямо сейчас остановить всякую активность следствия.
Что и было проделано. Как это выглядело технически, мы не знаем и не узнаем никогда. Можно лишь предположить, что «осведомленная инстанция» не контактировала с Ивановым напрямую, а действовала через его голову. Известен первоначальный вариант постановления о закрытии дела, в котором Иванов упоминает о результатах физико-технической (радиологической) экспертизы (правда, в присущей ему манере путает Колеватова и Золотарева, но подобной небрежности замечательного прокурора-криминалиста пора уже перестать удивляться).
Областной прокурор Клинов забраковал первоначальный вариант постановления о прекращении уголовного дела по факту гибели тургруппы Дятлова. Косой линией он перечеркнул все пять листов поданного ему на подпись документа, а фрагмент постановления, посвященный физико-технической экспертизе, зачеркнул даже крест-накрест. Это единственное место, подвергнувшееся подобной «правке». Видимо, упоминание о радиологической экспертизе областной прокурор расценил как нечто совершенно недопустимое в документе, с которым могли быть ознакомлены родственники погибших.
Следователь Иванов и его непосредственный руководитель, начальник следственного отдела областной прокуратуры Лукин, видимо, считали, что подготовили вполне приемлемое постановление о прекращении уголовного дела. Областной прокурор не только лишил их этой иллюзии, перечеркнув все пять машинописных листов, но даже оказался вынужден принять на себя роль редактора и лично заняться изобретением нужных формулировок. Конечно, это отнюдь не работа областного прокурора, но ситуация, видимо, была такова, что Клинов не решился передоверить кому-либо столь ответственное дело.
Вариант этот благополучно подписали сам Иванов и начальник следственного отдела областной прокуратуры Лукин, после чего документ попал на стол облпрокурора Клинова. И вызвал ярость последнего. Областной прокурор не поленился перечеркнуть по диагонали каждый лист и собственноручно вписал ценные мысли и суждения, которые надлежало отразить в постановлении. Особый гнев товарища Клинова вызвало упоминание о физико-технической экспертизе – три соответствующих абзаца он зачеркнул дважды, крестом. Это единственное место в тексте, которое подверглось столь истовому вымарыванию.
Окончательный вариант текста постановления о закрытии дела, как нам уже известно, не содержал ни единого слова о факте проведения физико-технической экспертизы.
Именно областной прокурор мог быть тем человеком, который поддерживал контакт с «осведомленной инстанцией» и принимал решения в ее интересах. Хотя возможно, что и он взаимодействовал с представителями КГБ не напрямую, а получал указания от своего руководства из Москвы, т. е. основная координационная работа велась там. Для нас важно, что подчиненные Клинова не вполне ориентировались в ситуации и в силу своей неосведомленности принимали ошибочные решения (ведь Иванов и Лукин не увидели ничего страшного в том, чтобы вставить в постановление о прекращении дела фрагмент, посвященный радиологической экспертизе, за что и были «выпороты» начальником).
Эта «осведомленная инстанция» постаралась остаться незамеченной и не оставить очевидных следов. Ей это удалось – из уголовного дела, которое вел Лев Никитович Иванов, заинтересованность КГБ в определенном исходе расследования явно не просматривается. Однако «уши» Комитета все же выглядывают, как их не прячь. И далее мы покажем, что «ушей» этих (выражаясь более литературно – необрубленных концов) довольно много.
Но, следуя логике нашего повествования, мы пока не станем углубляться в этом направлении, а коснемся другой темы: существующих версий трагедии на склоне Холат-Сяхыл. И лишь показав и доказав несостоятельность всех имеющихся на данный момент объяснений происшедшей 1 февраля 1959 г. трагедии, предложим читателю собственную – логичную и непротиворечивую – версию событий.
