Текст книги "Слуги Государевы. Курьер из Стамбула"
Автор книги: Алексей Шкваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Глава 10
А генералиссимуса ему не дали!
Празднования по случаю свержения ненавистного курляндца были пышными. Награды и производства сыпались, как из рога изобилия. Герой переворота фельдмаршал Миних был назначен первым министром России и подполковником полка Преображенского. Сохранили свое положение, что занимали при Анне Иоанновне, Остерман и Черкасский. Первый добился себе еще и звания генерал-адмирала, что означало быть в командовании всем флотом Российским, а второй занял пост канцлера, свободный со смерти графа Головкина. Сын покойного, Михаил Головкин, стал вице-канцлером. Манштейн получил патент полковника с Астраханским пехотным полком впридачу, имения и деньги. Миних торжествовал. Правда, радость его была недолгой.
Генералиссимуса Миниху так и не дали. Принц Антон вмешался и на правах мужа Правительницы для себя вытребовал сей патент. На радостях его жена, никогда, впрочем, не жаловавшая супруга, повелела именовать его Императорским Высочеством, а несколько дней спустя – Соправителем. Тут Миних и допустил в запале, от обиды жестокой, оплошность, стоившую ему всей дальнейшей карьеры. Указ, силою которого становился генералиссимусом Российской Империи Принц Антон-Ульрих, составлял сам фельдмаршал. Не удержался, на бумагу выплеснул: «… хотя фельдмаршал граф Миних, в силу великих заслуг, оказанных им государству, мог бы рассчитывать на должность генералиссимуса, тем не менее, он отказался от нее в пользу Принца Антона Ульриха, отца Императора, довольствуясь местом первого министра».
Остерман хитрый тут же заметил и не преминул обратить внимание Принца на сие высокомерие фельдмаршала. А Миних закусил удила и ни во что не ставил новоиспеченного генералиссимуса. Будучи обязанным по рангу сообщать Принцу о всех важных делах, касаемых армии и флота, он доносил лишь о мелочах. Тут уж фельдмаршал старался вовсю: ни одно повышение по службе нижних чинов не обходило Принца-генералиссимуса, засыпая его бумагами.
Манштейн понял, что над его экселенцем сгущаются тучи. Назначение в Астраханский полк было и для адъютанта выходом из положения. Одно оставалось – вытащить Веселовского из оренбургских степей. Ну, тут было все просто. Миних подписал не раздумывая, опять прогрохотав:
– Как же, помню, деревня Хийтола!.
Ну, а дальше указ поехал с курьерами казенными в Самару, к князю Урусову, начальнику экспедиции Оренбургской.
Звезда же Миниха продолжала закатываться. Остерман теперь уже в союзе с Принцем Антоном добивал фельдмаршала. Миниху было указано обращаться к генералиссимусу с должным почтением. Со временем Остерман убедил капризную Принцессу-Правительницу, что Миних несведущ в делах иностранных, что со свойственной ему прямотой только дров наломает. Вопросы дипломатии изворотливости ума требуют, а не стучания кулаками по столу. Верный слуга Австрии Остерман был страшно встревожен усилением роли Миниха при дворе. Фельдмаршал ненавидел и презирал австрийцев, сорвавших ему все победоносное окончание турецкой войны. Король прусский, Фридрих II, придерживался тех же взглядов. И свое царствование он начал с того, что тут же вломился в пределы Австрии и оторвал от нее лакомый кусок – Силезию. Узнав об устранении Бирона, Фридрих в ладоши хлопнул, адъютанта вызывая:
– Винтерфельд!
– Да, Ваше Высочество, – майор замер истуканом, приказов ожидая.
– Вы, никак, зятем приходитесь русскому фельдмаршалу графу фон Мюнниху?
– Не совсем так, ваше высочество, – смутился Винтерфельд. – Женат на дочери его супруги графини фон Мюнних, от ея первого брака.
– Не важно, – Король отмахнулся, чтоб не сбивали его мысли пустяками разными. – Вы отправляетесь немедленно в Петербург. Отвезете, – Фридрих скрутил с мизинца перстень с бриллиантом крупным, протянул адъютанту, – теще вашей подарок от своего Короля.
Майор смотрел, глаза расширив, не понимая ничего.
– А еще получите в казначействе 15 тысяч ефимков, – продолжал Фридрих, – и передадите шурину своему, графу фон Мюнниху-младшему. Что ж с самим фельдмаршалом делать? – Король задумался. Но ненадолго.
– Придумал, Винтерфельд! – Фридрих аж пальцами прищелкнул от мысли, удачно его посетившей. – Майорат Бюген в земле Бранденбург был пожалован моим царственным отцом князю Меньшикову, а затем отобран ныне сверженным герцогом Курляндским. Посему следует его пожаловать графу фон Мюнниху, дабы казну нашу более не обременять. Нам предстоят великие баталии, а деньги…, – Король поднял палец вверх назидательно, – деньги – это нервы войны! Их нужно беречь! А теперь о главном, Винтерфельд! – подошел к столу. Адъютант поворачивался механически за Королем, храня по-прежнему молчание.
– Вот, – Фридрих протянул бумагу, – сей договор союзный с Россией, препятствующий интересам двора венского, необходимо подписать в Петербурге. Это главное, зачем вы отправитесь в Петербург. И да поможет вам Бог и… фельдмаршал Мюнних.
Вене этот договор был очень неприятен, ибо она надеялась на помощь России в деле возврата Силезии. Тем более, что посол Австрии маркиз Ботта был отозван из Петербурга за несколько месяцев до кончины Анны Иоанновны. Бедная Вена! Один Остерман оставался для защиты ее интересов. Договор, правда, был заключен, но на большее Берлин рассчитывать не мог. Миниха удалили от иностранных дел.
Сюда же Остерман добавил и внутренние дела империи, наговорив Анне Леопольдовне, что, служа постоянно по военному ведомству, Миних с оными незнаком. Дела внутренние передали вице-канцлеру Головкину. Так фельдмаршал, имея титул первого министра, вдруг остался с одной Военной Коллегией, да и то подчиненной Принцу Антону Ульриху.
Все это задело за живое. Недолго думая, Миних заявил Анне Леопольдовне:
– Отставки хочу!
Принцесса, а ныне Правительница, испытывала определенные угрызения совести перед старым фельдмаршалом. Понимала, кому обязана положением своим, ныне столь высоким. Встрепенулась. Упрашивать начала:
– Фельдмаршал, ну полно! Куда вы? Как же вы оставите свою Правительницу? Христофор Антонович, что я буду делать без советов ваших мудрых?
Но Миниха было не удержать.
– Иль верните мне все те полномочия, что пожалованы были Вашим Высочеством, иль отпустите!
Правительница была в растерянности.
А тут масла в огонь подлил Бирон. Сидя в казематах Шлиссельбурга, он давал показания откровенные. И щадить Миниха не собирался. Наоборот! Бирон заявил: «…что он никогда бы не принял регентства, если бы граф Миних не склонял его к этому столь убедительно, что хотел даже броситься перед ним на колени. Он, Бирон, советовал великой княгине остерегаться Миниха как самого опасного человека в Империи, и что если Ея Императорское Высочество отказала в чем-либо, то она не могла почитать себя безопасной на престоле». Как в воду глядел! Словно знал об амбициях фельдмаршала, а может, и следствие само подсказало, «каких» показаний ждут от регента бывшего. Но бумага казенная, лист допросный, это не слова чьи-то пустые. Это серьезно.
Почему уже в марте Миниха поблагодарили, отставку приняли и от двора попросили удалиться. Даже полк его имени передали генералу Левендалю, имя, правда, сохранив. Это был конец его карьеры.
Остается добавить одно. Еще ранее, в декабре, спустя месяц после известных событий, фельдмаршал сильно заболел. Далеко было до его отставки, но Принцесса Анна Леопольдовна, Ея Императорское Высочество, сказала одну очень значимую фразу, в которой заключалось все, что она думала о фельдмаршале:
– Миниху было бы счастьем умереть теперь! Он окончил бы жизнь в такое время, когда находится на высшей ступени славы, которую может достичь частный человек.
* * *
Стокгольм опять бурлил: Образовывались самые разнообразные комиссии риксдага, одна секретнее другой. Все занимались одним и тем же – подготовкой к войне. Известие о смещении Миниха вызвало ликование среди воинственных «шляп». Французскому посланнику не очень-то нравилась эта возня с комиссиями. Граф Сен-Северен был истинным монархистом и более полагался на волю одного человека, хотя бы им был кардинал Флери, а не Король, но не на парламент, это уж точно. Француз требовал от шведов представить ему операционный план предстоящей кампании. Настойчивость его, наконец, оправдалась. В марте Сен-Северена пригласили на заседание тайной комиссии сеймовых членов. Здесь графу зачитали то, что он просил:
«Швеция намерена действовать с силою, чтобы скорее окончить войну и тем уменьшить издержки. Мы намерены послать в Финляндию 30 000 пехоты, так как местность там очень неровная, гористая и изрезана реками, почему кавалерии будет трудно действовать. Армию будет прикрывать галерный флот, который сам будет прикрываться корабельным. В самой Швеции будет оставлен обсервационный корпус, состоящий из армии и флота, чтобы наблюдать за Данией».
Сен-Северен изумился:
– И это все?
Ему подтвердили радостно:
– Да!
Левенгаупт поднялся и произнес:
– Ваше сиятельство, господин посланник. Нами уже разработаны условия мира, которые мы приготовили для русских. Не хотите ли ознакомиться?
Сен-Северен, дворянин и офицер, достаточно времени проведший в боях и сражениях под знаменами Бурбонов до назначения на дипломатическую службу, был настолько ошарашен, что молча махнул рукой, соглашаясь. Лучше бы отказался…
Условия мира зачитывал их автор – епископ Эрик Бенцелиус:
«Если Россия будет просить мира, то не вступать с нею даже и в перемирие раньше, чем прелиминарно не будут уступлены Швеции Карелия, Кексгольм, Выборг, Петербург, Кронштадт, Кроншлот и вся Нева. Основанием настоящего мира принять Столбовский договор, заключенный в 1617 году. Поэтому Швеции и ея союзникам, кроме упомянутого выше, должны еще быть уступлены вся Эстляндия, Лифляндия, Карелия и Ингерманландия, и все принадлежавшие прежде Швеции острова, и сверх того все Ладожское озеро, так что граница должна быть значительно отодвинута к востоку против той, которая была назначена в 1617 году, и идти чрез Онежское озеро до Белого моря». – Бенцелиус торжествующе посмотрел на французского посланника. Сен-Северен молчал. Епископ продолжил:
«Если же шведское оружие потерпит какой-либо урон на сухом пути или на море, или стечение конъюнктур (обстоятельств) стало бы вообще невыгодно для Швеции, то тогда требовать только, чтобы были возвращены острова Эзель и Даго, а также другие острова Финского залива, а также вся Эстляндия, Ингерманландия, Карелия и Кексгольмская губерния со всеми предлежащими к ним городами и крепостями, одним словом, восстановлены границы, которые существовали до 1700 года».
– Ну и последнее, благородный граф Сен-Северен, – епископ снова посмотрел на француза, – «…если против всякого ожидания шведское оружие потерпит значительное поражение или на Швецию восстанут другие державы и чрез то ей будет угрожать опасность, то довольствоваться, в таком случае, следующими условиями: вся Карелия, Кексгольм, Выборг и вся Нева с крепостью Нотебург, Петербург, Кронштадт и Кроншлот должны быть уступлены Швеции. Россия должна обязаться не иметь военных судов и галер в Финском заливе или у берегов Эстляндии и Лифляндии, откуда вывоз хлеба должен быть дозволен на условиях Ништадтского мирного договора, о котором, впрочем, ни под каким видом не упоминать, но считать его совершенно уничтоженным, так как он заключает в себе такие пункты, которые служат России предлогом вмешиваться в частные дела Швеции». – Епископ закончил и теперь выжидающе смотрел на французского посланника.
Сен-Северену под конец чтения уже стало смешно. «Театр, настоящий театр. Они, что, издеваются? Нет, кажется, это все серьезно. Господи, о чем они думают?» – пронеслось в голове посланника. Чтобы проверить до конца свои умозаключения, Сен-Северен спросил:
– А что, господа, вы будете делать, если русские не согласятся и нанесут – вам поражение и захватят, ну скажем, Финляндию?.
Ответ был великолепен:
– От потери Финляндии не зависит жизнь или смерть Швеции! Охраняемая своим флотом, она не будет подвержена опасностям войны. А разве Европа будет равнодушно смотреть, когда дело дойдет до решения, кому владеть Финляндией? Разве в случае несчастного исхода войны другие державы не вмешаются и не захотят, чтобы не нарушалось так сильно равновесие на севере?
Сен-Северен поднялся. Ему больше здесь нечего было делать. В поражении Швеции он даже не сомневался:
– Благодарю вас, господа. Я лично убедился в том, что к войне вы «готовы». Граф, – он обратился к премьер-министру Карлу Гилленборгу, – вы не могли бы уделить мне несколько минут тет-а-тет.
Уединившись, Сен-Северен дал волю эмоциям:
– Я не мог и предполагать, дорогой граф, что вас так смущают лавры Мольера! Но если Франции позволительно играть комедии, то Шведскому королевству это явно не по карману. Вы что, всерьез намерены воевать с русскими таким образом? Я считал вас с Левенгауптом, – француз замялся, сдерживаясь и подыскивая подходящее слово, не очень оскорбительное, – прозорливее.
– Понимаю ваше беспокойство, – Карл Гилленборг улыбался. – А войны никакой не будет, мой милый Сен-Северен.
– Что вы имеете в виду? – раздражение не уходило.
– Разве маркиз де Шетарди не известил вас о грядущих переменах в российской столице? – улыбка не сходила с лица Гилленборга.
– Каких переменах? Что вы имеете в виду? Очередной дворцовый переворот? Вы на него рассчитываете? Точнее, на дочь царя Петра – Елизавету?
– Безусловно, граф!
– Ах, – Сен-Северен махнул огорченно рукой и опустился в кресло, – все это призрачно.
– Я бы так не сказал, – Гилленборг сел напротив.
Сен-Северен пропустил замечание премьер-министра:
– Да, Елизавета пользуется популярностью среди русской гвардии, уставшей от засилья выходцев из различных германских княжеств. Да, она берет деньги у маркиза де Шетарди. Но никаких гарантий при этом! Елизавета вам не Остерман. Если оный берет деньги от Габсбургов, то верно служит им.
– Может, доблестный маркиз Иоахим Жак де ла Шетарди не был достаточно щедр с будущей русской Императрицей? – хитро прищурясь, спросил Гилленборг.
– Бросьте, ваше сиятельство, – отмахнулся француз, – только при последней встрече он передал Елизавете 2000 золотых монет.
– Что можно получить за две тысячи золотых монет? – мечтательно закатил глаза шведский премьер-министр. – Неужели Франция хочет за эту смехотворную сумму купить русскую Императрицу со всей русской гвардией?
– Елизавета не Императрица! Она изолирована от двора. Русская инквизиция генерала Ушакова следит за каждым ее шагом. Сам маркиз Шетарди опасается за свою жизнь, которая может в любой момент или закончиться на плахе, или в Сибири. А Сибирь, говорят, – это хуже нашей Бастилии и Кайенны, вместе взятых.
– Вы преувеличиваете, мой друг, – Гилленборг отпил вина и жестом предложил сделать то же самое Сен-Северену. – Наш посланник, Эрик фон Нолькен, сообщает совсем другое из Петербурга.
– Что ж такого интересного мог сообщить ваш посланник? – француз взялся за бокал и рассматривал его на свет, проверяя прозрачность вина.
– Елизавета, дочь Петра, благосклонно приняла от Нолькена сто тысяч, – Гилленборг замолчал, ожидая реакции собеседника, но не дождался и продолжил, – в ответ она обещала то, что русская армия не будет драться с нами за младенца Императора. А деньги… деньги она передаст в гвардейские полки. Это ускорит их выступление против правительницы Анны.
– И вы верите в это? – Сен-Северен поставил бокал обратно, так и не притронувшись к вину. – Она дала вам что-нибудь, кроме неких устных заверений?
– Пока нет. Но Нолькен уверяет, что это дело нескольких недель.
– Ваш Нолькен, – граф поднялся, – и ранее утверждал, что русская армия и ее фельдмаршал Миних ни на что не способны. Но если бы не интриги Австрии, то турок, которых мы всемерно поддерживали в последней войне, ждал бы неминуемый и полный разгром.
– Ваше сиятельство, – Гилленборг продолжал сидеть, – он это делал по прямому нашему указанию. Нашему риксдагу незачем было знать об истинном положении дел в русской армии. Иначе мы бы никогда не получили бы большинства и не смогли бы объединить нацию в едином желании отомстить русским. Слишком сильны в народе воспоминания о великом лихолетье последней войны. А уверения в слабости России и гнев, вызванный убийством несчастного майора Синклера, в чем нам, каюсь, очень помогли русские, сплотили народ. Финансовая помощь, что оказал нам Его Величество Король Франции, позволит провести войну без потерь. Русские сами передерутся между собой, а мы лишь окажем им помощь в избавлении от министров-иностранцев. Нами заготовлены уже обращения к русскому народу. А в благодарность новая Императрица вернет нам все, что мы у нее попросим. Вот так, дорогой граф! – Гилленборг торжествующе и слегка насмешливо посматривал снизу вверх на француза:
– Эту войну мы выиграем в кабинетах!
Сен-Северен смотрел на премьер-министра ошарашенно:
– Если б вы не были лютеранином, я бы посчитал вас иезуитом.
Гилленборг кивнул важно:
– Я изучал сочинения досточтимого Игнатия Лойолы. Много полезного для государственных умов.
– Вы хотите сказать, что Швеция и не собиралась воевать? – Сен-Северену необходимо было знать это.
– Отнюдь! Здесь, в Стокгольме, полки готовятся к отправке. В Финляндии Будденброк собирает финнов и заготавливает провиант. Но должен вас огорчить, граф, настроения в армии не располагают к войне. Потому мы и не рассчитывали на длительную кампанию. Простая увеселительная прогулка до Петербурга и обратно. А вот вас, граф, я хотел попросить…, – Гилленборг, наконец, поднялся:
– Я не сомневаюсь, что Его Высокопреосвященство кардинал Флери наделил маркиза де ла Шетарди особыми полномочиями, но, тем не менее, хотелось, что бы и вы оказали воздействие на посланника французского двора в Петербурге.
– Чем же? – недоумевал Сен-Северен.
– Сообщите, что шведская армия готова выступить на защиту Елизаветы, на восстановление ее попранных прав на русский престол. И боевой настрой, и боевая мощь шведской армии и ее великого флота не вызывает у вас ни малейшего сомнения. Ведь не так ли, дорогой граф?
– Черт меня побери, можно подумать, вы оставляете мне выбор! – пробормотал Сен-Северен.
– Ну и прекрасно! – удовлетворенно заметил Гилленборг. – Значит, мы мыслим одинаково. Не смею вас задерживать. – Дал понять, что аудиенция завершена.
* * *
Как выехал Веселовский в марте месяце из Самары, к Петербургу он добрался лишь к июлю. Выезжали-то еще по снегу, да весна была совсем ранняя, пока заменили сани на бричку, пока то да се, почти три месяца и прошло. Подъезжая к столице, увидел Веселовский какое-то странное скопление иноземных людей в красочных восточных одеждах, в тюрбанах, гарцующих на великолепных лошадях. Впереди него двигался целый караван из лошадей, верблюдов, ослов и… слонов. Капитан доселе не видел никогда серых гигантов. Он был поражен мощью животных, неторопливо шедших к русской столице, понукаемых своими погонщиками, которые казались карликами, сидящими на спинах слонов. Встречающиеся на пути каравана крестьяне в ужасе сворачивали и отъезжали подальше от дороги. Замирали в остолбенении, крестились: «Свят, свят!» и показывали руками на диковинки.
Это было знаменитое персидское посольство, которое шах Надир отправил со столь щедрыми дарами в Петербург покойной Императрице Анне Иоанновне. Караван двинулся в путь еще в начале 1740 года. Его охрана состояла из 16 тысяч всадников при 20 пушках. Внушительно! Петербургский двор обеспокоился. Двигается целая армия. Велика была вероятность того, что шах Надир имел намерения захватить Астрахань. А посему было велено: преградить путь посольству генерал-майору Апраксину с пятью пехотными и шестью драгунскими полками.
Апраксин встретил караван под Астраханью, вблизи русско-персидской границы, и смог убедить персов, что путь до столицы лежит через пустыни, где не будет возможности подвозить нужное количества фуража и съестных припасов для такого большого количества людей и животных. Посему было предложено ограничиться лишь двумя тысячами. Персидскому послу ничего боле не оставалось, как уведомить об этом шаха и, получив его соизволение, оставить лишних на границе и продолжить путь в составе, предложенном русскими. Так в Петербург и вошла блистательная кавалькада из 2000 всадников, окружавших 14 слонов.
Караван шел полтора года, и целью посольства было испросить у покойной ныне Императрицы руки Цесаревны Елизаветы. Ни много, ни мало. Ох, и много же было женихов, охочих до руки дочери Петра… Забегая вперед, скажу лишь то, что сватовство не удалось. Остерман вмешался и не допустил встречи Цесаревны с персидским посольством. Это уже вызвало настоящий гнев Елизаветы Петровны. Она даже ногой топнула и бросила в сердцах:
– Остерман забывает, кто я и Кто он сам – писец, ставший министром благодаря милости моего отца… Он может быть уверен, что ему ничего не будет прощено.
Зачтется, ох, все зачтется канцлеру совсем скоро…
Веселовский так и въехал в столицу. Прямо за слонами. Народу сбежалось! Поглазеть-то на диковинки. Не протолкнуться. Караван разместили прямо на берегу Фонтанки, неподалеку от Летнего сада[26]26
Отсюда и название улицы – Караванная.
[Закрыть]. Слонов поить надобно!
Веселовский с трудом через толпу пробился к Литейной части, где размещалась Военная Коллегия. Коня за повод тащил. Бричку-то отпустил на первой же заставе. Ямской двор там еще был. Щедро дал денег своему разбойного вида вознице. Тот поклонился в пояс, ухмыльнулся:
– Благодарствуйте, барин. Эх, и загуляю же…
– Ну-ну, не переусердствуй, – улыбнулся на прощание капитан. – Спасибо тебе за службу. Прощай.
Взобрался капитан в седло и далее уже верхом один поехал. Куда девался тот румяный мальчишка-офицер, только-только выпущенный из кадетского корпуса? И пяти лет не минуло. Война, Перекоп, Крым, баталии и бессмысленные бесконечные переходы по выжженным огнем и солнцем причерноморским степям. Он вел вперед своих солдат, он делил с ними тяготы и лишения, он хоронил их. Долг свой выполнял. Как мог. Теперь в столицу въезжал умудренный войной и уже убеленный ранней сединой взрослый мужчина – русский офицер, потерявший жену и ребенка, которому от роду не было и двадцати четырех годков.
Военная Коллегия как вымерла.
– Все ушли слонов смотреть, – пояснили караульные, но пропустили. – Оно, может, кто и остался, посмотри сам, капитан.
Еле-еле отыскал одного чиновника, который согласился поискать его назначение. Пришлось сунуть в лапу, иначе ну никак не соглашался. Сменив гнев на милость, столичный чиновник по военным делам отыскал-таки указ, правда, еще Минихом подписанный, об определении Веселовского в Ямбургский драгунский полк.
Чиновник, крыса канцелярская, даже внешне схожий с сим весьма неблагородным животным, сам удивился, как долго бумага казенная вылеживалась. Носик остренький, усики тоненькие топорщатся, глазки бегают, губки узенькие да сухие – облизывает все. Задумался, что ж делать-то. Бумага вроде б как есть, да подписана невесть кем теперь. Тупик для мозгов чиновничьих! Денег-то взял с Веселовского, но попытался на него все перевалить:
– И что ж вы, сударь, так долго ехали в столицу? За Назначением-то новым? – впился глазенками-бусинками.
– А вы, сударь, загляните в бумагу-то казенную. Я думаю, что там прописано – откуда я еду.
– Ну, написано, что с оренбургской линии. Что с того-то? – не понимал чиновный.
– Так где это, линия оренбургская? Ведомо ли вам?
– Какая разница где?
– За Уралом, за Поясом Каменным, который обогнуть сперва надобно, затем к князю Урусову в Самару заехать, от него предписание к вам явиться получить, а потом уж и в Петербург направляться. Это верст поболе двух, а то и трех тысяч будет. Кто их считал-то, эти версты? – объяснить пытался устало.
– А что вы мне сейчас прикажете делать? Указ-то фельдмаршалам Минихом…, – испугался канцелярский, что вслух произнес имя опальное, и еле слышно закончил, – подписан.
– Ну и что с того? – Веселовский насмешливо смотрел на военного чиновника.
Тот лихорадочно соображал. Глазки-бусинки бегали по сторонам, лысая головка сморщилась, личико удлинилось.
– Ах, капитан, – махнул рукой, решившись, – покуда нет никого в Коллегии и не будет, я думаю, дней несколько. Это я вот на свою голову задержался и на вас напоролся. Видите, сколь значимые празднества в столице происходят? А я тут с вами… Ладно, берите указ, неважно кем он подписан. Подписан и подписан. Отправляйтесь в полк, а там разберутся с вами.
– Вот так-то лучше, – усмехнулся Веселовский. – И где полк ныне квартирует?
– Где, где? Вестимо где – под Выборгом. У генерала Кейта в корпусе. Там ныне войска собираются. Война у нас на носу, сударь. Шведы грозят ныне отечеству нашему. – Чиновник даже в плечах стал шире и ростом выше, как заговорил о судьбах Отечества, ему врученных.
– Вижу, вижу, как к войне готовитесь…, – откровенно издевался Веселовский.
– Вы вот что, сударь. Вы не забывайте-с, что вы в столицах ныне, а не в степях своих диких. Привыкли воевать там-с…
– Вот именно, сударь! – жестко взглянул на него капитан. – Именно воевать, именно привыкли! – рука левая сама легла на эфес.
Жест не ускользнул от чиновника. Испугался.
– Все, все, сударь. – Заторопился. – Вот ваши бумаги-с. Полк под Выборгом. Командует им полковник Каркатель. К нему и отправляйтесь. А меня увольте, и так с вами времени столь много потерял.
Веселовский выдернул из его рук бумагу.
– Последний вопрос, сударь! Где я могу найти полковника Манштейна, бывшего адъютантом фельдмаршала графа Миниха, – Веселовский назло громко произнес фамилию опального первого министра.
Чиновник аж присел от страха, по сторонам замотал головешкой – не слышал ли кто:
– Господи, сударь, да когда ж вы уйметесь. Манштейн ваш Астраханским пехотным полком командует. А полк оный там же, под Выборгом. Поезжайте, сударь, – уже умолял опасного гостя чиновник, – поезжайте к Выборгу. Там, там всех найдете. Я же говорю, – вся армия туда стягивается. Война ведь вскорости ожидается.
– Замечательно! Прощайте, сударь, это то, что мне нужно. – Веселовский издевательски поклонился, махнув шляпой на прощание и, резко повернувшись, вышел, дверью громыхнув.
– Фу, оглашенный, канцелярский протер вспотевшую от страшного взгляда Веселовского лысину и зашарил под столом в поисках парика. – Дернул же меня черт его принять. Они там все оглашенные, в энтих экспедициях. Привыкли дело иметь с басурманами разными, татарами да башкирцами и прочей нечестью некрещеной. И как их только в столицу пущают…
На улице капитан сердечно попрощался с караульными, поблагодарил, что пропустили, а то кто знает, сколь дней пришлось бы отираться в присутственном месте. Спросил еще, как на Выборг сподручнее выбраться. Показали. Так и поехал. А по пути раздумывал, как бы к матушке на пару дён выбраться. Кексгольм, да и Хийтола родная, совсем ведь недалеко от Выборга. Не то, что Оренбуржье…
* * *
А в Стокгольме весь воздух был пропитан грозой. Сеймовые комиссии заседали непрерывно. Нужно было во что бы то ни стало получить согласие всех сословий на войну. Духовенство сломили, и в этом преуспел епископ Эрик Бенцелиус, оставалось крестьянство. Эти с трудом уговором поддавались. Врожденное чутье земледельца, практичность ума сопротивлялись войне как могли. Не было уверенности в том, что не ляжет она, как обычно, ярмом невыносимым на плечи пахаря-труженика. Войны объявляют политики, а расплачиваются крестьяне – рекрутами, припасами, скотом. Только-только от той, последней войны страшной оправились, да еще и неурожаи два последних года мучали, и опять дворяне за свое… Как объявят войну, так только держись – все отберут, а сами скажут: «Ваше сословие голосовало? Так теперь нечего стонать или роптать!»
Собрали отдельно сословие крестьянское. Комиссия по вооружению, ведавшая вопросами снабжения армии, в составе полном явилась уговаривать. Один из членов сей комиссии, некто Плумгрен, как уж витийствовал, каких только обещаний не раздавал. Цифирями сыпал. Щебетал птахою утренней:
– …И все магазины уже полные, а кроме того, заготовлено дополнительно хлеба, коим десять тысяч войска можно будет кормить аж целых 11 месяцев и еще три дня в придачу. А гороха? Гороха и круп – на 10 месяцев. И это не считая того, что заготовлен провиант для галерного флота отдельно, и здесь он не подсчитывается. И война продлится ну никак не более шести месяцев. А припасов-то сколько!
Крестьяне тужились, за цифрами не поспевая. В затылках почесывали. Переглядывались. Плумгрен соловьем заливался:
– А разве иностранные державы и первая наша союзница – Турция, разве не вмешаются? Хотите, чтоб вас не отягощали ни вербовкой, ни конскрипцией? Да ради Бога! Только соглашайтесь! Или вы забыли, как подлые русские расправились с верным слугой престола, майором Синклером?
– А как Король? – спрашивали крестьяне, верные древнему шведскому характеру, всегда согласные со своим Королем.
– Король? – изумился Плумгрен. – Да Король готов уже вдеть ногу в боевое стремя и поднять свой древний меч викинга на борьбу с подлыми и коварными русскими.
Что оставалось бедным крестьянам… Они посмотрели друг на друга, поколебались еще немного и… согласились! Цифры ведь впечатляют!
«Шляпы» торжествовали. Карл Гилленборг и Карл Левенгаупт, два графа, два зачинщика, предстали перед Королем.
– Ваше Величество, – начал высокопарно Гилленборг, закончив церемониал приветствия, – народ Швеции, его парламент, его дворянство полагают, что стечение всех обстоятельств наиболее благоприятно для объявления войны дикой Московии. Швеция должна решиться, и это, безусловно, согласовывается если не с ее возвышением и возвратом к славным временам наших победоносных королей, то, по крайней мере, с ее честью, достоинством и значением во всей Европе. Пора посчитаться за то бесславие государства, на которое наша страна была обречена в результате последней войны. Народ Швеции ждет Вашего Королевского согласия.
Фредерик I вздохнул и поерзал на троне: «Господи, – подумалось, – и когда ж они успокоятся?» Король был гессенцем, и, к несчастию для Швеции, он не мог сочувствовать симпатиям или антипатиям своего народа, он просто не мог понимать их. В нем ведь ничего шведского, кроме короны, и не было.
Гилленборг и Левенгаупт переглянулись. Им не понравились колебания Короля. Теперь пришла очередь Левенгаупта блеснуть искусством риторики. Описание битв, славных для шведского оружия, сменялось рассказами о мудрых решениях предшественников Фредерика на престоле, о присоединении области за областью, об основании крепостей, о завоевании все новых и новых земель, отодвигавших все дальше русскую границу.
