Текст книги "Слуги Государевы. Курьер из Стамбула"
Автор книги: Алексей Шкваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Алексей Шкваров
Слуги государевы
Курьер из Стамбула
Пролог
Скучно стало жить на Руси. Царь-реформатор успокоился сном вечным, пред кончиною своей успев после шведа еще и Гилянь персидскую завоевать. И все.
Войны сами по себе затихли как-то. Нет, дрались, конечно, без того не можно. Но по мелочи. То с персами конфликт тлеющий вспыхивал вновь, то калмыки воду мутили, то башкиры с каракалпаками бунтовали. Татары крымские с ногаями кубанскими продолжали извечными набегами юг России терзать, людишек в полон уволакивать. На тех окраинах имперских, как повелось исстари, одни лишь казаки рубились люто, да полки редкие, службу линейную несшие, штыками отбивались отчаянно от наседавших басурман. А так, можно сказать, спокойно жили.
Воинство великое русское, поелику Великим Петром создано было, из городов тогда вывели. Прокормить ораву такую за казенный счет стало невозможно. Расползлось оно по квартирам деревенским, по просторам необъятным. Разрешили солдатству работы вольные. Отныне оно само должно было на пропитание себе заработать. Потому две трети на полях помещичьих горбатились, а оставшиеся службу несли полицейскую.
Для поддержания порядка в стране наряжались «пристойные партии драгун и фузилеров».
Кто воров гонял, коих множество по дорогам провинциальным расплодилось. Да что там провинция, города губернские да столичные замирали по ночам от страха, услышав свист разбойничий, кровь леденящий.
Кто в караулах вечных стоял: в Сенате, в Коллегиях, при министрах иностранных, в «Академии дессианс»[1]1
Академия наук.
[Закрыть], в Кунсткамере[2]2
«В кунсткамере у слона – ефрейтор 1, рядовых 7» (Ведомость караулов Бутырского пехотного полка).
[Закрыть].
А кого и подати непосильные собирать отряжали, от которых крестьяне несчастные, бросив все горбом да потом нажитое, уходили куда подале – в Польшу, в Запорожье или в раскол подавались. Кто дороги да каналы, Петром начатые, строить продолжал. Возводили-то их, опять же, солдатством. Оттого работы эти «канальными» прозывались. Поизносились полки. По три года не выдавалось им сапог, башмаков, чулков и рубах[3]3
Каргопольский пехотный.
[Закрыть], в одних портках и старых мужицких кафтанах в строю стояли, которые покупали себе сами[4]4
Белозерский пехотный.
[Закрыть], офицерам и солдатам по четыре, а другим по пяти месяцам жалование не давалось[5]5
Нарвский пехотный.
[Закрыть]. От жизни каторжной в те годы бежали многие. Дезертирство как никогда высоко было. В 1732 году самовольно полки оставивших числилось 20 000 человек. Недокомплект в полках пополнялся наборами рекрутскими частыми. При Петре набирали по 6–7 тысяч в год, с 1729 по 1736 брали по 14–15.
Боярство старое, государем Петром Алексеевичем затоптанное, с бородами клочьями выдранными, месть затаило. А как помре Император Первый Всероссийский, вылезать помалу начало. Осматриваться. Пока Екатерина правила, на них и внимания особо не обращали. Ей все недосуг было. Балы да веселье. Не до дел государственных. Правда, любимец царский, Меньшиков, первым лицом в государстве считал себя, а не крестьянку Марту Скавронскую, прежде наложницу свою, а уж опосля Императрицей ставшую. Породниться мечтал с семенем царским, Романовским. Бояр, чтоб не мешали, подавил еще немного – Бутурлиных, да Салтыковых. И успокоился. Да напрасно. Хитрее всех, думал, будет. Не вышло.
Как за мужем своим венценосным и Екатерина в мир иной отошла, так боярство из всех щелей и поперло. Временщика Меньшикова свалили, малолетнего царя Петра II, сына казненного царевича Алексея, к делам государственным не подпускали. Правда, и рановато было, да учить уму-разуму на будущее не давали никому. Все охоты да развлечения новые подсовывали. Спаивали по младости лет. На дочке своей Долгорукой оженить хотели. Столицу опять в Москву перевести. И все по старому, по-московски обустроить. За исключением одного – власть самодержавная ограничена должна быть боярством знатным, именитым. Чтоб не лезли наверх выскочки разные низкородные, а то и вовсе из сословий подлых. К черту табели о рангах всякие. Посему и армия большая не нужна была боярам. Там ведь токмо бедное дворянство околачивалось, ни имений, ни крепостных не имевшее, одной лишь службой пропитание добывавшее. Оно-то не ровня именитым.
Только промахнулись люто бояре знатные. Кровью собственной, головами и прочими членами отрубленными Долгорукие да Голицыны за те помыслы сполна рассчитались. Царь-то юный помер. На развлечениях бурных и бесконечных здоровье юношеское подорвав в конец. А новая Императрица Анна порвала в клочья все кондиции боярские, на престол ее возводившие. На штыки армии оперлась. Воспряло и дворянство худое. Да и государство, в лице власти самодержавной и двора ея, вновь лицом к воинству повернулось.
Тут еще, покуда боярство Империю, Петром созданную, вспять обернуть пыталось, враги бывшие оживились. Шведы про победы Карла своего XII вспомнили, хоть и укоротили власть королевскую, парламентскими комиссиями и решениями связали, реванша за поражения тяжелые при том же короле покойном затребовали. Весело тогда и на Руси сразу стало. Потребно вновь – с одними воевать, а своим – головы рубить.
Глава 1
Тяжко было кадетам первым
Секли, ох как секли в кадетском корпусе! И ни происхождение, ни знатность рода здесь не помогали. Тяжко было первым кадетам. Вставали с зарей, в пять, а ложились в девять вечера. В головах у них творилось невообразимое. Ведь учили всему и сразу: математике, истории и географии, артиллерии, фортификации, шпажному делу, верховой езде и прочим потребным к военному искусству наукам. А кроме того – немецкому, французскому, латыни, чистописанию, грамматике, риторике, рисованию, танцам, морали и Геральдике. Но самыми тяжкими были ежедневные занятия по солдатской экзерции.
Как уж вынес Алешка Веселовский первый год обучения, он и сам с трудом потом вспоминал. Замысел Миниха[6]6
Вообще-то Ягужинского. Но кто претворил в жизнь, тот и запатентовал. С авторскими правами сейчас то сложно, а уж тогда…
[Закрыть] о создании Шляхетского кадетского корпуса, названного позднее Сухопутным, был закреплен Высочайшим Указом от 29 июня 1731 года. Управление корпусом было возложено на самого «блистательного», но понятно, что воспитание детей, хоть и будущих офицеров, не дело для полководца великого. Считая себя основателем и первым лицом в корпусе, тем не менее, всю рутину он перепоручил заботам генерал-майора Лубераса. Тот считал, что русских учить надо меньше, а бить больше. Король же прусский, в благодарность за подаренных ему Императрицей Анной великанов-гренадеров, прислал своих офицеров и капралов, с фухтелями и розгами. Ну, тем и карты в руки. Жизнь началась «веселая»!
Учителя прусские заставляли кадет ноги распаривать и носок тянуть изо всех сил. Искусство фрунта да экзерций солдатских жестоко. А для недорослей дворянских – и подавно. Оторвали их от маменек, тетушек да нянек добросердечных и прямо под фухтеля капралов. Команды – на немецком, учение тож на немецком. Понял-не понял – зубри. Повторить урока не сможешь – секут, с шага собьешься – бац! – палкой огреют, рот откроешь – снова бьют. На кадет смотрели, как на чинов нижних, потому и наказания из Устава Петровского применялись. «За что же мне такое, Господи!» – плакалось по ночам. Ох, и тяжко было.
Первое время Алешка со слезами вспоминал тихие годы своего детства. Жили они совсем небогато. Деревня их, бывшая чухонская, Хийтола, неподалеку от крепости Кексгольмской, досталась его отцу Ивану Андреевичу еще в царствование самого Петра Великого. Брат Ивана, старший, Яков Андреевич, секретарем состоял при Светлейшем Князе Александре Даниловиче Меньшикове. Вот и пристроил сродственника ближайшего в лейб-шквадрон, или губернаторский, как его еще называли.
– Да при штабе, по части квартимейстерской, чтоб особо на рожон-то не лезть. Личный шквадрон Светлейшего – это тебе не полк армейский, где потери никто не считает. Здесь все люди особые, отобранные, облеченные, почитай, личным доверием Александра-свет Данилыча. Рисковать шквадроном любимца царского другие генералы без особой нужды не станут, – объяснял старший брат младшему свое решение.
А тут, когда перекинулась война со шведами в Финляндию, сам-то Меньшиков был толи на Украине, толи в Померании воевал, а кавалерии для похода не хватало. Посему лейб-шквадрон отправился вместе с драгунскими полками князя Александра Ивановича Волконского в земли чухонские. Тут и нашла Ивана Андреевича шальная пуля финская, али шведская, в деле при Пелкиной, в осень 1713 года. Ранение было тяжелым, в голову. Хоть и выходили его врачи, что само по себе было чудом, только до конца своей жизни мучался он болями нестерпимыми головными вследствие сильной контузии. Почти два года провалялся Иван Андреевич по гошпиталям в новой столице, да так и был уволен от службы по болезни и слабости общей в капитанском чине. Брат и тут помог, снова через Светлейшего.
Его приказом от 13 февраля 1716 года было выделено братьям Якову и Ивану Веселовским 32 двора в деревне Хийтола, неподалеку от Кексгольма. Земли, завоеванные в Финляндии, сразу же начали раздавать многим офицерам за ратную службу, дабы показать шведам, что Россия пришла сюда навсегда.
В марте 1710 года в сильный мороз Ингерманландский корпус графа Федора Матвеевича Апраксина вышел с острова Котлин, и за пять дней преодолев по льду 150 верст, маршем стремительным обогнул Выборг с северо-востока прям на Хийтолу, отрезав дорогу единственную, связывавшую шведскую крепость с Западной Финляндией, где армия генерала Либекера стояла. Так Хийтола и попала под руку Царя русского.
Сама она состояла из нескольких деревень и хуторов, больших и малых: собственно Хийтола, а также окружавшие ее Азила, Сикиомяки, Хянила, Лаурола, Ильмес, Пуккиниеми, Тиурула и так далее. Всех названий чухонских и не упомнишь.
За полвека последних провинция кексгольмская сильно обезлюдела. Сначала, в 1656 году, Россия штурмовала Кексгольм и Нотебург, но успехом сие дело не было ознаменовано, посему войска отошли назад. Но сам поход вызвал восстание карел православных. Шведы его подавили огнем и мечом, а многие деревни Кексгольмского лена и Ингрии превратились в пепелище. В начале века XVIII случилось несколько лет неурожайных, голодных и жестоких. Бедствие поразило более всего эти же места. Сызнова вспыхнул бунт, во главе которого встал крестьянин Лаури Киллапа из деревни Куркийоки, неподалеку от Хийтолы. Шведским войскам удалось подавить восстание, а предводители бунтовщиков были схвачены и казнены в Кексгольме. Ну а потом уж сюда пришли русские.
Первым здесь поселился подполковник Георг Вильгельм де Геннин, голландец на русской службе. Его давно приметил царь Петр за отличное знание фортификации. Перед штурмом Кексгольма он по приказу царскому рекогносцировку провел удачно и зарисовал все укрепления шведской крепости. Осада была недолгой, и 8 сентября 1710 года Кексгольм пал. Так снова вернулась под русскую руку старинная новгородская Корела. А Вильгельм Иванович, как стали величать Геннина, получил в награду указом царским от 11 июля 1711 года золотую медаль с алмазами, да деревеньку Азила в 66 дворов, что входила в Хийтолу.
Далее доктор знаменитый Иоганн Лаврентьевич Блументрост стал выпрашивать у Меньшикова саму Хийтолу под себя, да Яшка Веселовский нажужжал на ухо Александру Даниловичу, что не гоже все-то саксонцу отдавать, есть еще и офицеры драгунские пораненные, в боях со шведом изувеченные. Брата вспомнил, да еще двоих присовокупил – братьев Нестеровых – Михайла и Степана. Ну и себя, конечно, не забыл, прописал в приказе. А Светлейший подмахнул бумагу, даже не прочитав толком. Так и поделили центральную усадьбу в Хийтоле между Блументростом – ему половина досталась, Веселовскими, на двоих – 32 двора, да Нестеровыми, также на двоих – 26. Всего то 112 дворов было. Часть из них пустовала, многие чухонцы ушли с насиженных мест, но кое-кто остался, а с ними и карелы, русских не боявшиеся. В пустующие избы своих крепостных вселили, коих тоже Яков прислал. Он-то уже начинал входить в силу и богатство, находясь вблизи Меньшикова. Но от доли своей в пользу брата не стал отказываться.
Русские сохранили в присоединенных землях прежние шведские законы. Новые владельцы поместий взимали налоги с крестьян такоже, по старому уложению. Часть себе забирали, остальное в казну. Было это не особо обременительно: с каждого двора – деньгами по два рубля, ржи по две бочки, крупы по четверику[7]7
Четверик равен приблизительно 116 кг.
[Закрыть]. Масла коровьего по три фунта[8]8
Фунт приблизительно 0,4 кг.
[Закрыть], и по тридцать копеек за быков, но с двадцати дворов, и баранов, с четырех дворов. Поземельный налог да налог со скота, поступал владельцу пожалованных имений – гейматов, кроме того определено было количество дней барщины, что крестьянин должен был отработать на хозяина, но он мог и деньгами откупиться. Правда, на крестьянах лежали еще обязанности уплачивать незначительные налоги на суды, школы и церкви. Но по сравнению с бесправным положением русского крепостного здесь крестьяне оставались людьми вольными.
Много земельных наделов раздали в те годы. Но не всем пожалованным повезло. После заключения мира Ништадтского, в 21 году, часть земель отошло назад к Швеции. Так что многие, кто донацию[9]9
От лат. «donatio» – дарение, приношение в дар.
[Закрыть] получил, остались ни с чем. Подпоручику Василию Арсеньеву, сослуживцу Ивана Андреевича по шквадрону Светлейшего, тоже было пожаловано на двоих с братом Иваном тридцать восемь дворов в деревне Иоутцено, что неподалеку от Вильманстранда[10]10
Современный финский город Лаппеенранта.
[Закрыть]. Так земелька их отошла назад, под шведскую корону. Да и боярину Апраксину не повезло также. Отняли у него 246 дворов в местечке Либелице. Но одно дело боярин знатный, а другое – офицер армейский, в боях покалеченный. Беда, да и только.
А Веселовский-младший стал поживать семейно в деревне чухонской, лежавшей на берегах речки с длинным названием Кокколаниоки. Заняли они дом попросторнее, кормились потихоньку со своих дворов, не забывая, однако, братцу честно посылать половину оброка. Якову-то Андреевичу, как уже говорилось, особо этого и не нужно было, он со временем отхватил достаточно земли и крепостных в южных краях, в украинских землях, щедротами своего покровителя. Но подношения от брата принимал как должное.
– Дескать, собственностью я же тебя оделил! Да и соседство с самим Блументростом для тебя будет полезным. Глядишь, поможет чем доктор знаменитый в излечении увечий. По-соседски.
Правда, царский лекарь в деревне не появлялся. Потому Иван Андреевич боли свои головные лечил средствами народными. В бане парился, потом вином хлебным, на травах настоянным, довершал курс лечения.
Через год, как поселились супруги Веселовские в деревеньке своей, 8-го сентября 1717 года родился сынок у них, Алешей нареченный. Вот уж батюшка Иван Андреевич обрадовался! День-то был необычный, праздничный – Знаменской иконы Божьей Матери. С далекого 1687 года ее облик озарял русские знамена.
– Знатным воином станет сей младенец, коль в такой значимый для русского воинства, день появился на свет! Сама Богородица Пресвятая будет ему покровительницей! – торжественно провозгласил счастливый отец. Новорожденного нарекли Алексеем, в честь старшего сына Государя. Неведомо было Веселовским, что менее года оставалось до кончины наследника российского от руки отца родного.
Евдокия Петровна сколь уж лет с мужем маялась – то с войны ждала, то при гошпиталях мыкалась, а потом дворы чухонские и хозяйство ими брошенное поднимала с несколькими крепостными. Только лишь перекрестилась в ответ на слова мужа и прошептала про себя:
– Сохрани его, Господи!
В тот же год, что казнили царевича, поздней осенью заявился братец старший – Яков Андреевич. Был это его первый и последний визит в Хийтолу. Мрачный он тогда приехал, невеселый.
– Слышь-ко, Иван, давай посидим, поговорим о делах наших грешных. Без ушей посторонних. Сам понимаешь, время какое.
– Дык, посторонних здесь отроду не бывало, – развел руками Иван Андреевич.
Уселись братья на лавку деревянную во дворе. Внешне, вроде бы, и схожи промеж собой, да не зная, что родные, и не скажешь. Яков – в парике надушенном, кафтане богатом, раздобревший на харчах придворных, да с желчью какой-то в лице, младший – Иван – и ростом поболе, а брюхом помене, полысевший, правда, зато жизнерадостный, с запахом луковичным, таким крепким и здоровым, что даже винный перегар отступал.
– Ну и хорошо. Язык надо держать за зубами. В прошлом годе, как сын у тебя родился, ты всем трезвонил, что в честь наследника царского нарек его?
– Всем-не всем, но говорил, – пожал плечами брат младший.
– Вот то-то! Забудь теперь об имени этом. Государев преступник он оказался. Сам Петр Алексеевич и порешил его.
– Господи! – перекрестился Иван Андреевич. – Рази так можно? Сына-то родного?
– Все можно, – жестко отрезал старший, – если дело государево. Да с прямой изменой связано. Не нашего ума это…
– Так что ж теперь? И сына звать Алексеем нельзя? Ведь крещен так! Не перекрестишь. Имя-то един раз дается, только, в монашество уходя, люди имена меняют. Младенца же не постригают.
– Знаю. Жаль, что не поменять. Но вспоминать, почему так назвали, – не след. Это ты крепко запомни и жене своей строго накажи.
– Как скажешь.
– Да не как скажешь, а сам понимать должен, – разозлился Яков не на шутку. – Приказ Преображенский никто не отменял. Я тебе другое еще поведаю. Сродственники наши, братья двоюродные – Авраам, Исаак и Федор Веселовские, сыновья отцова брата Павла, слыхал про них?
– Да откуда, в глуши этакой.
– Так вот, слушай! – Яков даже оглянулся, нет ли кого лишнего рядом, и, приблизившись прямо к уху Ивана, обдавая его запахом духов, зашептал. – Все трое состояли в службе по Посольскому приказу. Авраам был в цесарском королевстве, а Федор в аглицком. Эти двое замешаны в деле царевича казненного. Оба отказались возвращаться в Россию. Плахи боятся. Потому наша фамилия сейчас не в чести. Понял? Сидеть надо тихо, как мыши.
– Господи, – перекрестился Иван Андреевич. – Что за напасть такая? А ты-то по-прежнему при Светлейшем Князе обитаешься?
– По-прежнему. Только, знаешь, когда хворосту много в костер набросают, то не горит сначала, дымок один лишь идет. А ветер дунет – так займется, что не отскочишь вовремя – дотла себя спалишь.
– Не пойму я, брат, не разумею, что мыслишь!
– А то мыслю, – снова обозлился Яков, – что огня надо беречься. А хворост – это людишки наши. Сами сгорят и за собой еще утянуть могут.
– А Светлейший?
– Ну что Светлейший? Сам вертится, как на сковородке. Почитай, с одиннадцатого года непрерывно под следствием находится.
– За что его-то?
– Известно за что! В казнокрадстве винят.
– А он?
– Помалкивай ты лучше, брат! Не говорят вслух о таких вещах. Государь уж сколь раз его и дубиной охаживал, и деньги заставлял в казну возвращать… Одно спасает – удача воинская Светлейшего, ум изворотливый да и то, что царь привык к своему любимцу. Отлупит, но прощает. А Александр Данилович, если шкуру спасать надо будет, ни перед чем не остановится. Потому и за фамилию нашу я опасаюсь. Кто мы-то? Хворост! Вот то-то, брат.
– Да-а, Яша, страшные вещи ты порассказал. – Покачал головой Иван Андреевич. – Как жить-то дальше, ума не приложу.
– Да живи как живешь. – Поморщился старший, словно зуб заныл. – Расти сына, хозяйствуй да язык держи за зубами. Сам помалкивай, а других слушай. И еще вот что… Ты половину оброка, что раньше мне присылал… больше этого не делай. Продавай, а вырученные деньги складывай. Пусть лежат до времени. А я скажу там, при дворе Светлейшего, что разорился брат, и связи с ним я теперь не имею. Кстати, ты учти, что не зря я тебе деревеньку-то эту чухонскую присмотрел да вовремя урвал у Светлейшего. Подати все здесь по свейскому уложению старому сбираются. Заметил, небось? То-то. Все легче.
– Да земля-то, братец, знаешь какая тут? Камень на камне. Пока поле крестьяне обработают – семь потов сойдет. Да и заморозки ранние урожай сильно губят. Одно спасение – травы здесь хорошие, скотина добрая, накормленная, оттого молоком богатая. Куры с гусями, опять же. Грибы да ягоды в лесу. Рыбы в озере много. А вот с хлебушком тяжело!
– Ладно-ладно, ты не прибедняйся! Знал бы, какой на Руси правеж стоит, когда подати сбирают. Стоном земля стонет. Мужиков насмерть запарывают. Государю армию содержать надобно. А у тебя здесь все по-Божески.
– Ну, все понял? Брат поднялся. – Для тебя да для семьи твоей стараюсь. Цени! Поступай, как сказано было. Теперь зови, потчуй брата. Откушаю и назад, в Петербург.
Так и уехал Яков Веселовский, посеяв страх перед тем неведомым и непостижимым для умов, живущих в Хийтоле. Что ж творилось в том далеком и страшном Петербурге?
Рос Алеша в любви материнской. Пока совсем маленьким был, гулял во дворе усадьбы родительской или с матушкой сиживал на берегу речки. А как подрос, то на Ладогу бегать смотреть полюбил. Огромное озеро, недаром морем его старожилы называли. Манило оно отрока. Часами мог сидеть, любоваться бесконечностью глади да мощью стихии. Рыбаков расспрашивал местных, когда возвращались они с промысла. Каково оно там? В море Ладожском? И, раскрыв рот от изумления, слушал их сказки про шторма и опасности, про путь дальний, через Свирь да Онегу, к Студеному Морю-Окияну. Про острова дальние, Грумангом прозванными, русскими поморами с Архангельска и Мезени освоенными. Про льды и торосы, да медведей-ушкуев огромных, цвета снежного белого. Про страны неведомые, до коих, ежели Господь сподобит да Никола Угодник заступится, можно по морю добраться.
Когда минуло десять лет с его рождения, так дошли до Веселовских слухи, что Светлейший-то Князь Александр Данилович, коего за покровителя и благодетеля своего Веселовские почитали, арестован и сослан в какой-то неизвестный Березов. Где такой город – и неведомо им было. Почитай, на краю земли Русской. А заарестовали Светлейшего в один день с рождением Алешки. То бишь, 8 сентября. С тех пор и о брате больше ничего они не слышали. Вспоминать, что он секретарем был Светлейшего, да и сам-то Иван Андреевич служил в шквадроне Его имени, было не с руки. Хоть и отменили приказ Преображенский, но люди русские были умные. И глушь вокруг вроде бы, да до Петербурга-то недалече, верхами ден пять, ну неделю скакать. Двор, правда, теперь в Москве обитал, но «слово и дело» всегда помнили. Батюшка Алешин стал пить еще больше, пока не хватил его через год апоплексический удар. Однажды лицом покраснел, хотел что-то сказать за ужином, да только ртом воздух хватал. Потом рукой взмахнул и повалился замертво с лавки на пол.
Схоронили Ивана Андреевича на старом общем кладбище, где и финны-лютеране покоились, и православный люд лежал. Земли в этих краях издревне карельские были, под Господином Великим Новгородом. И Кексгольм шведский раньше Корелой назывался. Но во времена смутные земли эти от России под шведов отошли. А те финнов сюда стали переселять, дабы разбавить Веру Православную лютеранской. Знали шведы, что на Вере Православной Русь твердо стоит. Искореняли ее в первую очередь. Да до конца изничтожить не удалось. Потому и деревня стала лишь наполовину чухонской, правда, церковь в ней была лютеранская. Настояниями Блументроста, тоже лютеранина, даже пастор остался. А в соседней деревушке Тиурула жили, в основном, карелы православные, и храм был, соответственно, нашей веры, греческой. Кладбище как раз посередь двух деревень и располагалось.
– Там все пред Богом предстают. – Считал отец Василий, местный священник. Хоть и строгих взглядов был, почти староверческих. Больше на монаха-схимника походил. Высокий и худой, с бородой седой и окладистой, да руки явно не мужицкие, хоть и огрубелые от трудов праведных физических.
Был он сослан Синодом в глухой финский край за грехи какие-то, а может и, наоборот, за правду-матушку. Не прост, ох не прост был отец Василий, зело грамотен, языки знал многие, книги старинные вывез с собой из Москвы. А в деревне карельской Тиуруле храм древний, со времен новгородских, еще монахами коневецкими основанный. В нем и служил батюшка. В честь монастыря древнего и церковь называлась Ко-невской Божьей матери. При шведах в запущение пришла, да, слава Господу, сохранилась. Заколотили досками двери, окна, но хоть не сожгли. А карелы с приходом русских в эти края, вместе с батюшкой Василием, открыли храм, отмыли, очистили от скверны, кресты установили, да иконы припрятанные развесили по стенам. Священник освятил церковь заново, и возродилась Вера Православная. Сюда ходил люд благочестивый со всей Хийтолы. Здесь и Алешу крестили когда-то, здесь и батюшку его отпевали, как представился. Давно приметил отец Василий смышленого мальчонку. Зашел как-то вечером, уже после поминок, к Евдокии Петровне Веселовской да и предложил его в учение взять. Суров внешне был батюшка, но справедлив и добр душой. Нравилось Алеше с ним. Тепло душевное чувствовал, да и пахло в келье у отца Василия по-доброму – ладаном, воском и хлебом. Почему-то на всю жизнь запомнил больше всего Алеша этот запах. Учил священник пониманием, а не зубрежкой. Старался объяснять юному совсем отроку то, что не мог постичь он сразу младым умом. Научил читать, основам арифметики Магницкого, грамматике, старославянскому, латыни, немного французскому и немецкому. Стар был отец Василий, многое помнил. Еще царя Алексея Михайловича застал, и патриарха Никона, и протопопа Аввакума. Раскол церковный. Стеньки Разина бунт, мятежи стрелецкие и расправы над всеми страшные. Иногда рассказывал кое-что Алеше, но неохотно, только для сравнения с чем-нибудь. С болью говорил всегда о доле тяжкой народной, о том кресте, что несем всю свою историю. О том, что надо быть стойким в испытаниях, ибо много их будет еще впереди, но, пройдя их безропотно, Господь возблагодарит за это, и то, чтоб Алеша заповеди чтил Христовы, они и существуют для облегчения жизни:
– Исполняя их, ты, Алеша, приближаешься именно к Нему, а чем ты ближе будешь к Отцу Нашему, тем легче и тебе будет. Ибо благодать исходит от Господа, которая и тебя коснется. Так и народ наш весь, русский. Гнется, но не ломается, ибо зреет в нем понимание судьбы своей великой. Как сказано в Евангелие от Матфея: «Будут предавать вас на мучения, и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое… и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; ПРЕТЕРПЕВШИЙ ЖЕ ДО КОНЦА СПАСЕТСЯ!»
Многое не понимал отрок из слов мудрого священника. Годы потребуются, чтоб к нему снизошло понимание, а значит, и благодать Божья. Она и поможет ему в испытаниях, лишениях, придаст силы и терпение, даст возможность пронести веру в искренность чувств, в необходимость соблюдения заповедей через все горнила войн и ссылок и всего того, что выпадет на, его долю, о чем он далее и не предполагал сейчас.
Священник старый разговаривал с отроком как со взрослым. Поучал его многому. Беседы их долгие проповедь напоминали больше, нежели учебу. Так, помимо знаний, читал отец Василий Алеше книгу мудрости житейской.
– Не гордись, отрок! Ничто так ни мерзко Богу, ни неприятно людям, как гордость и превозношение, ибо рождаются они от ослепления и неразумия. Знай, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать Свою: возносит смиренных и унижает гордых, принимает кротких и отвращается гордых. Господь принял одно воздыхание смиренного мытаря и отвергнул все добродетели фарисея, значит, перед Богом лучше грешник смиренный, чем гордый праведник. Господь выбрал смиренных апостолов, отверг премудрых философов и гордых фарисеев, избрал простых рыбаков, отверг благородных князей, взор его нал на Иосифа Древодела и незнатную Пресвятую Матерь Деву. Никому не должно гордиться знатностью предков, зная, что все мы идем от Адама и оставим после себя прах. Всех нас земля сравняет.
– А воинская слава рази не гордость дает человеку? Как князю Александру, ведь прозвали его Невским. И имя он это принял, и носил его? А, батюшка?
– Имя, отрок, он другое принял. Как и тебя, Алексием его нарекли, когда постриг монашеский принял. В этом величие и подвиг его духовный. А славу ему народ благодарный создал. Не гордись славой собственной – она переменчива, не гордись богатством – оно исчезает, не гордись благородством происхождения – все предадимся тлению, не гордись мудростью, силою, красотой – все это не твое. Ибо все – от Бога и все в Его воле.
Прибежит Алеша к батюшке. Скачет на одной ноге, радуясь, что урок заданный осилил. Кричит:
– Выучил! Выучил! Спрашивай урок, отец Василий. А тот в ответ:
– Не хвались! От похвалы рождается самолюбие, от самолюбия – гордость, от гордости – падение. Падение же влечет за собой отчуждение от Бога. Если дела твои будут добры – узнает Бог, узнают и люди. Похвалят тебя. Если сам о себе умолчишь – Бог скажет о тебе, если сам себя хвалить будешь – люди отвернутся и станут презирать тебя, а Бог умолкнет.
– Добро и останется добром всегда, хотя бы и никто не хвалил, равно, как и зло останется злом, хотя бы никто его и не осудил.
Начнет мечтать отрок о плаваниях дальних, об островах сказочных, о золоте и каменьях драгоценных, что там спрятаны. А батюшка ему:
– Не надейся на богатство и не гонись за ним! Не гонись за многим, будь малым доволен. Лучше малым обладать с благодарностью, чем неразумно гнаться за большим. Не увлекись сребролюбием, ибо есть это идолослужение. Увлеченный скупостью и сребролюбием, становится ненасытным, как ад, любит от всех получать и никому ничего не давать. Хотя бы приобрел богатства всего мира – не насытится. Имел много – хочет еще больше. Сам себе не доверяет и не оставит своих желаний, пока землей не накроется. Будь же щедр и милостив, да будет милостив Господь для твоей души в День Суда. Зачем скупиться напрасно – ничего не возьмешь с собой. Многие бесчисленные богатства приобрели, но ничего с собой не взяли, сами во гробе истлели, богатство их без вести исчезло, и память их погибла с шумом. Презирай изменчивое, чтобы получить вечное.
Придет Алеша жаловаться к отцу Василию на соседских Нестеровых – драчливых и заносчивых, а священник вновь поучает:
– Не осуждай! Не суди всячески. Не присваивай себе власти Господней, один Судья всех живых и мертвых – Бог. А ты, человече смертный, за собой смотри, за собой наблюдай. Ведь и за тобой есть такое, за что тебя судить следует. Хотя бы ты и обладал всеми совершенствами, другого не осуждай всячески. Если же осуждаешь, то заслуживаешь большего осуждения, ибо ты виновен более, что присваиваешь себе власть Божию.
– Не завидуй! Все в этом мире тленно, временно, изменчиво, как дым. Ничто не вечно. Благоразумно завидуй тем, кто присоединится к Господу, кто сподобится благодати Святого Духа, потому что, если кто ее примет, будет славнее и богаче всех богатых и славных. Не завидуй, если кого почитают и прославляют более тебя или кто в чем-либо пред тобой имеет избыток. Считай все это за сон. Не завидуй земным тленным предметам, имей сердце свое, обращенное к вещам небесным и вечным. Благодать Божия заключается не в богатстве и почете земном, но во всегдашнем пребывании в Боге.
