Текст книги "Волосы циннвальдитового цвета (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Я волновалась, чтобы успокоиться и начала возиться: сначала собрала вещи, разложила их по полкам, потом стала пылесосить, мыть полы, наводить порядок. Начала бы и готовить, но случайно взглянула на часы и поняла, что непременно опоздаю. Оглядываясь назад, понимаешь: все это – уборка, готовка – делалось специально. Я опоздаю и отказ, который непременно последует, можно будет объяснить этим опозданием. Да, мама отчитает меня за рассеянность, отец пожурит, но не придется признаваться самой себе в том, что ты никчемная и никому не нужная работница.

Итак, я засуетилась, наспех надела первое попавшееся платье и мой счастливый аквамариновый топик, натянула на ноги сандалии, побежала на остановку. Казалось, транспорт прекратил свое движение. В конец отчаявшись, я бросилась бежать вдоль дороги, ежесекундно поглядывая на наручные часы. Стрелки безжалостно отсчитывали дорогие для меня минуты. Поглядев на часы в очередной раз и прокляв свою нерасторопность, я зазевалась, споткнулась о вывернутый бордюр и полетела на землю. Непременно разодрала бы себе коленки и выпачкала платье, если бы не появился Он. Не представляю, каким чудом он умудрился подхватить меня и удержать. Робко посмотрев в его сторону, я забыла о том, что нужно дышать. Пронзительные карие глаза, густые брови и отчего-то показавшиеся мне тогда мужицкими усы. Волосы слишком короткие, пожалуй, его можно было назвать почти лысым. Но каким-то образом все эти черты, каждая по отдельности казавшиеся мне неприятными, соединившись в нем, очаровали, вскружили голову.

Он помог мне подняться, заботливо спросил, не ушиблась ли я. Растерянно мотнув головой, я застыла на месте и беспомощно смотрела на него. Он оказался невысоким, зато крепко сложенным. Когда он улыбнулся, я поняла, что не смогу больше жить, если меня лишат его улыбки. Он что-то сказал, я не расслышала ни слова, но заметила, какой приятный у него голос. Он словно бы загипнотизировал меня, как удав кролика. Устоять перед его пронзительным, глубоким, умным взглядом было невозможно. Он повторил свой вопрос, а я, глупая дуреха, снова ни слова не поняла. Пришлось кивнуть, чтобы он не принял меня за психопатку. Тогда он громко захохотал.

– Чего киваешь? Как зовут тебя, спрашиваю? – донеслось до меня словно бы из другой Вселенной.

– Юля, – не найдя в себе сил произнести имя в полный голос, тихо-тихо выдавила я из себя.

– Ты куда так торопишься?

И тут я вспомнила, что опаздываю на встречу с работодателем. Ну почему, почему все получилось так глупо!

"Зачем он повстречался мне сейчас, тогда, когда я должна бежать!" – подумала я в тот момент, но он словно бы прочитал мои мысли.

– Поехали, довезу, только скажи куда, а то ты впечатление немой производишь, – сказал он и снова захохотал.

Я не обиделась на его шутку, покорно пошла следом за ним. Соберись, повторяла я себе. Наконец разбушевавшиеся чувства поутихли, и я стала отвечать на его вопросы, мы разговорились, познакомились. Его звали Егором, он оказался человеком состоятельным и был намного моложе, чем я подумала вначале. Он подвез меня на работу и не постеснялся попросить номер телефона. Я, конечно же, написала ему свой номер. Пообещав позвонить вечером, но попрощался, напоследок по-отцовски невинно поцеловал меня прямо в губы. Казалось бы, безобидный поцелуй, но в нем было столько откровенности, столько страсти! Сверстники, с которыми я целовалась раньше, не могли вызвать у меня такую бурю противоречивых и волнующих эмоций, целуясь даже с языком.

Собеседование я провалила, хотя и пришла вовремя. Но какая теперь разница! Я самый счастливый человек на свете. Теперь я знаю, что такое первая любовь, я знаю что такое любовь с первого взгляда и с нетерпением жду его звонка. Даю себе слово не писать в этот дневник больше ни слова до тех пор, пока он мне не позвонит".

Буквы на следующем листе не обводились. Однако, хоть и с трудом, но текст Агнии разобрать удалось.

"14 марта. Егор, Егорушка, Егорка... Так приятно писать его имя снова и снова. Неужели бывает так хорошо, так тепло, так приятно?! Не могу думать ни о чем, кроме него! Поскорее бы снова встретиться, снова поговорить! Если бы мне раньше рассказали о том, что такое бывает, я бы никогда не поверила! Он будто бы читает мои мысли, заканчивает фразы за меня, каким-то образом понимает, как меня насмешить. Мы словно бы всю жизнь знакомы, но от глупости ли, из-за рассеянности позабыли друг о друге, а теперь, встретившись вместе, наверстываем упущенное. Нет, слишком сумбурно, надо записать всё по порядку, чтобы никогда не забыть.

Позавчера я дала себе слова не писать в дневник до тех пор, пока он мне не позвонит. Но позвонил он мне в ту же ночь, чуть ли не сразу после того, как я отложила карандаш. Сказал, что думает обо мне, назвал меня красивой и пригласил погулять с ним. Я сразу же согласилась, но когда он сказал, что собирается вести меня на озеро, о котором рассказывали только плохое... Мне неприятно об этом писать, но я усомнилась в чистоте его намерений. Мои подружки, которые были куда опытнее меня в любви, говорили, что мужчинам нужно только одно, поэтому парни с выселок, догадавшись, что подружка готова, зовут ее на Гулящее, где, обычно, и бросают, иной раз обругав матом неопытную подружку, словно сапожника(не знаю, почему сапожника, но слышала похожее сравнение от отца). Я сочувствовала подругам, но, стыдно признаться, в глубине души всегда винила их и посмеивалась над ними. Со мной-то, думала я, никогда такого не приключиться. Но тогда я и подумать не могла, что в моей жизни появится он. Мимолетное воспоминание о Егоре заставило меня отбросить все сомнения. Я согласилась. Если он и правда решил использовать меня, пускай, я готова своей четью во имя его. Только бы он оставался со мной как можно дольше.

Но опасения мои оказались совершенно напрасны. Мы просто гуляли, ходили по тропинкам, бродили по лесу, бегали друг за другом в сосновом бору, он рассказывал мне, как ходил в детстве походы и питался шишками. Рассказывал, что далеко на востоке растут громадные деревья с шишками, больше головы, на которых росли орехи. Я не верила в эти глупости, смялась так, как, наверное, не смеялась с детства. Потом он пригласил меня прокатиться по городу. Только тогда я впервые поняла, что он небедный человек. Как же, небедный. Да он богач! Ну кто при нынешней-то цене на автомобильную доверенность в состоянии разъезжать по городу на машине?! Только миллионер!

Поэтому когда он стал расспрашивать меня кто я и откуда, я стала стесняться, стыдиться себя, старалась замалчивать или приукрашивать правду. Он помрачнел. Невероятно, но догадался, что я вру!

– Не стоит стыдиться своего происхождения, – сказал он мне. – Да, мы из разных районов, а значит и из разных слоев общество. Но это ничего не меняет. Ты мне нравишься, Юля. Очень нравишься. Может быть, даже... – тут он запнулся, но я догадалась. Он собирался признаться мне в любви! Неужели, неужели люди бывают такими счастливыми, какой я была тогда, когда он чуть не проговорился о своих чувствах!

Никогда не забуду этой минуты, даю себе слово!

Домой он привез меня в половине первого. Все бы было хорошо, но родители... Нет, я их ценю за все, что они для меня сделали, но то, как они на меня смотрели, то, как со мной разговаривали... Холодно, отчужденно, мне даже показалось, что с презрением. Я не могла понять, чем это вызвано, трогать их не стала и, пожелав доброй ночи, ушла спать. А уже с утра обнаружила, что он звонил мне два или три раза. Снова пригласил гулять. Я согласилась без раздумий. Захотелось стать красивой. Раньше такого никогда не было, я и косметикой-то толком пользоваться не умела. А теперь думала о том, чтобы мне надеть, какую бы помаду подобрать. Решила сходить в магазин, попросила деньги у отца (сегодня у него выходной). Он хотел что-то сказать, но раздумал, поцеловал, сказал, что любит, сказал, что я не должна приносить себя в жертву ради него и матери. Я не поняла, что он имел в виду, попрощалась и побежала в магазин. Истратила все до копейки, но результатом осталась довольна. В салоне в самом центре города мне сделали шикарную прическу, помогли подобрать краску для волос, сделали макияж, выбрали шикарное платье.

Когда он меня увидел, просто обомлел. Так приятно было поменяться ролями: он точь-в-точь зеркально отражение меня, когда мы только повстречались. Восхищенные взгляды, которые он бросал в мою сторону, льстили моему самолюбию. Во время прогулки мы забрели на какую-то поляну, страстно целовались, обнимались, снова бродили по тропинкам, наткнувшись на лавочку, целовались... Как бы я была счастлива, если бы это могло продолжаться вечно! Но, увы... стало совсем темно и он отвез меня домой. Мы попрощались, он пообещал завтра же за мной заехать. Дома меня снова дожидались родители. Мать заплаканная, отец мрачный, как туча. Я ничего не поняла, хотела их расспросить, но отец мне нагрубил, сразу же извинился и попросил не задавать вопросов.

Хоть я и счастлива, но волнуюсь за родителей. Что с ними происходит, почему они такие расстроенные? Нет, эти мысли не могут долго меня занимать. Пусть это и эгоистично, но я хочу думать о нем, мечтать о нашей новой встрече, писать его имя...

Егор, Егорушка, Егорка..."

Следующая запись тоже была обведена, но не синей, а черной ручкой.

"18 марта. Как, почему, зачем? Тщетно пытаться найти ответы на эти вопросы теперь. Мои родители, они знают меня всю жизнь, они учили меня, наставляли, обещали поддерживать. За что же они меня так возненавидели, почему поверили сплетням, но не родной дочери? Да я безработная, да, не могу прокормить себя. Но неужели это преступление? Я не лентяйка, не лоботряска, просто никому ненужная. А ведь раньше, когда я это писала, то никогда не понимала смысла этих слов. Ненужная! Нет, я стала ненужной тогда, когда мои родители отвернулись от меня.

Тогда, теперь кажется вечность, а на самом деле всего три дня назад, я проснулась счастливая, бодрая, веселая, он мне позвонил, назначил время встречи. Я порхала на крыльях, так легко было на душе. Но родители... Они оставались хмурыми. Если бы я только могла догадаться тогда, в чем причина их поведения! Тешу себя надеждой, может быть, может быть все удалось бы сгладить, они бы не сказали тех слов, которые произнесли вчера... Но я не догадалась. Егорушка встретил меня букетом цветов, повез в дорогой ресторан. Мне стало неловко, ведь я не могла за себя заплатить. И тогда он сказал это впервые, пусть и не прямо, намеком, но сказал.

– Любимым незачем считаться, – так он меня утешил. Это был первый раз, когда он признался мне в любви. От счастья хотелось плакать. Но тяжелые мысли о родителях не давали мне покоя и, похоже, отразились на моем лице, потому что Егор стал спрашивать, все ли хорошо. Тогда я соврала, не хотела грузить его своими проблемами, но теперь червь гложет меня. Что если бы я поделилась с ним и он, такой умный, такой честный, смелый, непременно что-нибудь придумал. Но я соврала...

Вечер прошел прекрасно, он подвез меня домой, поцеловал на прощанье и пообещал заехать завтра. Отец был пьяный, что шокировало меня. Он никогда раньше не пил. Матери дома не было. Когда я начала расспрашивать его о маме, он нагрубил, хотел дать мне затрещину. Я испугалась, убежала к себе и заперлась. Утром обнаружила мать спящей под дверьми моей комнаты. Она выглядела какой-то поникшей. Егор позвонил, назначил встречу, но бросить родителей в таком моменте я не могла, никогда бы себя не простила, хоть и хотелось встретиться с ним больше всего на свете. Он, замечательный, любимый, все понял, не стал настаивать, пообещал позвонить завтра и попрощался. Весь день я приводила мать в чувства. Отец, красный от стыда, подавленный, помогал мне, время от времени просил прощения. Мать же плакала всякий раз, когда видела меня. Я пыталась ее утешить, шептала ласковые слова ей на ушко, но все было бестолку. Она заливалась слезами, просила у меня прощения, и повторяла одну и ту же фразу много раз. "Я найду тебе работу только брось заниматься этим", – вот что говорила она. Я не поняла, что она имела в виду. Видимо счастье – а, не смотря на горе родителей, я была тогда счастлива – притупляет. Только попросила успокоиться и ложиться спать. Отец же снова сел пить.

– Папа, а почему ни ты, ни мама не были сегодня на работе? – спросила я, разговором надеясь отвлечь его от рюмки.

– А зачем нам работать, когда наша дочь блядью выросла и сама нас прокормит? – сказал он заплетающимся языком.

Я знаю, сегодня говорят, что нет ничего постыдного в предоставлении такого рода услуг, но мне больно было слышать это из уст отца. Он тут же заплакал, стал просить прощения, но я не хотела его слушать, убежала к себе в комнату и, глотая слезы обиды, легла спать. Утром я поняла, что мне срочно нужно вырваться из дома, сама позвонила Егору, попросила за мной заехать. Он, не колеблясь, выполнил мою просьбу, мы катались по городу, разговаривали, потом я не выдержала и заплакала. Как же он тогда испугался!

– Я тебя обидел? Я тебя чем-то обидел? – только и твердил он.– Прости, прости, если сможешь.

Его слова, искренность, которой они сквозили, еще больше меня расстроили. Я разозлилась на родителей, просто в бешенство пришла, когда подумала о том, что напугала своего любимого из-за них. Это помогло мне успокоиться. Он ласкал меня, успокаивал, расспрашивал, слушал. Когда я закончила, он нахмурился и долго молчал, но приняв решение, говорил быстро и четко. "Постарайся помириться, – советовал он мне. – Я думал, следует ли мстить, злиться, проклинать, но потом задумался, а как бы поступил сам, если бы так со мной обошелся мой отец и понял – родителям можно простить всё. Даже не можно, нужно. Без них некому было бы обижаться, некому было бы дуть губы. Узнай, почему он так сказал, объяснись, и вы обязательно помиритесь". Тогда его слова подействовали на меня, как хорошее успокоительное. Я поверила ему. Папина фраза какое-то недоразумение, он никогда меня не обижал, просто его кто-то подговорил. Я твердо решила помириться с родителями, в моих мечтах отчетливо отразился образ нашей семьи на старых фотографиях, оставшихся на давно утерянном жестком диске.

Когда я уходила на встречу с Егором, казалось, ничего не сможет меня утешить, но у него получилось. Однако, дома меня ждало разочарование. Отец снова был пьян, мама громко плакала в спальне. Я попыталась поговорить с ней, но она меня прогнала. Отца я трогать не стала – по лицу было видно, что он не в настроении. "Значит завтра",-заключила я. Но наутро ... Как же сложно об это писать. Не думала, что придется прилагать столько усилий. Больно вспоминать, но наутро родители ждали меня на кухне. На лицах обоих отпечаталась решительность и подавленность.

– Дочка, – начала мать. – Я не могу судить тебя, я не буду. Понимаю, у тебя была уважительная причина. Уже несколько месяцев ты не можешь найти подходящую работу. Понимаю, сегодня нас убеждают, мол, нет в этой, если так можно выразиться, профессии ничего постыдного. Понимаю, что так, как ты зарабатываешь там, ты больше нигде не будешь зарабатывать. Прости, но не с твоим умом.

Я переводила взгляд с отца на мать, не в состоянии понять, о чем она говорит.

– Мама, какая работа?– спросила я.

– Не перебивай мать! – рявкнул отец, хлопнув ладонью по столу, да так сильно, что кружка с чаем, стоявшая перед матерью, подскочила.

– Я все понимаю, – продолжила мама. – Но не могу этого принять. Ты бы видела, как косо смотрят на нас люди. Так и так, кого воспитали. Вон, отцу чего заявила эта старуха, что как гриб на лавочке сидит!

– Проститутку, говорит, воспитали!– рявкнул отец. – Да я ее пришибить был готов за такие слова.

– Тихо-тихо, – успокоила его мать. – В общем, дочка, ты живи, как хочешь, совершеннолетняя уже, имеешь на это право, но я мириться с твоей профессией не хочу и не буду. А прислушиваться к перешептываниям – уж не обо мне ли говорят – я не стану.

– Мамочка, да ты что? – я, наконец, поняла, к чему они ведут, заплакала. – Да как вы могли обо мне такое подумать?

– А что я могла подумать?! – разгорячилась она.– Домой возвращаешься поздно, каждый раз на новом автомобиле! Слезки свои не роняй, раньше нужно было думать, прежде чем залазить под денежных мешков. Платят тебе, должно быть, хорошо, потому жильем ты себя обеспечить сумеешь. Нам твоих денег не надо, но и содержать тебя мы больше не намерены. Раз уж решила зарабатывать таким способом, отвечай за поступки сама.

– Мама, да как ты можешь?! – взмолилась я. – Я с ним даже не переспала, ни разу в жизни, нам просто хорошо вместе!

– Не ври, сука! – заорал отец.– Брешешь ведь! Старуха все видела, как ты ластилась к нему, как вы целовались, а потом он тебе денег давал.

– Папа, – я не могла сдерживать обиду, зарыдала в голос. – Почему ты так со мной разговариваешь?!

– Привыкай, дочка, – сказала мама. – Теперь многие будут с тобой так разговаривать. Решила превратить свое тело в товар, будь готова понести за это наказание. Мне тебя жаль, но помогать мы тебе больше не будем. Подыскала себе профессию, не спросив, не посоветовавшись, твое право, но и в дальнейшем на нас не рассчитывай. Поэтому, дочка, съезжай. Ни видеть, ни знать мы тебя больше не хотим.

– Вы мне сказать не даете, – взмолилась я. – Послушайте, я все объясню!

– Собирай вещи и проваливай! – процедил сквозь зубы отец.

И тогда я поняла – происходящее правда. Мои родители возненавидели меня за то, чего я не совершала. Поверили гнусным слухам, а не моему слову. Стало больно, обида захлестнула меня, но вперемешку со злобой.

– Мне некуда идти, – тихо сказала я.

– Так к ебарю своему езжай, сука. Нечего проститутке в моем доме отираться! – отец, весь красный, был еще пьян. Но это его не оправдывало. А молчаливое согласие матери... Это было хуже всего.

Обида исчезла, я враждебно посмотрела на родителей. Хотелось, чтобы от моего взгляда им стало не по себе, развернулась, ушла в свою комнату, схватила первые попавшиеся под руки вещи и ушла, не прощаясь. На улице я столкнулась с той старухой, о которой говорил отец. Она с усмешкой и осуждением смотрела на меня. Злость разобрала, проходя мимо, я плюнула ей прямо в лицо. Она перепугалась, завопила, как сумасшедшая, но я не стала обращать на это внимания, бегом покинула свой дом, добралась до остановки и уехала. Я сидела у окна автобуса и думала, как же быть дальше: за душой не копейки, друзья и подруги никогда бы не приютили меня, оставалось просить о помощи одного единственного человека – Егора.

Он не отвернулся от меня, велел сойти с автобуса и ждать его, подобрал прямо на остановке, утешил, пообещал что-нибудь придумать. Я снова поразилась тому, насколько же он умный – сегодня ни слова не сказал о возможности примирение. Понимал -родители нанесли мне слишком глубокое, слишком личное оскорбление, мириться с которым нельзя.

– Юля, – начал он, когда я выговорилась и немного успокоилась. – Раз всё сложилось так, думаю, нет смысла скрывать больше – я тебя люблю. Если ты окажешь мне такую честь и согласишься переехать ко мне, я стану самым счастливым на свете человеком. Если пожелаешь, мы даже скрепим нашу связь пусть и формальными, но для некоторых людей весьма значимыми узами брака. Я готов к этому, готов прожить с тобой всю жизнь, потому что знаю – другую такую я никогда не повстречаю.

Сбитая с толку, ошеломленная таким признанием, я не знала, то ли мне радоваться, то ли плакать. Наверное, мое "да" было слишком тихим, неубедительным, но всё равно было "да". Он отвез меня к себе в район, о существовании которого я даже и не знала. Шикарные дома, ухоженные улицы – всё здесь совершенно не походило на выселки. Его особняк – по-другому и не назовешь двухэтажную громаду, раскинувшуюся прямо у берега речки – был великолепен. Я и представить не могла, что люди живут в такой роскоши. Я даже позабыла об обиде на родителей. Он поселил меня в своей комнате, предложил начать обживаться и чувствовать себя здесь хозяйкой. Когда наступила ночь, он не потревожил мой покой, позволил мне как следует отдохнуть. А сегодня утром я вспомнила, что уже несколько дней не писала своих заметок и поскорее, чтобы ничего не забыть, полезла в сумочку, чтобы достать ежедневник. Но его там не оказалось. Я поняла, что забыла его дома.

Сама не знаю почему, но я отправилась туда. Ключи лежали в кармане, я быстро поднялась на свой этаж, замерла перед дверью в нерешительности. Это место я считала своим домом девятнадцать лет. И теперь я не могла туда войти. Если мои родители увидят меня, я... я не знаю, как себя вести, что говорить, да и нужно ли что-нибудь говорить. Но оставить дневник здесь я не могла, потому вставила ключ в замок, повернула его и, стараясь не смотреть по сторонам, ворвалась внутрь, направилась прямиком в свою комнату. Отец, совершенно пьяный, валялся посреди коридора, матери поблизости не было видно. Я переступила через него, зашла к себе, отыскала ежедневник, направилась назад, взгляд снова упал на отца и... Наверное, это был самый гадкий поступок, который я совершила за всю свою жизнь. Почему я это сделала? Наверное, боль и злость возобладали над совестью и стыдом. Я остановилась перед отцом, сжала кулаки и, занеся ногу, опустила каблук ему на живот. Опустила резко, вдавила его изо всей силы, потом пнула носком ноги в лицо. Он повалился на бок, из носа брызнула кровь, но я уже не могла остановиться, стала бить его, топтаться по нему, выплескивая свою ярость и накопившуюся обиду. Я визжала как истеричка, перебудила всех соседей. Мать выскочила из комнаты и, увидев, что я делаю, бросилась на меня, но я отшвырнула ее и бросилась бежать.

Не помню, как вернулась к Егору и не знаю, что будет теперь. Если я, боже, не допусти этого, убила своего отца, за мной приедут, и запись эта станет последней. Тогда дневник прочитает только Егор. Поэтому я пишу тебе, любимый. Не забывай меня, я тебя тоже полюбила, с того самого момента, как впервые увидела".

Казалось бы, ежедневник должен был оборваться, но нет, пролистав пару пустых страничек, Агния нашла еще запись. Даты не стояло, но буквы обводились многократно до такой степени, что бумага в нескольких местах разорвалась. Ручку вдавливали с ожесточением, было видно, что запись оставили в период сильного эмоционального возбуждения. Вот, что там было написано:

"Теперь я могу смеяться, хохотать, как безумная, ведь я свободна. Могу забраться на крышу и полететь, могу лечь на рельсы и отдыхать, могу заплыть на середину Гулящего и нырнуть, проверить, смогу ли я достать самого дна.

Мечты, они разбиваются, и когда это происходит, становится нестерпимо больно. Невозможно повременить, что дарованное тебе небом счастье может раствориться также внезапно, как оно и появилось.

Мы так дружно жили, он всегда улыбался мне. Мы спали с ним, как муж и жена, я готовила, следила за домом, всё было так хорошо, казалось, я в раю. Родители... Все удалось замять, удары, казавшиеся мне смертельными, не причинили отцу ни малейшего вреда. От побоев остались только разбитый нос и задетая гордость. Но родители от меня отвернулись. Только зачем они мне теперь? Они мне были не нужны, я не могла понять, как нас с ними могло что-то связывать. Они думали обо мне плохо, так пускай забудут меня, я, в свою очередь, отрекусь от них.

Егор поддержал меня в этом. Он вообще всегда меня поддерживал. Пока не приехали его родители...

Это было как наказание, как проклятье. За то, что я отвернулась от своих родителей, меня не приняли родители Егора.

Как же хочется забыть день нашего с ними знакомства. Но я не могу. Чванливый, высокомерный отец Егора, одетый с иголочки. Его супруга, бледная, как сама смерть(оказалось, у нее была волчанка и под тоннами пудры и всяческих кремов она скрывала уродливое покраснение в форме бабочки, растекшееся по всему ее лицу), худая, как скелет, одетая вычурно, безвкусно. Они с сомнением, даже враждебностью изучили меня, не стесняясь моего присутствия, стали отпускать колкости и замечания по поводу моей внешности, манеры одеваться, жестов и мимики. Я думала, смогу привести их речи на бумаге, но руки отказываются слушать, настолько задели меня их слова. Нет-нет, всё оставалось в границах приличия, но иногда даже без ругательств можно задеть самые чувствительные струны души. И после этого даже самые грубые и неотесанные слова покажутся желанными. Но самое страшное – Егор не заступился за меня... Он иногда... Иногда он посмеивался. Да, посмеивался! Я бы не заплакала, я не должна, не могла. Но когда увидела усмешку на его лице, узнала что-то глубоко неприятное о нём, осознала всю бедственность своего положения. Первая любовь, так я назвала чувства, вспыхнувшие во мне в момент нашей встречи. Я думала, я мечтала, я была убеждена, что он испытывает то же самое, но когда у его губ собирались морщинки после очередной обидной шутки его родителей, я начинала понимать... смутно подозревала... Кем я была в этом доме? Его родители со всей очевидностью дали мне это понять. Я приживалка, вцепившаяся хваткой хищницы в богатого человека. Я не ровня ему, я высельчанка, не закончившая школу, а он с высшим образованием. Его отец открыто назвал меня временным увлечением, а Егор молчал. Почему он не одернул своего отца тогда?

Позже, намного позже, я пойму, какой была дурой, как ошибалась. Правду говорят – биржевой игрок крепок задним умом. Если бы я могла знать, к чему приведет наш роман, я бы, наверное, прокляла тот день, когда вышла из дому...

Нет! Даже после того, что случилось, я люблю тебя, Егор, я не отвернусь, как отвернулся ты, я не забуду, я постараюсь стать тебе ровней.

Он пришел после ужина. Грустный, подавленный.

– Ты не понравилась родителям, – сказал он.

Я, заплаканная, разбитая, кивнула.

– Надеюсь, ты можешь их простить. Они люди из другой среды, им неведомы чувства, которые нас с тобой связывают.

Я корю себя за это теперь, но тогда не смогла удержаться от упрека:

– Если так, если ты по-прежнему меня любишь, почему не сказал им этого, почему не заставил прекратить!

– Пойми, они мои родители, я не могу, не имею права им приказывать. Но я клянусь тебе, что люблю тебя!

Потом он говорил еще что-то, но мне было достаточно и этого. Я обняла его, поцелуями заставила замолчать, его ласки становились все смелее, напористее...

Утром мне казалось, гроза миновала. Егор был весел, а его родители должны были уезжать. Правда, мать попросила Егора пообедать с ними в каком-нибудь кафе наедине, но я не придала этому никакого значения.

"Он меня любит", – повторяла я про себя. Во всех книгах, которые я читала, во всех историях, которые слышала, любовь всегда побеждала, преодолевала любые преграды. Поэтому не верилось, что одной беседой они что-то поменяют. Больше того, я надеялась, что Егор признается им в своих чувствах.

С обеда он вернулся бледным, расстроенным. Я хотела утешить его, но он прогнал меня, не дал сказать и слова. Он поднялся к себе и заперся, сидел там до полуночи. Я волновалась, стучала в дверь и спрашивала, как он себя чувствует. Ответом служила тишина.

Наконец, он вышел. По его лицу было видно, что он принял решение, и далось оно ему нелегко. Он пригласил меня в гостиную, мы сели за стол, он молчал, кусал побледневшие губы. Мне стало страшно, но я не смела сказать ни слова.

– Я не мог бы тебе не рассказывать этого, но, как я говорил, я тебя люблю, потому не стану врать, хоть того и желали мои родители. Скажу как на духу. Тебе будет больно, за это я заранее прошу прощения, но выбора у меня нет.

Я вся похолодела.

– Как ты, должно быть, догадалась, родители пригласили меня беседовать не о погоде. Они снова издевались над тобой, говорили гадости о девушках с выселок, повторяли легенды об их доступности. Я не стал молчать, сказал правду. Между нами вспыхнули чувства, я намерен жить с тобой. Отец усмехнулся, мать осталась бесстрастной. Они приготовили для меня другую. Дочь одного крупного промышленника, фамилия которого тебе ни о чем не скажет. Я отказался. Тогда отец приказал мне съезжать из дому. Они пригрозили лишить меня наследства. Посоветовали поиграться с тобой, а когда надоест, бросить. Они сказали, что я для тебя просто кормушка, ты не испытываешь ко мне никаких чувств.

– Но это не правда! – вспыхнула я.

– Пожалуйста, не перебивай. Каждое слово дается мне с трудом. Я отвергал все их доводы, отвергал их до последнего. Но когда они сказали, что дела семьи не так хороши, как были раньше, когда сказали, что мы фактически банкроты и промышленник готов заключить контракт только при условии, что я сойдусь с его дочерью... Ты, должно быть, догадалась – мать больна. Так вот, они сказали, что денег на ее лечение не останется, если я пойду против их воли. Они сказали, что я могу развлекаться с тобой месяц, но после должен буду сойтись с другой. Речь о жизни моей матери, Юля. Пойми и прости. Я не гоню тебя, если желаешь, на протяжении месяца мы можем оставаться вместе, но после придется разойтись. Прости, прошу тебя.

Он закончил, повесил голову. Я растерялась и подалась первому порыву, села рядом с ним, обняла, прижала к себе, стала целовать.

– Милый, – сказала я, – так зачем же мы теряем время? Впереди у нас лучший месяц в нашей жизни.

И мы прожили этот месяц вместе. А потом я ушла из его дома. Он обещал содержать меня, но я отказалась. Вспоминать о нем больно. Почему, почему я родилась в бедной семье? Я ему не ровня, так говорили его родители, и это было правдой. Хочется остановиться, но нужно жить дальше. Я ничего не умею, а потому остается только одно. Мои родители, они знали меня куда лучше, чем я знала сама себя. Они оказались правы на мой счет. Мое место здесь, на Гулящем, среди тех, кто торгует собой в обмен на деньги, единственную вещь, перед которой оказывается бессильна даже любовь. Единственную вещь, которая дороже любви, дороже всего на свете.

Прощай Егор, той Юли, которую ты знал, больше нет. Осталась Альбина с которой ты, возможно, когда-нибудь в далеком будущем, желая отдохнуть от жены и назойливых детей, решишься провести ночь".

На этих словах дневник обрывался.

...

Агния некоторое время рассматривала книжку, размышляла. Ей отчего-то стало противно. Она возненавидела себя, возненавидела Кирилла за то счастье, которое выпало на их долю. А потом вспомнила об Артеме. Вспомнила и ужаснулась.

"В этом мире слишком много несправедливости, – подумала она. – В мире, в котором влюбленные не могут быть вместе только потому, что происходят из разных слоев общества. Так зачем же преумножать несправедливость, зачем губить невиновного?"