Текст книги "Волосы циннвальдитового цвета (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Парень ни о чем не подозревал, шел неторопливо, глазел по сторонам. Рассеянный, ненаблюдательный, по всей видимости, еще и легкомысленный – с таким союзником далеко не уедешь. Но с его помощью, Вадим в этом не сомневался, можно выйти на фигур крупнее. И тогда пешку Артема можно будет разменять.

Когда Курков проходил мимо скамейки на которой сидел Вадим, их взгляды встретились. Киселев приветливо улыбнулся.

– Погоди-ка, разговор есть, – остановил он Артема. Курков озадаченно посмотрел на него. – Слушай внимательно, потому как от этого твоя жизнь зависит. Я сотрудник охраны. Мне все известно.

Услышав это, Артем сделался бледным, как стена, отшатнулся, казалось, собирался бежать.

– Не паникуй и без глупостей. Ничего страшного не случилось. Пока. Есть разговор. Приватный. Побеседуем прямо сейчас, после того, как ты подготовишься, – сказав это, Вадим недвусмысленно постучал себя указательным пальцем по запястью. – Возможно, мы придем к соглашению. Все понятно?

Курков, похоже, старался сохранить самообладание.

– Если это какой-то трюк, у вас ничего не выйдет.

– Подготовься к разговору! – рявкнул Вадим. – Ты меня слышишь? Никаких трюков. Время работает против тебя. Я останусь в выигрыше в любом случае. Ты мне нужен только потому, что я рассчитываю на сумму покрупнее обещанной.

Артем хотел было что-то сказать, но Вадим оборвал его жестом.

– Сейчас мы идем прямо к тебе, ты готовишься, и тогда мы беседуем. А пока – рот на замок. Спрашиваю последний раз – понял?

Артем кивнул, подозрительно изучая Вадима взглядом. Тем не менее, они поднялись на этаж Куркова, вошли к нему в квартиру, Артем замкнулся, ушел в ванную и пустил воду. Возился он там порядком, Вадим успел заскучать, но торопить Куркова не стал. Наконец, тот вышел. Парень осунулся, побледнел, правой рукой прижимал марлю к порезанной в месте сгиба руке.

– Какой ты отважный, я бы там резать не стал, – сказал Вадим.

– Чего ты хочешь? – холодно спросил Артем.

– К делу, так к делу. Мы тебя вычислили, я шел сюда, чтобы подбросить тебе наркотики, – Вадим вытащил из кармана пакетик и швырнул его на стол. – Если бы я так поступил, сервер-приемник предоставил бы нам санкции на расшифровку твоей базы и подробнейшее ее изучение. Мы бы непременно вышли на провалы в сигналах от твоих блюстителей и, соответственно, заподозрили бы в тебе окровителя. Это, в свою очередь, позволяет установить за тобой слежку. Собираем достаточно доказательств, и ты в лучшем для себя случае вылетаешь из города. Но как правило процессы над окровителями заканчиваются частной тюрьмой. А там, знаешь ли, не сказка. Работа с утра до вечера без перерыва и выходных. Да и кормят не ахти как, а из зарплаты вычитают львиную долю на эти поганые обеды. Я как-то бывал в одной из таких тюрем, проводил инспекцию. Заключенные злые, как собаки, но друг друга никогда не трогают, боятся. Любая провинность, и ты отправляешься на урановые рудники. Средний срок жизни заключенного там – семь-десять месяцев. Камеры в тюрьмах знаешь какого размера? Чуть больше четырех квадратных метров. А размещают там знаешь сколько народу? Иной раз по пять шесть человек. Экономят. Как перспектива такой жизни? Радует?

Артем отрицательно покачал головой.

– Я вот тоже думаю, повода для радости нет. На твое счастье, о маленьком секрете знаю только я. И в принципе, не так, чтобы заинтересован в твоем заключении. Но служба обязывает. С другой стороны, если бы ты мог предложить мне нечто такое, как бы сказать, интересное. К примеру, рассказал бы о перспективах совместного сотрудничества со справедливым распределением достатка, я мог бы смягчиться, позабыть о служебном долге и оказать тебе протекцию. Как смотришь на такой вариант?

– Сколько вы хотите за молчание?

– Сто тысяч в месяц, – сказал Вадим, глядя прямо в глазах Артему. Тот так и ахнул.

– За кого вы меня держите? Столько я и за год не зарабатываю.

– Врать не хорошо. Ты в одном "Парусе" спускаешь состояние ежедневно.

Артем хмыкнул.

– Откуда вы знаете про "Парус"? Хотя чего я спрашиваю, и так понятно. Я не плачу денег за свои кутежи. Скажем, это маленькая компенсация за риск быть пойманным такими, как вы.

– Компенсация, говоришь, – Вадим пристально изучал лицо Куркова. Похоже, тот говорил правду. – Тогда давай поступим иначе. Ты сведешь меня с людьми, которые всем этим заведуют. Я общаюсь с ними, мы беседуем, а ты активно способствуешь заключению между нами соглашения.

– Они не станут платить вам сто тысяч.

– Тем хуже для тебя, – улыбка стерлась с лица Вадима, он презрительно окинул Куркова с ног до головы.

– Вы не понимаете, так просто устроить встречу не получится. Они не шибко-то и доверяют мне. Я не так давно в этом бизнесе. Если расскажу им о случившемся, они, скорее всего, просто убьют меня.

– А ты подстрахуйся. Напиши их имена или клички, словесные портреты. Глядишь, я и без твоей помощи сумею их отыскать. На худой конец, можешь их шантажировать этим фактом. Скажи, он знает все о вас и в любой момент расшифрует базу, поэтому не резон причинять мне вред. Подействует.

– Я не уверен.

– Так! – Вадим вскочил со стула, подошел вплотную к Артему. – Я сюда не упрашивать тебя пришел. Сам придумывай, как будешь договариваться со своими хозяевами, меня это, честно говоря, не волнует. Сроку – неделя, не справишься, я так или иначе доберусь до тебя и посажу. Понял?! Если не понял, тебе же хуже. Проводи меня!

Артем растерялся, прижался к спиной к стенке.

– Дайте хотя бы месяц. За неделю я не смогу.

– Сказанное мной остается в силе. Ты либо справляешься сам, либо отправляешься в тюрьму. Надеюсь, дилемма тебе ясна? До скорой встречи, и от тебя зависит, столкнемся ли мы в следующий раз лбами или пожмем друг другу руки.

Вадим твердым шагом направился к выходу, потом замедлился, выдержал паузу.

– Я не заинтересован никого подставлять. Вот, – он закатал рукав и продемонстрировал Артему окровавленную повязку. – Я не какая-нибудь крыса, наш разговор не хитроумная уловка. Я готов сотрудничать. Донеси это до своих хозяев. Обрисуй перспективы, которые открываются для нашего, – Вадим выделил слово "нашего", – бизнеса, если вы будете действовать совместнос с охранником-наблюдателем. Возможно, я несколько погорячился с суммой, готов снизить цену, скажем, до двадцати пяти тысяч, – он снова сделал паузу, якобы собрался уходить, но остановился в проходе и не оглядываясь произнес. – И передай им, что если я не получу согласия, ты станешь первым, но далеко не единственным, кто отправится в тюрьму. Если понадобится, я вскрою весь этот гнойник, и твои хозяева будут пахать на частников там же, где и ты, если, конечно, доживут до суда. Собственник земли, знаешь ли, неравнодушен к наркоторговцам. Сын, говорят, у него погиб из-за этого. Вот и происходят всякие случайности, когда то один, то другой торговец не доживает до суда. Запомнил? Так им и передай.

Произнеся это, Вадим ушел, оставив Артема одного.

...

Перед следующей сменой Киселев страшно нервничал. Ему следовало рассказать о случившемся Игорю, но не открывать подробностей соглашения, которое он предложил заключить Куркову. Дело осложнялось еще и тем, что Олейников мог в любой момент просмотреть данные Артема и выяснит правду. Поэтому нужно первым залезть в базу и подчистить ее, но сделать это так, чтобы Игорь ничего не заметил.

Олейников пребывал в хорошем расположении духа, много шутил, напевал что-то себе под нос. Вадим обрадовался. Блюстители в крови не успели восстановиться, поэтому он беспрепятственно успеет забраться базу данных и удалить начало разговора с Артемом. Нужно только разговорить напарника, отвлечь его от информационной панели Киселева. Но Вадиму ничего придумывать не пришлось, Игорь сам начал болтать на отвлеченный темы, оставалось только направлять разговор в нужное русло.

– Рассказывали вчера про эти, как их называют, социальные города, – болтал Игорь. – Не смотрел?

– Нет. А о чем передача?

– Да все о том же, – неопределенно протянул Игорь.

– А конкретнее, – Вадим бросил взгляд в сторону напарника, якобы для поддержания разговора, на самом же деле хотел убедиться в том, что Игорь не смотрит на его панель. Однако, Олейников копался в собственном информационном мусоре.

– Никогда не слышал о социальных городах? Экий ты безграмотный, – сказал Игорь. – Эксперимент такой, ну или что-то в этом роде. Собственники-филантропы любят такими заниматься. Берут, значит, и организуют на своей земле сектор, да не простой, а социальный и строят там, значит, дешевенькие квартирки, для малоимущих. Арендная плата никакая, да они ее сильно и не требуют. Кричат же всякие социал-демократы, мол, дайте нищим шанс, они выберутся из ямы, в которую вы их затолкали своим неразборчивым, эгоистичным управлением капитала, – Игорь сделал паузу.

– Ну и чего, – подначивал его Вадим, одновременно с этим косясь глазами в сторону напарника. Тот был занят. Пытаясь успокоить бешено стучавшее сердце, Киселев начал процесс расшифровки данных Артема Куркова. Процесс длительный, заговаривать Игоря нужно на славу.

– Чего-чего. Эти дураки-филантропы и повелись. Настроили, значит, у себя этих секторов всевозможных. Расселили там нищих, да еще границы открыли. Мол, приезжайте к нам малоимущие. Рассчитывали получить дешевую рабочую силу, начали рассуждать на тему продуктивности социал-демократии, пользы, которую приносит благотворительность. А в итоге?

– Что в итоге?

– Да ничего. Съезжаться в эти социальные зоны стали лоботрясы всех мастей. Еще бы – за жилье платишь копейки, иногда вообще просрочку прощают. На работу никто устраиваться не торопился. На кой им это, если и так все с неба ссыплется? Нищали они, нищали, а секторы эти, социальные, значит, районы, обрастали коростой грабежей и насилия. Женщины становились проститутками, мужики в банды шли. Изнасилования и убийства в этих секторах становились обыденным делом. Когда об этом говорили, я еще подумал, во чтобы такие сектора у нас в городе превратились, с блюстителями. Да потом вспомнил – за блюстители-то платить нужно, не расплатишься, вылетаешь с территории города. Так что у нас эти нищие долго бы не продержались. Так вот, сектора, значит, превратились в настоящие язвы. В конце концов, все нормальные люди оттуда просто поубегали. Некоторые говорили, мол, лучше на улице жить, чем среди убийц и бандитов. Страшные вещи рассказывали: и трупов они в подъездах находили, и стрельбу по ночам слышали, грабежи и драки так вообще привычными для них стали. Все, значит, рады были выбраться оттуда. Ну а осталась в этих социальных секторах самая мразь, зло в единственно верном смысле этого слова. Насильники, убийцы, маньяки и прочая шваль. Капиталисты стали понимать – эксперимент не удался. Финансировать дома перестали, арендную плату взвинтили. Так те головорезы, что в секторах обитали, за оружие похватались и давай погромы в городе чинить. Местные охранники не справляются, пришлось отряды добровольцев задействовать, чтобы мятеж подавить. Перемерло народу, что твоих мух. Забили они, значит, этих бандитов, кого пристрелили, кого в тюрягу отправили, кого просто выгнали. Капиталисты разорились в конец, пока с напастью боролись, их соседи поудачливее, да поумнее прикупили землю по дешевке, а бывшие владельцы сначала мелкими собственниками сделались, а потом вообще в арендаторов превратились. Правда, были филантропы, у которых средств оказалось больше. Они беспорядки не без труда, но пережить смогли. И берут, значит, у одного из таких интервью. Он сначала рассказывал все то же самое, что и я, а потом его спрашивают, скажите, говорят, а вот ваше мнение к людям изменилось или вы как были, так и остались филантропом. Он репу свою почесал, а потом махнет рукой, да как начнет. Я, говорит, в одном убедился: нищие потому и нищие, что наполовину люди, а наполовину скоты. Чем больше, говорит, у человека денег, тем он достойнее. Не просто, говорит, так деньги эти заработать. Мне, говорит, думаете они с неба упали? Нет, говорит, пахал, как ишак. Вот и эти нищие, говорит, пускай пашут. Не должны, говорит, мы никому помогать, а если возьмемся, только самым гадким, самым мерзким поможет стать еще гаже и мерзостнее. О какой вывод!

Процесс перекачки почти закончился, но к концу подходила и история Игоря.

– Ты сам-то с этим согласен?

– Я-то? Конечно. Говорил же тебе много раз, коли мужик – деньги завсегда заработаешь. А коли не мужик, значит ничтожество. Есть, значит, в тебе что-то такое, что жить мешает. Знаешь, как в народе говорят – Бог шельму метит. Но обычно поговорку эту неверно истолковывают, начинают виноватых среди рыжих, да безногих искать, а на деле метка эта – нищета. Говорят же, вот не везет бедолаге, туда деньги вложил, сюда вложил, все порастерял. А почему порастерял? Да потому что человек гнилой. Оно если высших сил и нету, то высшая справедливость всяко имеется. Кто чего заслуживает, то по жизни и получает. Хорошему человеку завсегда везти будет, а неудача – как раз та самая метка, которую оставляет Бог на шельмеце. Так-то, – удовлетворенно хмыкнув, Игорь закрыл документы на своей панели и откинулся на спинку кресла. Вадим чертыхнулся про себя, загрузка завершилась, осталось найти нужный кусок и вырезать его, но нельзя, чтобы Олейников смотрел на монитор.

– А не знаешь, есть в сети этот фильм? – спросил Вадим.

– Какой еще фильм? – удивился Игорь.

– Ну, про который ты мне сейчас рассказывал.

– Да то не фильм, то передача. Что, интересно стало? – хмыкнул Игорь. – Сейчас погляжу, – он снова погрузился в свою панель. Вадим быстрее прежнего стал копаться в визуальной информации, поступавшей с блюстителей Артема.

– Самое интересное – реакция этих лже-политиков, социал-демократов. Оно-то все одно, что социал-демократия, что, извини за выражение, коммунизм. Подумай над их болтовней о социальной справедливости, желании все забрать и поделить. Это выходит, отнять у хороших людей нажитое добро и отдать подлецам, которых только трудом и переделать. Не зря ведь говорят, мол, труд сделал из обезьяны человека. Коли хочешь жить как человек – паши. Нет такого желания – оставайся обезьяной, а за чужим лапы не протягивай. Да ты попробуй то мартышке объяснить, не выйдет же ничего. Так же с этими социал-демократами да прости за выражение, коммунистами. Хотят отобрать у людей и передать обезьянам. Разве ж это дело?

Вадим как раз закончил вырезать кусок, начал процесс шифровки и вскоре сохранил базу на диске сервера-приемника. Можно было расслабиться и не слушать бредни Игоря.

– Но самое поразительное во всем этом знаешь что? Есть особенная категория бездельников, как их называют, деятели искусств. Так вот, они, уподобляясь социал-демократам, вечно становятся на сторону отщепенцев, отбросов, обездоленных. Всяческие преувеличивают их страдания, зачастую опускаясь до лжи и глупых выдумок. Подобная однобокость объяснима, пишут-то они для таких же бездельников, как и сами, пудрят им мозги. Но отчего-то лживые софизмы писак, натуралистичные картины художников, якобы трогательные фильмы режиссеров производят впечатление не только на тех, кого обычно называют обездоленными. Эти лжепророки забираются к нам в души, и пытаются убедить в том, что черное – это белое, а белое – это черное. Был, правда, период в истории, и я верю, что в скором будущем он повторится, когда эти злодеи не тратили свои силы понапрасну, а восхваляли дворянство, писали о лучших людях, в ущерб простолюдинов. Но даже тогда всякий так называемый творец подчеркивал необходимость заботиться о нищих, подавать просящим, делиться с нуждающимся. А глупые дворяне верили этому, раздувались от чванства и считали себя господами среди черни, устанавливали гуманные законы, восхваляли быт крестьян, находили что-то романтическое в жизни попрошаек – иначе для чего все вышедшие из этого сословия деятели искусств нет-нет да и обращались к теме обездоленных, каждый глядел на нее под своим углом – одни говорили, что о крестьянах должны заботиться господа, другие требовали для них полной свободы, третьи уравниловки – но все сходились в одном, мол, обездоленных нужно жалеть. А ради чего, спрашивается? Если помнишь историю, были два основоположника бича человечества – коммунизма. Звали их Маркс и Энгельс. Когда о них начинаешь говорить, без крепких слов не обойтись. Оба поверхностные мыслители, вторившие французам, оба выходца из сословия, которое презирали. Так вот, они говорили, будто как за феодализмом следует капитализм, так же за капитализмом следует социальное равенство. Несусветная глупость! Если хочешь знать, мы должны быть благодарны установлению капитализма и революциям двадцать первого века, отобравшим у государства право навязывать социальное равенство всем кому ни попади. Я многократно думал о том, чтобы произошло, если бы революции подавили, капиталисты не добились сначала послабления налогов, а потом и расформирования государственного аппарата. Тебе приходилось читать Мизеса? Он точно подметил, почему к капитализму относятся предвзято – бездельников всегда больше работяг, неудачников отчего-то больше, чем успешных. Но нельзя отрицать, что в конкурентной борьбе, без вмешательства третьих сил в лице неповоротливого и грузного аппарата государства, без ненужной налоговой нагрузки и социальных выплат, человек обретает себя, становится человеком. Желание купить подешевле, а продать подороже – естественное, неотъемлемое желание. Извлечь выгоду за счет своей сообразительности, обскакать кучу простаков – вот в чем секрет успешного развития. Представь на секунду, что революция провалилась, что государство лишило нас права свободно торговать, устанавливать на товары те цены, которые нас целиком и полностью устраивают. Это же застой, деградация. А что взамен? А взамен сомнительное социальное равенство и якобы гуманность. Только за равенство мы платим свободой, равенство лишает предприимчивых возможности расти, а неудачникам дает право и дальше попусту бесполезно растрачивать свои силы. И как итог нас ждет повсеместное обнищание, нехватка продуктов первой необходимости, голод. К чему я веду. В отличие от лжепророков социального равенства я говорю прямо, капитализм – венец социального устройства, нет ничего лучше и справедливее. И мы должны быть благодарны тем, кто стоял у истоков крушения государств, а не социал-демократам, из столетия в столетие взывающих тратить средства на нищих и обездоленных, и не дуракам-капиталистам, слушающим их и всякий раз несущим убытки. Поэтому и бездельникам-бумагомаракам следует петь оды не обезличенному народу, а конкретным личностям, благодаря которым мы достигли самой высокой из возможных ступеней свободы и равенства.

Вадим зевнул, посмотрел на часы. Болтовня Игоря порядком поднадоела ему. Тем неожиданнее оказался переход беседы на новые рельсы.

– Ты, кстати, почему о Куркове молчишь? – спросил Олейников.

Вадим встрепенулся, растеряно посмотрел на друга.

– Рассказывать пока нечего, – заикаясь, ответил он.

– И на какой стадии находится твой план сейчас?

– На предварительной. Готовлюсь. Думаю, как все провернуть.

Игорь вздохнул, испытующе посмотрел на напарника.

– Я со стороны может и кажусь глупым, но на деле сообразительнее многих. Ты мне лапшу на уши не вешай, а рассказывай как есть.

– Так и говорю, – Вадим примирительно улыбнулся. – Но могу и подробнее. Где достать порошок я узнал, теперь вот собираюсь понаблюдать за домом Куркова, как появится возможность, проберусь туда и оставлю порошок на видном месте. Ты ведь не ребенок, должен понимать: такие дела быстро не делаются.

– Темнишь ты, – протянул Игорь, не сводя пристального взгляда с напарника. – Смотри, не пытайся меня обмануть. Ни чем хорошим это не закончится.

– И в мыслях не было, – соврал Вадим.

Игорь вернулся к работе, время от времени продолжая делиться своими мыслями о капиталистическом устройстве и политике. Вадим почти не слушал его, а размышлял. Олейников что-то подозревает, чутье его никогда не подводило. Поверил ли он Киселеву? Вряд ли. А если и поверил, это лишь временная победа. Рано или поздно он догадается, что затеял Вадим. Как быть тогда?

"Тогда и посмотрим", – легкомысленно решил Вадим. Возводить долгосрочные конструкции в своей голове он не собирался, как правило, чем тщательнее составлен план, тем скорее он даст сбой. Положившись на удачу, Вадим стал бесцельно лазить в бездонном океане информации.

6

Голова трещала, глаза слезились, в ушах шумело. Вадим не сразу понял, где он находится. Вокруг темно, лицо щекочут то ли ветки, то листья какого-то дерева. Сам Вадим лежит на жесткой деревяшке. Киселев принялся протирать глаза, но от этого они только сильнее заслезились, боковые стороны ладоней словно бы соком перца намазали. Приподнявшись, он сумел сесть, оперся руками о деревяшку, после чего понял – он на скамейке. Зеленым водопадом сверху вниз струились листья плакучей ивы, накрывая лавочку, достигая головы и плеч Вадима. Узкие изящные листочки от малейшего дуновения ветра приходили в движение и щекотали лицо и руки Киселева. Приняв вертикальное положение, Вадим ощутил, как кровь отливает от головы. В виски словно бы гвозди вбивали. Киселев задыхался, стал жадно глотать воздух, листья и ветки ивы словно бы не пропускали сюда кислород. Упав на карачки, Вадим выполз из-под кроны дерева, оказался на широкой аллее, застеленной асфальтом. С обеих ее сторон произрастали кусты и деревья, асфальт потрескался, то там, то здесь из трещин виднелись колоски травы.

Дышать стало легче, а глаза перестали слезиться. На земле прямо под собой Киселев увидел пакетик с порошком, те самые наркотики, которые он собирался подкинуть Куркову. Пакет полегчал раза в четыре. Вадим потянулся было за ним левой рукой, но распрямив ее, ощутил резкую боль, стиснул зубы, прикусив при этом язык, повалился на бок. На внутренней стороне руки от запястья до места сгиба тянулся уродливый грубый свежий порез. Кое-где он успел поджить, но выпрямив руку, Вадим нарушил целостность болячки, в нескольких местах показались тонкие струйки крови. Он стянул с себя майку, грязную и рваную, которую никогда раньше не видел, кое-как перебинтовал ею порез и согнул руку в локте. Оказавшись по пояс голым, Вадим увидел свой торс, покрытый рваными ранами, болячками и царапинами.

– Да на мне живого места нет! – перепугался Киселев. Он ничего не понимал и не помнил, тщетно пытался приветит мысли в порядок, но каждая такая попытка отзывалась нестерпимой болью в висках. Глаза снова стали слезиться, а дыхание перехватило, словно бы Киселев рухнул с высоты своего роста прямо на спину. Казалось, он умирает, но приступ снова отступил. Больше терпеть это было невозможно. Правой рукой Вадим открыл пакетик, поднес его к носу и всей мощью своих легких вдохнул. Пару секунд ничего не происходило, а потом все разом заискрилось. Вадим словно бы взлетел, настолько легким стало его тело. Боль ушла на задний план, осталось лишь слабое приятное головокружение. Воздух наполнился какими-то сказочными, незнакомыми ароматами, цвета сделались яркими, а внутри разлилось тепло. Сердце, до того рвавшееся из груди, сбавило темп, а взор стал ясным. Вадим еще раз окинул местность, в которой находился: позади него стыдливая ива, своими листьями, словно подолом, прикрывавшая ствол, вдоль аллеи тянулись лавочки. Многие из них заросли мхом, зато на некоторых даже краска не облупилась. А совсем неподалеку, практически на соседней лавочке, Вадим увидел человека – девушку с удивительного цвета волосами. Бледно-розовый, разбавленный то ли коричневым, то ли оранжевым. Потом Киселев вспомнил название этого цвета – циннвальдитовый. Незнакомка словно бы не замечала валявшегося посреди аллеи Вадима, погрузилась в чтение своей книги. Она была хороша собой – прямой нос, большие миндалевидные глаза, полноватые губы, тонкие брови, ярко накрашенные ресницы, небольшая правильной формы грудь, точеные худые руки и конечно же пышные, струящиеся по плечам и достигающие талии циннвальдитовые волосы. Вадим засмотрелся на красавицу с раскрытым ртом. Опомнившись, он встал и направился прямиком к ней. Только когда их разделяло каких-то пять шагов, девушка оторвалась от книги и посмотрела на Вадима. Она быстро, но не суетливо отложила книгу в сторону и, отведя левую руку себе за спину и упершись ею в лавочку, пристально посмотрела на Киселева. От ее взгляда внутри Вадима вспыхнул настоящий огонь. Он растерялся и не знал, что сказать, стоял и пялился, в правой руке сжимая пакет с наркотиками, а левую держал согнутой. Девушка хмыкнула, улыбнулась, помотрела на зажатый пакет. Вадим словно бы прочитал ее мысли, протянул порошок ей. Она несколько недоверчиво выхватила пакет из руки Вадима, взвесила в руке, снова взглянула на Киселева.

– Не пожалеешь? – спросила она. – Прилично ведь стоит.

Вадим глупо улыбнулся.

– Бери, чего уж там, – ответил он.

Она улыбнулась ему в ответ, уверенней, чем прежде, высыпала немного порошка себе на ладонь, поднесла к носу и вдохнула, после чего смешно фыркнула, зажмурилась, затряслась, скрестила руки на груди, обхватив ладонями свои плечи, томно вздохнула, открыла глаза, звонко засмеялась. Вадим тоже засмеялся, откинув голову назад, при этом чуть было не упал, но успел отставить ногу и удержался.

– Сто лет не пробовала таких хороших, – сказала девушка, поднимаясь на ноги и отбрасывая свои роскошные волосы за спину. Она закружилась, принялась танцевать и напевать себе под нос, потом резко остановилась и посмотрела на глупо улыбавшегося Вадима. – У нас тут знаешь, какую бурду продают? А ты мне угодил, красавчик.

Она снова захохотала, а Вадим подхватил ее смех.

– Только где ты так измазался-то? – ее смех оборвался так же резко, как и начался.

Вадим сначала не понял, о чем она, но потом вспомнил о болячках на торсе, вымазанных и порванных джинсах, пожал плечами.

– А с рукой что? – спросила она, поглядев на левую руку, которую Вадим продолжал держать согнутой. – Покажи мне, не бойся.

Она подошла к нему вплотную, Вадим ощутил горячее дыхание своей новой знакомой. Своими нежными руками она взяла его за запястье левой руки, заставила ее разогнуть, медленно сняла майку и, увидев порез, ахнула.

– Да ты окровитель! – сказала она, глядя Вадиму в глаза. – Бедненький!

Одной рукой она погладила его по волосам.

– Тебе больно?

– Немного, – честно признался Вадим, продолжая улыбаться.

– Ну иди сюда, я тебя приласкаю.

Задорно хихикнув, она потащила его к лавочке, заставила сесть, устроилась у него на коленях и нежно прикоснулась своими губами сначала ко лбу, потом к щеке, а в конце и к губам Вадима. Страсть охватила Киселева и утратив контроль над собой, он обхватил девушку за талию, прижал к себе, левую руку запустил в ее удивительные цинвальдитовые волосы, и, не обращая внимания на боль, приподнял девушку и положил ее на скамейку, где они и предались любви.

Когда все закончилось, сидели на лавочке, прижавшись друг к другу. По порезанной руке Вадима струилась кровь, но он не обращал на это внимания, полным восхищения взором смотрел на свою поразительную подругу, а она, улыбаясь лишь краешком губ, обнимала его и напевала какую-то песенку. Книжка, которую девушка читала, отлетела в сторону и валялась на земле, обложкой вверх. Вадим сумел разобрать имя автора "Ф. Тютчев". Наверное, автор государственного периода истории, потому что этого имени Киселеву слышать не приходилось.

– О чем книжка? – нарушил благословенную тишину Вадим.

Подруга посмотрела на него, широко улыбнулась, продемонстрировав свои жемчужные зубы.

– Про любовь.

– Веришь в любовь?

– Еще бы не верить, – ответила она.

Вадим едва заметно пошевелил бровями и поцеловал девушку, она хихикнула, ответила на поцелуй, потом опустила голову его грудь, заставляя Вадима опуститься, и так растянувшись на лавочке они пролежали еще некоторое время. Но ничто не вечно. Краски блекли, ароматы рассеивались, легкость сменялась ломотою в костях и тупой болью – действие наркотика сходило на нет. Девушка не казалась такой уж красивой, волосы ее теперь вызывали скорее озадаченность, чем восхищение. На время рассеявшиеся мысли горой придавили Вадима к земле. Где он? Как очутился здесь? Почему попал сюда? Последнее, что он запомнил – возвращение домой с дежурства, того самого, после которого собирался надавить на Куркова и, если тот откажется сотрудничать, подбросить ему наркотики и вместе с Игорем провести задержание опасного преступника. Откуда на теле Вадима столько ран, почему такой глубокий порез на левой руке? Если бы Вадим хотел пустить себе кровь, он бы сделал это в разы аккуратнее. Выходит, руку порезал кто-то другой. Нужно было начинать искать ответы на вопросы, а не бросаться в объятья первой встречной проститутки. Снова стало трудно дышать.

– Прости, – Вадим оттолкнул девушку.– Не могла бы ты подвинуться, мне не хватает воздуха.

Она с тревогой посмотрела на него, выполнила просьбу. Вадим выпрямился и стал глубоко дышать, стараясь придти в себя. Стало легче. Девушка, тем временем, подобрала книгу с земли, положила ее на ручку скамейки, стала натягивать свои джинсы. Отдышавшись, Вадим также надел свои рваные и грязные штаны, не глядя на девушку, спросил:

– А где мы находимся?

Наверное, она озадаченно посмотрела на него, потому что ответила далеко не сразу.

– В пригороде.

Этого еще не хватало! Пригородом назывались территории, права собственности на которые принадлежало промышленникам. В основе своей эту территорию населяли рабочие заводов, фабрик и предприятий. На улицах пригорода всегда царило запустение, существовали полностью брошенные районы, оставленные разорившимися собственниками. Соваться в пригород было опасно – здесь не распространялась деятельность влиятельных охранных предприятий, разумеется, ни о каких блюстителях в крови жителей речи идти не могло. Среди так называемой золотой молодежи – детей богачей и крупных собственников, проживавших в городе – считалось модных развлечением гулять в пригороде. На достаточном удалении от города сигнал блюстителей не достигал сервера-приемника, потому можно было отрываться на полную катушку. Опять-таки, риск пребывания в пригороде будоражил молодую кровь. Поговаривали, что убивают здесь даже за косой взгляд. Хотя в подобные слухи Вадим не верил, он предпочел бы находиться подальше отсюда.

Пошарив по карманам, Киселев понял, что у него нет денег. Нужно как-то возвращаться в город, но в таком виде его сразу же схватят охранники. И как только они заметят разрез на руке, разом вытолкают его обратно, за пределы города. Да и опасно сейчас возвращаться в город. Вадим понятия не имел, что с ним произошло. Сначала нужно во всем разобраться, а потом уже принимать решения.