Текст книги "Слуги Государевы. Курьер из Стамбула"
Автор книги: Алексей Шкваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
– Да ладно, – прошептал Лесавецкий, – нас девять против одного. Слуг можно не считать, разбегутся сразу.
– Во-первых, пока нас не девять, а пять, – назидательно произнес Кутлер, – а во-вторых, никто разбежаться не должен.
– Что… и их тоже?
– А ты что думал? Нам свидетели нужны злодеяний наших? Потом тела их со временем обнаружат. Люди скажут, разбойники, не иначе, напали. Убили да ограбили. Сколь тут шаек по дорогам лесным болтается. Понял.
– Понял, – понурил голову поручик.
– Ты что это, Лесавецкий? Одного убить был готов с радостью, а еще двоих – совесть мучить стала? – Кутлер насмешливо смотрел на поручика.
– Да нет. Как-то не думал об этом.
– Ну вот и не думай! Лучше смотри в оба. – Капитан внимательно следил, куда направилась интересующая их троица. – Так точно, повернули на Грюнберг. Это нам на руку. Надеюсь, не разминутся на одной дороге с Веселовским. Авдеев! – позвал он уже знакомого нам драгуна. – Сходишь за мельницу, там лошади наши, скажи, что через полчаса выступаем, можно будет выводить, – и, обращаясь уже к Лесавецкому, добавил, – здесь, часах в двух хорошего аллюра, начинается большой лес. Я думаю, там наш сыск и закончится. Удобней места не придумаешь.
Веселовский, получив известие от Лесавецкого, также собрался и выступил в дорогу. Уже рассвело. Пришпоривая лошадей, поручик и трое драгун на полном аллюре влетели в густой лес. Дальше дорога начинала петлять. Веселовский рукой показал «ехать шагом», и всадники не торопясь стали втягиваться в лесную чащу. Они ехали ровно в ряд, как позволяла им ширина дороги. Лес был пустынен. В течение часа, что они молчаливо продвигались вперед, лишь один раз им попалась телега, с которой испуганно на них смотрели двое крестьян, – по всей видимости, отец с сыном. Встреча в густом лесу с четверкой вооруженных всадников не могла сулить ничего хорошего. Потому был понятен страх и ужас в их глазах. Но драгуны молча расступились, прижавшись к обочинам, пропустили телегу и снова сомкнули ряды, продолжая движение. Еще долго крестьяне оборачивались на странную четверку, крестились и что-то шептали про себя, пока не скрылись за поворотом.
Наконец долгожданная встреча состоялась. На очередном изгибе дороги навстречу Веселовскому выехали трое всадников. Первый из них заметно отличался от своих спутников и уверенностью посадки на коне, и прямым открытым взглядом, и весьма дорогим покроем дорожного платья, хотя и скромного на вид. Он глядел прямо на Веселовского, сразу же определив в нем старшего в преградившей им путь команде. Одна рука Синклера не выпускала поводьев, другая легла на рукоять пистолета, что виднелся на поясе.
«Ну вот и все, – напрягся Веселовский, ощущая близость неизбежной схватки. – И что теперь делать дальше?»
Поручик продолжал молчать. Рука сама легла на эфес палаша. Молчали его драгуны. Молчал майор. Он понял, что это те, кого он опасался. Лишь его спутники испуганно оглядывались и озирались по сторонам.
Синклер решил нарушить молчание, отступать было некуда и некогда. Майор собрался действовать открыто:
– Господа! – произнес он по-немецки. – Я посланник шведского короля и выполняю волю моего суверена. Если вас интересуют деньги, то возьмите все, что у нас есть, и позвольте нам продолжить путь. Мы очень спешим. И мне не хотелось бы задерживаться здесь. – Его глаза продолжали изучать Веселовского.
«Он думает, что мы обыкновенные разбойники, – грустно думал Веселовский, не спеша с ответом. – Хотя так оно, наверно, и есть на самом деле. Господи, помоги и укрепи. Что же делать?»
Веселовский продолжал молчать. Вместе с ним молчали и драгуны, не смея ничего предпринимать без команды офицера.
Синклер начал нервничать. Молчание выводило его из себя.
– Ну так что ж, господа, как насчет денег? – майор отпустил поводья, достал кошелек. Вторая рука по-прежнему лежала на рукояти пистолета.
– Господин майор, – раздался хриплый голос Веселовского. Он с трудом подбирал немецкие слова, в раз забыв язык, которым владел почти в совершенстве, – нас интересуют не деньги, а бумаги, что вы везете с собой.
– Ах вот как, – покачал головой Синклер, – вы знаете кто я, и вы знаете, что я везу с собой. Значит, вы русский, сударь?
– Да, – кивнул головой Веселовский.
– Вы офицер? Дворянин? – Синклер заговорил по-русски.
– Да, господин майор.
– И вы полагаете пристойным для офицера и дворянина вот так выходить на лесную дорогу и грабить посланника шведского короля, друга вашей Императрицы, – глаза Малькома Синклера насмешливо смотрели на Веселовского.
Господи, как поручику было сейчас не по себе. Он подумал, лучше было бы умереть там, при штурме Перекопа, чем стоять вот так на лесной дороге.
– По-моему, сие занятие более пристойно для подлого сословия, не так ли, сударь, – продолжал в том же тоне шведский майор, – простите, не знаю вашего имени и чина.
– То, что вы, господин майор, везете в своих сумках, есть доказательство злых умыслов вашего королевства против России, – Веселовский хватался за соломинку, как утопающий.
– Ах, вы даже знаете содержание тех бумаг, что я везу с собой. Но вы, наверняка, понимаете, что сие есть не моя собственность, а моего Короля, которому я верно служу. Отдать их вам – это значит поступить бесчестно. Как дворянин, я думаю, вы это понимаете.
Мозг Синклера судорожно пытался оценить обстановку.
«Нужно во что бы то ни стало прорваться. Наверняка, этот русский офицер не в одиночку охотится за мной. Сейчас он колеблется, и если удастся миновать его, то, даст Бог, остальные не успеют прийти ему на помощь. Его солдаты вряд ли предпримут что-либо без команды, к тому же, судя по всему, они не понимают немецкого. Суть нашего сейчас с ним разговора им не ясна». Мысли майора были прерваны топотом копыт сзади.
На дорогу выскочили еще пятеро всадников, удивительно похожих на тех, кто стоял уже перед Синклером.
«Ну вот и все, – тоскливо подумал майор, – остается только умереть с честью».
– Веселовский! – крикнул Кутлер. – Что медлите?
Поручик молчал.
– Бумаги, майор! – уже по-немецки крикнул капитан, протянув руку к Синклеру.
«Впереди четверо, сзади еще пять, – лихорадочно работал мозг. – Убью того, что прямо передо мной, и попытаюсь прорваться».
Майор выхватил пистолет и направил его на Веселовского. Поручик рванул палаш из ножен. Но Лесавецкий держал оружие наготове, и его выстрел грянул первым. Пуля расплющилась о кирасу, одетую на шведе, не причинив ему особого вреда. Но удар был такой силы из-за малости расстояния, что майора просто выбросило из седла. При падении он выронил свой пистолет, а одна нога запуталась в стремени. Его конь, испуганный выстрелом, присел на задние ноги и попытался вырваться из кольца. Но окружавшие его другие лошади своими телами не позволили этого сделать.
Слуги Синклера рванули в лес. Даже не глядя на них, Кутлер коротко бросил:
– Догнать и убить.
Тотчас двое драгун устремились за ними в погоню.
Синклер беспомощно распластался на земле, тщетно пытаясь освободить застрявшую ногу.
– Ну что, майор, – произнес Кутлер, спрыгивая с коня и с пистолетом в руке подходя к Синклеру, – вот мы и встретились.
– Вы убьете посланника другой державы? Вы представляете себе размеры скандала, который разразится, когда Европа узнает о ваших злодеяниях? – задыхаясь, пытался еще как-то вразумить нападавших Синклер.
– Вы наивны, майор. Откуда Европа узнает? От кого? – из леса донеслось несколько выстрелов и крики. Потом все стихло. – Вот видите, и свидетелей уже нет. Они мертвы. А мертвый никогда уже ничего и никому не расскажет.
– Но вы же офицеры, дворяне, – из последних сил сопротивлялась жертва.
– Вот именно, – подтвердил Кутлер, – мы офицеры, мы солдаты и выполняем приказ.
Его последние слова совпали со звуком выстрела. Шведский майор был убит в упор. Пуля пробила лоб и вынесла всю затылочную часть. Кровь быстро смешивалась с дорожной пылью, скатывалась в серо-красные шарики. Рядом, тяжело дыша от короткой схватки, стоял Лесавецкий.
Два посланных в погоню за слугами драгуна медленно возвращались из леса, ведя на поводу двух лошадей без всадников.
Кутлер оглянулся:
– Все сделали как нужно?
– Не извольте сомневаться. Даже схоронили. Скинули в яму и забросали лапником. Не скоро найдут.
– Отлично, ребята! Теперь обыщите этого. Все, что хотите, берите себе. В награду. Тело оттащите в лес и также припрячьте. Веселовский! – наконец Кутлер обратился к поручику. – Что вы замерли? Осмотрите его сумки.
Но Алеша пребывал в столбняке. Горячка схватки, внезапно охватившая его, при виде направленного в упор оружия, непередаваемое ощущение близости смерти, дохнувшей на него из ствола пистолета, разогнала кровь. Он и рванул палаш, даже не задумываясь, что клинок не защитит от выстрела. Но грянул другой, неожиданный для Веселовского выстрел, спасший его, по сути, от неминуемой погибели. Кони топтались на месте, перепахивая копытами дорожную пыль. Для Веселовского все происходило так, как будто он наблюдал за действием со стороны, а не находясь в самой гуще событий. Майор шведский, сбитый с лошади, какие-то голоса, потом еще выстрел, еще и еще, голос Кутлера, называющий его фамилию. Что это было? Схватка? Бой?
Веселовский посмотрел на себя с недоумением. Крови на нем нет, но палаш он держит обнаженным. Сознание стало проясняться. Только что на его глазах произошло обыкновенное убийство, разбой. Он знал и даже как-то видел в Петербурге, как казнили лютой казнью – колесованием – разбойников, кои обвинялись в таких же преступлениях. И вот теперь он, поручик Веселовский, стал соучастником, стал убийцей. И на нем кровь этого несчастного майора.
– Э-эх, – махнул рукой Кутлер, – поручик…, распустили сопли, как девица. А еще боевой офицер, как мне говорил Манштейн. Лесавецкий, осмотри сумки.
Письма были найдены, и сумка Синклера теперь перекочевала на круп коня Кутлера. Его драгуны уже унесли тело несчастного майор в лес, спрятали, а копыта лошадей перепахали все место убийства, не оставив ни малейшего следа.
– Все. Сыск закончен и дело сделано, – произнес Кутлер, возвращаясь в седло. – Скачем назад. В армию. Надо срочно отвести бумаги его сиятельству графу Миниху. Лишних лошадей оставим трактирщику. Он знает, что с ними сделать. За мной, – капитан развернул коня и направился в обратную сторону. Лесавецкий и три драгуна тронулись следом. Веселовский все еще стоял на месте, не в силах прийти в себя от увиденного.
Стоявшие рядом драгуны переглядывались между собой, понимая, в каком состоянии находится поручик. Наконец, старый Потапов не выдержал и тронул за рукав:
– Ваше скородь, господин поручик, поехали. Кончилось уже все.
– А! – встрепенулся Веселовский и недоуменно обвел вокруг взглядом. Лесная дорога была пустынна. Лишь следы копыт свидетельствовали о том, что здесь только что было много всадников. – А где все?
– Уже уехали, господин поручик, поедем и мы, – участливо уговаривал Потапов.
– А майор шведский где? – не понимая, спрашивал Веселовский. Ему казалось, что он заснул на несколько мгновений и видел какой-то страшный сон.
– Там, – рукой махнул Потапов, указывая на лес.
– И там, – добавил, показав рукой на небо и перекрестившись.
– Убили? – затаив дыхание, спросил Алеша у солдат, словно надеясь, что произойдет чудо и он услышит отрицательный ответ.
– Так точно, убили, – ответил, отводя глаза в сторону, старый солдат. – Он хотел стрелять в Вас, но господин поручик Лесавецкий опередил. Выстрелил первым. От того оный майор упал с лошади, а господин капитан Кутлер дострелил его.
– Господи, за что? – вслух подумал Алеша и опустил, наконец, свой палаш в ножны.
Драгуны потихоньку взяли за поводья его лошадь и медленно повели с собой в направлении, куда скрылись остальные.
– Догоняй, слышь, своих, – сказали они тверскому драгуну, присланному ночью Лесавецким. – Мы с поручиком останемся. Потихоньку и доедем. Вишь, как его проняло. Впервой, видимо, так-то вот кровушку проливать.
И поехали они дальше втроем.
Опустив голову, Алеша Веселовский так и ехал молча. Поводья были отпущены, потому лошадь везла его сама по дороге. Двое унтер-офицеров его полка следовали позади и тихо переговаривались:
– Молод наш поручик. Не бывал еще никогда в делах сыска. Не гонялся за разбойниками. Не казнил, не вешал. Оттого и сердце еще у него не озлобленное, не зачерствевшее. Не сотворил бы чего с собой…
– Даст Бог, справится. Отойдет. А то, вона, черный стал, как камень.
– Да уж, служба наша, царская, будь она неладна. Когда супостата бить, это понятно, а вот когда разбойников гонять. Так ведь разные они. Есть те, которые действительно через кровь преступили ради наживы одной, и детей малых, и женщин, и стариков убивали. С энтими понятно, разговор короткий – в петлю да на осину… А ведь и те встречались, что от мучений барских в леса сбегали да мстили барам своим. А мы их тоже ловили да смертям предавали разным.
– Ладно, молчи уж, Потапыч, наше дело солдатское.
– Верно-то, верно. Да…, – не стал продолжать, лишь махнул рукой ветеран и утер набежавшую слезу.
Избавившись на первом же постоялом дворе от лошадей майора и его слуг убитых, Кутлер, Лесавецкий и Веселовский поспешали с добытыми бумагами обратно к армии. Алеша почти не общался со своими спутниками, которые на каждом растаге напивались и начинали приставать к поручику с расспросами, почему он не стал стрелять в шведского курьера сразу же, как увидел его. Веселовский тогда вставал из-за стола и уходил к своим драгунам. Потапов с Тереховым старались отвлечь поручика от невеселых мыслей. Рассказывали, что помнили его отца. Вятский полк часто шел в походе иль в бою рядом с губернаторским шквадроном, где тот служил, при покорении Финляндии. Может, и придумывали чего старики-ветераны, а может, и правду говорили.
Но больше всего поручика поразило, когда он увидел, как Кутлер с Лесавецким, в первый же вечер после расправы со шведом, достали из его сумки, кроме писем, и драгоценную шкатулку, сплошь усыпанную камнями. Рассматривали ее алчно, спорили, как делить будут ее, Веселовского просто передернуло от брезгливости.
«Вот и грабителями еще заделались, – подумал. Встал было, хотел сказать, но опустился – бессмысленно это. – Пьяные совсем. Бог нам всем судья».
Утром Кутлер и Лесавецкий с трудом поднимались в седла – выпитое накануне давало о себе знать – и молча, по той же причине, продолжали путь. Вечером все повторялось. Потому Веселовскому дорога назад показалась вдвое длинней.
Глава 6
Миних в бешенстве
Миних был в бешенстве. Кампания 1738 была самой неудачной за всю войну. Войск удалось собрать лишь половину от намеченного. Он затратил два месяца на движение от Днепра к Бугу и еще месяц – на поход от Буга к Днестру.
Стесненная огромным обозом в 40 000 повозок, армия двигалась по степи безлюдной одной массой, одним большим каре. Бескормица и болезни спешили почти всю конницу.
26-го июля Миних подступил к Днестру выше Бендер, но переправиться на тот берег не решился: форсировать пришлось бы на глазах у Бендерского сераскира, занимавшего с 60 000 человек при 75 орудиях высоты, главенствующие на правом берегу, и зорко следившего за русскими. Начались блуждания бесконечные по выжженной татарами и беспощадным солнцем степи, имея стычки частые, и даже упорные, но не всегда удачные бои с переправлявшимися неприятельскими партиями и отрядами. Между тем, потребность в фураже стала жизненно необходимой, чтобы хоть как-то остановить падеж безудержный несчастных животных.
Татары не дремали и не упускали случая ужалить русских набегом нежданным. Поэтому, что ни день, то выделялись прикрытия значительные для охраны пастбищ. А те приходилось отыскивать все далее и далее от мест стоянок всей армии. Фуражировки разрешались исключительно с ведома главнокомандующего фельдмаршала Миниха.
1-го августа командовавший правым флангом армии генерал-поручик Загряжский вызвал к себе командира Вятских драгун полковника Тютчева. Сухой, состарившийся в непрерывных тридцатилетних войнах генерал сидел на кровати в походной палатке, скинув и камзол, и парик, от которого невыносимо болела голова.
Три страшных сабельных удара, полученных еще в той памятной баталии под Нарвой, закончившейся полным разгромом русских, шрамами багровыми выступали на его совершенно лысой голове:
– Полковник, сколько у вас драгун в строю, при лошадях?
– Не больше четырех сотен, ваше превосходительство!
– Нужно провести фуражировку, Иван Семенович, – генерал непрестанно вытирал полотенцем катящийся пот. – Боже, какая жара. Скоро мы лишимся и обоза, и всех лошадей, если не сможем накормить скотину. На вас возлагается сия задача. Возьмите от всех частей пару тысяч фуражиров, всех своих конных драгун, еще четыре роты астраханцев и отправляйте их в степь. Пусть найдут траву, займутся заготовками. Ваша задача подобрать хорошего опытного офицера, чтобы расставить мог толково караулы отводные. Следить внимательно и за противником, и за фуражирами. Самому от полка не отлучаться! Татары так и вьются вокруг нас. Надеются, что мы сами сдохнем в этой жаре. Инструкции дополнительные получите у дежурного бригадира князя Кантакузина.
С трудом поднявшись, прихрамывая, Загряжский пошел к небольшому столику:
– Вот приказ командиру Астраханского полка, – он протянул Тютчеву бумагу. – Идите, полковник.
Сморщившись от боли в прострелянной ноге, Загряжский тяжело опустился на стул:
– Мне еще нужно отписать фельдмаршалу. Идите, Иван Семенович. С Богом.
Что отвлекло тогда старого опытного генерала – неизвестно. То ли раны слишком разболелись и он, выпроводив командира Вятских драгун, рухнул без чувств на постель, то ли кто-то следующий, вошедший после Тютчева, вынудил забыть о намерениях, тем не менее, Миних не был поставлен в известность о фуражировке предстоящей. Знать бы тогда, чем все это обернется!
Никаких дополнительных инструкций дежурный бригадир Кантакузин Тютчеву не сообщил. Изнывавший от жары князь просто отмахнулся от него:
– Вы сами знаете полковник, что нужно делать. Все приказы у вас есть. Вот и выполняйте.
Вернувшись от начальника дивизии, Тютчев с грустью оглядел остатки своего полка. Болезни и падеж лошадей превратил его в подобие славного регимента, основанного еще Петром Великим. Часть драгун шагала пешим строем, неся на себе, помимо всей амуниции, еще и седла павших коней, остальные вели своих боевых друзей за поводья, чтоб хоть как-то сберечь их последние силы. Больные и обессиленные люди лежали вповалку на телегах и громко стонали от мучений.
– Где майор Шепелев? – спросил Тютчев адъютанта.
– Заболел. Лежит на одной из повозок.
– Кто есть еще из штаб-офицеров?
– Майор Штруф, господин полковник.
– О Господи, опять этот курляндец. – Адъютант отвел глаза в сторону. – Что отворачиваешься? Сам не видишь, плюнуть некуда – или в немца, или в курляндца попадешь.
– Иван Семенович, – взмолился адъютант, – не надо так громко. Услышит кто, донесет. Ведь там, – подпоручик показал наверх, – сами знаете кто.
– Знаю! Это и бесит. Четвертый год зазря людей кладем и скот гробим. А все потому, – и Тютчев тоже показал пальцем вверх. – Сиятельные, Блистательные, Светлейшие, а платим-то кровушкой русской, а не немецкой. Ладно, давай ко мне этого Штруфа.
– Слушаюсь, господин полковник, – адъютант четко повернулся, и его спина замелькала среди повозок и палаток.
– Черт, как жаль, что Шепелев заболел, как некстати, – Тютчев зашел в свою палатку и тяжело опустился на стул. – Как вдолбить этому курляндцу, чтобы правильно организовал отводные караулы. Неровен час нападут, чтоб отбиться смогли, пока помощь подойдет. Надо бы самому пойти с ними, так на кого полк оставишь? Ох, беда, беда.
– Я сдес, каспадин палковник, – Тютчев поднял голову и уставился на долговязого майора. Пустой взгляд белесых голубых глаз, тяжелый квадратный подбородок, выраставший прямо из мощных челюстей, разведенных наподобие лошадиной улыбки, вытекающие из-под парика капельки пота, – все это должно было выражать полную готовность исполнить любое приказание командира.
«Тупая скотина», – подумал Тютчев, вздохнул:
– Слушайте меня внимательно, господин майор. Вы возьмете всех конных драгун, кои в полку остались, еще четыре роты инфантерии из Астраханского полка и отправитесь в степь на фуражировку.
– О, фуражировка. Мне понятно, – лошадиная улыбка стала шире.
– Ваше дело не фуражировка. Ваше дело охрана, – устало произнес полковник. – Отойдете от основного лагеря не далее четырех-пяти верст. Расставите отводные караулы на возвышенностях. Так, чтобы вся равнина у вас была как на ладони. Не позволять фуражирам удаляться далее линии караульной в степь. Татары не дремлют. Поэтому вы должны быть постоянно начеку. Помните, что говорит устав: «Никому в коннице на конном карауле с лошади слезать позволено быть не может. Караулу же отводному рассуждать подобает, что на их очи все войско полагается и что караул есть живот обоза и крепость есть. Кто оный кара-. ул просмотрит или уйдет до смены – смертно казнен будет».
– Мне все понятно, каспадин палковник, – челюсти сдвинулись, улыбка исчезла. Сие должно было обозначать полное понимание порученного.
– Я очень на это надеюсь.
Зря надеялся Тютчев. Майор не собирался утруждать себя расстановкой караулов и проверкой того, какие позиции они заняли. А солдаты, что пехота, что драгуны спешившиеся, разбрелись по балкам да лощинам, где можно было хоть как-то спрятаться от палящего солнца.
Фуражиры, не видя маячивших на возвышенностях караульных, посчитали, что линия охраны расположилась дальше, и все глубже и глубже уходили в степь. За ними тащились волы и лошади в поисках лучшей травы.
Заметив это, татары скопили значительные силы в глубокой балке степной и внезапно атаковали людей безоружных. Пока кто-то успел добежать до караулов, пока те поднялись, татары убили 124 человека, 101 ранили да 554 увели в плен. Скота было захвачено более двух тысяч голов.
Вот уж подвернулся случай Миниху выместить все свои неудачи на ком-то. Гнев фельдмаршала в одну минуту превращал в прах и человеческое, и служебное достоинство начальников заслуженных и воинов храбрых. Взбешенный Миних тут же военно-полевой суд назначил. Начальник дивизии генерал-поручик Загряжский и бригадир князь Кантакузин разжалованы в рядовые до окончания войны. Майор Штруф также разжалован, но на три месяца (шепнули-таки Миниху, что оный майор чуть ли не с малых лет знает самого герцога Бирона, и карающий меч Миниха лишь шлепнул по заднице главного виновника).
Всю вину возложили на Тютчева несчастного. Здесь Миних был неумолим – смертная казнь. Вот так! А майор Штруф через три месяца благополучно перевелся с чином секунд-майора в Архангелогородский драгунский полк.
После этой неудачи армия двинулась в путь обратный, не исполнив задуманного. Не были взяты ни Бендеры, ни Хотин. Мало того, пришлось забрать гарнизоны Очакова и Кинбурна, завоеванные в прошлой кампании, ибо оставлять их вдалеке от русской армии – означало обречь на смерть. Бесконечно тяжел был переход обратный. Воздух раскаленный жег горло, дым удушливый пожаров степных разъедал глаза, и ни капли воды. Шли прямо по пеплу. Падеж лошадей и волов стал просто массовым. Из-за этого приходилось бросать и закапывать в землю порох и снаряды. Когда и на это уж не осталось сил, то бросали целыми повозками.
А с Вятским полком следовал на зимние квартиры и их командир Тютчев. Только был он теперь бывшим и ехал под арестом, ожидая из Петербурга утверждения приговора. Так заканчивалась кампания.
17-го сентября Вятские драгуны вместе с Ростовским полком, а также кирасирами Минихова и Брауншвейского полка встали кордонами вдоль Украинской линии для охраны границы от набегов татар.
Кутлер и офицеры нашли Миниха уже в Киеве, на подворье Киево-Печерской лавры. Появление троицы и представленные ими бумаги вызвали бурный восторг фельдмаршала. Ну хоть кто-то порадовал его!
– Герои, мои герои! – обнимал он каждого. – Немедленно доложу матушке Императрице. Всем, всем награды, чины, как обещал. Слово Миниха! Правда, Веселовский? Сколь уж лет я тебя знаю. Как я тебя определял в корпус Шляхетский, как сказал, что будешь отличным солдатом, – так и вышло. Рад, рад, господа, что я ни в ком не ошибся. Манштейн! – позвал он стоящего рядом адъютанта.
– Я здесь, экселенц!
– Прикажи Волкову готовить курьера в Петербург немедленно, а я сажусь писать письмо Ее Величеству. То-то порадуем нашу Императрицу. А господам офицерам три дня отдыхать и возвращаться к своим полкам. Ждите Высочайшего указа! Там будет все, что Миних обещал. Благодарю еще раз, господа, за службу. Порадовали старика. Ох, как порадовали.
Манштейн вышел вместе с офицерами на улицу, попрощался, но когда они уже садились на лошадей, вдруг попросил Веселовского задержаться. Кутлер с Лесавецким переглянулись, но, ничего не сказав, отправились искать свой полк, а Веселовский спустился на землю и подошел к премьер-майору.
– Послушай, Веселовский, – неуверенно начал Манштейн, – пока тебя не было, здесь произошел один случай прискорбный.
– Какой? – поручик весь напрягся.
– В начале августа, там, в степи, была произведена фуражировка неудачная. Налетело множество татар. Мы потеряли много людей и скота. Наказаны начальники многие, и в том числе полковник Тютчев, твой бывший командир.
– Как Тютчев? – У Веселовского аж ноги подкосились, и, чтоб не зашататься, он ухватился за седельную луку.
– Он отряжал караулы от вашего полка.
– Но не он же ими командовал, не он же их расставлял?
– Не он. Майор Штруф, вашего же полка.
Веселовский вспомнил этого долговязого заносчивого курляндца. Как издевался он над драгунами в походе, пользуясь каждой остановкой, каждым растагом, дабы или высечь, или под мушкет на часы поставить провинившегося. При том норовил по шесть мушкетов вручить зараз. И не на два часа, как положение о наказаниях предусматривало, а до тех пор, пока оный провинившийся не рухнет без сознания.
И это все после утомительнейших переходов, в палящий зной, от которого и провинности возникали. Сомлеет драгун в строю от жара невыносимого, выронит из рук фузею, которую наготове держать было приказано – татар опасались, майор тут как тут. А это значит, что ждало теперь провинившегося наказание. Алеша даже не выдержал однажды, вмешался и сказал майору:
– Людей-то пожалеть надобно, господин майор. И так мрут, как мухи, от жары да испарений вредных. А мы сами им мучений добавляем.
Штруф удивился очень и внимательно, с подозрением посмотрел на молодого поручика.
– Нужно не жалет, а лупит больше. Токта и не будут, как мухи, – заметил он назидательно.
– Брось, Алеша! – взял его за локоть майор Шепелев, отводя в сторону. – Не связывайся с курляндцем. Опасен он связями своими. Одна надежа, что долго в полку не задержится. Иль переведут куда с повышением, или, дай Бог, пулю али стрелу татарскую схлопочет, прости мя грешного за мысли сии, Господи. Не трожь его, вонять не будет. – Пришлось отступиться тогда. И вот нате ж, опять Штруф!
– Как он? Ведь это дрянь, а не офицер. Почему Иван Семенович не назначил майора Шепелева?
– Потому что тот был болен. А Иоганн Штруф дрянь, я знаю. Зато у него связи с нашим обер-камергером, герцогом Бироном. Отделался легким испугом – на три месяца в рядовые, но уже готовят приказ о восстановлении и переводе в другой полк. Генерал Загряжский и бригадир Кантакузин также разжалованы в рядовые до конца войны.
– А Иван Семенович? – Веселовский замер.
– А полковник Тютчев приговорен к расстрелу.
– Господи! Вот оно, наказание Божье, за грехи мои, – Веселовский со стоном уткнулся лицом в седло. – Господи, что же теперь будет? Как сообщат об этом семье? Маша, Машенька, как же ты переживешь это?
– Ладно, Веселовский, – Манштейн переминался с ноги на ногу, – еще не все потеряно. Приговор сначала должна утвердить Военная Коллегия в Петербурге, а потом Императрица. Может, те бумаги, что вы доставили, и сыграют свою роль. Я попробую поговорить с фельдмаршалом. Ты же знаешь, он вспыльчив, но отходчив. – Манштейн произносил еще какие-то слова, сам особо не веря тому, что говорит.
– Это правда? – Веселовский обернулся. – Вы поможете? Ведь он даже служил с Вашим отцом.
– Я знаю об этом. Конечно, постараюсь. Я отцу своему в Ревель уже отписал, просил похлопотать за своего бывшего офицера. Поезжай в полк. Тютчев сейчас там. Под арестом. Приободри старика.
– Спасибо, господин майор, – Веселовский уже вставлял ногу в стремя. – Вы уж помогите нам, Христом Богом прошу.
– Давай, давай, поезжай. Что смогу – все сделаю, – Манштейн смутился и, отвернувшись, пошел к кирасирам охраны, рядом с которыми на барабане сидел прапорщик Лука Волков – флигель-адъютант Миниха. – Волков! Быстро разыскать курьера и к фельдмаршалу, повезет пакет в Петербург.
Веселовский мчался в полк. Влетев в деревню, где квартировали драгуны, он безошибочно определил штабную избу-мазанку и, бросив поводья подскочившему караульному, взбежал по ступеням. В горнице сидел молодой подпоручик, адъютант Тютчева.
– А, господин поручик, вернулись? – поднялся он навстречу.
– Где командир? – не отвечая на приветствие, тяжело дыша спросил Веселовский.
– Какой? Новый? У себя, – ответствовал адъютант.
– Что за шум? – дверь в соседнюю комнату отворилась, и вышел незнакомый Веселовскому штаб-офицер. – Я командир полка князь Друцкой. А вы, собственно говоря, кто будете, поручик?
– Поручик Веселовский, командир 3-й роты, – как-то сразу сник Алеша.
– А что вы так врываетесь? Я вас не вызывал. Где вы вообще были? Что-то я не припомню вас, когда устраивал смотр полковой.
– Я выполнял задание особое главнокомандующего фельдмаршала Миниха. Только что от него. Докладывал о завершении. Получил разрешение на три дня отдыха и приказ вернуться в полк, – тихо скороговоркой выпалил Веселовский.
– Ну и молодец, – князь пожал плечами, – отдыхай и принимайся за работу. Нужно пополнение принимать, обучать. – Новый командир был настроен благодушно.
– Ваша светлость, – неуверенно начал Веселовский.
– Что еще, поручик?
– Позвольте повидаться с господином полковником Тютчевым.
– Это еще зачем? – уже недовольным тоном произнес Друцкой. – Тютчев преступником объявлен и сейчас находится под арестом. Какое у тебя до него дело?
– Я зять его, – соврал Веселовский.
– Ах, вот оно что, – задумался новый командир. – Вообще-то не положено, но в виде исключения. Адъютант, проводите поручика к арестованному. Пусть поговорят. Только недолго. И чтоб никто не видел. А то и мне еще отвечать придется за свою доброту.
