Текст книги "Книга магов (антология)"

Автор книги: Алексей Бессонов

Соавторы: Далия Трускиновская,Федор Чешко,Марина Наумова,Марина Дяченко,Владимир Пузий,Генри Олди,Владимир Васильев,Андрей Печенежский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Вот и все…

Храм, ради которого люди проделали долгий и нелегкий путь, возник внезапно. Не открылся, не выглянул из-за скал – именно возник вокруг: они некоторое время неторопливо брели по осоке, и в душах у старших с каждым шагом росла невольная тревога, заставляющая сжимать волю в кулак (Гихор был слишком молод, чтобы до конца понять, на что идет и чем рискует); никто не успел уловить тот миг, когда вместо сизовато-зеленых стеблей под ногами вдруг заблестели полированные каменные плиты, а свет солнца заменило сияние причудливых спиралевидных светильников, отражающихся в глянце черных мраморных стен. Была долина – стал Храм. И все.

От неожиданности подросток приоткрыл рот, бородач привычно отставил ногу назад, рефлекторно готовясь принять боевую стойку, а старик снова улыбнулся. Нервно. Чуть-чуть.

Теперь они находились в полукруглом зале с несколькими бассейнами, наполненными темной, почти черной, слабо мерцающей водой.

– Благодарим за то, что Ты принял нас! – торжественно, но чуть хрипловато (в горле у него пересохло) проговорил старик и встал на колени, глядя на голую черную стену впереди себя. Следом за ним порывисто опустился на пол Гихор, чуть замешкался, но последовал их примеру и бородач-здоровяк.

– Вы пришли… – гулкий как эхо голос, казалось, заструился сразу из всех стен. – Пусть говорит старший!

– Мы, нижайше кланяясь, просим… – Старик долго готовился к этому моменту, но от волнения оказался не в силах произнести вслух то, что тысячекратно повторял про себя.

– Заложника… – подсказал здоровяк, но тут же прикусил губу: отвечать было приказано не ему.

Старик с укоризной покосился на спутника и продолжил, слегка задыхаясь:

– Здесь те, кого община признала самым мудрым, самым сильным и самым чистым из достигших нужного возраста. Любой из нас готов остаться…

– Истинно готов?

Вода в бассейнах при каждом слове мерцала ярче – это заметил только бородач, благоговение которого перед Храмом Мироздания было все же чуть слабее воинских привычек.

– Конечно! – живо заметил старик. – Мы все готовы…

– Пусть каждый говорит за себя, Корлингорас. В твоей готовности сомнений нет.

– Да! – сдержанно, но твердо подтвердил бородач.

– Я готов! – почти одновременно с ним выпалил Гихор. Его глаза зачарованно и восторженно блестели: перед ним было чудо, он не мог сейчас думать ни о чем другом.

– А знаете ли вы, – загудели стены, пугая огоньки светильников, – что стать Заложником Мироздания означает отказ не только от своей жизни, но и от того, что побуждает вас хотеть пожертвовать ею? Вам придется отречься от всего, и однажды, когда придет ваш День, Заложника может попросить тот, кого вы сегодня считаете своим врагом, и обратить магию против ваших же близких и друзей.

На этот раз просители ответили не сразу.

Все трое слышали об этом принципе. Однако слышать – одно, а примерить его на себя – совсем иное. Говорящий с ними от имени Храма явно знал цель их прихода, как знал имя старика; и вопрос о враге наверняка был задан не случайно (с тем же успехом они могли явиться сюда, желая избавиться от затянувшегося неурожая, эпидемии, да мало ли чего еще). Но значило ли это, что их просто испытывают, или и впрямь заглянули в будущее? Здесь было о чем подумать. Хотя бы несколько секунд.

– Высшая справедливость не должна этого допустить! – наконец заявил бородач.

– У нашего врага не найдется друзей, искренне готовых пожертвовать собой ради него! – запальчиво выпалил Гихор. – Мерзавцам служат из корысти и страха!

При этих словах старик еле сдержал ироническую усмешку: если бы все было так просто! Конечно, прийти сюда исключительно ради благополучия человека, которого они так хотели уничтожить, согласился бы только сумасшедший. Но ведь такие встречаются в природе. Да и заплатить собой Мирозданию кто-то мог по принуждению, желая, чтобы правитель выпустил из тюрьмы брата, вернул из армии сына, дал волю дочери, насильно превращенной в девочку для развлечений. Мало ли…

– А что скажешь ты, Корлингорас? – прервал его мысли Голос.

Старик нахмурил брови. Он вдруг понял, что именно эти

ответы решают все.

– Высшая справедливость Мироздания шире нашего понимания, и ни один из ее приказов не может пойти на пользу злу, иначе мир был бы уже разрушен, – заговорил он, тщательно подбирая слова. – Если такое произойдет, значит, так и должно быть, хотя сейчас я безоговорочно считаю справедливыми именно нашу цель и наше дело.

И снова замерцала вода, задрожали светильники и тени заколыхались по полированному камню:

– Идите и ждите решения, кто из вас нужнее Храму и какого Заложника достойна ваша цель.

Голос исчез вместе со стенами Храма – только уродливые скалы щерились вокруг, и мягко, убаюкивающе качались сизо-зеленые волны осоки…

Они заночевали в лесу: непочтительно бы было расположиться вблизи Храма. Чтобы унять разбушевавшиеся чувства, долго собирали зелень, семена и коренья на ужин, к которому Корлингорас достал из сумки последний кусок хлеба. Сам он есть не стал: просто улегся у костра и принялся смотреть, как голодное пламя жрет ветки. Изредка с деревьев срывались подсохшие от близости осени листья, пролетали над пламенем и ярко вспыхивали, затянутые его жадными языками.

– Слушай, Тапра. – Гихор подполз на четвереньках к бородачу, поглощавшему из котелка похлебку (он один не потерял аппетита). – А чего Он задал этот вопрос?

– А кто его знает? – причмокнул, сделав большой глоток, бородач. – Может, решительность проверял.

– Понимание, – чуть слышно поправил его Корлингорас.

Старика переполняла непонятная, но кажущаяся ему самому мудрой, тоска.

С бархатистого фиолетово-черного неба смотрели крупные звезды.

– Да ну! – пожал плечами Тапра и тут же сменил тему: —…Кто будет хлеб? Никто? Последний раз спрашиваю, а то съем, и все…

– Ешь. Мне чего-то не хочется, – отозвался Гихор и приложил к губам фляжку с родниковой водой.

– Я не буду, – улыбнулся звездам старик.

– Так вот, – отправляя краюху в рот, продолжил Тапранон (полное имя здоровяка звучало так). – Зачем нам сейчас понимание? Кого выберут, того и так всему научат. Главное, чтобы человек от всей души был согласен. Я, например, когда беру пацанов в ученики, тоже сперва обязательно их попугаю: пусть не лезет кто ни попадя, что мне за радость возиться со слабаками? Знаем мы этот прием!

– Нет смысла гадать, завтра увидим… – устало возразил Корлингорас.

«А разве в моих словах больше смысла? – подумал вдруг он. – Наивно пытаться познать непознаваемое за пять минут. Глупо считать, что ты что-то знаешь только потому, что когда-то что-то слышал краем уха и не веришь в правильность ответов других. Иллюзии в серьезных вопросах всегда опасны, полузнание хуже невежества…»

– А правду говорят, что иногда даже Заложники не могут выполнить поручение? – пугливо озираясь, прошептал Гихор давно мучивший его вопрос.

– Правда. – Корлингорас приподнялся на локтях и посмотрел на внука. – Если жертва-замена оказывалась недостойной.

– Успокойся! – Тапранон слизал последнюю каплю со дна котелка. – Нас-то из целой общины выбрали, значит – чего-то стоим.

– …Кроме того, – уточнил старик, – даже худшие из Заложников способны задействовать высшие силы.

– Ага, – поддержал его Тапра. – Погоду могут поменять, туман наслать перед схваткой. Тоже колдовство нужное, так что, Гихор, уймись и поешь… Нет, прости, ты опоздал – есть уже нечего!

«Неужели вы не поняли? – не без тайного превосходства мысленно обратился он к спутникам. – Наверняка Храм выберет меня. Я выдержал не один десяток стычек, моего здоровья хватит на любую жертву. В старике силы – всего ничего, пацан – он и есть пацан…»

– Я вот что думаю… – после недолгой паузы произнес подросток и пошевелил ветки в костре. – Наверное, меня выберут. Молодым ведь учиться легче…

Старик только улыбнулся.

После этого все трое долго молчали, борясь с желанием попрощаться друг с другом навсегда.

Все могло случиться.

Магия дарения (она же – принцип Заложников) впервые была открыта еще во времена Первой Дотехнической цивилизации, если не раньше, но принесла очень мало пользы из-за отсутствия настоящих знаний. В той далекой древности люди заметили, что жертвоприношения порой «окупаются» – пусть порой неожиданным образом или не сразу. В жертву высшим силам приносили многое, часто (в понимании жертвующих) самое ценное: умирали на жертвенниках сами, убивали друзей, врагов, но делали это настолько стихийно и неосмысленно, что доказать достоверную связь между действием и результатом было почти невозможно. Чудеса вершились интуитивно, на ощупь, вслепую… Не удивительно, что, когда Техническая цивилизация предложила свои варианты решения проблем, Магия Дарения потеряла популярность. Это случилось прежде, чем люди успели осознать, изучить и, тем более, опробовать все ее скрытые возможности. Не связанные с чудом, но зато легко воспроизводимые технические устройства прочно и надежно заменили собой древние обычаи.

По утверждению мудрецов, это и сгубило предков: иллюзия всемогущества голого разума уничтожила лежащий в основе мироздания принцип всеобщего равновесия, на котором зиждились устойчивость любой природной экосистемы и баланс между абстрактными добром и злом. Прогрессу не было дела до гармонии, гомеостатические механизмы общей системы живого и неживого все чаще давали сбои; под агрессивной мелочностью прикладных проблем равновесность потерялась, и…

«А может, так и было нужно, чтоб люди получили шанс начать с нуля», – возражали другие, и сложно сказать, кто был прав.

Доподлинно известно одно: чудом уцелевшее после серии катастроф человечество начало по-новому узнавать себя, искать иные пути и в том числе вдруг снова наткнулось на принцип жертвоприношения. Обновленный и измененный, разумеется.

В общих чертах он сводился все к тому же равновесию: если, например, в таком-то городе от эпидемии суждено погибнуть десятерым, можно было сделать так, чтобы место случайных жертв заняли добровольцы. В точности так же (но уже безо всякой магии) во время голода некоторые отдавали свои пайки близким и позволяли им выжить. За свой счет. То есть общий баланс сохранялся, «уходил» фактор случайности: умирал тот, кто сам того хотел. Но даже это поначалу казалось достаточным, чтобы жертвоприношения приобрели популярность в заново складывающихся человеческих сообществах, тем более что внешние проявления магии выглядели порой весьма впечатляюще. Несколько самоубийств – и потух пожар, свернул в сторону смерч, стих ураган…

К тому же большинству людей, не склонных к альтруизму, было приятно осознавать, что погибнут не они.

К тому же самим добровольцам нравилось знать наверняка, что их жертва будет не напрасной.

Разве этого мало?

Впрочем, речь не всегда шла именно о смерти: мелкие чудеса подозрительно напоминали сделки купли-продажи, в которых своевременное жертвоприношение убирало лишние посреднические инстанции.

Со временем люди открыли более интересную закономерность, установив четкую зависимость между личной незаинтересованностью жертвы-добровольца и эффективностью результата: чем альтруистичнее оказывались мотивы, тем сильнее смещалось первоначальное соотношение «один к одному», а если проще – один человек мог заменять собой до десятка «случайных». Поэтому вместо слова «жертва» все чаще стали говорить «дар», а «принцип жертвоприношения», соответственно, получил название Магии Дарения.

Впрочем, на практике не все складывалось гладко. Например, далеко не всегда люди могли определить точный размер жертвы-дара, и тогда магия срабатывала наполовину. Настоящее понимание Магии Дарения давалось немногим, внутренние же ее механизмы так и остались безнадежно непроницаемым «черным ящиком» Лишь считанные единицы могли похвалиться тем, что могут гарантированно воздействовать на высшие силы или хотя бы подсказать другим добровольцам, что, как и когда нужно делать.

Именно они подали базирующуюся на малопонятном для большинства принципе «неравнодушного равнодушия» идею о Заложниках, обеспечивающую еще большую эффективность Дара, чем простое бескорыстие. Даже добровольцы-альтруисты все равно были в чем-то заинтересованы, иначе просто не стали бы предлагать свою жизнь. Человек, живший чужой болью как собственной, воспринимавший горе других людей сильнее своего, все равно не мог уберечься от предвзятости, а она тоже влияла на результат. Оказалось, что избавиться от «помех» возможно единственным способом – «поменяться очередью». Выглядело это так: например, во время той же эпидемии, при принесении Дара место готового умереть добровольца занимал другой человек, собиравшийся раньше пожертвовать собой, чтобы остановить ураган, а замененный становился Заложником и ждал, когда его призовут для спасения города от пожара или чего-либо еще, а жаждавший унять пожар, в свою очередь, делался Заложником, не зная заранее, за что именно ему придется отдать жизнь… И так – без конца.

А жизнь, как во все века и времена, была тяжела; бедствия и войны (пусть не такие разрушительные, как при Технической цивилизации) требовали крови, и снова и снова существование тех или иных групп людей хранило порой только чудо.

Чудо, для которого Заложников требовалось очень много. Новопризванные добровольцы едва успевали обучиться хоть чему-то. Но…

Магия может сделать возможным маловероятное, но не изменить саму суть событий.

Это тоже поняли единицы. Некоторые, конечно, замечали, что добровольцы, желающие помочь своей армии, став Заложниками, вскоре отдавали жизни во имя победы противника.

Поначалу на Заложников еще можно было давить. Опосредованно, но все же…

Долго так продолжаться не могло.

…И тогда возник Храм.

Собственно, Храм тоже был чудом, пожалованным людям в обмен на дар-жертву. Люди, решившиеся на нее, запретили упоминать свои имена, чтобы не ослабить чудо своей гордыней (позже анонимность Заложников стала традицией). Подробности этого жертвоприношения были таковы, что людям становилось не по себе даже от рассказов о нем. Постепенно то из-за смягчений, то из-за преувеличений стало сложно разобрать, что именно сделали с собой безымянные герои. Нечто очень страшное – и все.

Так или иначе, Храм стал реальностью, и любая община, любая группа людей-единомышленников или даже отдельный человек получили возможность обращаться туда с просьбой о чуде. О любом.

Но условия обмена Дарами для желающих его получить никуда не делись.

Но ради чужого злого дела никто особо не рвался жертвовать собой – здесь был частично прав Гихор (точнее, Рангихор, если называть его полным именем).

Но Мироздание стремилось к равновесию, а не к разрушению, и потому на чудеса накладывались неясные для непосвященных, но все же существенные ограничения – по-своему прав был и Тапранон.

Ну а если эффект от жертвоприношения вопреки всему оказывался неожиданным и добро (как это порой бывает) принималось кем-то за зло – винить следовало саму относительность этих понятий для разных людей. Так что во многом был прав и Корлингорас.

Все трое были правы. Теперь Храм решал, чья правота была важнее Мирозданию именно в этом случае.

Впрочем, с той же вероятностью он мог потребовать в Заложники всех троих.

…К утру их сморил сон, видимо, насланный – до того незаметно он подкрался. Сидели. То разговаривали, то молчали, и вдруг… проснулись.

Вдвоем.

Взглянули удивленно друг на друга (костер и лес куда-то подевались, вокруг ласково голубел луг осоки), потом разом обернулись и увидели, что со стороны скал в их сторону шагают две фигуры.

– Деда… – совсем по-детски тоненько пискнул Рангихор и часто-часто заморгал, чтобы удержать навернувшуюся было на глаза слезу.

Терять других порой страшнее, чем нырять в смертельно опасную неизвестность самому Корлингорас был ему не просто родственником – единственным близким человеком. Отца Гихора забрали в Город (по сути, в рабство) солдаты правителя, где тяжелая работа убила его меньше чем за два года. Мать от горя помешалась, бродила как тень по окрестным полям и лесам, пока не угодила в топь на болоте. Тетка, обремененная кучей детей, вовсе не жаждала заполучить в дом еще один голодный рот. Дед заменил Гихору всю семью.

Силач Тапранон, главный Страж сельской общины, недовольно поморщился (ему казалось обидным, что Храм призвал не его), но, поглядев на изменившегося в лице подростка, заговорил почти ласково:

– Паршиво тебе, да? Тогда постарайся, это… Как там оно?.. Чтобы твои чувства стали частью Дара. Можно ведь и так, говорят… Да и вообще: может, одного Заложника не хватит, и придется собирать Круг…

Гихор сглотнул и сфокусировал взгляд на идущих.

– А почему… – начал было он, но вопроса не закончил.

– Любой обратившийся в Храм уже становится Заложником, – прозвучал глубокий, низкий, приятный, но слишком ровный и лишенный каких-либо эмоций голос. – …С вами иду я.

– Вы? – так и впился взглядом в не слишком крепкую и стройную фигуру Заложника здоровяк тапра.

– Здравствуйте, – выдавил Гихор, неуверенно протягивая руку человеку в длинном белом плаще, лицо которого почти скрывал капюшон.

Протянутая для приветствия рука Заложника оказалась мягкой и нежной, почти женской, она выдавала человека, не привыкшего ни к черному труду, ни к оружию. Огромный бесцветный камень-солитер красовался на его безымянном пальце.

– А это кто? – закончил недозаданный вопрос Гихора Тапранон, переводя взгляд на второго человека, лицо которого пряталось под металлической маской.

– Называйте его так, как вам удобнее: жрец, помощник, исполнитель, палач… Страдание – ценная жертва, – так же спокойно, словно речь шла о чем-то. обыденном, пояснил Заложник и, не меняя тона, спросил: – Мне надо проверить определение Дара прямо здесь или лучше отправиться в ваше селение?

– Придется идти, – сдержанно произнес тапра (маска палача приковывала к себе его взгляд). – Может, пока мы шли, что-то изменилось… И вообще, нас послала община. Так что говорить – не одним нам…

– Политика?

Сказать, что Заложник поинтересовался, было бы преувеличением (Храм мог и не делиться с ним всем, что знал) – скорее Лишенный Имени просто уточнил. Со стороны это звучало так, будто он задал вопрос как бы между прочим, на всякий случай, хотя для определения Дара сущность просьбы имела почти определяющее значение.

– Да, – впервые отвел глаза в сторону бородатый силач.

Тапре показалось вдруг неприличным спокойно стоять рядом

с человеком, обязанным ни с того ни с сего страдать или умирать из-за чужих проблем. Даже понимание того, что и он сам уже вовлечен в потенциальный жертвенный круг, не сглаживало возникшую неловкость. И еще мельком зло подумалось: а может, они погорячились? Может, стоило последний раз рискнуть своими силами, положиться-таки на волю случая? Разве мало было желающих рискнуть? Риск – не приговор…

Эту мысль он стыдливо отогнал.

– Ради справедливости! – тотчас повернул по-своему тему Гихор, и совесть силача решила замолчать.

Шло время.

Шли ноги.

Шли мысли.

«Почему тебе не хочется идти? – спрашивал он (Заложник давно отучился думать о себе в первом лице). – Неужели ты до сих пор не отвык бояться своей судьбы? Тогда что ты делал в Храме столько лет? Учился забывать, истреблял свое «я», превращать себя в чистый лист бумаги?»

Спрашивал, отвечал, перебирал в памяти заученное и удивлялся, почему ему кажутся сухими и неживыми собственные слова… Нет, не собственные – он так долго слушал, напрягая мозг, лишь для того, чтобы уложить в нем преподаваемые в Храме знания, что отвык думать о чем-либо своем. Память услужливо подсовывала готовые словесные блоки, и теперь, чтобы сложить из них новую конструкцию, их приходилось сперва измельчать. Пока что это давалось Заложнику с большим трудом.

…Тропинка.

Дорога.

Пустошь-пожарище. Черная, лысая, грязная… Мертвая.

«Пустое… Боится тело, пока оно живо. Так и должно быть. Страх – тоже часть жертвы. Он нужен… Когда придет срок, он ляжет на жертвенник вместе с остальными чувствами, которым вздумается у тебя появиться… и не надо слишком интересоваться этими людьми, гадать, почему они морщатся или хмурятся. Мальчишка на последнем издыхании, но идет, стараясь не выдать усталости. Воина что-то раздражает. Почему?., не стоит портить Дар излишним сопереживанием. Достаточно и того, что сейчас смысл их жизни – смысл твоей смерти и что судьбы теперь связаны. Навек… На короткий век между знакомством и жертвоприношением».

Как пронзительно пахнет хвоей сосновый лес!..

Не надо наступать на муравьев. По возможности. Они ни при чем.

«Твой жребий труден, потому что ты знаешь, как определить размер и время Дара. Их – потому что это знание им не дано и они обязаны довериться тебе».

…Настоящая дорога. Через нее – бегом, по одному. Правильно, здесь уже далеко от Храма, может шастать кто угодно.

Прекрасная вещь – камыши.

Многовато тины в сапогах.

«Дела, связанные с политикой и властью, всегда жестоки, приходится выкупать грехи обеих сторон. Платить вдвойне».

Что это за птица поет в кустах? Незнакомый прекрасный голос.

Пустырь.

«Ты – это они. Они – это твое сегодня и завтра. Неловко сказано? Слова – шелуха… как и многое другое».

Привал.

Крюк по лесу: непролазный бурелом.

«Даже сапоги натирают… А как эти люди преодолели путь не пойми в чем?»

…Что может быть прекрасней золотистого утра, когда можно видеть форму пробившихся сквозь листву лучей!

Они шли молча до самой границы, будто забыли все слова или боялись их. Может, не все, лишь те, первые, необходимые для начала разговора, за которые зацепятся-потянутся и остальные…

На границе между дикой природой и Территорией Городов пойменный луг уродливо обрывал металлический барьер, сходящий на нет у реки. Казалось, будто огромный нож вошел лезвием в землю, да так и заржавел. На чью жизнь покушались? Городов? Лугов? И то и другое обрывалось под его металлом. Контраст между разделенными этим барьером мирами был разителен – если один жил дышащей вместе с ветром зеленью, менял краски, рожал, умирал и воскресал с каждой новой весной, то второй вечно оставался сырым и пустынным, лишь редкая машина патруля залетала на его подогнанные друг к другу железобетонные плиты, во время Технической цивилизации служившие площадкой для мелких космических челноков.

Не говоря ни слова, Тапранон свернул к реке – этот путь не проверялся властями с тех пор, как вода была признана «мертвой». Одно время радиация и скопившиеся токсины и впрямь убивали, но сила течения мало-помалу уволокла в море или пораспихивала по берегам всю грязь. Полностью? Специально это не проверял никто. Лишь уходящие к Храму были готовы рискнуть – и рисковали.

Путникам следовало остерегаться другого – главную опасность на Территории Городов таили в себе нежелательные встречи. Даже на обратном пути. Конечно, теоретически открыто выступать против Храма (или посягать на священное право каждого желающего обратиться туда) не смели даже власти, но… Суеверия часто отступают перед практицизмом. И нежелательный Заложник – это все же не Храм. Так, расходный материал для таинств Мироздания – не более… Да, смерть Заложника до обрядового жертвоприношения все равно Дар, но – Дар куда менее действенный. А ведь Заложника можно даже не убивать – перехватить и спрятать где-нибудь в глухом подвале, тогда и вовсе…

Кто их считал, не дошедших до места?

И такой вариант предусматривала судьба…

Они устроились в лодке, тотчас глубоко осевшей от веса четверых человек.

– Вечера ждать не будем? – не удержавшись, спросил Гихор, глянув на белесовато-серую муть воды.

Небо было почти такого же цвета.

– До вечера недалеко, а окраины безопасней. Ночью легче пройти посты у крайнего Города, – нехотя пояснил тапранон, засучивая рукава и садясь на весла.

– Я помогу, – сел ко второй паре весел Заложник.

– Не стоит. – Силач бросил почти укоризненный взгляд на его изнеженные руки. – Поберегите силы для дела!

– Если ради его выполнения я должен попасть в некое место, то в поручение входит и путь туда, – без каких-либо интонаций проговорил тот, и весла вошли в мутную воду.

«Зачем ты это говоришь?» – упрекнул он себя.

Ему надоело молчать. Маленький промежуток отпущенного ему времени все равно был дразняще похож на полузабытую нормальную жизнь, которая манила исподтишка, но почти неодолимо, как манит бутылка «завязавшего» пьянчугу: «На, попробуй хоть глоточек, самый крошечный, самый последний… Ну хоть поболтай… Зачем травиться собственными мыслями, задохшимися в замкнутом пространстве? Ну что же ты? Ну?..»

Рукоятки весел оказались шершавыми.

– А ты не очень-то разговорчив… – заметил здоровяк. – Так полагается?

Хотя Территория Городов была сейчас для Тапранона враждебной, он все равно чувствовал себя здесь уютней, чем на подступах к Храму. В любом случае, здешние жестокие правила игры были ему хорошо знакомы и понятны.

– Нет, – чуть запоздало откликнулся Заложник.

Он блаженствовал. Даже неудобное дерево в руках и запах гнильцы казались ему приятными.

«Неужели ты продолжаешь любить вещественный мир, от которого отрекся?» – упрекнул он себя, но тут же нашел оправдание: «Это увеличит жертву…»

– М-мда. – неразборчиво промычал Тапра, не зная, что сказать для поддержания разговора. Запас жизненной энергии (как и аппетит) был в нем слишком велик, чтобы спокойно мириться с затянувшимся молчанием, но никто не удосужился ему ответить, а хвалиться же своими былыми победами или поучать Гихора при Заложнике он пока стеснялся. Беседы так и не вышло.

Несколько часов ничего не происходило, менялось разве что настроение.

Грести почти не требовалось – течение само тянуло лодку. Зато монотонность закованных в бетон берегов постепенно начала давить на психику. Время от времени то Тапре, то Гихору казалось, будто лодка стоит на месте, – столь неизменным было все вокруг. Небо, затянувшееся серым полотном сплошных облаков, и то, казалось, участвовало в заговоре тягучего однообразия.

…Не всем дано различать оттенки запахов…

Зато на фоне обрыдлой одинаковости все на удивление рано засекли и распознали зазвучавший где-то очень далеко впереди гул моторов.

– Патруль! – выпалил Гихор, приподнимая и расправляя плечи.

– Гадство!.. Они не должны… – шепотом, словно опасаясь, что в далекой машине патруля смогут услышать голоса с реки, буркнул Тапранон. – Я не понял!

В его тоне сквозила обида, чем-то похожая на детскую, возникающую от нежелания верить в неприятные реалии: «Я этого не хочу, значит, так не может и не должно быть!» – «Патруль обычно никогда не подъезжает к реке, из лодки здесь быстро не выскочить, и до ночи далеко, и тумана нет… Как же так?!!»

– Может, свернут? – еще тише, чем Тапра, прошептал Гихор.

Словно насмехаясь над его надеждой, звук мотора стал громче, и завесу меленького дождя разорвали наглые глаза фар.

– Что за черт? – уже сердито повторил Тапранон, нагибаясь за кремниевым самодельным ружьишком и проверяя привязанный к поясу нож.

Едва убедившись в реальности угрозы, он готовился продать свою жизнь подороже. Ну сколько там, в патруле, может быть людей? Трое? Четверо?

Вряд ли больше… Если проверка случайная.

А если среди своих нашлись длинные языки?

В первом случае Тапра почти не сомневался в победе: он выползет на берег и покажет все, на что способен. Его умения позволят надолго задержать патруль, лодка успеет уйти, а там и вечер не за горами, ну а уж ночью река сама пронесет ее мимо постов. Лет двадцать назад, когда в машинах еще стояло радио, дело не выгорело бы, но приемники-передатчики давно повывелись. На всей Территории Городов досасывала последние остатки аккумуляторного электричества одна-единственная телерадиовышка, и радиус ее действия неуклонно сокращался с каждым годом.

– Гихор – на весла! – деловито приказал Тапра, приподнимаясь для прыжка.

Неожиданно круги фар раздвоились, и не одна – минимум две – машины замерли в нескольких метрах от берега, выплевывая на бетон черные человеческие силуэты, которые тут же выпрямлялись и выставляли вперед разнокалиберные дула.

Один, два, пять… После восьми Тапранон считать перестал.

Даже просто выиграть время – и то было проблематично.

– Ну…

«…держитесь!» – хотел, но не успел сказать он вместо прощания, когда с берега зазвучали голоса.

– Здесь?

– Нет, почудилось!..

– Должна быть лодка!

«Они знают!!!» – по коже Тапры словно прокатилась обжигающе холодная волна, и суденышко качнулось, он забыл о центровке.

– Не вижу!

Натренированное зрение воина позволяло ему различать, пусть смутно, лица патрульных.

– Они здесь! – визгливо и тонко пропищало из машины, и Тапранон почувствовал смесь облегчения (все-таки предательства не было!) и отвращения – в патрульной машине находился выродок-«слепыш».

Некогда таких мутантов уничтожали сразу после рождения. Из гуманности, не надеясь, что те выживут. Для поддержания существования «слепышей» и впрямь приходилось прилагать немало усилий. Они рождались лишенными не только зрения, но и конечностей, могли умереть от несвежей еды, от малейшего сквозняка, от резкого перепада температуры – градусов в десять – и вообще были безнадежно беспомощны. Но именно их невероятная (и во многом вредная) чувствительность ко всему переходила в принципиально новое качество, достигая уровня, очень близкого к телепатии. В честь ее и нянчились с этими уродцами. Как с ценнейшими техническими приборами, необходимыми для контроля над недовольным населением.

– Да нет тут никого! – сплюнул один из патрульных (по его одежде и манере держаться Тапра распознал командира одной из групп).

Сгусток слюны мерзкой медузкой закачался на мелких волнах.

Тапранон ошеломленно заморгал. Патрульные не могли не видеть лодку, находившуюся чуть дальше расстояния плевка! Тем не менее их взгляды бороздили водную зябь, не замечая ничего. В упор.

– Ложная тревога, – опустил дуло короткоствольного автомата (надо же – какая экзотика!) командир.

– Они тут! – противно проскрипел мутант и заткнулся, чтобы растерянно и коротко взвизгнуть через пару секунд: —…Исчезли!

– Что, глюки пошли?

– Брось, уходим…

– Это у него первая промашка…

Затопали…

Вонюче дыша бензином, машины развернулись тупыми бортами и ринулись в сгущающиеся сумерки.

– Прям мистика… – завороженно проводил их взглядом Тапранон.

– Э! – уже совсем неопределенно мыкнул съежившийся на лавке Гихор. – А?

Вздох, похожий на стон, послужил ответом. Заложник зажимал руку краем белого плаща, по которому быстро расплывалось красное пятно.

На дне лодки валялся отрубленный мизинец…

«…Боль замедляет время и в то же время не дает его чувствовать… Хорошо еще, что кровь остановилась…. А ведь до конца дороги – не дела даже – еще так далеко…

Стоп! Нельзя жалеть о принесенной жертве. Нельзя! Так можно повернуть действие Магии вспять, подозвать охотников назад…»